Путь

      Женька (Мендуар, декабрь 2358 г.)       Сюрпризы на Рождество       24 декабря, 6:00 утра       Я делаю гимнастику перед окном, а снаружи падает снег из крупных, мягких и пушистых снежинок. В прошлой жизни не любила зиму, а сейчас обожаю. Может быть, потому, что на Мендуаре она мягкая, температура почти не опускается ниже минус пяти градусов по Цельсию, много снега, и, поскольку нет колёсного транспорта, нет и проблем с поездками. Отец, конечно, чистит снег у гаража и во дворе, но и только. Наш посёлок освещён фонарями, они идут по заборам с шагом в три метра, поэтому у нас всегда светло, благо освещение автоматическое: стемнело — включилось, рассвело — выключилось. Красота!       Сегодня Рождество, вот уж праздник! Столетия люди в космосе, другие миры освоили, с чужими расами соседствуем, а Рождество всё ещё празднуют! Причем все, вот такой выверт сознания, и ведь другие расы не против, празднуют вместе с людьми. Ну по крайней мере здесь, на Мендуаре. Говорят, на Цитадели тоже празднуют, ну дак там вообще всё подряд празднуют! Все праздники всех рас пространства, прямо праздник без пауз! Увижу когда-то, наверное… На перекрёстке родители, с нашей общей детской помощью, построили ледовый городок, горку спиралью вокруг дерева, статуи ледяные (Таэлева работа). У него в этом талант, правда, Дед Мороз на кварианца похож, только бородатого! Удивительная фигура, у самого-то Таэля борода не растёт. Ёлку искусственную поставили, игрушками завесили, половина — самодельные. Гирлянды — тоже самодел, половина посёлка, считай, инженеры. Как отец сказал: «Буду я на это деньги тратить, если сам сделаю лучше!». Конечно, сделал. Из нашего дома хорошо видно: стоит на перекрёстке, светится.       Через час заедут братья-турианцы, и двинем в школьный бассейн, учиться плавать. Пообещала, теперь надо выполнять! Дело идет туго, братья никак не могут справиться со страхом, тяжело им преодолеть свои инстинкты. Наин, видать, мелкая была, да и доверяла мне очень, вот дело с ней и шло быстро, а с братьями тяжело. Дядя Дак на это дело смотрит, ездит вместе с нами, ведёт журнал. В общем, нормальная научная работа, как он говорит, смогу я или нет перебороть турианскую натуру. Если смогу, то он отправит работу на Палавен, пусть у других голова болит. Наин тоже с нами ездит, тренируется и живым примером работает. Поскольку сейчас каникулы, то после бассейна вернёмся домой, надо почитать задание, на каникулы выданное, да в «базике» попрактиковаться с девчонками.       С середины ноября нас начали учить языкам. Я думала, что будет, как в прошлой жизни: воспитатель говорит, а мы повторяем… но нет! Привели в комнату с удобными мягкими креслами, усадили, надели на голову мягкие шапочки с толстым подключенным к ним жгутом проводов, на глаза — очки непрозрачные. Мы все сидим, ждём. Вдруг раз, в очках карусель из цветных пятен, символов и прочей непонятной ерунды, и в голове зуд странный. Минут десять так посидели, на картинки полюбовались, и закончилось всё. В группу вернулись, воспитательницы заговорили с нами… а я вдруг отчётливо поняла, что говорят не на русском, но понятно всё прекрасно. Я Риэн спросила, как так получается? И она ответила, что с нами провели сеанс ментообучения. Кресло с шапочкой и очками — это мнемограф, прибор для записи информации прямо в мозг. И дружить с ним мы будем до окончания школы, а многие — и после. Уже два сеанса прошло, получили школьный курс русского и базового галактического, так что и пишем, и читаем сейчас свободно. Хотя русский я и так неплохо знала, но сейчас понимаю, что знания улучшились. Предложили на выбор ещё языки, я склоняюсь к курсу английского, чтобы закрепить, и дополнительно выбираю между турианским и азари. В наши бы времена такой прибор — сказка, а не учёба. Только закреплять надо полученное, чтоб не забылось, но у меня такой проблемы нет.       