Экзамен на раздевание

       Взгляд мамы «с каких пор ты пьешь вино?» скользит по мне не задерживаясь. За столом слишком бурные обсуждения, чтобы этот факт тревожил ее сознание. Артем много говорит про поездку, не спуская руки с плеча своей будущей невесты дробь-бывшей-Невского. А вот она не сводит участливо буравящего взгляда с меня, припечатывая к спинке стула. И что бы в ее голове ни засело, какие бы мысли ее ни беспокоили, чувство тревоги намекало мне – язык за зубами держать она не станет. Змея больше не шипела. Она застыла в страхе перед ликом опасности, прямо как я. Только сейчас замечаю, что вместо улыбки у нее оскал. – Как подготовка к экзаменам? – голос отца заставляет меня вздрогнуть. Он удивленно окидывает меня взглядом, а потом виновато посмеивается. Что взять с этой дерганной заучки? – Это теперь самый популярный вопрос, – улыбаюсь в ответ. – Все хорошо. Могут возникнуть вопросы с математикой, но там уж как повезет. Овальной женщины нет, потому мама, не пытаясь сдерживать своего мнения, добавляет: – Говорила же, нужно было записаться на факультатив. Лишним все равно не было. Да, поверх Невского. Если можно – вместо. – Ты же знаешь, что ее отчислили? – неожиданно подключается брат. Укоризненный мамин взгляд щелкает его по носу, но он тем не менее продолжает: – Не знал, что это большой секрет. Наша Аська – внимание! – накостыляла какой-то дамочке со школы. Хоть не за парня дрались? Колючее чувство дискомфортно приносило ощущение, будто я сижу на еже и пытаюсь усесться поудобнее. Несколько пар пытливых глаз уставляется на меня: у отца – изумление, у матери – предосудительный укор, у брата – подобие восхищения. Одна Карина удивленной не выглядит. По глазам сложно описать эмоцию, которую она испытывает в тот момент, однако, когда мой взгляд случайно натыкается на ее, она улыбается одними уголками губ. Предупреждающе? Как если бы гремучая змея загремела наконечником хвоста? – Нет, конечно, – запоздало отвечаю я. – Я вступилась за подругу. – И гордиться здесь все равно нечем, – разливая остатки вина, замечает мама. – Первый экзамен так скоро, ты говорила одиннадцатого? Карина смотрит на меня в упор. В поведении нет ничего хищного и опасного, но я замечаю, как съеживаюсь. Я ей будто интересна. Будто она меня сравнивает… с собой? Мысль-озарение вспыхивает в голове салютом. Я поспешно делаю глоток вина. – Двенадцатого, – поправляю, зная, что это значения не имеет. – И как ощущения? «…от Невского» Я буквально слышу, как она добавляет это. Машинально руки сжимаются в кулак. Хочу сказать «прекрасно», но меня опережает мама. И, если честно, зря. – У нее отличный преподаватель по биологии. Ответственный такой, поднатаскал Асю как надо, – кривая ухмылка Карины, о-ради-бога прекрати, мама. – Надежда Лукьяновна говорила, что у него красный диплом университета Глинки. По-моему, там на кафедре и работал, пока к вам не перешел, да, Ась? Глаза утыкаются на пасту в тарелке. Она добротно залита кетчупом, будто передо мной расстилается поле битвы проигравшей стороны сражения. Лучше замечать это, чем лукавый интерес Карины, который будто готовился закопать меня с потрохами на этом идеальном семейном ужине. Невского в моей жизни подавали на завтрак, обед и ужин. – Я не спрашивала… – Разве ты не Глинку заканчивала? – встревает осведомленный почему-то отец, глядя на бывшую Невского. Сердце колотится в ушах звоном замирающего пульса. Только не так. Только не сегодня. Она не могла знать. О том, чего в семье Давыдовых не поймут точно. – Не закончила, взяла академ, – внешне она глыба льда, имитирующая человека. – Может быть, я даже знаю твоего преподавателя? – Не думаю…. – вырывается у меня. Только это мало что решает. – Случайно не Невский? Случайно. Совсем случайно. Мама оживленно вступает в полемику на тему его качеств и способностей преподавателя. Артем