Слова бессильны

Не плачь, не смоют слезы кровь На белом мраморном полу, Ладони странников-ветров Развеют стылую золу Как семена степной травы, Что прорастают жаждой жить Пусть крылья белые мертвы - Держись, прошу тебя, держись. (c) Тэм Гринхилл – Дорога за предел

-- - Кхм, что мы тут делаем? Рука Томаса, что тянулась взять фотографию, резко остановилась. Парень не повернул головы, лишь убрал руку. Ему нечего было сказать. Перед ним проносилось что-то непонятное. Что-то смутное, старое. Голос пригвоздил его к полу, не оставляя возможности ни двинуться, ни выдохнуть. - Не хочешь говорить? – тихий грубый голос опять разорвал тишину. Шатен слегка повернул голову, искоса наблюдая за парнем, что стоял в проеме, оперевшись на косяк двери и сложив руки на груди. Одна бровь его была вздернута, как бы выражая скепсис и насмешку над парнем. Том, отведя взгляд, выдохнул и, сжав кулаки, повернулся. Схватив портфель, он легкой походкой устремился к двери, будто ничего не произошло, и никто не видел его. Но как только парень подошел к двери, путь ему преградила рука. - Стой, стой, стой, - покачав головой, повторил несколько раз парень. - Не хочешь ничего сказать? Томас смотрел куда-то в область шеи. Ему нечего было отвечать. Да и если бы желал – не смог бы, а вот навыки «каллиграфического письма» ему применять не хотелось, да и за телефоном лезть было далеко. Вздохнув, он попытался сдвинуть одной рукой преградившую путь руку, но черт там, ничего явно не получалось! Постучав ногой, отвел взгляд и закусил нижнюю губу, сильнее сжав ремень портфеля на плече. - Не лезь в душу ребенка, - бесстрастно произнес Крис, а после, как ни в чем не бывало, оттолкнулся от дверного проема и подошел ближе. Всего несколько секунд, дыхание возле уха, несколько слов и провал. - Иначе закончишь, как та девочка. -Крисонька, ты где? – прозвучал приторный голос на другом краю квартиры, заставив вздрогнуть от какой-то неприязни, будто Томас раздавил противного длинного слизняка босой ногой. Дыхание возле уха прекратилось, когда парень отстранился, с издевкой глядя на «потерявшегося» парня, а после развернулся и, молча, ушел в направлении своей комнаты, даже не кинув взгляд. Закусив губу, парень бегом вышел из комнаты, которая отчего-то давила на него, а потом из квартиры, даже не заметив, что пихнул девушку, в руках которой было две чашки кофе. -- Дни шли за днями. Подготовка к сдаче рефератов шла отлично, да и Мирослава в такие времена была более благосклонна, терпима и дружелюбна. Можно сказать, Томас даже начал привыкать к фиолетоволосой девушке, что ходила с распущенными волосами (которые были запутанны), в свободных майках и шортах, больших тапочках, все время угощая кофе, с теми пропорциями, которые любил Томас. О разговорах с Крисом думать не хотелось, так же, как и о сообщении с писательского сайта. Все это вылилось тем, что писать Тому не хотелось абсолютно, а потому продолжение истории уже не выходило неделю, что несколько злило как читателей, так и редакторов. Тем временем приближалась пора сдачи рефератов, а потому и дни, проведенные с мирной и более дружелюбной Мирославой, подходили к концу. Сказать, что стерва проявила себя в несколько ином свете – ничего не сказать. Если первое время его визит заканчивался планом и решением некоторых нестыковок, то в конце они мирно сидели на полу (на котором располагался очень приятный на ощупь коричневый ковер), опираясь спиной на мягкий диван. Сидя на ковре, они пили кофе и о чем-то разговаривали. Разговаривали, конечно, по-своему: Мирослава вела длинные речи, Том же либо писал что-то на клавиатуре, либо просто кивал головой, внимательно слушая монолог. Когда болтать и рассуждать надоедало – они смотрели фильм, порой даже засыпая. Криса было почти не видно, иногда слышался скрип двери, а после то, что он выходит. Или то, как к нему приходит очередная пассия, а после недвусмысленные звуки из комнаты, за коими порой долетал запах каких-то