Холодные камни Арнора (14) Белые стрелы

«Если мы выйдем завтра, то без лишней спешки к полнолунию будем в Эрегионе…» – Ты намерен снова идти через Карадрас? – Брондор едва не отшатнулся. «А что не так? Второй раз с ним договориться будет проще, чем первый». – Второй раз рисковать – и ради чего? Ради любви нолдор к безрассудству? – поддержал Фаэнхиф. Келегорм пожал плечами: если считаете, что лучше идти через Гриву Рохана, хотя Карадрас был бы безопасен… – Нолдорское безрассудство – болезнь неизлечимая, – веско заметил Кархид, но Неистовому послышалась одобрение в его тоне. – И заразная, – добавил Нимдин. – Вы… вы намерены… – Фаэнхиф смотрел на своих товарищей, будто впервые видел. – Железный лорд? «Я сказал: Карадрас нас пропустит. Только идти придется быстро. И днем, и ночью». – Через перевал. В ноябре. Ночью. – Галадорн нахмурился, затем спросил: – Железный лорд сошел с ума? – Нет, – с улыбкой ответил Нимдин. – Эти нолдоры всегда такие. «Мы пойдем в полнолуние. И ночь будет тихой и ясной. Вы мне верите?» В этом его вопросе была не только спокойное сознание успеха. Было нечто, заставлявшее не раздумывая ответить «да». Потому что не верить было нельзя. – На нас будут смотреть, как на безумцев, – негромко рассмеялся Галадорн, – когда мы расскажем, что вернулись через Карадрас. – Боюсь, даже если мы вернемся через Гриву Рохана, – заметил Рининд, – на нас уже никогда не станут смотреть так, как раньше. Хэлгон глядел вослед уходящему отряду со странным чувством. Надо бы огорчиться: лорд уходит, ты остаешься в одиночестве. Огорчаться не получалось. То, что следопыт должен остаться, они начали говорить друг другу одновременно. В самом деле, обратный путь для призрака – несколько мгновений, а если с Хэлгоном, то это лишний раз через всё тот же перевал… Лишний, именно. И вот они идут на юго-восток – синдары и сын Феанора. А ты стоишь на холме и смотришь вслед. Нолдоры, говорите, сумасшедшие. А вот это – чье безумие? Нет, всё-таки у Вайрэ запутались нити. Такие узоры получаются только из попытки скрыть большой и страшный узел, который и не распутать, и не разрезать, и остается мастерице лишь одно: сделать вид, что так и задумано. И дополнить самой смелой красотой. Получается – загляденье. Он видел такое у ткачих. Но хватит рассуждать о высоких именно что – материях. Говорили, что плоть умертвий рассыпАлась прахом, когда дух был уничтожен. Но надо пойти и проверить каждую гробницу. Мало ли что… Отряд не таился, как раньше, но всё держался подальше от дороги. Не стоит встречаться с людьми – это не нужно ни тем, ни другим. Шли легко, словно груз сбросили. И вряд ли дело в том, что под уклон идти проще. Кархид и Нимдин шли впереди, Келегорм, раз нет Хэлгона, предпочел замыкать – и как-то почти случайно рядом с ним оказался Галадорн, упомянул в разговоре войну Последнего Союза… и теперь рассказывал всё, что знал. Иногда к ним присоединялись другие – кто рассказать, кто послушать. Мост в Тарбаде пересекли ночью, но теперь не боясь хорошей погоды. Впрочем, вряд ли их видел кто-нибудь. Лебедянь обошли сильно южнее, всё-таки осень, крюк по сухой земле не удлинит, а сократит путь. Дунгарский край был пустынен, а если кто и увидел отряд эльфов, то предпочел прятаться, а не нападать. Так, быстрым шагом, но под неспешные разговоры, они пришли к подножию Карадраса. «Ждите меня, – сказал Келегорм. – Я пойду договорюсь с Хозяином, и вряд ли вернусь раньше, чем придет пора подниматься. В день полнолуния будьте готовы. На перевал у нас – два дня и одна ночь». И он исчез. Оставив синдар ждать. Они умели ждать. Они умели ждать долго и спокойно. Но то один, то другой за эти дни ловил себя на мысли, что перед боем с нежитью он волновался меньше. Он появился в предрассветный час, довольный, но заметно уставший. «Собирайтесь. Нас пропускают, как я и обещал». Редкие облака над горами стремительно таяли. – Даже призрак не в силах несколько дней