реагирует на имя биолога спокойно, так что тут можно сделать вывод: о прошлом Карины и кошатника он знал ровно столько, сколько я позволяла знать чете Давыдовых о «методах обучения» учителя. Поперек горла застревают слова о погоде, поездке и даже свадьбе Артема. Никто меня не слушает. Они вцепились в Невского голодной хваткой хищника, не желая больше мириться с расшаркиваниями и неловкими, вежливыми беседами, которые топил харизматичный Тема. Папа начинает свою любимую волынку о системе образования, все время повторяя: «Новые кадры для старой школы – это прекрасно». Давыдов-старший не отличался особой внимательностью к деталям, и потому от него укрывается ухмылка будущей невестки, которую она посылает мне, когда я гляжу на нее исподтишка. Она отвечает односложно. Ничего из того, что могло бы выбиваться из общей череды диалога. Только вместо того, чтобы продолжать ерзать на колючем еже, я отодвигаю стул и, забирая тарелку, ретируюсь на кухню, бросив ничем не обязывающее «поставлю чай». На кухне слишком жарко. Или это жарко от мысли, что все козыри на руках у Карины? И если она так смотрит, если биолог так реагирует на вопросы о ней – можно ли это все отнести к разделу «прошлое»? Голова гудит от роя хаотично бросающихся из крайности в крайность мыслей. Просто отвечай на вопросы. И я честное слово пытаюсь. Руки выхватывают алюминиевый чайник с грохотом опуская его на конфорку, когда в голове поселяется первый вопрос: какой смысл ей меня подставлять? Никакого. Обезопасить себя или убрать конкуренток в борьбе за Невского? Но есть Тема. Который мог вполне быть моим личным преимуществом. Ты говоришь обо мне – я сдаю тебя Артему. Но чувства биолога к пепельноволосой для меня очевидны. Диалог в машине расставляет все по местам в витиеватых догадках об этой парочке. И что бы там ни связывало их в прошлом, это все еще значило слишком многое для Невского. Глаза утыкаются в сереющее майское небо, пока вопросов остается больше, чем ответов. Безумная мысль поселяется обрывком фразы: могло просто показаться. Почему-то все, связанное с Невским, в моей голове звучит двусмысленно, но кто сказал, что оно так и есть на самом деле? В последнее время истерическое обострение, связанное с недавними событиями, доводило мои нервы до состояния натянутой, обрывающейся нити. Карина выходит замуж. У нее другие взгляды на жизнь, даже если для кошатника-извращенца эта история оставалась незакрытой, кто сказал, что ей не хотелось бы двигаться дальше? Чайник тихо наполняет кухню жужжащим свистом. – Помочь тебе? Голос ее битым стеклом оседает в помещении. Керамическое блюдце в пышных маках, отскакивая от стола, падает оземь на несколько неравных осколков. – Что там у вас? – кричит мама из другой комнаты. Карина смотрит на меня сверху вниз, пока я собираю мелкую крошку блюдца в совок. Я знаю, что я придумала себе проблему, знаю, что преувеличила значимость собственной персоны. Тогда почему бетонной плитой тишина наваливается на меня неподъемной ношей. Только когда встаю с корточек, наши взгляды пересекаются. Глаза в глаза. Улыбки больше не было. Брови сведены к переносице, покрывая трещинами морщин ее лоб. Сердце ухает к пяткам. – У него свои методы общения, верно? Я все себе придумала. Она одаривает меня странной гримасой боли, отчаяния и ликования. Серые глаза в кухонном свете кажутся почти черными. Руки начинают покрываться мелкой дрожью, когда она перенимает чайник с заваркой из моих рук. И она замечает это. Кусаю внутреннюю сторону щеки, в попытке прекратить внутреннюю дрожь, которая теперь передавалась и моим конечностям. Боль досаждает, но наваждение, оставленное будущим членом семьи Давыдовых, никуда не уходит. Перед тем как оставить шлейф облегчения за порогом кухни, она оборачивается ко мне. – Не в том омуте ты нашла своих чертей, дорогая. Придумала же?

