Тени старых крыш

Эрвину казалось, что он сходит с ума. Иначе было не объяснить причину, по которой он маячил под окнами Леви, надеясь, что он вот-вот выйдет из дома, и Эрвин поймает его и отведет в сторонку поговорить. О чем говорить – он понятия не имел, и не представлял, что же такое можно сказать после того, что Леви видел сам. В итоге он решил ничего не объяснять и просто действовать так, как подсказывало чутье. Он пытался усмирить самовлюбленную уверенность в том, что, что бы он ни предпринял, Леви ему не откажет, но не смог. Как будто иначе, чем он решил, и быть не может. От Петры Рал, старосты, группы Леви, Эрвин узнал, когда тот собирался вернуться на учебу. Оказалось, что страдалец все это время изображал больного, и обещал принести справку. А когда Ханджи к нему явилась в комнату и между вопросами как дела и все такое, ненавязчиво намекнула, что ее друзьям нужна небольшая помощь, совсем на пару часиков, а Эрвину, может, нужна курсовая работа, то Эрвин ей тоже ненавязчиво намекнул, что скоро вернется Леви, и уж он-то больше подойдет для такого дела, чем Смит. – Чего я буду беднягу гонять по такой погоде после болезни? – Ханджи, никакой он не бедняга, а симулянт, так что пусть побудет полезным студенческому обществу. Уверяю тебя, с него не убудет. Эрвин все понимал, но такое поведение со стороны Леви – нет. Теперь ему оставалось только дождаться возвращения дорогого друга с результатами проделанных нехитрых манипуляций. Эрвин знал, точней, был почти уверен, что Леви не станет сразу избавляться от парика и макияжа. Еще в школе он проявлял некоторый интерес к тому, чтобы примерить на себе женский образ, и Эрвин с нетерпением ждал, когда сможет увидеть воплощение этой идеи своими глазами. Дождь, что лил весь день, прекратился ближе к вечеру, и небо даже немного прояснилось, хоть и воздух оставался по-прежнему прохладным. Эрвин выглядывал из окна на общей кухне и попивал чай, заваренный из кем-то забытого пакетика. Без Леви он давно перестал нормально есть, да и желания прикладывать усилия, чтобы приготовить одному себе не было. Порядок в комнате он наводил постоянно по армейской привычке, и то, казалось, что стоило пройти еще немного времени, как и это делать перестанет. Эрвин глядел на облысевшие верхушки деревьев центрального парка, не прекращая самокопание, пытаясь понять, что именно им движет и почему он продолжает бороться за то, чтобы Леви остался рядом с ним, хоть это и обещало одни проблемы. Во всяком случае, отступать от уже проделанной работы он не собирался и, вскоре он заметил маленькую фигурку, что стремительным шагом и звонким стуком каблуков о плитку, что эхом раздавался по площадке напротив общежития, направлялась ко главному входу. Эрвин узнал Леви не сразу. Он выдержал несколько минут, продолжая стоять у окна, выжидая звук приехавшего лифта, раскрывшихся дверей, и стук каблуков, что должны направиться прямо в их комнату. Оставалось только там и застать Леви, да как-нибудь так, чтобы тот от обиды или злости не убежал и не врезал ему. Длинные волосы парика выглядели совсем натурально, хоть от них пахло лаком, и едва улавливался тонкий запах пластмассы. Черная юбка в складку мягко облегала узкие бедра, то и дело хотелось залезть под нее рукой, погладить мягкую кожу ягодиц, спуститься по стройным ногам, обтянутыми тонкими чулками. Розовая кофта, эти гетры черно-белые на руках и нелепые мохнатые домашние носки на ногах, да еще и ободок на голове с этим дурацким бантом – все это придавало ему забавный, даже немного инфантильный вид. В отражении в окне было видно освещенное телевизионным светом лицо: сосредоточенное на переключении каналов, но при этом сохранялась та мягкость и женственность, достигнутые с помощью макияжа, и Леви то и дело хотелось обнять, прижать к себе, зарыться в волосах, и услышать тонкий голосочек, который обычно бывает у таких девчонок. Но вместо этого Эрвин услышал низкий прокуренный: – Ты охуел? И получил локтем в бок, но стерпел, пытаясь усмирить внезапно разгневавшегося Леви, что краем красиво накрашенного глаза бешено смотрел на Эрвина, будто хотел разорвать на куски. Это было не так уж удивительно, даже вполне ожидаемо, но отступать Эрвин не собирался, понимая, что это не более, чем разожженная обида, которую можно потушить, стоит сделать все правильно. Пусть Эрвин был сильнее, Леви мог с ним потягаться, и злость была ему даже на руку в этом. Он все же вырвался из цепких объятий, даже сбил Эрвина с ног, хотя тот скорей поддался и, обхватив ногами ноги Леви, заставил его пошатнуться и упасть сверху, после чего Эрвин снова замкнул его в своих руках, теперь уже развернувшись и зажав Леви между собой и полом. Пораженный тяжело дышал, матерясь себе под нос и ерзая под чужим телом. Эрвин же терпеливо ждал, когда Леви успокоится и ярость перейдет в отчаяние, а там уже и до полной победы недалеко. – Чего тебе надо от меня, блядь? – чуть не ли плача просил Леви, уткнувшись лбом в ковер. Его все еще потряхивало, но Эрвин крепко держал. – Сам же сказал, что не хочешь быть со мной, так какого хрена тут устроил? – Я ничего подобного не говорил, – спокойно произнес Эрвин, чувствуя, как Леви дрожит под его весом. От него пахло лаком и пудрой. – Просто все не так просто, как прежде. – Так почему же? Ты же не объясняешь мне нихуя, как будто меня это не касается, а я вообще-то думал, что мы как минимум друзья. – Мне казалось, что ты не поймешь. – Ну да, блядь, я ж такой тупой, что и смысла нет мне что-то объяснять, да? Эрвин смутился. Конечно, он мог бы попытаться поговорить с Леви об этом, но почему-то и мысли такой не возникало. Даже сейчас, когда ему подсказали такой вариант, это казалось немыслимым, будто посвящать кого-то в свои планы было столь же непросто, как признаваться в любви или вроде того. Поэтому Эрвин не делал ни то, ни другое. – Такой я человек, прости, – он ослабил хватку, оперся локтями, приподнимаясь, чтобы Леви мог, наконец, пошевелиться, но тот даже пальцем не повел. – Да знаю я, – Леви уже не злился, неподвижно лежа на ковре, прикрыл глаза. – Но меня уже тошнит от всего этого. Меня заебало притворяться, меня заебало, что ты постоянно притворяешься. Он повернул голову набок, прижимаясь к полу щекой, приоткрыл глаза с длинными накладными ресницами, глядя в никуда. Эрвин теперь мог лучше рассмотреть его, черную дымку вокруг век, красно-розовые тени, из-за которых глаза казались совсем огромными. Чуть сбившиеся пряди черных искусственных волос и задравшаяся кофта, обнажающая бледную тонкую кожу, делали Леви до того привлекательным, что, если бы не грубый низкий голос и полный отчаяния взгляд, Эрвин взял бы его прямо сейчас. – Я знаю, что люди меняются, – вдруг сказал Леви. – Но они же остаются собой, разве нет? Неужели больше ничего из того, что было, не имеет значения? Разве тебе было плохо? Эрвину было совсем не плохо. И ему самому было невыносимо от того, как многое пришлось изменить в своей жизни, стоило стать чуть ближе к реальному миру. Все, что было когда-то дорого, вмиг разрушилось, оставив голое поле, где не посеешь ничего, что не будет одобрено теми, кого интересует только то, чтобы на тебе можно было зарабатывать. Он думал, что развивается, движется вперед и чего-то добивается, а Леви – якорь прошлого, что застрял там, куда Эрвину не следует возвращаться, где нет никаких перспектив и смысла. Но Леви тоже был восприимчив ко времени (глупо было думать, что это не так), и с собственным изменениями и целями, пусть и маленькими, он сумел не оставить позади то, что было дорого ему, в отличии от Эрвина. И он имел в виду не только их совместные теплые вечера, пока дяди не было дома, но и весь тот путь, что и сделал из Эрвина того человека, которым он является. Да, ему было совсем не плохо.