рассказывать об Аглоне непрерывно? – участливо спросил Нимдин. «Отчего же только об Аглоне? – чуть усмехнулся Неистовый. – Форменос тоже в горах. А еще есть Пелоры… и Таниквэтиль». – К нему хоть кто-нибудь раньше вот так приходил? Рассказывал? Нолдор тяжело выдохнул: «Откуда мне знать? Вопросы здесь задавал не я». – Через Гриву Рохана было бы пройти слишком скучно? Нет препятствий – незачем идти? «Я видел, каким был Келеборн, проведя отряд тайно. Да, я устал от этой беседы, нечего скрывать. Но мне не понадобится день отдыха». Лучи поднимающегося там, за горами, солнца заставили вспыхнуть вековые снега, и это торжество розово-золотого восхода наполнило души эльдар радостью и готовностью идти вперед. Пьяняще-чистый воздух бодрил, отряд пошел на перевал. Невысокое ноябрьское солнце не мешало им, скрываясь то за поворотом тропы, то за скалами противоположной стороны ущелья. Если бы не холод, становившийся с каждым шагом всё ощутимее, не облетевшие деревья, оставшиеся далеко внизу, то этот день можно было бы счесть сентябрьским. Начало осени, а не конец. Меньше трех месяцев прошло. Совсем недавно запоминал здесь дорогу, идя возле Келеборна. Недавно – даже по меркам людей. Вечность назад. Келегорм держался сбоку от отряда, следя, не устает ли кто. До заката им предстояло проделать самую трудную часть пути, ночной переход будет небыстрым, а завтрашний спуск обещает быть легким… и всё же надо рассчитывать силы. И нолдор внимательно скользил взглядом по лицам. Он встретился глазами с Эредином. Первый раз с того дня. И синдар не отвел взгляда, не сжал губ. Келегорм чуть улыбнулся ему: одними глазами. Небольшой привал у звонкого водопада, чья вода показалась вкуснее мирувора. И вверх, вверх. Теперь солнце было им в спину. Горы вокруг становились всё прекраснее в его золотом свете, эльфы забывали об усталости, любуясь этой красотой: ледниками, позабывшими о белизне и сверкающими ярче гномьих корон, скалами, из серых превратившихся в коричневые и оранжевые, глубоко-синими и фиолетовыми тенями, причудливыми языками ползущими по склонам выше, выше. Золото вершин стремительно розовело и краснело, от него оставались лишь тонкие линии по самому краю скал, и глаза жадно всматривались в эту красоту – успеть увидеть, успеть запомнить, потому что через несколько мгновений… уже в следующий миг… всё. Синева. Спокойная и величественная синева, оттенков которой больше, чем найдется слов в языке. И первые звезды в глубокой голубизне неба. На это хотелось любоваться бесконечно, но Келегорм (о легендарная жестокосердность!) велел становиться лагерем – быстро, пока не кончились краткие сумерки, и подремать до восхода луны. До него гораздо меньше времени, чем нужно, чтобы отдохнуть после этого подъема. Небо на западе угасло, ясно светили крупные звезды, а в вышине медленно проступала Лебединая Стая – летящая с севера на юг. Бесчисленные огни памяти о прошлом… некогда память была неотделима от скорби, но вот – горечь ушла с остатками дерзкой гордости, а память осталась, но она не тяготит, хотя сознание легко вернет тебе лицо каждого, кто погиб, – и каждого, кто был тобою убит. Что ж, это было, но раны утрат – зажили, а вины – искуплены, и ты глядишь в свое прошлое, как книжник листает страницы древнего тома: о каких бы великих и грозных деяниях ни шла речь, сердце его спокойно. Лебединая Стая медленно летит по небу, разворачиваясь к западу. Скоро войдет луна. Скоро поднимать отряд и идти дальше. Поднимать синдар не пришлось. Едва луна показалась над горами, Рининд, Фаэнхиф, Нимдин, а следом и другие зашевелились, встали. Скоро все были на ногах. Неистовый не торопил их, словно попавших из дремы в другой сон, еще более нереальный. Восход луны над горами, когда небо чисто настолько, что видишь не только знакомые звезды, не только Лебединую Стаю во всем множестве ее огней, но и мириады звезд неярких и дальних, то сплетающихся в узоры более искусные, чем