Похищение

      Суббота, 21:53       Как же томит ожидание в таких ситуациях. Уже битый час пытаюсь унять дрожь в теле, но бесполезно — я отлично понимаю, что со мной сделают родители, как только мы отъедем от отделения милиции. Ни словесные попытки успокоить от следователя, который себя называет Андреем Павловичем, ни даже чашка горячего чая от него, ни проклятья других сотрудников правоохранительных органов в адрес отца не смогут решить главную проблему. Да, сейчас родителям выпишут штрафы, поставят семью на учет, но это точно не изменит такого консерватора, как мой папа, а мама не прекратит ему вечно подпевать. Все точно станет только хуже, ведь они считают произошедшее в первую очередь страшным позором, который якобы испортит их безупречную репутацию, и их не волнует и не будет волновать моя жизнь, в отличие от собственного авторитета в глазах окружающих. Еще не один год я буду получать тычки в лицо объявлением о моей пропаже, которое было повешено в городе с родительской же руки.       — Вика, выходи, все разрешилось, — с улыбкой объявил Андрей Павлович, приоткрыв дверь в комнату, в которой я проводила все время после его прибытия сюда. Следователь долго допрашивал меня про взаимоотношения в семье, и, хоть я пыталась сначала как можно более мягко о них рассказывать, чтобы последующая ругань с родителями оказалась хоть немного легче, все оказалась бесполезно — какие-то мои друзья, черт бы их взял, в подробностях рассказали ему абсолютно все, что знали о проблемах в моей семье. Как будто они не понимали, что не сделают этим мне лучше. Если родители получат статьи за издевательства надо мной, я пострадаю еще сильнее.       Не сдерживая нарастающую дрожь, я вышла в коридор, следуя за следователем до серой металлической двери с кодовой панелью и глазком видеокамеры.       — Откройте нам, — сказал он в камеру, после чего что-то пискнуло, и створка открылась. Мы прошли в коридор, посреди которого стоял деревянный столик, за которым находилось два сотрудника милиции, а напротив него на двух стульях сидели мои родители. Отец кинул на меня короткий, полный ненависти взгляд, после чего отвернулся обратно к бумагам, которые он держал в руке, мать же сделала вид, что не заметила моего появления. Иначе быть и не могло, изображают слоновье спокойствие перед сотрудниками правоохранительных органов.       — Почему здесь уголовные статьи 153 и 176? — в какой-то момент все же громко возмутился папа. — На каком основании вы меня обвиняете в том, что я бил Вику? И тем более какое злоупотребление правами опекуна?       — А до вас так и не дошло? — в ответ слегка повысил голос Андрей Павлович. — Постоянное моральное давление на дочь, удары по рукам, спине, лицу — это, по-вашему, что, помощь ребенку?       — Моральное давление? Теперь принуждение к учебе так называется? Ну вам с подобным подходом, знаете, только алкашню придется на свободе оставить, а всех нормальных родителей арестовать. Спасибо должны сказать и вы, и она за то, что пытаемся изо всех сил учить человека уму-разуму, ведь у самой один ветер в голове.       — То есть, синяк за то, что не выиграла городскую олимпиаду по физике — это тоже нормально, вы считаете? Вы шутите или всерьез не понимаете, сколько людей там участвует и что даже второе место на районной не дается никому без усердной зубрежки материала?       — А почему бы и не позубрить разок, а? Учиться у нас теперь плохо, а балду гонять — хорошо, интересно как. Понятно зато, почему мы так живем. Вы вообще лучше скажите, почему вы лезете в дела нашей семьи? Это наше дело, как ее воспитывать.       — А не вы ли в пятницу самолично пришли ко мне, упрашивая немедленно начать поиски дочери и наказать причастных к ее пропаже? Вот я этим и занимаюсь — наказываю, потому что виноваты в этом вы и только вы.       — Я виноват? — аж задохнулся папа. — Потому что она так сказала? Так она всегда делает так, как выгодно только ей. Вы же взрослый человек, как вы не понимаете? Или у вас детей никогда не было?       — Я-то не понимаю? — следователь издал негромкий смешок. — Вырастил двоих крепких и смышленых «хлапчукоў», для начала, не избивая их по любому поводу. А у меня самого, еще в советской школе, были победы на районных олимпиадах по математике. Учился я в поте лица, был выпущен с красным дипломом, все сам. И, как видите, в старости доволен жизнью, работаю на любимой работе и неплохо зарабатываю. Зато знаю много людей, которые сперва тоже имели живой интерес к учебе, но потом из-за хотелок своих же родителей все завалили, бросили учебу, и сейчас самые успешные из них работают продавцами. С одним до сих пор здороваемся, когда в магазин у дома хожу. А все потому, что они возненавидели учебу, которая стала ассоциироваться с постоянным давлением самых близких людей.       Папа нарочито громко вздохнул и закатил глаза. Андрей Павлович, конечно, дельные вещи говорит, да только откуда ему знать, что не на того напал. Хоть час распинайся, хоть три перед моим отцом — ничего не добьешься, разве что получишь специальную кличку и будешь при любом упоминании в разговоре осыпан оскорблениями, даже спустя годы. Наверное, прав был Ваня: здесь только психиатрия поможет, причем, вероятно, карательная. Но поздно думать об этом, Ваня остался в прошлом.       — Можете спорить со мной сколько угодно, но вы доводите свою дочь до нервных срывов и угнетаете за то, что в целом дано далеко не каждому ученику, — продолжал следователь. — Это не первый и не второй случай в моей работе, когда ребенок сбегает из-за домашней травли. Вот только бывало и так, что от столь любимой доченьки оставались лишь кишки на асфальте. Может, хотите и Вику довести до самоубийства, а потом по сто сорок пятой на пару лет в тюрьму отправиться, оставшись с судимостью и без ребенка, о котором, по вашим же словам, вы так заботитесь?! — последние предложения он говорил на повышенных тонах, сильно раздраженный поведением моего отца. — Если нет, то очень настоятельно советую вам подписать эту бумагу, согласившись на штраф с постановкой на учет, иначе нам придется продолжить эту милую беседу в суде, где вы на раз получите ограничение свободы ровно по указанным мной статьям.       — Хорошо, — вздохнув, теперь уже тихо ответил мой отец, расписавшись на листе, после чего тут же получил другой, поменьше.       — Это повестка о явке в РОВД Первомайского района послезавтра, там и выплатите штраф. И ждите в гости проверяющих от соответствующих органов, я лично с ними поговорю на ваш счет. С этими людьми-то вам точно еще не один год пересекаться, так что советую сразу прекратить глупости — они не я, сюсюкаться не будут. А вот собственно мы с вами, надеюсь, больше никогда не встретимся. Я и так вижу, что вы ничего не поняли из этой истории, — после этих слов следователь громко вздохнул, — но поделать в рамках своих полномочий ничего более не могу. Потому — до свидания. Надеюсь, регулярные проверки вправят вам мозги лучше меня. И пусть только обнаружится что-то из ряда вон выходящее, — на последних словах следователь по каким-то причинам улыбнулся, — сами догадайтесь, что будет. И в догадках даже не сомневайтесь. Откройте им! — после этих слов снова послышался писк.       — Мы сами разберемся со своими делами, нечего нам угрожать, — с вернувшейся гордостью громко ответил папа, открыв дверь и жестом указав мне с мамой выходить, — мы все-таки уважаемые люди, а не скоты.       — Ну раз не скоты, хотя я бы поспорил, — то увидим, кто и с кем разберется, — бросил напоследок Андрей Павлович, после чего папа резко развернулся и бросился обратно, уже замахиваясь кулаком.       — Ты как меня назвал, паскуда?!       