Экзамен на раздевание

      Пахнет пивом и кровью. Позади, где-то в кустах рядом с гаражами лает собака. На задворках сознания поселяется одичалая мысль: она, как и я, может заночевать на улице. Рот жадно хватает воздух, а неестественно вывернутая рука продолжает колючим ежом неметь и откликаться болью на каждое мое движение. Хотя движением это назвать сложно. Я похожа на рыбу, что выбросило на берег неблагополучным приливом. Рискнув отползти на пару метров от пустынных блоков гаражей, и разуверившись в том, что к этой части улицы кто-то решится наведаться в половину первого ночи, я окончательно сдаюсь. Где-то рядом валяется телефон, продолжая гореть улыбчивой Егоровой на экране контактов. Сколько ей понадобится для того, чтобы приехать в эту часть города я не знаю. Не знаю я и того, как оправдаться перед ее матерью за свой внешний вид. Но эти мысли кажутся пустыми и незначительными настолько, что я продолжаю прислушиваться к одинокому вою уличного пса. Оглядываясь на сумку, которая, вывернутым наизнанку брюхом, покоится рядом с ее содержимым, и понимаю, что досталось ей меньше моего. Голова продолжает падать на грудь, и только каким-то чудом мир не плывет перед глазами окончательно. Круги и вспышки мелькают как калейдоскоп из битого стекла. Кусок дороги, уходящей прочь из кооператива брошенных гаражей, одинокий фонарь, уставившийся в небо, пустая сторожка охранника. Хотя голове досталось меньше всего, картинка растекается акварельными разводами. Они знали, что по лицу лучше не бить. Слишком заметно. Их было четверо, не считая Пивоварова. Остальные знакомы мне не были, но в целом это не играло никакой роли. И хотя унижение пекло и обжигало хуже боли, вопроса «за что?» с моих губ так и не слетело. Пламенный привет в виде вендетты Силикона подавался холодным блюдом в тот момент, когда я ожидала этого меньше всего. Вместе с плывущими видами моего массива уплывают кадры, в которых одноклассник обливает меня пивом, снимая это на свой телефон. Улюлюкающая толпа отзывалась неохотно. Но все-таки отзывалась. Живот снова сковывает волна рвотной реакции, как напоминание о том, что долгов Пономарева не забывает. Этим вечером я окончательно разочаровалась в судьбе и все, что могло вытекать из этого понятия. Прикрывая глаза, ощупываю ребра со стороны удара. Он отзывался по всему телу разрядами электрического тока, заставляя поморщиться. Сломанных ребер нет, но ближайшие пару дней ни смеяться, ни плакать без ощущения дикой боли не получится. Не то чтобы я планировала это делать. От ироничного пинка под дых от этого майского вечера на лице проступает улыбка. Чуть позже приходят слезы. Мне кажется, удар был всего один. За ним только унижение, тонущее в мате. Запах металла и пива, что смешался и остался на моих волосах. Меня рвало, а корреспондент не забывал озвучивать свой эфир колкими фразами. Почему Пивоваров не идет на журналистику? У него выходит просто отлично. Обидчики стояли кругом: глумились только двое, остальные, на правах зрителей, наблюдали за дебютом лицеистки. Надеюсь, я справилась. К тому моменту в голове осталось только одно желание – пусть это все скорее закончится. Сколько проходит времени, прежде чем я слышу звонок телефона и рыжие волосы опять мелькнули на экране смартфона, я не знаю. Только я все равно чертовски рада ей. Когда в течение долгих минут я объясняю Ясе, как найти меня среди гаражей, ком в горле, наконец, находит свое освобождение в виде рыданий. Она несется ко мне из темной пучины гаражного кооператива, который находился всего в нескольких шагах от моего дома. Подумать только, эти несколько метров второй раз за день сыграли свою роль в череде неудачных решений, которые я успела принять. Когда рыжеволосая шагает ко мне, я едва различаю ее лицо в темноте. – Господи, Ася…– у нее голос дрожит, мне ли самой не знать. – Ты послушалась и шла на мои вопли? – криво шутить у меня получалось всегда. Она обнимает меня словно ребенка. Ей нужно отдышаться и немного прийти в себя, придумать комичный афоризм и выстроить защитный механизм от подступающей истерики, которую пока останавливал только адреналин. – Я вызову полицию, этих уродов надо задержать… – Пожалуйста, – выходит