создавала Мириэль Сериндэ, то мерцающих, словно не зная, какого рисунка стать частью… это огромное и беспредельное великолепие неба опрокинулось на них, и даже перворожденные стояли, не в силах произнести и звука, а если губы и складывались в слово, то это могло быть лишь «Эле!» – с которого и началась речь. Рининд первым запел, и подхватили немногие. Келегорм не знал этого языка. Это был не квэнья… то есть квэнья, но другой, незнакомый, древний. Звучавший на берегах Куйвиэнен. И с этой песней они пошли вперед. Медленно, но не потому, что ночная дорога опасна, а просто – нельзя было спешкой оскорбить ночную тишину и древний мотив. Тилион вел свою ладью всё выше, освещая отряду путь. Светло было если и не как днем, то достаточно, чтобы ничто не мешало эльфам идти. Седловина еще впереди, но подъем был ровным, тропа – широкой, и можно было смотреть не вперед и под ноги, а вдаль и ввысь. Карадрас теперь был гостеприимным хозяином. Над горами поднимался Менельвагор. Его меч, обычно так ярко заметный на темном небе, сейчас не сразу было различить среди немыслимого множества других звезд, но когда взгляд находил эти три звезды, с ярчайшей красной в середине, то ни на что другое глаз уже не отвлекался. Тилион, словно увлеченный упорством эльфов, спешил по небу вверх, но Менельвагор был быстрее. С обманчивой неторопливостью он догонял сребролукого охотника – ближе, ближе… Валары не смотрят на Средиземье очами звезд, но всё же неистребимой была уверенность в том, что Менельвагор – знак Оромэ, и если видишь его на небе, то сила и мудрость Охотника с тобой, и промахнется враг, стрелявший из засады, и рана от когтя и зуба твари будет неопасной, и на развилке троп ты выберешь верно… Даже в сердцах Изгнанников, отрекшихся от Валар, поднималась волна радости, когда Менельвагор сиял с небес. Они сейчас смотрели вместе с вышины – Воитель и Лучник – смотрели внимательно и неотрывно, и чудилось (самообман? нет?), что Охотник услышал то «Прости, если можешь» и сейчас отвечает на него, отвечает безмолвным взглядом, и слова не нужны, потому что в самом взгляде – ответ. Келегорм шел, неотрывно глядя на луну и ярчайшее из созвездий под ней, шел по ночным горам по тропе, ярко освещенной лунным светом, а сбоку чернела пропасть и другая стена ущелья казалась провалом в ничто, в небытие, словно это и есть – Стены Ночи, и ты скользишь по серебряному лучу над бездной, а мир – зримый, незримый, неважно – остался где-то так далеко внизу, что и не вспомнить о нем, и Лебединая Стая разворачивается тебе навстречу, и ты идешь навстречу своей памяти, но памяти не событий, а чувств, и нынешний, глядишь на себя юного, узнавая и не узнавая в том мальчишке то, чем ты был прежде и каким стал сегодня. И чувствуешь взгляд Владыки. Люди, странные существа, называют Валар богами и верят в них. Сколько лжи наговорил им Мелькор! На самом деле, это Валары верят. Верят в нас. Полночь минула, луна сместилась к западу, и чтобы взглянуть на Менельвагора, пришлось бы оборачиваться, чего, конечно, не стоило делать на ночной тропе даже призраку. Седловину они прошли, почти не заметив, – звездное небо волновало всех несравнимо больше, чем горная тропа. Лебеди Памяти летели прямо над их головами, возвращая перворожденных в то время, когда не было ни ночи, ни дня, и невозможно было представить себе свет, что затмил бы эти звездные бездны, и, хотя слова о Западе манили, но мудрость любви ли? судьбы ли? оказалась сильнее, и звезды уберегли верных им надежнее и тише, чем свет смог сохранить доверившихся ему. Эльфы больше не пели – каждый думал о своем и вспоминал свое. Восток начал бледнеть, но Тилион не покидал неба, по-прежнему помогая отряду. Келегорм в несколько шагов догнал Кархида. «Утренних сумерек не будет, луна зайдет позже восхода. Нужен привал?» Тот молча покачал головой, и нолдор отошел, чтобы не тревожить того, кто сейчас не хочет говорить ни с кем и ни о