Ещё пришли сны! Очень реалистичные, странные, порой удивительные, иногда страшные, в которых я вижу места, где точно никогда не бывала. В этих снах меня часто преследует сильное чувство потери, страха, гнева. Чаще всех снится сон, в котором я иду по нашему городскому парку. На мне охотничий комбинезон, как у отца, с толстыми вставками на коленях, локтях и со множеством карманов. У меня в руках отцовский карабин. Руки исцарапаны, костяшки сбиты в кровь, один ноготь сломан, комбез заляпан какими-то бурыми пятнами, грязью и зеленью от травы. Я блуждаю между деревьями и ищу своих, но никого нет. Зову, кричу, но слышу лишь шорохи. В парке туман, деревья появляются как призраки! Как-то вдруг я оказываюсь в нашем посёлке, странно тихом и пустынном. Иду мимо дома Таниров, припаркованный летун Дакара стоит, весь засыпанный листьями, байк Хэма заляпан грязью и весь покрыт пылью, при том, что Хэм по жизни жуткий чистюля, и байк у него всегда сверкает. Вижу здоровенного, когда-то белоснежного плюшевого медведя Наинэ, подаренного ей моим отцом, теперь серого от грязи, лежащего в пыли у дорожки, устремившего взгляд своих синих стеклянных глаз в туманное небо. Поразительно, она никогда не выносит его из своей комнаты! Напротив дом Рэй, он заперт, ставни закрыты, и горит красная голограмма замка. Цветы на клумбах вокруг дома завяли и почернели, кусты роз подобны тёмным скелетам: на них ни цветов, ни листьев. Качели Вэсил сломаны, висят на одной цепи, вторая серебристой змеёй свернулась в бурой траве, и сидение медленно вращается от ветра вокруг своей оси, издавая тихий, едва слышный скрип. Дом Ригара стоит с распахнутым шлюзом, и по полу прихожей ветром носит опавшие листья. Медленно обхожу его, вижу, что эркер разбит, и мелкое стеклянное крошево засыпало всё вокруг. Любимое кресло Таэля лежит на боку, с порванной обивкой. У Натолов мрак и тишина, окна черны и выглядят провалами во тьму, голограммы замков не горят, по палисаду ветром носит листы пайперола. На них есть рисунки, я пытаюсь собрать их, но каждый раз листы уносит прежде, чем я успею схватить. Вот и наш дом, но во дворе никого, внутри пусто, и кажется, что все вот только что вышли. Работает головизор, на журнальном столике парит чашка чая, у парней в комнате лежит гитара на кровати и валяются включенные датапады. У отца в кабинете включен кульман, и сенсоперчатки лежат на краю стола. В груди холодное, нарастающее, щемящее, острое чувство потери!       Когда сон приснился мне первый раз, я проснулась с криком и так и не смогла больше уснуть. После, всё утро смотрела на родных и не могла насмотреться, в голове билась мысль: «Неужели? Неужели я их потеряю?! За что?! Нет! Пожалуйста, только не это!!!».       Стою в душе под тугими горячими струями воды, вспоминаю разговор между матерью и Рэй, подслушанный мной в тот же день. Было воскресение, и вся семья была дома, отец, как всегда, сидел в кабинете за кульманом. Старшие братья куда-то умотали, Иван сидел у себя и увлечённо собирал что-то из кубиков «лего». Мне надоело читать, да и в горле пересохло. Спустившись вниз, решила зайти на кухню за компотом и у запертой двери застала начало разговора.       — Даян, ну что ты волнуешься! У тебя самая обычная дочь. Абсолютно здоровый ребёнок, умный, активный. Самое главное, послушный! Чем ты недовольна? Вот не понимаю?!       — Рэй! Она меня пугает! Мне иногда кажется, что она не ребёнок! Из её глаз на меня смотрит кто-то чужой, взрослый! Понимаешь, не может быть такого взгляда у четырёхлетней девочки!       Ох! Спалилась я, похоже, по полной программе! Надо как-то выкручиваться! Но как? Ладно, послушаем дальше…       — Не говори ерунды! Что это ты себе навоображала? Взгляд тебе не понравился! Ты ведь помнишь, что у неё абсолютная память?       — Да, помню. А причем здесь это?       — А притом! Она ничего не забывает. Просто помнит всё! Каждый день, каждый час, каждую минуту своей жизни! Ты просто представь себя на её месте. Помнить всё!       — Боже, Рэй! Это ужасно!       — Плюс, ты же знаешь, что она эмпат! Она нас всех чувствует, все наши чувства, каждую эмоцию, да с её памятью!       — Рэй! Это же просто кошмар! Как она с ума не сошла?       — Она с рождения такая! Другой жизни не знает. Для неё это нормально.       