неубедительно, потому я повторяюсь: – пожалуйста, давай поедем домой. Я отделалась легким испугом. Егорова выхватывает мою полупустую сумку, а вывернутые вещи наспех складывает обратно. Движения словно отточены, но я замечаю ее дрожь, когда она помогает мне привстать. Рука нещадно болит и ноет каждый раз, когда, прихрамывая, мы продвигаемся к такси. – Это Силикон, ты же знаешь, – Егорова буквально выплевывает ее прозвище, – я съезжу по ее роже наковальней, блять. – Не сомневаюсь в этом, – хрипло отзываюсь я. – Только давай без этого? Приключений было слишком много, я возьму тайм-аут на пару недель… Но Егорова не собирается останавливаться. Ее ураган искал отмщения. Зуб за зуб. Мы поменялись местами, как если бы не я спасала ее от извращенных лап дружков Кирилла. И не то чтобы я гордилась сменой декораций, где вся одежда была прибита пылью, а кое где разодрана, будто после встречи со шредером. – Почему этот хренов извращенец не с тобой? Он обещал довезти тебя в сохранности. И это, твою мать, так называется? Ты запомнила их лица, хотя бы приблизительно? Рост? Вес? Это важно. Сейчас мы сядем в такси, и все зафиксируем. – Пожалуйста, я просто хочу отключиться, – давлю я. Таксист неохотно пускает меня на заднее сидение только после того, как Ярослава обещает доплатить за неудобства. Она помогает мне улечься так, чтоб опоясывающая боль не скручивала меня пополам, и только сейчас я замечаю, что мысли о Невском, страхи, несбыточные желания и аспекты нарушенной субординации канули в Лету. Человеческая жизнь похожа на фарс – сейчас ты беспокоишься о том, что тебя могли использовать ради злого умысла в нездоровых отношениях, а уже через секунду ты боишься за собственную жизнь и надеешься, что отделаешься ссадинами и легким испугом. Вздох дается с трудом. И все же Невский не такой герой-любовник, каким его рисовало мое больное сознание. Злодеи ушли безнаказанно, принцесса осталась в беде – занавес. Его не было рядом. Зато была Егорова, которая в испуге продолжала гладить мои волосы, от которых несло дешевым пивом и бог еще невесть чем. Осталась рядом, обнимая мои плечи, теснясь на заднем сидении измотанного временем такси. Когда боль остается побочным привкусом металла на губах, в полудреме я бросаю что-то неразборчивое. Только потом до меня дойдет смысл сказанного: – Спасибо тебе.

***

«От нее несет как от помойки, не марай руки, оставь». Подсчитывая потери, кутаюсь в махровую ткань полотенца. Все не так уж страшно. Лицо в подтекающих разводах туши казалось старше обычного, но выдавать мое состояние могли только блестящие, словно стеклянные от красноты глаза. Руки продолжают дрожать будто в лихорадке, но я знаю, что состояние аффекта спадет, а за ним придут какие-либо ощущения. Ссадин немного, куда страшнее выглядит синяк на правом боку, который алеет на фоне светлой кожи темными точками кровоподтеков. Вспоминается детская песенка без названия, начала и смысловой нагрузки – ежик резиновый, с дырочкой в правом боку. Наверное, зря отказалась от госпитализации, стоит провериться на наличие сотрясения. В голове формируется список того, что еще нужно успеть сделать, прежде чем вернуться домой. «Хорошо биологию сдашь, сука?» Вздрагиваю от голоса одноклассника, а из рук выпадает стеклянная баночка йода. Кто бы подумал, что Пивоваров станет причиной моего нервного тика. Пытались больше напугать, чем покалечить. Я поняла это еще тогда, как незнакомец в фиолетовой толстовке занес кулак для удара, но в последний момент сменил тактику и отвесил пощечину, возвращая меня к воспоминаниям о воспитательных процессах моей мамы. «Что-то сейчас ты не особо дерзкая, отличница сраная, а?» Егорова покорно стоит за дверью, стучась несколько раз, дабы проверить мое здравие. В очередной раз убеждаюсь, что приняла верное решение, когда отправилась к подруге домой. Удача в этот раз побывала на моей стороне – родителей Егоровой дома не оказалось по причине дачных работ и здесь я начала дышать полной грудью. Следы побоев остались единственным напоминанием о сегодняшнем неудачном вечере. Хлопотливая Яся предоставила все атрибуты своей заботы в мое полноправное распоряжение. И когда спустя час я сидела за кухонным столом