Отца моментально схватили подбежавшие охранники. Следователь, взглянув на это, лишь усмехнулся, не поведя даже бровью.       — Знаешь, сколько раз меня пытались так ударить? Ни разу не дошло даже до царапинки. Но если хочешь прямо сейчас отправиться в тюрьму, я скажу парням, чтоб тебя отпустили. Я думаю, твоя дочь будет этому очень рада.       Папа, тяжело дыша, вырвался из крепких рук двух милиционеров, после чего, постоянно оборачиваясь, вернулся к нам. В полном молчании мы прошествовали к машине, никто из родителей не проронил ни слова. Надеюсь, что они продолжат молчать как можно дольше, мне уже по горло хватило их нотаций за четырнадцать лет жизни. Хотя кого я обманываю? Нотаций они и так не устроят, скорее, просто на мне места живого не оставят, как только рядом больше не будет лишних глаз сотрудников правоохранительных органов.       — Какого хрена ты творишь? — резко выдал отец через пару минут, как мы отдалились на несколько кварталов от отделения милиции и выехали за город.       Я ничего не ответила, стараясь унять возникшую дрожь. Чего он от меня хочет? Ему и так уже все известно в подробностях. Собирается наказать? Сорваться? Похоже на то.       — Так какого хрена? Где ответ? Нечего сказать? — после этих слов он резко развернулся и ударил ладонью по щеке. Ничего, еще по-божески, к тому же почти промахнулся, стараясь не отвлечься от дороги.       — А ты, может, не знаешь? Вы оба не знаете?       — Не знаем, видимо. Ну так давай, расскажи нам. Очень интересно будет послушать, — папа даже не посмотрел в мою сторону, но резко вильнул рулем, не сдержав злости.       — Да вы же мне вдохнуть вообще не даете! За девятки ругаете, а ты меня еще и бил за то, что на город не пошла. Вы ведете себя, как ублюдки, которым нужна не я, а выпендреж перед знакомыми. Что вас вообще интересует, кроме циферок в дневнике и дипломов? Вы меня слышите хоть когда-нибудь?       — Так вот какого ты мнения о нас, сволочь неблагодарная! А что тебя вообще должно кроме учебы и циферок в дневнике интересовать? Сколько раз повторяли, что только это от тебя требуется — прилежная учеба. А ты вместо благодарности нас опозорила на всю страну. Сбежала из дома она. Да у алкашни, которая годами не просыхает и валяется под забором, дети и то благодарнее!       — Эта алкашня, наверное, детей своих и то больше любит, чем вы! — выпалила я, не сдержавшись.       — Да, да, да, конечно. Мы пахаем как волы, все тебе покупаем, все условия создаем, но подумать только, принуждаем взамен нормально учиться — ну откровенные сволочи, так и говори. Не то, что твоя тетка Люда, которая по бакам бутылки собирает, чтобы бухла купить, вот у ее дочери-то жизнь настоящий сахар, — после этих слов отец с мамой нервно засмеялись.       — Может, и сахар. Все лучше, чем с вами.       — Ну спасибо, доченька, за всю твою любовь! — перестав улыбаться, перешел на повышенный тон папа. — Именно этого мы от тебя и ждали все эти четырнадцать великолепных лет! О побеге я вообще молчу. Ты вот скажи, а следователю ты не могла уж тогда соврать, что Маша тебя вывезла, чтобы нас не позорить? Если тебе вообще плевать на всех окружающих? Родители, подруги, какая разница. Она, наверное, тоже тебя угнетает круглыми сутками, правда? Могла бы отомстить!       — Что, прости? Вы серьезно хотели, чтобы я Машу подставила? И вы себя называете достойными людьми?       — А кто тебе-то дал право оспаривать, кто здесь достойный? Сама сколько жила?       — Какая разница, сколько мне лет?       — Огромная разница, особенно, если учесть, что ты даже учиться не можешь нормально. Хотя в этом тоже мы, конечно же, виноваты.       — Это я плохо учусь? А не ты всюду хвалишься своей работой, пап? Сам-то где учился и на что — на тройки и стал инженером? Что-то не вижу сожаления по этому поводу, зато я почему-то обязательно буду нищим бомжом, если провалю хоть одну олимпиаду! — на последних словах я чуть не сорвала голос от громкости, на которую невольно перешла.       — Ты чего орешь? Кто тебе позволил повышать голос на нас? — не выдержала мать.       — А кто позволил вам так со своей дочерью обращаться? Вы родители, а ведете себя, как тюремщики.       — Закрой свой рот! — прокричал отец так, что я будто ощутила вызванные им вибрации. Он резко повернул руль, остановив машину на обочине.       — С кем, еще раз, ты нас сравнила? — переспросила мать, будто не веря собственным ушам.       — С тиранами и тюремщиками! — не унимала я свой крик. Уже просто все равно, что будет дальше. — Только и можете, что обсирать всех вокруг ради мнимого авторитета. Вам плевать на всех, только бы выпендриться перед своим окружением!       — Обсирать?! — рявкнул папа, после чего обернулся и несколько раз ударил меня кулаком по плечу, оттолкнув в спинку сиденья. — Тираны, ты сказала? Тюремщики?       — Отвали от меня! — только крикнула я ему в ухо, как получила сильный удар в грудную клетку, в районе ребер, ощутив, как рука сдавливает мою шею.       — Кому ты отвалить-то сказала? Считаешь, что тебе все можно? Не будет этого! Не заслужила.       — Мы тебя, сука, поставим на место. До конца института дом не покинешь.       — Будешь учиться так, как мы скажем. Убегает она от нас. Кто тебе вообще позволил такое?       — Позорище. Да я хоть заикнись такими словами — мне мой отец бы лично руку сломал, а потом в угол поставил коленями на горох часа так на два. Скажи спасибо, что мы так не поступаем, а стараемся всегда по-доброму. Но с тобой, это, видимо, не работает.       Я перестала разбирать поочередные оскорбления со стороны родителей, лишь закрыв лицо руками и заревев, почти не замечая боли от ударов и попытки удушения. Я абсолютно ничего не могу сделать. Ничего не смогут сделать правоохранители, ничего не смогут сделать Натан, Ваня, Маша и даже ее помешанный на слежке за всеми отец. Если надо, родители тоналкой заставят меня замазывать следы от побоев, продолжая зажимать по любому поводу. Чем сильнее рыпнусь — тем сильнее пострадаю. Выбора нет. И деться мне попросту некуда. Если меня и изымут из семьи, то я уже инвалидом стану либо от побоев, либо от нервов. Полная безысходность. Как же хорошо выглядела идея проучить моих родителей, заставить задуматься обо всем в мое отсутствие, и какой же глупой она оказалась. Этим людям просто плевать на меня как на человека, и если бы меня убили — они бы переживали лишь за то, что хвастаться больше будет нечем, а не за меня саму. Я бы еще могла когда-то поверить, что тирания — такое проявление любви и заботы, вот только заботясь о ком-то, ему не угрожают и тем более его не бьют и не затыкают за попытку выразить свое мнение. А теперь они еще и будут срывать на мне всю злость за сам факт побега, который по результатам следствия стал их персональной виной. Никто не станет ни в чем разбираться, и проверки здесь не помогут.       Обо мне давно никто не заботится.       Воскресенье, 00:36       Автомобиль припарковался недалеко от подъезда. Мама с папой открыли двери и вышли наружу, я продолжала сидеть в машине. Тело ломило, меня трясло от ожидания того, что будет дальше. Дома их не ограничит уже никто, руки теперь развязаны. Лучше бы еще на дороге до смерти задушили, честное слово.       — Чего развалилась там? А ну вылезай, — рявкнул отец в окно, распахнув дверь. — Живо, если хочешь домашний арест в комнате отбывать, а не здесь.       Я подчинилась, получив легкий подзатыльник при выходе. Хотелось хотя бы лягнуть этого ублюдка в ответ, но сил уже не было. Конечно, это бы никак не помогло, лишь ухудшило мое положение, да только может ли оно быть хуже, я даже не знаю. Мне просто необходимо выпустить пар.       