чем. …небесные врата медленно закрывались. Исчезали смутно мерцавшие скопления звезд, крохотные одиночки. Знакомый рисунок созвездий наконец стал отчетлив. Небо впереди становилось голубым… бирюзовым. Там вдалеке виднелись легкие облака, но над Карадрасом было по-прежнему чисто, любуйся на звезды, пока свет солнца не скроет их. Это был осторожный спуск из прошлого к настоящему, от величия Замысла и могущества Судьбы к делам сегодняшнего и завтрашнего дня. Это был хороший и правильный спуск, потому что даже древним эльфам не стоит глядеть в глаза тем силам, что распростерлись над ними ночью. Бледно-желтое над горами. Оранжевое. Розовое. И вздох облегчения, когда в малиновом сиянии поднялось солнце. …пути до Гэлурима не запомнил никто. Карадрас остался позади, и эльфы просто рухнули в осеннюю траву, измученные не быстротой перехода, но тем, что им довелось пережить ночью. Один Кархид не спешил отдыхать. – Пойдем, – сказал он Келегорму. – Нам нужно поговорить. Его напряженный тон, пожалуй, удивил Неистового: что может быть не так после той прекраснейшей ночи? Они отошли на пару десятков шагов, и Келегорм, глядя в лицо своего соратника, больше чем удивился – растерялся: настолько оно было сурово. Что произошло?! – Я первым поддержал твою идею возвращаться через Карадрас и теперь глубоко жалею об этом. «Почему?!» – Ответь мне честно: желание добраться до Лориэна быстрее было только поводом? Таким тоном с Келегормом не разговаривал никто и никогда. Так мог бы говорить с ним его отец, если бы имел привычку удостаивать сына беседой. Но Неистовый, кажется, исчерпал свою способность удивляться. «Ты ждешь ответа ‘да’, но я не могу его дать. Я действительно хотел, чтобы вы быстрее вернулись домой». – Тогда всё еще хуже. Нолдор молча ждал объяснений. – Ты звал нас против нежити Холмов Мертвых, а пришлось уничтожать силу назгулов. Ты обещал, что мы сможем пройти через Карадрас, а нас чуть не смыло в пропасть. «Но ведь не смыло же! И уничтожили. И возвращаемся без потерь». Древний синдар смотрел на него с печальным укором. – Келегорм, я сражаюсь дольше, чем ты живешь на свете, считая и твое посмертие. Скажи, ты когда-нибудь, хоть раз – рассчитал силы противника? Неистовый молчал. Можно было возразить… Сказать синдару, что он охотник, а не полководец, что в Нан-Дунгорфебе… …вспоминалась смерть Райво. Да, никто не ожидал, что тварь нападет сверху. И Белег этого ожидал ничуть не больше прочих. Но если бы не его стрелы – сколько бы потерь было тогда? – Какая это у тебя победа? Первая? «Вторая. В Дагор ну-ин-Гилиат. И тогда я действительно рассчитывал – хорошо разослал разведку…» – Что ж, вторая. Можно было возразить этому тону – не оскорбительному, не снисходительному, а гораздо хуже – одобрительному. Можно было сказать, что пусть не знал, что главный враг – камни, а не твари, но собрал именно такой отряд, который способен… Вместо этого он сказал: «Когда я погиб, я всё не мог понять, как могло случиться, что мы не победили этих трусливых синдар, сидящих в своих лесах. А сейчас я спрашиваю себя: как от нашего войска что-то осталось?» – Тебе ответить на этот вопрос? – спросил дориатец. «Нет. Перед той битвой я как раз – рассчитывал. Вот именно на это. Так Хэлгон уцелел – тогда». – Я звал тебя говорить не о Дориате. Не о прошлом, которое отдано памяти. Он вздохнул и продолжил: – Боюсь, я больше никогда не смогу смотреть на полную луну. Мне будет вспоминаться ее беспощадный свет над Карадрасом. Келегорм замер, не понимая. – Я сказал тебе: я сражаюсь всю жизнь. Потому что я ненавижу войну. И хочу оградить от нее мой народ. Ты можешь понять, каково это – любить простую тихую жизнь? Не отвечай… ты уже ответил. Нолдор внимательно слушал. – Раньше я думал: Моргот посеял семена лжи в ваших сердцах. Думал: гибель Финвэ, ослепление, горе. Думал: Клятва Феанора – безумные слова от отчаянья. На Карадрасе ты объяснил мне: вы повторили за Феанором