Мир взаперти

— Так, ну и, типа, что нам делать? – Польша состроил гламурную рожу а-ля “Я – блондинко!” – Этот, типа, Пруссия ушёл, и кто-то должен, ну, это, типа сосаться за него. Ну что, кто у нас тотально самоубийца? – Феликс опять таки по-блондиночному хихикнул. — Вот и пришло время героя! – и все вновь были вынуждены слушать Америку, который вдруг вспомнил, что он – пуп всея Земли. – Именно такой храбрый и непоколебимый герой, как Альфред Джонс должен прийти на помощь всем страждущим и нуждающимся! И теперь... — Слышь ты, герой МакДональдса! Давай уже! – пробурчал Англия, которому американец уже успел как следует вынести мозг за долгие долгие годы совместной жизни. — Так-так-так! – раздался звонкий романтичный голос Франции. – Так вот кто соскучился по горячим и страстным поцелуям! — А кто-то, смотрю, соскучился по горячим и страстным подсрачникам! – Артур попытлся пнуть Бонфуа, однако запутался в собственных ногах и грохнулся. Сев опять на место и мысленно поизвращавшись над смеющимся французом, Киркленд сменил объект своего негодования. – А ты, герой хренов, что застыл? Или весь твой героизм просто миф, как и мозги этого лягушатника? — Да ты что, папаня! – далее последовала голливудская улыбка Америки. — Не смей меня так называть, выродок красножопых любителей перьев! — А НУ, ЗАТКНУЛИСЬ! – без сомнения, этот крик принадлежал Германии, которому надоела эта тупая, бесконечная и крайне раздражающая перепалка. От этого замолкли абсолютно все, и казалось даже, что со страху прекратилось дыхание и биение сердца. Однако никакие обстоятельства не смогли прервать чётко запланированную сиесту младшего итальянца, устроенную прямо на коленях Крауца, он лишь немного поморщился во сне. Никто и никогда не видел столько доброты и заботы в этих всегда холодных глазах. А сейчас Феличиано мог видеть сквозь всю их глубину чуткую и ранимую, израненную войной, насилием, кровью и болью душу немца. Только он и только сейчас. Людвиг огородился от мира толстой прочной стеной, которую маленький хрупкий итальянец смог так легко разрушить. Только для него сейчас улыбался этот вечно хмурый и строгий мужчина, даря такие желанные прикосновения юному и невинному телу. Обветренные, но всё же нежные губы прикасаются к бледной бархатной детской коже, оставляя багровые следы, которые не будут сходить ещё как минимум неделю. Италия, на котором остались лишь расстёгнутые брюки, готовые вот-вот свалиться и дать повод к новым действиям, запрокидывает голову и, прикусив нижнюю губу, тихо стонет от грубоватых ласк. Ему очень хочется, чтобы всё это продолжалось вечно, и не только потому, что к нему впервые относятся как к ребёнку. Просто итальянцу нравится быть игрушкой в руках его любимого друга, наставника и воспитателя. Никогда ещё он не испытывал такий ощущений – всё внутри взрывалось тысячами ярких фейерверков. Рука Германии осторожно соскальзила вниз и дотронулась до перевозбуждённого органа брюнета, отреагировшего на это негромким вскриком. И вдруг раз... и всё исчезло. Не только Людвиг, но и вообще всё: окружающие предметы, прикосновения и эмоции. Вокруг не было ничего, лишь безграничное белое пространство, поглощавшее звуки и запахи. По щеке побежала крошечная хрустальная слезинка, за ней ещё одна, а за ней ещё и ещё... Он судорожно хватает рукой то место, где только что был его любимый и единственный в своём роде немец. — Германия, не уходи! – с влажных губ срывается крик, отчаяния и тоски. — Не бойся, Италия, я рядом. – раздался задом такой дорогой слуху голос, и что-то нежно коснулось щеки Варгаса. Венециано резко открыл полные слёз глаза и увидел перед собой обеспокоенное лицо Германии. — Дойцу, больше не оставляй меня одного! – итальянец крепко прижался к недоумевающему Крауцу. — Тебе приснился плохой сон? – ласково спросил он. — Угу. – Варгас младший