Слова бессильны

Тяжелое дыхание. Капли пота стекают со лба к шее. Тело болит, а мозг просит остановиться. Приоткрывая губы, жадно ловишь ртом воздух, который раздирает твои легкие. Закрываешь глаза, пытаясь сосредоточиться на заключающем этапе и не отступить, когда осталось всего ничего. И вот, ты застываешь, согнувшись и оперевшись ладонями о колени, думаешь о том, что… Пробежка успешно закончена, хоть на этот раз она и выдалась намного длиннее. Из наушников гремит жесткий рок, а капюшон, что прикрывает твою голову, уже давно промок под каплями все усиливающегося дождя. -- Подняв голову и посмотрев на мрачное небо, Томас прикрыл глаза и жадно начал ловить губами холодные капли, попутно думая о том, что дождь в конце лета по-своему прекрасен. Стоя так еще минут пять и наслаждаясь утренней прохладой, он, наконец, выровнял свое дыхание. Хотелось ему или нет - а домой идти надо было, а то, зная его здоровье, простыть было проще простого. И почему юноше не спалось дома, в последний день лета, когда все ученики старались как можно дольше проваляться в кровати, не желая расставаться с каникулами и осознавать, что уже на следующий день их ждет школа и все ей сопутствующее. В том числе и ранний подъем. Не спалось Томасу не потому, что он не хотел. Нет. Парень был бы только рад поспать, он уже давно не слышал о таком понятии, как «поспать девять часов». Его объятия с Морфеем были очень короткими, зачастую даже порога трех часов не пресекали. А сегодня, например, ему вовсе не дано было окунуться в сон, так что после бессонной ночи и нескольких выпитых чашек сладкого кофе, Том, переодевшись в спортивные штаны и майку, накинув большую толстовку (в которой буквально утопал), ушел на пробежку. В пять часов утра. — Не сказать, что паренек следил за собственной формой. Не следил. Точнее, уже не следил. Когда-то Том был довольно пухлым подростком, с большими щеками, как у хомяка, прослойкой жира в области живота, свисающими боками и толстыми ляжками. Весь этот образ дополняло то, что он был мальчиком невысокого роста. Согласитесь, довольно некрасиво. Периодические смешки и подколы по поводу веса на улице, когда он проходил мимо каких-то компаний, идя, например, в магазин, задевали мальчонку, которому тогда едва исполнилось двенадцать лет. В один момент, этак лет в четырнадцать, замкнутый заморыш впервые снял некрасивые очки, с трудом и слезами надевая контактные линзы, после чего взглянул в зеркало и опешил. Конечно, он понимал, что является далеко не красавцем, но то, что всплыло перед его глазами, собою он назвать не решался. Поблагодарив небеса за то, что с людьми он соприкасался очень редко, если не считать родителей и учителей, что приходили к нему на дом, он начал все перекидывать на «дерьмовую» судьбу, которая подарила ему «широкую» кость, попутно запивая соком очередной бутерброд. Однако, в какой-то момент, пришло осознание того, что пустыми думами о своей противной судьбе и поеданием очередной калорийной гадости за компьютером он ничего не добьется. И, если кость и широкая, то хоть щеки свои да второй подбородок уберет. Так начался отказ от большинства продуктов, который в начале покоробил родителей, заставив задуматься: все ли нормально с их сыном и не перерастет ли это в анорексию, которая стала очень знаменитой болячкой в то время. Убедив родителей, что полностью отказываться от питания он не собирается, четырнадцатилетний подросток учился подбирать низкокалорийную пищу. Прочитав на одном из сайтов, что помимо диет и всякого рода издержек в еде, есть такие варианты, как пробежка, упражнения и тренажерные залы, Томас приступил сразу к первому. Пробежке. О, как трудно ему давался первый заход, когда пухлая туша, просто камнем давила вниз, а ноги не слушались после первого метра, намекая на то, что пора уже остановиться. В такие моменты эта затея казалась провальной, но думать и жалеть себя не приходилось, а потому каждое утро, в мороз, дождь и сильные ветер, из дома 215 выбегал Томас, который трусцой бежал по улицам примерно час, после чего возвращался домой. Дома его ждало молоко, яблоко и клюквенные хлебцы. Хотелось большего. Но было нельзя. А потому, закончив трапезу, он поднимался к себе наверх, включал негромко музыку на компьютере и, в то время как родители уже просыпались и собирались на работу, делал комплекс упражнений, попутно мысленно повторяя заданные параграфы или стихи к приходу очередного учителя. Жизнь Тома была однообразной: утренние пробежки, упражнения, занятия с учителем на дому, повторения и изучение нового материала, а после долгое просиживание у компьютера или другого гаджета. В этот распорядок вписывались только трапезы, походы в ближайший супермаркет, кратковременный сон и прием таблеток, которые либо смывались в унитаз, либо хранились в специальной шкатулке, что была запрятана глубоко в шкафу за ворохом одежды. Но о таблетках хотелось бы сказать чуть позже. В какой-то момент юноша понял, что бесцельным времяпрепровождением у компьютера, роясь на различных сайтах и играя в очередную онлайн-игру, он ничего добьется. А душа просила большего. И если уж не рисовать (что у него с рождения не получалось), не играть на каком-либо инструменте (не было у него слуха, однозначно), то хотя бы попробовать себя в писательском мастерстве попытаться стоило. Но волшебные замки и радужные надежды на то, что все легко и просто, рухнули в одночасье, когда на первую