Эх… Если бы это было так! В том то и дело, что знаю! И от этого ещё горше. О том, что я эмпат, семья узнала с полгода назад. Тогда родители поссорились, уж не знаю по какой причине. Только до меня, сидевшей у себя в комнате, внезапно долетел такой вал эмоций: гнев, злость, обида, даже ненависть! Мне стало больно! Я бросилась вниз, родители стояли в гостиной и молча смотрели друг на друга, поливая всё вокруг этим эмоциональным коктейлем! Встав между ними, я тихим голосом стала просить их прекратить, сказала, что всё чувствую, и это доставляет мне боль. В итоге уселась на ковёр и просто разревелась. Они бросились ко мне, обняли, стали расспрашивать. Я, всхлипывая, уткнулась отцу в грудь и всё рассказала про память и про эмпатию! В чувствах родителей смешались смятение и тревога, отец тихо прошептал: — Надо рассказать Рэй, может, она чем поможет.       Но Рэй ничем помочь не смогла, она сама была ошарашена новостью.       — Нет, Рэй, это не нормально! Это, чёрт возьми, совсем-совсем не нормально, Рэй! Бедная моя доченька! Сегодня за завтраком сидела и смотрела на нас, как будто насмотреться не может, будто мы сейчас исчезнем все, и такая тоска во взгляде…       — Может у неё случилось что, Даян? Ты хоть спросила её? Может, приснилось дрянь какая-нибудь!       Вот и момент. Сейчас про сон расскажу, хоть часть вопросов снимется. Нажала на сенсор, дверь отъехала, зашла на кухню, поздоровалась с Рэй. Взяла со стола графин с компотом, налила в стакан, стою, пью и на женщин поглядываю.       — Доченька? Скажи, ты почему сегодня утром так странно на нас смотрела?       — Сон страшный приснился, мам!       — Расскажи нам его, — попросила Рэй.       Рассказала им свой сон, от воспоминаний закончила почти шепотом, сказала ещё, что уверена: примерно так всё и будет. Смотрю, мама руками рот закрыла, в глазах слёзы, в эмоциях страх за меня и жалость. Рэй сидит, насупившись, печалью на меня пышет.       — Да ты Видящая, Женька… — тихо говорит Рэй.       — Видящая? — вскинулась мама.       — В нашем народе изредка рождаются те, кто может видеть грядущее. Их видения расплывчаты, смутны, зачастую противоречивы, но они с возрастом учатся извлекать пользу из своих снов. Предупреждают других о грозящих им опасностях, и ещё у них чрезвычайно развита интуиция, вот их то и называют Видящие.       Мама подошла ко мне, обняла и тихим срывающимся голосом сказала: — Мало тебе, моя маленькая, твоей памяти с эмпатией, так ещё и эта дрянь! Кто же так не любит тебя на небесах, что взвалил на тебя это всё? — обнимаю её в ответ, прижимаюсь покрепче и про себя говорю: «Я знаю, кто, но не скажу тебе, мамочка, никогда не скажу, эта ноша не для твоих плеч. Буду тащить сама этот груз». Ну и дары мне от «голоса» достались… то ли дары, то ли проклятья!       Слышу пиликанье терминала, выныриваю из воспоминаний. 6:45 утра, через 15 минут подъедут Таниры, и вперёд, в бассейн, учить плавать Хэма и Тама.       Наконец-то, сдвинулось дело! Там поплыл, пока осторожно, не заплывая на глубину, но уже вполне уверенно. Хэм, глядя на такое дело, казалось, удвоил усилия, стиснув зубы, и периодически я слышала, как он шептал лёжа на спине: «Я не боюсь, не боюсь…».       Дядя Дак строчил что-то в своём датападе, делал инструметроном снимки, наговаривал в него, пыхая вокруг озабоченностью, перемешанной с удивлением и восторгом. Я подплыла к Хэму, подложила руку ему под голову и стала тихим, ровным голосом успокаивать парня.       — Хэм, успокойся, расслабься. Ты напряжён, и поэтому не можешь просто лежать на воде. Слушай мой голос, я попробую тебе помочь… — ох, в который уже раз!       — Помнишь, мы летом на рыбалку ходили?       — Это когда ты на братьев Ваську науськала? Как же, такое разве забудешь! — пыхнул весельем Хэм.       — Да. А помнишь, как мы тогда на берегу в траве лежали и, глядя на облака, придумывали, на что они похожи?       — Ага, помню! Ты ещё земных зверей называла, и все удивлялись, откуда ты их столько знаешь.       — Вот. А сейчас — закрой глаза! Закрыл?       — Да, закрыл.       — Вспоминай тот день. Представь, что ты лежишь на траве и смотришь в синее-синее небо, по нему плывут облака…       Парень расслабился, в эмоциях наступил покой, руки и ноги всплыли и закачались на поверхности.       — Представил, вот одно похожее на… как его… а вспомнил, слона!       — Молодец! Что ты сейчас чувствуешь? — спросила я, но прекрасно знала, что в чувствах Хэма царит безмятежность и покой. Я придерживала его голову кончиками пальцев, и он тихо плыл за мной по мелководью бассейна.       — Женька, — прошептал Хэм, — Лисёнок! Я как будто лечу, это так здорово!       — Ты не летишь, Хэм, ты плывёшь.       — Плыву?!       — Плывёшь, Хэм, плывёшь.       Тут меня накрыло таким сильным чувством восторга, и внутри как будто натянулась и с тонким звоном лопнула какая-то струна. Я почувствовала, как изнутри меня волной подымается ответное чувство дикой неудержимой радости. Я громко засмеялась, рядом смеялась и кричала Наин, Там свистел и улюлюкал.       — Лисёнок, поплыли на глубину, — тихо сказал Хэм.       — А ты не испугаешься?       — Я больше не боюсь, совсем не боюсь, Женька!       Хэм перевернулся в воде и не совсем умело, фыркая и брызгая водой, поплыл к глубокой части бассейна. Я бросилась его догонять, ведь, если он снова испугается, мне будет сложно его вытащить. Блин, да он с ума сошел! Догнала я его только над самой глубиной, он опустил лицо в воду и так лежал на воде. Поднырнув под него, увидела полный восторга взгляд голубых глаз, устремлённых вниз, в глубину воды. Хэм, улыбаясь, смотрел на меня. Я подплыла вплотную, купаясь в чувстве восторга и благодарности юного турианца. Вынырнула рядом, Хэм поднял голову, фыркнул и улыбнулся.       — Это так прекрасно, Лисёнок, это… это так здорово — плавать! Почти как летать!       — Поплыли к выходу, Хэм. Тебе на сегодня хватит.       — Как скажешь, Жень.       Выбравшись из бассейна, натолкнулась на задумчивый взгляд Дакара, в эмоциях доктора царили покой и, кажется, обречённость. Подошла к нему и, глядя в яркие синие глаза, спросила:       — Дядя Дак, у меня всё получилось! Ты видишь?       — Да, Женька, вижу! И ещё я вижу, что твой опыт нельзя распространить.       — Почему?       — Потому что я не знаю других эмпатов ни среди людей, ни азари, ни, тем более, среди турианцев. Я даже не слышал об их существовании, а ты одна не сможешь научить целую расу.       — Но парни сами преодолели свой страх, сами! Я лишь помогла им!       — Нет, Женька, не сами! Это ты победила их страх, ты, и никто другой. Прибор показал это отчётливо.       — И что мне делать дальше? Я думала, этот опыт может пригодиться всем турианцам… А получается, что он бесполезен. Я ведь не смогу обучить вас всех!       — Нет, не сможешь. И не надо. Хватит того, что ты научила моих парней и Наин. А все остальные… Что же, наша раса никогда не умела плавать и, я думаю, проживет и дальше без этого умения. Отчёт я отсылать не буду. Он лишь привлечёт к тебе ненужное внимание. Поехали домой, Женька.       Вернувшись, всей компанией зашли в дом к Танирам. Наин с порога, едва сняв обувь, бросилась к Каади.       — Мама, мамочка! У неё получилось, получилось! Они поплыли: и Хэмэ, и Тамэ, это ведь так здорово! Правда, мамочка?!       — Правда, солнышко, — Каади вышла в прихожую и с любопытством посмотрела на нас. — Дети, вас можно поздравить с успехом?       Тамил при этом принял горделивую позу, прям римский сенатор, сложил на груди руки и, глядя в пространство, заявил: — Да, матушка, я научился плавать!       Хэм же просто подошел к матери и, глядя на неё совершенно счастливыми глазами, тихим голосом сказал: — Мамочка, это просто здорово! Это — как летать, я просто не знаю, как тебе рассказать о том, что чувствую! Расправляешь руки и летишь, а внизу синяя даль, и так легко-легко…       Каади обняла старшего сына, прижалась щекой к его голове и сказала: — Умница, сын.       — Это не я, мам, это всё она, наша Женька!       Сидим на кухне за столом, пьём эрг (такой турианский фруктовый чай) с булочками. Каади с любовью в чувствах смотрит на нас всех, уплетающих булки за обе щёки, и на сумрачного, задумчивого Дакара, застывшего изваянием с булочкой в одной руке и чашкой эрга в другой, невидящим взглядом синих глаз уставившегося в пространство.       — Ты составил отчёт, Дакар?       Дакар вздрогнул, сфокусировал взгляд на жене и тихим голосом ответил. — Да, Каади, но отправлять его бессмысленно.       — Почему?       — Потому, что у нас нет другой Евгении Шепард. Ни у нас, ни у кого-то другого. А без неё вся затея — это пустая трата времени. Я решил не привлекать к ней повышенное внимание наших иерархов, а то и матриархов азари. Если информация всплывёт (а она всплывёт!)… это совсем не то, что нужно Женьке сейчас, да и в будущем тоже.       — А отсюда она не уйдёт?       — Вряд ли, но, на всякий случай, я поговорю с Рэйан и Михаилом. Ну, и Таэля стоит подключить, он большой мастер по сокрытию на ровном месте разной информации.       — Тебе виднее, Дак. Делай, как считаешь нужным.       Каади посмотрела на меня с необычным тёплым чувством: — Спасибо тебе, малышка, ты умница.       Я вся прям засмущалась, даже, кажется, покраснела…       — Да ну, ерунда! Вы же друзья, а для друзей всё, что в наших силах. Так говорит мой папка.       — Хорошее жизненное кредо! Держись его! — говорит Дак и проводит рукой по моим волосам.       Из прихожей слышится пиликанье дверного звонка, Хэм и Там срываются из-за стола и бегом уносятся в прихожую. Слышится шипение дверей и громкий голос Дениски.       — Ну? Есть движуха?       — А то! Мы научились, оба! — слышится голос Тамила.       — Честно? — уже Лёшкин голос. — Ну, красавчики! А-а-а! Молодцы какие! Держи пять, братуха! — слышны хлопки ладоней и громкий дружный смех четверых парней.       Шею обвивают тонкие руки, и к щеке прижимается жесткая горячая щека Наин: — Пойдем ко мне в комнату, на Базике поболтаем. Мне практиковаться надо, так Риэн говорит. Идешь?       — Да, идём.       01 января 2359 г., 1:15       Я смотрю в окно, там снова идёт снег. Крупные, мягкие снежинки, медленно кружась, покрывают всё вокруг пушистым белым одеялом. Вот и отметили наступление нового, пятьдесят девятого года. Крича и смеясь, бегали вокруг нашей елки, пускали фейерверки, жгли факелы и пели песни. Было легко, и мной владела какая-то мягкая безмятежность. Вот уже неделя, как мне перестал сниться мой страшный сон. Я подумала, что, возможно, всё ещё обойдется, ну не может быть только плохое в жизни!       Хэймон сделал мне великолепный подарок на Новый Год, сказал, что растряс свою копилку, попросил денег у отца, уговорил мать и вместе с ней в Гагарине в оружейной лавке купил мне охотничий нож! Подобрал рукоятку хоть и на вырост, но вполне мне по руке. Наверное, Каади помогла. По слегка изогнутому, чёрного металла лезвию, длиной сантиметров 12-13, шёл замысловатый рисунок из тонких серебристых линий, свивавшийся ближе к гарде в надпись на турианском: «коготь». Рукоять удобного хвата, из красноватого полированного дерева. На торце рукояти — голова мифологического оскалившегося зверя. Ножны из коричневой кожи, с ремешками крепления к руке или ноге. Я теперь всегда хожу с ним. У нас это привычно, Мендуар — молодая колония, и здесь с оружием ходят все: и дети, и взрослые. В пяти километрах от города начинается натуральная дикая территория, и диким зверьём в городской черте никого не удивишь. Братья с семи лет ходят с лёгкими пистолетами, это такой аккумуляторный рельсотрон, с десятью зарядами в обойме, пули 10 мм, конические, с насечками. Начальная скорость пули — всего 300 м/с, что не даёт сильной отдачи, но останавливающее действие колоссальное. При попадании пуля сминается в блин диаметром 20-22 мм, и я лично видела, как такая пуля переломила доску-пятидесятку. Что будет с тем же снуфлом от попадания двух-трёх таких пуль, объяснять не надо. Кстати, за все тринадцать лет существования колонии, колонисты ни разу не стреляли друг в друга из оружия, ни взрослые, ни дети. Вот интересно, что ответили бы на это поборники запрета на владение оружием населения в той России из прошлой жизни…       Время течёт, и через три месяца мне будет пять лет, четыре из которых я помню полностью. Что принесёт мне новый год? Посмотрим. Как говорится, пожуём — увидим.