то, что жило в ваших сердцах. И не вас семерых – вашего народа. Келегорм не спорил. Во всяком случае – пока. – Для вас нет целей. Для вас порыв – и цель, и средство, и смысл. Только так вы и могли произнести Клятву: преследовать того, у кого Алмазы, но не поклясться вернуть их. Уйти из Валинора – не всё ли равно, ради чего и как. Главное – уйти. «Нам было не всё равно». – Вам семерым – да. Но были и другие. Ты забываешь, я говорил с Галадриэлью. Сестра Феанора, Иримэ – она тоже шла отомстить за отца? Или вернуть Алмазы? Она одна была такой? Келегорм понял, что великим трудом обретенное спокойствие сейчас слетит с него, как пух с одуванчика. И он рявкнет, будто и не прошло трех Эпох: «Таких отец оставил в Арамане!» Он закусил губу. – И тем не менее они тоже пришли. Не побоялись Льда. Что их вело, не всех, но многих? Что, как ни ваш порыв ради порыва? Нолдор молчал. – Иногда вы находите цель для своего пыла. Если она благородна – миру повезло. Если нет… «Скольких нолдор ты видел? Я, Хэлгон, кто еще? Галадриэль мне сестра, но нолдорской крови в ней…» – Ты опять упускаешь незначительные детали, сын Феанора, – грустно усмехнулся перворожденный. – Я видел твоего деда. И другого твоего деда. И мать твоего отца. Продолжить? Тот вздохнул: воистину «незначительные». – В них был тот же порыв. В вас он заметнее, но… характером ты мне напоминаешь Махтана. Стоило ему только чем-то увлечься – и он не видел и не слышал ничего. А увлечен он был постоянно. «А Мириэль? – тихо спросил Келегорм. – Какой она была?» – Она была… – синдар посмотрел вдаль, словно ожидая подсказки от горных вершин. – Она была не здесь. Словно жемчужина в сомкнутой раковине. Когда были созданы ткани и она стала вышивать, она смогла уходить в работу. Но до того – она просто: уходила. Только Финвэ мог хоть как-то ее вернуть… «Не смог». – Да, я знаю о вашей утрате. Замолчали. – Ты хочешь спросить меня, правда ли, что ты похож на нее? Очень. Насколько зрелый воин может быть похож на юную девушку. Снова замолчали. – Келегорм, я позвал тебя не за тем, чтобы говорить о прошлом. От моих слов тебе станет больно, но я буду честен. «Я слушаю». – Этой ночью ты мне слишком хорошо объяснил, что такое «дух нолдор». Из самой мирной жизни вы сделаете битву. И, возможно, даже победите – если удача улыбнется. Но вы никогда не заметите, что будет с теми, кто с вами рядом. Вы просто не умеете это видеть. Сын Феанора чуть опустил веки, соглашаясь с суровыми словами. – Что бы ни произошло, я никогда больше не пойду рядом с тобой. И ты должен знать: тем, кто не намерен уплывать, я передам, чтобы и в войне, и в мире они держались бы от тебя так далеко, как только смогут. «Что ж, – отвечал Келегорм, – спасибо за правду». – И еще одно. Ты достоин уважения и… – он не сразу нашел нужное слово, – удачи. Поэтому я хочу предостеречь тебя. Я понимаю: это почти безнадежно, всё равно что пытаться словом сдержать ветер. Но всё же я попытаюсь. Нолдор наклонил голову: слушаю. – Ты уверен в том, что, раз ты мертвый, то тебе уже ничего не грозит. Ничто и никто. «А кто? Саурона нет, назгулов – тоже». – Но ты же будешь искать битву. Келегорм чуть улыбнулся. – И найдешь ее. С самым опасным из противников: с самим собой. И снова не рассчитаешь что-нибудь… незначительное. «И как здесь уберечься?» – невеселой усмешкой. – Я не знаю. Но скажу тебе одно: ты полагаешь себя неуязвимым: нет тела – нечего терять. А это не так. И… если я узнаю, что ты пал жертвой собственной неосторожности… Я не друг тебе, но мне будет горько. «Ты мне – не союзник», – веско возразил Неистовый. …очень не хватало Хэлгона. Пусть бы говорил свое вечное «нет», пусть бы ругался, пусть бы называл «нашими» людей, а не нолдор… но был бы здесь. И костра в лагере нет. Потому что синдары всё еще приходят в себя и некому сходить за дровами. Поговорить не с кем – не самое тяжелое. Не с кем помолчать. Но – надо держаться. Как после смерти