Экзамен на раздевание

      Мимо меня проносится вывеска «Васильковское», которая мигнув светом фар, скрывается в темноте лесопосадки за спиной Тойоты. Обстановка в машине, если не малоприятная, то по крайней мере достойна вырезки из начинающегося фильма ужасов, где посреди дороги героев настигает чудовище. Только в нашем случае, чудовище оказалось внутри салона и теперь многозначительно молчало в сторону тающего пейзажа за окном. Водитель же старается разбавить это болото уныния пустой болтовней на тему погоды, выпускного, а иногда и юного алкоголизма в особо крупных размерах. Невского слышно лишь изредка. Он то просит следить за дорогой, то отворачивается к окну, в попытке разглядеть едва заметные очертания затухающего леса. Следую примеру преподавателя и откликаюсь только когда спрашивают. Сказать мне нечего, ведь исчерпывающего «пошел нахер» для Глеба-Без-Максимовичей оказалось мало, а мне оказалось мало его самого. Из головы не выходило обещанное продолжение того, чего продолжать не стоило вовсе. Алкогольная хмель прошла, оставив стыд наедине с отвращением к себе самой. Теперь я ничем не лучше Силикона, что бросалась очертя голову на борцовские плечи преподавателя в темном коридоре лицея. Интересно, испытывала ли она то же? И испытывают ли все подобное? Интересно, как далеко это могло зайти? И когда бы в голове щелкнул затвор логики и здравого смысла? И почему этот запах не стирается из памяти? Извращенец-кошатник использует особые феромоны, на которые слетаются наивные барышни бальзаковского возраста? Только я далека от этой возрастной отметки. –... хорошее влияние, которое оказывает Глеб Максимович на тебя? Меня встряхивает. И я поспешно воссоздаю кусок беседы, который съело мое возбужденное неадекватными переживаниями сознание. – Хорошее влияние? – повторяю рассеянно. – Глеб Максимович отличный преподаватель, но влиянием это назвать сложно. Получается несколько холодно, на переднем сидении ежится Павел, а затем, видимо для того, чтобы скрасить ощущение полного провала этой встречи, добавляет: – Если тебе интересно, то твой препод всегда таким был. Твоя подруга поделилась впечатлениями. Сказать, что на парах не бывает скучно, - ничего не сказать, да? – он поглядывает в зеркало заднего вида, а я растерянно киваю. – Помню времена, когда мы учились… – Начались старческие воспоминания былого вояки, – Невский открывает окно, предварительно щелкнув зажигалкой. – Давай только без особо позорных историй. – Тогда мы продолжим ехать молча, – улыбается Павел. – Если вкратце, то с первого по четвертый курс Глеб Максимович слыл большим сердцеедом, но при этом оставался знатным отличником. Я все удивлялся, как вышло совмещать две самые несовместимые вещи… Павел выглядит непринужденно. Его характер диаметрально отличался от характера угрюмого и вечно замкнутого Невского. Казалось, задай ты ему вопрос о том, как в детстве хоронили его хомяка, и он с остервенением четырехлетнего поделится всем самым сокровенным и наболевшим. Открытая книга, корешок которой ломился от желания раскрыть себя еще больше. И этот человек оказался в одной машине с Невским и его протеже, как шпион, который забыл о прикрытии – настолько сильно он отличался от нас. – А помнишь, как мы притащили с пьяну тебе кота? Пушистый и белый был как снег, а характер как у черта. Представляешь, – обращаясь ко мне, бросает светловолосый, – принесли и накормили, а эта сволочь исцарапала мне все руки, а потом всю ночь скулил под дверью, желая вернуться на помойку. – Зефир, – неразборчиво бормочу я. – Так ты оставил его? Заметно, как Павел оживляется. Видимо, столь явная дружба «не разлей вода» оказывается чем-то напускным, раз известие о белоснежном исчадии ада его удивило. – Он снимает у меня угол в коридоре, – пожимает плечами Невский, – мне не мешает. – Небось и характер лучше не стал? Биолог молча демонстрирует тонкие порезы на руках. Я отсчитываю километры до своего дома. – Он и девчонку твою царапал тогда знатно? Помню, как она все жаловалась на этого засранца, – он обрывает свою речь, думая, что преступил черту, используя ругательство. На деле же, тема личных отношений ударяет в лицо свежим ароматом майского воздуха. Слушать о бесконечных похождениях лжепреподавателя это через край личной зоны комфорта. И видимо, не для меня одной. В темноте щелкает искра зажигалки, а на фоне мелькающих огней города загорается красная точка. Вспоминаю, что курение — вредно для здоровья, а, по словам биолога, в обострении никотиновой зависимости виновата именно я. На душе становится легче: не все мне наслаждаться вредной стороной общения с кошатником. Осталось всего два поворота. – Ты еще общаешься с ней? – не унимается Павел, останавливаясь на первом светофоре, ведущим в город. – Интересная жизнь, наверное, в Германии. И социальный уровень, и прожиточный минимум. Она же вернулась, как я понял, на свадьбу… Мне не видно лица Невского, а воображение заранее вырисовывает на щетинистом лице преподавателя хмурый росчерк