уткнулся носом в сильную грудь своего друга и снова сонно засопел. Однако, судя по выражению его милого лица, ему снилось что-то хорошее, типа пасты. — Ой, братик, ты как тут появился? – удивлённо спросил Америка, который за то время, пока Людвиг пытался растолкать Феличиано, уже успел сделать свой выбор – Канада, которого снова все заметили. — Мэтью, mon chéri! Где ты пропадал! Я так скучал по моему маленькому мальчику! Иди, обними своего папочку! – Франция, который был уже совсем навеселе, кинулся обнимать сыночка. — Папа, ты мне это уже говорил! И ты меня сегодня уже обнимал. Ты просто забыл. – тихо сказал канадец, вырываясь из крепких рук и уворачиваясь от страстных поцелуев француза. — Мэтью, как я мог забыть про такое чудо! Такие шелковистые волосы и красивые глаза просто невозможно забыть! Канада тяжело вздохнул. Всегда так – сначала о нём с трудом вспоминают, а через пару минут всё по-старому. Он ужасно устал от этого, и от его попыток хоть как-то запомниться остальным странам: один раз Уильямс даже пришёл на собрание в одолженном у Польши кружевном платье – все, конечно, удивились, но этого хватило лишь на минуту. После этого он решил для себя, что всё это бесполезно и, наплевав на общественное внимание, вновь стал пассивным. — Братик, поздравляю тебя! Тебе выпала честь поцеловать героя! Так что гордись собой! – Америка сменил Франциска и начал тискать бедного канадца, как тот своего медведя. — Тоже мне, повод для гордости... – однако парня, естественно, никто не услышал. Альфред, притянув брата ещё ближе, провёл языком по мягким и сладким от кленового сиропа губам этой прелестной страны-невидимки. Не встретив никакого сопротивления, американец так сильно углубил поцелуй, что Мэтью чуть не поперхнулся. Сильные пальцы Джонса путались в, как правильно заметил Бонфуа, шелковистых волосах Канады, иногда доставляя тому боль. К превеликому сожалению доставших носовые платки девчонок, Америка всё же отпустил задыхающегося брата и, вновь по-голливудски улыбнувшись, раскрутил бутылку. — Вообще-то... – тихо начал Канада. — Да ладно тебе, не благодари! Я ж герой! – Уильямс лишь махнул на это рукой. Альфред, он и в Африке Альфред! — Ой, нет! – фортуна явно решила поизеваться над парнем. — Mon chéri, иди сюда! – теперь пришла очередь Франции сменить американца и прикоснуться всё к таким же мягким, но уже не таким сладким, благодаря Джонсу, губам. Мэтью брезгливо поморщился: от француза сильно воняло вином и дорогущим адеколоном, в отличие от Америки с его привычным и не таким отвратным запахом Хэппи Мила. Отстранившись, наконец, от своего побледневшего сыночка и послав всем присутствующим воздушный поцелуй, Франциск поспешил выбрать свою следующую жертву. Им оказался... — Нет, вы что, все издеваетесь! – мгновенно вскипел Англия, неверяще смотря то на бутылку, то на Францию. — Не злись, бровяшечка! – самым романтичным из своего арсенала голосом сказал Бонфуа. — Да от тебя же разит, как от Росс... в смысле от алкаша! – Артур быстро поправился, ведь сказать о Ване что-то подобное могла только Беларусь. — Ты просто не разбираешься в изысканных французских ароматах! — Да какий к чёрту ароматы? От тебя перегаром несёт! — И винах ты тоже не разбираешься... Ладно, мы так до бесконечности будем спорить, но от любви не уйдёшь! — Да пошёл ты куда подальше, пед... – окончание слова было сказано уже в рот Франциску. Киркленд решил забить на всё и отправился в свой мир фей и единорогов. — Смотрите, Арти так понравилось, что он даже в эйфорию впал! – усмехающийся голос Франции вернул Англию обратно в реальность. — Отвали! – Артур дал Бонфуа несильный позатыльник, ведь несмотря ни на что, ему очень понравился этот поцелуй, вернувший его с той ночи. Многострадальная бутылочка вновь была раскручена и теперь остановилась на том, о ком, казалось, все забыли.