с чашкой ромашкового чая, а взволнованная Ярослава пила отцовский коньяк без всякого отвращения на лице, дрожь начала медленно покидать мое тело. – Ты уверена, что не хочешь сообщить родителям? Отцу? Матери? – Это, наверное, самое правильное, что нужно сделать, – осекаясь, говорю я, – но не сейчас. Не в здешних условиях. – А полиция? Силикон должна получить по заслугам, ты же знаешь это не хуже меня… – Не сейчас, – качаю головой, наблюдая как чаинки словно рой мух оседают на дне кружки. – Меня запугали, теперь она успокоится. Успокаиваю больше себя, нежели взъерошенную Ясю. Но она умеет бить в самое сердце. – Почему Невского не было рядом? – она рассеяно колышет коричневатую жидкость в щербатой кружке. – Это сложно, – и снова двусмысленность. Яся хмурится, косо посматривая на меня. Для нее все мои эмоции, должно быть, написаны на лице. – Мы долго будем игнорировать тот факт, что между вами двумя лопаются светодиодные лампочки? – Егорова, я прошу тебя, оставь фантазии… Но она и не планирует. Колючий взгляд подруги подтверждал, что роль жертвы этого вечера, от допроса с пристрастием, меня спасти не могла. – Невский гад и засранец, я не спорю, – она подается чуть вперед, – но, не будь я слепой Вангой, этот мужик со спорными наклонностями смотрит на тебя как на жертву патологоанатома. Даже мне было неловко оставлять тебя наедине с ним. И вот после обещанного «все с ней будет чики-пуки», с тобой случается… Она осекается, замечая мою искривленную гримасу. – То, что случается, – Егорова театрально вздыхает, в попытке разрядить обстановку. – Я не могу молчать и об этих блядских холуях Пономаревой, и о том, что Невский держит зуб на тебя. Выбери то, что доставляет тебе меньше дискомфорта. И поговори, наконец, со мной откровенно. Ураган Егорова-дробь-Сябитова отступает к буфету за добавкой, семеня пушистыми тапками. Она это не со зла. Понимаю, что честного ответа, после сегодняшнего вечера, Яся заслуживает как никогда. Но к этим честным ответам не готова я сама. Если подумать, она единственная, кто всплыл перед глазами в самый устрашающий момент моей жизни. О самозащите, устрашении и бегстве думалось гораздо позже. Но, за неимением знаний о первом и уж тем более о втором пункте, в голову пришла именно Егорова, которая с этим бы справилась в два счета. Смотрю на напряженную спину подруги, пока та смешивает горячительное пойло, в попытке сбить собственное разочарование, страх и трезвость разом. Тяжело вздыхаю: будь что будет – полуправда тоже сойдет. – Я посвящу тебя в тайны мадридского двора Давыдовской династии, – примирительно бросаю я, – а ты пообещаешь не перебивать и не накручивать раньше времени… Для Яси это брошенная красная тряпка. С резвостью молодого оленя подруга перемахивает через табурет, не расплескав ни единой капли содержимого пузатой кружки с алкоголем. – Я – могила для секретов и кладезь для юмора, – умащиваясь около меня, заверяет подруга. Первая улыбка, явившаяся на лице, не вызвана вынужденными обстоятельствами. Мой монолог в действительности прерывался лишь удивленными вздохами и матерным шипением Яси. Она-то и представить не могла, как много скрывается за непроницаемым образом отличницы. Гримаса ее изумления меня ничуть не удивляет. Подробностей мало, потому что мои эмоциональные качели и нездоровые мысли рядом с Невским – последнее, чем мне бы хотелось делиться с Егоровой. Между «блять» и «быть не может» рыжая пару раз выхватывает мой недовольный взгляд прерванного оратора. Получается у меня сумбурно, пусть и красочно. В тени остается история нашего разговора про запретные вещества в виде особо напористых биологов с Кариной, а также мое предположение о том, как удачно я вписалась в театральное представление этого драмкружка. О том, чтобы рассказать, какое влияние кошатник оставлял по себе в моем бушующем весной теле, и речи быть не могло. Когда тема касается любовного, распиленного трио, в виде Артема, Карины и Невского, даже у взбалмошной Егоровой приличных слов и афоризмов остается только на один вопросительный вздох. Поверь мне, это не самое ужасное, из того, что тебе еще предстоит услышать. И все же становится легче. Этот груз стал для меня слишком тягостным.