крепких сигарет. Время от времени почему-то хотелось отругать или найти источник запаха и выкинуть эту гадость, но понимание того, что он попросту никто, и они даже толком не знакомы – охлаждало пыл парня. В принципе, они больше не пересекались, вследствие чего образ даже становился смутным. - Ненавижу брата. Когда-то вырвалось у Мирославы, что с ненавистью смотрела в свою кружку кофе, которую неистово сжала. Сжала так, что думалось, она вот-вот треснет. На минуту Тому даже показалось, что девушка хотела заплакать или кинуть кружку с горячим напитком в сторону двери в комнату брата, из которой слышались пошлые стоны. - Трахается сколько влезет, ни на кого внимания не обращает. Никогда не спросит как дела или как я провела время в школе; он просто попросит сварить кофе и быть тихой, ибо ему надо работать, - она фыркнула. – Работа, называется, целыми днями у компа сидит, даже в школу редко ходит – класс-то выпускной, особо много не требует и деньги срубает. А родители радуются не нарадуются, вечно в пример ставят, - она горько усмехнулась. - Да пошел он со своими шлюхами, работой и родителями, его обожествляющими, в большую зияющую дыру – жопу. На богатый всяческими нецензурными словами словарный запас Мирослава не жаловалась, но использовала оный строго по назначению и когда хотела выразить что-то очень сильно накипевшее. Например, как сейчас насчет брата. «И кем он работает?» - В писательстве, вроде. То ли пишет, то ли редактирует – не вникала. Больно надо, - она отправила многозначительный взгляд в сторону двери, отпивая кофе. Мирослава обняла одной рукой голые коленки, отчасти спрятав лицо в них, и только глубоко-голубые глаза сверкали тут и там, явно показывая ее недовольство. И если с начала знакомства девушка казалась замкнутой и неприступной, то сейчас она открывалась в другом облике – эмоциональной и немного меланхоличной. - И все-таки он – моральный урод! – заключила Мирослава, отправив в полет подушку, что стукнулась о дверь, как раз попадая в самые высокие ноты-стоны бедного (а, может, и не совсем бедного) омеги. Так шли дни. Дни, которые так не хотелось отпускать. -- Удар. Капля крови падает на пол, сливаясь с остальной красной жижей, что расползлась по плитке. Кулак летит прямо в лицо, задевая кольцом нежную кожу, оставляя длинную царапину и красный след от удара. Руки человека болят, они сцеплены за спиной толстой веревкой, которая определенно оставит синие следы на запястьях. Но сейчас не до них, так как в область солнечного сплетения бьет носок кеда. Тихий стон, харканье кровью. А потом тишина. И снова удар, голова человека бьется о холодную стену, а после звон разносится в ушах. Кровь. Везде кровь. Кровь на лице, одежде, полу. Тело трясется, хочется закричать, но нельзя, ведь все, на что он способен – тихий шепот, шипение и стоны. Да даже если и закричит, – мало кто услышит. - Н… не надо, - все, на что хватает человека. – Х… хватит, мне больно. Очередной удар в живот. По ребрам. По рукам. - Сам виноват, - бесстрастный, безразличный и тихий голос проплывает по помещению, задевая каждую клетку своей неестественной беспричастностью. Кто-то приподнимает подбородок человека и дышит в самые губы, а потом усмехается, глядя своими нереальными глазами в опухшие и красные от слез глаза жертвы. - Какая же ты шлюха. Ухмылка. Облизывает губы, а потом чуть отодвигается и дает сильнейшую пощечину, которая буквально сносит ослабевшее тело. Человек бесшумно падает на пол. Кто-то встает в полный рост и направляется к лестнице, подальше из этого темного подвала с холодными стенами и плиткой. - Я вызову тебе скорую. Когда-нибудь. И да, не забудь, что будет, если кто-то узнает о том, что тут было. Тихий смешок. Удаляющиеся шаги. Но кто-то открывает дверь возле лестницы раньше, чем до нее доходит этот «кто-то». Тихие шаги. Но уже другого человека. Шумное дыхание и шипение избитого человека. А потом тишина. Ни шагов. Ни шипения. Лишь одно слово: - Мирослава?