морщин. Про себя зачем-то отмечаю, как побелели костяшки пальцев. И это странно, ведь безразличие, пробирающее меня, не сменилось никакой иной эмоцией. – Смотри на дорогу, – от голоса биолога веет хрипотцой. – Разве Карина не связывалась с тобой больше? Майского воздуха становится все меньше. Хочется высунуть голову по-собачьи, жадно глотая порывы ветра. Пазл, который давно сходился в голове, но упорно не хотел сходиться на бумаге, повис в воздухе штрафным выстрелом. Всего пара метров. – Если ты не хочешь, – казалось Паша обескуражен, – я не знал… – Смотри на дорогу. Это мой красный свет. – Моя остановка, – я выхватываю сумку, едва Павел сворачивает в сторону моего проспекта, – я пройдусь… Молниеносный взгляд и реакция. Мог бы с легкостью прихлопнуть меня с такими-то рефлексами еще в классе, когда я застукала его. Он смотрит через плечо на заднее сидение, пытаясь заблокировать дверь, но водитель реагирует быстрее. Ошарашенный Павел не успевает заметить взгляд Невского, его больше волнует сохранность машины и подросток, пытающийся выпрыгнуть на ходу из его дорогущей машины. – Давыдова, сидеть. Я в ответе за тебя, твой папа просил…– надо же, я довела стальной голос биолога до каких-то новых, раздраженных ноток. Как часто ты будешь заставать в меня врасплох? И если бы можно было вывернуться, Глеб Максимович отстегнул ремень безопасности и, в попытках сломать мою руку, вернул бы себе прежний образ «доминирующего, властвующего», дальше по списку в порядке набора сексуальных качеств для обязательного образа самца. Только для меня это лишнее. Как и остаток разговора, что не предназначался для моих ушей. – Он обещал встретить меня, – получается фальшиво, воздух слишком быстро выходит из легких, – спасибо большое, что подвезли, хорошего вечера. Слова выстрелами выбивают дробь в пульсирующих висках. Ноги пружинят от асфальта, а в погоню за мной никто не бросается. Это не в его стиле. Знакомая фамилия ударяется мне в спину, а через десяток секунд я слышу, как Тойота отъезжает от запрещенного для остановки места. Преследования нет. Как нет и эмоций. По очерченному в голове маршруту, я двигаюсь как завороженная. Подходящее слово – одеревенение. Полная атрофированность всех эмоций и чувств, которые бушевали еще час назад. Это всегда было под самым носом. Всегда маячило красной тряпкой, в существовании которой не хотелось верить. А почему, Давыдова? Потому что флюиды Невского подействовали и на тебя. Эта мысль отрезвляет. Хотя бы отчасти. За последний месяц его вмешательства в мою жизнь все стало спутанным, пугающим, обретающим незаконную свободу, которую негде было оставить и некому было вручить. Ощущение собственной тупости начинает выводить в сознании причудливые воспоминания, в которых эти отношения были очевидными настолько, насколько в дешевом сериале в конце сезона «они все равно будут вместе». Горечь проступает сквозь прерывистое дыхание, которое разжигает боль. Она зарождалась где-то между лопаток, поднимаясь все выше к горлу, комом, который невозможно было сглотнуть. Какой дурой нужно быть? Такой, чтобы едва не отдаться своему преподавателю в загородном доме его лучшего друга. Это порог достаточный для осуждения? До дома всего пару метров, а перед глазами плывут фонари проспекта в своем странном, медленном вальсе. Отчужденная жидкость алкоголя, болтавшаяся в желудке, казалось, готова была вырваться наружу. Но хуже становится не потому. Я могла быть просто куклой. Как и «Тиша», оказавшаяся в нужное время в нужном месте. Его порывы – не что иное, как желание отыграться. Не что иное, как месть. Слова Карины хлестнули алым маревом. Чем больше запрещают, тем больше хочется? А мне хотелось. Мне хотелось, мне, черт бы побрал эту биологию, хотелось. Невскому нужна была слабая, но весомая цель – и я подходила идеально. Вспоминая ситуацию на пороге его дома, столкновение у меня дома или ее диалог со мной – эмоции были живы, живы настолько, чтобы отыграться на таком бесхребетном создании, как я. Жалость – рациональный способ оправдать себя, а в оправдании я не нуждалась. Ведь он был прав, секс – не всегда значит поцелуй. А обосновывать мотивацию Невского мне, по всей видимости, было страшно. Как и страшно признать, что его волнует только отмщение. Тошнота становится только сильнее. Алкоголь просится наружу вместе со слезами. Только не реви. Знакомые окна маячат впереди, когда я вскидываю голову. Дома никого нет. И дома меня никто не ждет. Остается всего несколько шагов. Только не реви. Руки начинают болеть от столь сильного напряжения, но разжать ладонь мне попросту не под силу. Отрезвляющая мысль скользит по нервам. Я и есть кукла. До боли прикусываю губы. «Мы еще не закончили». Его голос вместо очередной пощечины от воспоминаний. Нет, Глеб Максимович. Закончили. – Далеко собралась, Давыдова? – доносится ко мне из темноты. Сердце ухает к пяткам, обрадовавшись слишком рано. Я ждала не его. Пивоваров делает шаг навстречу, за ним подтягиваются незнакомые лица трех или четырех парней.