***

В каком-то смысле, юбка – это удобно. Ее можно задрать, под нее можно завести руки безо всяких препятствий. В парике все еще было жарковато, но Леви нравилось как черные пряди змейкой ложились на бледные ключицы, доставая до того шрама в виде длинной горизонтальной полоски, что Эрвин оставил ему на груди в их первую ночь. Слабо представлялось, в чем смысл юбки, если на нем больше ничего из одежды нет, но Эрвину нравилось, особенно то, как задиралась ткань из-за эрегированного члена. Леви хотелось прикрыться, но не мог: руки были заключены в крепкой схватке широкой ладони Эрвина и задраны над головой, а его лицо было так близко, что дыхание обжигало кожу. Свободной рукой он гладил чужие бедра, забираясь пальцами под черную ткань, заставляя Леви расставлять ноги шире и вздрагивать от каждого прикосновения. Эрвин целовал его долго, неторопливо, утопая в ощущениях, давно забытых, но ничем не заменимых, потому что только Леви мог целовать его так, будто завтра был готов умереть. И только он отдавался ему с такой отчаянной искренностью, от которой сладко замирало сердце. – Надеюсь, мне не обязательно одеваться в телку каждый раз, когда захочу, чтобы ты меня трахнул? – устало протянул Леви, стягивая с себя парик и растрепывая намокшие от пота волосы. Воздух в комнате был пропитан жаром, тусклый свет с улицы от соседних окон падал на ковровый пол, не касаясь кроватей. – В общем-то не обязательно, – хрипло произнес Эрвин, почти засыпая. Приятная усталость пронизывала все тело, и хотелось обниматься. – Но тебе очень идут каблуки. – Иди нахуй, сам бы попытался на них походить, по-другому бы запел, – беззлобно произнес Леви, прижимаясь к чужому плечу. Эрвин промолчал. Он пытался, но знать кому-либо об этом необязательно. Он просто обвил чужое тело руками, уткнулся носом в черную макушку, чувствуя себя на удивление умиротворенным. Не было никакого чувства неловкости или ощущения, что он что-то сделал не так. Он сделал то, чего хотел, и тут не могло быть никакой ошибки.