главу «шыдевра» просто выплеснули критику, которая припечатала пятнадцатилетнего парня к стулу, заставляя залиться краской и быстро удалить творение. К счастью, Том в то время уже прекрасно мог контролироваться свои эмоции и принимать критику в свой адрес – будь то еще детские насмешки над внешностью, которые, в принципе, были обоснованными, или же довольно жесткое обсуждение сочинения или изложения с учителем. А потому, сохранив все критикующие отзывы, парень принялся писать, пропадая в буквах и предложениях днями и ночами, набирая тексты, редактируя их, выкладывая. Иногда за всем этим он забывал про сон, а когда смотрел на время, понимал – пора на пробежку. Новое увлечение так завлекло мальчишку, позволяя выплескивать все те чувства, которые у него были, что спустя два года, он уже состоялся как довольно опытный и продвинутый писатель, известный в определенных кругах, и ни раз издававший небольшие очерки в журналах и газетах под псевдонимом. И вот, пред нами предстает образ не пухлого низкорослого двенадцатилетнего мальчика, интересующегося только вкусной пищей и компьютерными играми, а семнадцатилетний парень, худой, но не до состояния щепки, со светло-каштановыми волосами (у корней которых пробивается седой цвет), что едва достают до шеи рваными прядями, а немного отросшая челка лезет на серые глаза. Достаточно образованный и начитанный для своих лет, умеющий правильно и четко излагать свои мысли, и с огромным миром фантазий и ужасов в голове, которые поймет далеко не каждый. Томас жил под опекой родителей, которые души не чаяли в своем ребенке, но общения иного ему не хватало. Ни родители, ни учитель, ни писательство – ничего из этого не могло заменить прогулок в кафе или кино со сверстниками, о которых он читал или слышал от знакомых в интернете. Конечно, при столкновении с подобным в жизни, он, наверное, сразу бы отказался от гуляний, обособившись от коллектива, но простого пребывания в этом коллективе ему явно не хватало. Просто в один момент он почувствовал себя домашним растением, которое только и может, что смотреть на улицу и представлять себя на месте красивых георгин, которые массово цвели подле дома. Том давно смирился с тем, что общение ему не дается. И не только потому, что он боялся людей. Он попросту не мог. «Тотальный мутизм» - как диагноз был вполне ожидаем, но все равно оказался, как гром среди ясного неба. Сперва, парень попросту не хотел ни с кем говорить, впадая в длительную депрессию, родители же скидывали это на временное явление, не стремясь обращаться к врачам. Вспоминая про врожденное вредное поведение ребенка и страшный случай, что пошатнул его психическое состояние. В то время очень «мудрый» и, видимо, очень «образованный» психолог, которого посещал Томас, посоветовал родителям не тревожить ребенка, не заставлять его болтать. Мол, «если захочет, тогда заговорит». Но когда мальчик захотел, то уже не смог. Он отлично слышал и понимал, умел размышлять, а шизофрении, которая являлась «спутницей» мутизма не наблюдалось вовсе. И когда малец хотел сказать, то что-то препятствовало этому, не давая произнести ни звука, притом, что со связками у него все было нормально. Так и замолчал Томас в свои девять. И не помогал огромный курс лекарств, что назначался детским психиатром; ни уколы, ни таблетки, которые он глотал горстями, не меняли положение вещей, с которыми в итоге пришлось смириться. Память постепенно стирала страшные картины того дня из памяти мальчика, но во снах кошмары находили его вновь и вновь. Изо дня в день, из года в год. Не веря больше в «чудодейственные» таблетки, парень, получая новый разноцветный шарик с гранулами, не глотал ее, запивая, а только делал вид, оставляя таблетку в ладошке, унося и пряча в подаренную родственниками шкатулку. Так продолжалось и по сей день: в шкатулке, уже третей, если не четвертой по счету, была горсть лекарств. Сам же Томас называл эти шкатулочки - гробами. Гробами, в которых он хоронил свои надежды на то, что сможет заговорить. Сказать, что юноша переживал все это очень тяжело – ничего не сказать. Будучи омегой, что по природе своей, довольно эмоциональны, он иногда срывался: громил все вокруг, рыдал в подушку и изредка оставлял на бледной коже новые шрамы, как бы напоминая самому себе, что чертовски слаб перед собственным недугом. Но время шло, а вместе с ним приходило осознание того, что ничего подобным не добьется. Рыдания, разгромы и порезы больше не тревожили ум паренька, а все чувства, коих было у него в избытке, выливались в писательские труды. Так стало легче. В своем увлечении он нашел не только славу, но и собственное спокойствие, которого так не хватало все эти годы. «Я хочу в школу» - в написанное на бумаге не могла поверить мать-бета и отец-бета, что с недоумением глядели на своего сына, когда он утром очередного знойного летнего дня, в то время, как они завтракали, положил на стол блокнот и встал поодаль, скрестив руки на груди, показывая всю серьезность своих намерений. Переглянувшись и обреченно вздохнув, деловые люди, все-таки поняв желание сына, согласились, заранее понимая, что обрекают сына, если не на ад, то на непринятие в обществе. Но помимо них, это понимал и Томас. Он знал, что будет трудно. Он знал, что общество не принимает таких как он. И альфу он себе точно не найдет. Но так хотелось взглянуть на жизнь с другой стороны, которая была недоступна ему все семнадцать лет.