Финвэ. Как после Альквалондэ. Как после… Почему после победы надо держаться как после поражения?! Что это? Проклятие Мандоса пробудилось, несмотря на примирение с дориатцами? «Всё, созданное ими во благо, обратится во зло»? И прощение, в которое так поверил на Карадрасе, пригрезилось? А было понадеялся, что смерть выводит из-под Проклятия и братоубийство можно искупить… А если это не Проклятие – тогда что это?! Прав был Тингол, тысячу раз прав! Тогда, когда узнал, был в ярости, со смехом встретил известие о запрете эльфам Сумерек говорить на языке Изгнанников, – злым смехом встретил, шутил еще долго, и острыми были шутки, как потом острыми были стрелы… а Тингол был прав. Их народам не идти вместе. Что ж. Надо держаться. Они зовут тебя Железным лордом – вот и будь железным. Хотя бы внешне. Осталось недолго. День-другой – и они придут в себя, потом еще день пути. И всё. И больше никогда, никогда, ни-ког-да он не сделает и шагу к синдарам! Опушка До… Лориэна. Их встречают. Тем лучше. Надо улыбаться. Ты вернулся с победой, вот и держись победителем. А потом пусть Кархид говорит что угодно. «Владыка Келеборн». – Лорд Келегорм. Я рад твоей победе. «Благодарю. Как видишь, нолдорское безрассудство никого не погубило». – Что ж. Опасения – приятнее признать ошибку в них, чем правоту. Чуть поклониться. Знаем, как это «приятно»: признавать свои ошибки. Даже когда действительно лучше оказаться неправым. Ну вот и все. Осталось учтиво попрощаться… – Подожди. Ни следа текучей вежливости. Таким тоном останавливают родича или… …ну, про возможность дружбы Кархид всё сказал. – Келегорм, нам нужно поговорить. И этому тоже. А ведь ты взволнован, владыка. Ты это скрываешь, хорошо скрываешь… но до конца – не выходит. И не знаешь, как начать. Словно пытаешься признаться в вине. В чем ты можешь быть виноват? О чем ты хочешь – и так не хочешь говорить? – Сейчас… когда мы смогли переступить через… то, что разделяло нас веками… ты должен знать… Надо ему помочь. Самому такое трудно произнести – бывшему врагу в лицо. Именно потому, что – бывшему. «Именно ты командовал отрядом, который выводил Эльвинг? Так я это знаю». – Кто сказал?! Мягкой усмешкой: «А почему кто-то должен был сказать?» – И ты это знал… «Да. Еще до того, как пришел к тебе просить отряд». А вот ради такого взгляда можно и еще один разговор с Кархидом выдержать. «Давай я расскажу сам. А ты поправишь, если ошибусь. Эльвинг несла Сильмарил. А кто нес Эльвинг, когда она устала? Галадриэль? Нервен всегда была сильной… Ах, ну да, это действительно разумно: велеть жене спасать девочку и быть уверенным в том, что она не ринется в бой. Ну и чары. Твой туман. Уроки Мелиан, я полагаю? Вас не увидел никто». – Откуда… «Вас не видели в бою. А Эльвинг как-то удалось бежать, и никто не знает – как. Я тоже не знал. Пока ты мне сам не объяснил. На Карадрасе». – Вот как… об этом я тогда не подумал… «До Карадраса у меня были догадки. Но после…» – Ты наблюдательнее, чем я предполагал. Опять чуть поклониться. «Карадрас – действительно опасное место. Там ты рассказываешь о себе больше, чем хотел бы». – Что-то произошло? «Да. Тебе Кархид всё расскажет». Скрыть мрачный тон не удалось. – Не знаю, что он мне расскажет, но я рад, что Гэндальф помог нашим дорогам пересечься. «Я тоже». И это правда. А Кархид пусть говорит что угодно. Никакие его слова не изменят того, что было. А была победа. И отнюдь не только над умертвиями и камнями назгулов. «Владыка Келеборн, могу я обратиться к тебе с просьбой?» – Если я в силах исполнить ее, я буду рад. «Полагаю, многие из вас скоро уплывут за Море. И возможно, Король всё же покинул Чертоги Мандоса. Я хотел бы… я просил бы, чтобы он узнал об этом отряде и этом походе». – Король? У нас с тобой разные короли, сын Феанора, а ты не назвал имени… Это не отказ и не возражение. В его голосе – согласие, но не только оно. – Я думаю, когда владыка Тингол узнает, он не будет огорчен.