***

Забор гимназии красили крайне редко. Последний раз запах краски въедался в глаза еще в классе шестом. Тогда выпускались здоровые лбы, с огромным багажом знаний и опытом жизни за спиной. Смотреть на них – таких высоких, расслабленных, покуривающих на Зеленке – было все равно что смотреть на кинозвезд дешевого мыльного сериала, в который влюблялся весь контингент школы. Казалось, ты никогда не вольешься в ряды совершеннолетних, независимых личностей, которые буквально вдыхали свободу с запахом ментола и сигаретного дыма. Только сейчас я была их частью. Скомканной, прибитой одним гвоздем незадачливым трудовиком, но все же частью. И никакой независимости, беспечности и взрослости не ощущалось ни внутри, ни снаружи. Просто взрослеешь раньше, чем нужно. Неприятным покалыванием отзывается забинтованный торс. Как напоминание, каким образом это самое взросление проходило. Егорова должна была ждать меня у ступенек входа. На достаточно безопасном расстоянии от Зеленки, где обитали те, кого видеть хотелось в последнюю очередь. Руки покрываются испариной. В чем-то Ярослава была права – я боялась этой безнаказанности, которая била по голове звоном тревожного колокола. Что если с меня потребует еще? Что если на этом вендетта не заканчивается? Оглядываясь по сторонам, я усаживаюсь на ступени родной гимназии. Рабский труд по покраске забора подходил к своей финальной стадии, пока трудовик, размахивая кистью, пытался вдолбить восьмиклассникам, как обращаются с школьным имуществом. Вспоминается наш апрельский разговор с рыжеволосой – «и это все?». Смотря на заполняющийся внутренний дворик школы будущими выпускниками, тем, как гудит оборудование эстрадными голосами, как Лукьяновна и знакомые лица репетируют выход на линейку, ко мне приходит ответ. Мысли о Карине, Невском и всей это кутерьме, булькающей пекущим варевом в груди, уступают место густому дыму ностальгии. Включается безответственный синдром Скарлетт О’Хара – я подумаю об этом завтра. Видимо, это все. Рыжая голова появляется из-за школьной двери вслед за математическим классом. Хочу пошутить про полезный гаджет часов, но подруга к юмору явно не расположена. Вместо приветствий и полемики Егорова выхватывает мою ладонь и тянет вниз по ступенькам. – Объяснишь, может? – интересуюсь я, после того как мы проходим добрый десяток шагов в напряженной тишине. – Ты сейчас упадешь… – Если ты продолжишь так нестись – это неизбежно. Придай смысловой нагрузки… Рыжие волосы взметаются пламенем на плечах подруги, когда мы подходим к толпившимся у аппаратуры одноклассникам. Но в последний момент загадочная Егорова снова увиливает в сторону. – Что за секретность? – не выдерживаю я. – Ты не танцуешь вальс, – выплевывает она, встряхивая меня за плечи. Несколько раз пытаюсь сморгнуть услышанное. – Я и не собиралась, если ты помнишь… – Пивоваров сломал руку, – она снова встряхивает меня. – Ты понимаешь? Сердце несколько раз взволнованно замирает. Тахикардию заработать можно с такими новостями. – Лукьяновне в сердцах сказал, что придет только на официальную часть. Та же давай расспрашивать, что да как. А у него как язык отпал, вторит советскому фильму – шел, упал, очнулся, гипс, – Егорова не замечает удивленных взглядов, косящихся в нашу сторону. – Но самое важное, я начинаю связывать это событие… Она запинается. И немедленно отпускает меня, виновато потупив взгляд. Ничего хорошего это не предвещало. Горло стискивает невырвавшийся вздох. Кислорода на истории от Егоровой не хватало просто критически. – И там такая история была, кстати… Глаза расширяются от ужаса, когда я замечаю знакомую фланелевую рубашку. Дыхание спирает где-то в легких. Он не замечает моего упрямого взгляда, а вот я, кажется, кроме этой чертовой светло-серой клетки и легкой походки не вижу ровным счетом ни-че-го. – Егорова, – давлю сквозь зубы. – Он позвонил сам. Спросил только, давно ли ты ушла. Я ни слова про Пивоварова не сказала, хотя он спрашивал. Я оцепенела от ужаса, что сболтну чего лишнего, Ась. Ей-богу! – она заламывает руки, театрально закатывая глаза. – Но там момент был… Час от часу. – Какой еще момент? – Он просил не придавать значения совпадениям, вот я и подумала, что сперва он звонит мне, спрашивает про этого кретина, а потом тот «удачно» ломает руку… Только я уже ни черта не слышу. Глаза застилает ненависть и раздражение. Определись уже, чертов Невский, как мне к тебе нужно относиться. Я двигаюсь быстро, огибая одноклассников и игнорируя оклик Егоровой. Взгляд Невского нервно оглядывает толпу старшеклассников, будто пытаясь найти кого-то. Надеюсь, это просто розыгрыш. Злость закипает в жилах горьким привкусом обиды. В папочку решили поиграть? В защитника слабых и обездоленных? Засунь себе свою жалость, чертов извращенец. – А вот и Давыдова! – отзывается знакомый голос классной. Нога замирает, так и не сделав следующий шаг. Глаза нашаривают фланелевую рубашку, обдавая ее тихим матом. Месть еще настигнет тебя, чертов герой-любовник. Классная хватает меня под руку, отводя в сторону, сбивая мой прицел ненависти. – Есть две новости, – начинает она осторожно. – И обе они касательно выпускного вальса. – Про Лешу? – сбивчиво спрашиваю я, стараясь дышать ровно. – Мне уже доложили. – Голубиная почта Егоровой работает безотказно, – она делает какие-то пометки в своем ежедневнике, после чего добавляет: – А из хороших новостей – Глеб Максимович согласился подменить его. Глаза встречаются с разъяренным взглядом Невского. О, поверь. Я полностью разделяю твои эмоции. Льдины буравят меня взглядом, а я выдаю нечто, что в равной степени похоже и на оскал, и на улыбку. Тебе ведь такое нравится? – Давыдова, опять опаздываешь, – выплевывает биолог на удивление классной. – И вам не хворать. Не пошли его нахер. Хотя бы при Надежде Лукьяновной.