Кодовая дверь пискнула. Мы поднялись в тесный темный подъезд, быстро оказавшись у лифта. Яркое пятно света, озарившее мрачный коридор. Внутрь родители зашли в полном молчании, было даже слышно, как гудит лампочка на потолке кабины. Дверь медленно закрылась, и тут я внезапно почувствовала сильный удар, лишь потом поняв, что мою голову кто-то резко двинул в сторону.       — И если ты хоть слово кому-то в школе или при проверке проронишь, я тебя живьем урою, ты поняла?       Мне ничего не оставалось, кроме как сдавленно кивнуть. Тяжелая рука убралась с моего лба, вернув возможность вертеть собственной головой. Отняв ее от дверей лифта, я даже не посмотрела на родителей, лишь сразу отвернулась и уткнулась взглядом в пол, чувствуя, как текут слезы.       Войдя в квартиру, отец не стал даже разуваться и не дал сделать этого мне. Не дожидаясь, пока я хотя бы расстегну куртку, он сильно толкнул меня в направлении моей комнаты.       — К себе. Марш!       «Не повинуешься — тебе дороже будет», — стиснув зубы, мысленно повторяла я. Еще один толчок — и я полетела на кровать, больно ударившись о подлокотник. Крик удалось сдержать, хотя из-за этого я прикусила язык.       — Из этой комнаты ты до конца лета будешь выходить только в школу и в туалет. Жрать будешь здесь. Одеваться здесь. Уроками ты будешь заниматься постоянно и тоже здесь. А если не будешь — заставим.       — Летом — на дачу. И никакого интернета, — добавила стоящая в проходе мама.       — Да, и без интернета, — согласился папа. — Раз ты к нам так относишься, то и мы тебе во всем угождать теперь не будем.       — Как будто раньше угождали, — пробормотала я, снова не выдержав.       — Что? До тебя, значит, еще не дошло, ты и дальше будешь продолжать из себя жертву строить? Ну ничего, посидишь лето взаперти, по-другому начнешь думать, может быть. Скотина.       Встав с дивана, отец подошел к компьютеру и присел на корточки у системного блока. Бесцеремонно вынув его, он нашел провод от интернета и нарочито резко вырвал его.       — Все. С этого момента только учеба и никакого больше компьютера. А нужны будут доклады — в библиотеке энциклопедий наберешь.       Папа достал шнур из-за шкафа и поднял его в воздух, потянув на себя. Послышался стук, и вскоре из прихожей в комнату, то и дело сильно ударяясь об пол, вытащился модем. Подхватив его и кое-как подобрав шнур, папа показательно потряс им в воздухе.       — Может, после этого в тебе станет меньше дури. Спокойной ночи.       Не успел отец закрыть за собой дверь, как затрезвонил звонок. Я не знала, кто и зачем пришел. Надеюсь, это не друзья со словами поддержки, потому что получу только сильнее. С другой стороны, если проверка, меня тоже по головке не погладят. В любом случае только хуже.       — Кого еще принесло? — папа, скинув куртку, притих — видимо, выглянул в глазок, после чего открыл замок. Я не смотрела в прихожую, лишь лежала на кровати во всей одежде и в обуви и вновь плакала, не издавая не звука.       — Здравствуйте, Анатолий Игоревич. Не ждали? Инспекция по делам несовершеннолетних. Позвольте пройти.       — Нет, это вы для начала позвольте спросить, — сразу с повышенных тонов начал папа, — кто вам разрешил в такое время вваливаться в чужой дом? Если вы инспекция по несовершеннолетним, то вам должно быть известно, что несовершеннолетние в такое время уже спят.       — Нам известно, что в вашей семье сейчас никто не спит, это первое. Мы имеем право приходить в любое время дня и ночи к кому угодно, если на то есть основания, это второе. И если вы хотите оставить о себе хорошее впечатление и пореже нас видеть, то разговор стоит вести по-другому, это третье. А четвертое — если вы прямо сейчас не пропустите нас в квартиру, то я вызову сюда милицию и вы проведете ночь в камере, а дальше мы будем разбираться с вами в суде.       — Проходите, — буркнул отец с такой ненавистью, которую только мог вложить в это слово. Отойдя от двери, он пропустил в квартиру двух женщин в форме и с удостоверениями в руках, первая из которых, окинув его с матерью презрительным взглядом, сразу направилась ко мне.       — Здравствуй, Вика. Не волнуйся, мы тебя в обиду не дадим. А вы, — повернулась она в прихожую к родителям, — проследуйте, пожалуйста, в другой конец квартиры и не подслушивайте. О том, почему у вас дочь лежит в куртке на кровати, мы еще поговорим.       — Потому что замерзла, — пробормотал папа.       — Кто вы такие, чтобы запрещать нам находиться рядом с собственной дочерью? — взвизгнула мать.       — Таня, закрой дверь, — презрительно бросила главная инспекторша своей напарнице. — Никаких нервов уже не хватает.       Та послушно выполнила указание, так и не проронив ни слова.       — Ну что, Вика. Разденься, пожалуйста, и расскажи все, что хочешь. Твои слова без внимания не останутся.       Я продолжала молчать, глядя в потолок. Мне хотелось сказать очень многое, но я понимала, что это закончится либо страшным избиением, либо детдомом. И еще неизвестно, что лучше.       — Вика, не бойся нас, пожалуйста. Никого не бойся. Твои родители не причинят тебе вреда, ты можешь сказать нам всю правду. Можешь просто сказать, чего ты от нас хочешь — я тебе обещаю, мы все выполним.       — Если хочешь, чтобы их лишили родительских прав, то не стесняйся об этом говорить, — согласилась Таня, впервые подав голос.       — Ну тише, ты чего, — возмутилась первая женщина. — Чтобы такое хотеть, я не знаю… дома должен концлагерь быть. Нет, это правда, ты можешь и напрямую нас о таком попросить, но я надеюсь, что у вас в семье просто недопонимание, что скажешь? Не молчи, Вика, прошу тебя!       Я часто моргала глазами, заметив, что слезы сами собой перестали идти. Нечего мне им ответить. Скажу хоть крупицу правды — концлагерь в этой семье и правда случится, если еще не. Совру — продолжу вариться в этом дерьме. Наговорю побольше гадостей — уеду в детдом, куда я совершенно не хочу попасть даже с учетом того ада, что ждет меня дома в течение ближайших месяцев. Но и молчать — не вариант.       Я несколько минут боролась между разными вариантами, с эмоциями, с разумом. Мысли путались, все плыло перед глазами, тело снова начало болеть. Голова раскалывалась. В какой-то момент я не выдержала.       — Я их ненавижу, — еле слышно пробормотала я, после чего из глаз снова полились ручьи. Что будет дальше? Хуже, вроде, и так некуда, но я точно узнала за эту неделю, что хуже может быть всегда.       Одна из женщин мягко положила свою руку мне на плечо — я не видела, какая. Вскоре они обе молча встали и удалились из комнаты, закрыв за собой дверь. После этого я дала волю эмоциям и начала рыдать, не сдерживаясь. Я не знала, слышат ли меня взрослые, не слышала их сама — казалось, будто за дверью спорят и кричат, но сейчас я не могла отличить эти звуки от ссоры у соседей или от собственных галлюцинаций.       Прошло много времени, я выплакала, наверное, все, что можно, и начала в какой-то момент засыпать от страшной усталости, так и не сняв с себя верхнюю одежду и грязные ботинки. И тут дверь резко распахнулась.       Пощечина была настолько звонкой, что эхо в комнате стояло еще несколько секунд. При этом никаких пояснений или хотя бы оскорблений не последовало. Папа, а это однозначно был он, громко топая, вышел вон. Вскоре, все так же грохоча туфлями, вернулся, и бросил передо мной какой-то листок.       — Предупреждение, блять. Выписали они. Я тебе говорил, уебище. У меня предупреждений больше не будет.       Он снова вышел. Я разлепила глаза, разглядела перед собой бумажку с какой-то надписью. Понятия не имею, что это, и нет никакой разницы. Как будто это письмецо может что-то изменить.       Что-то легкое, прилетевшее издалека, стукнуло по куртке и упало на пол, с гулом прокатившись по ламинату и ударившись об так и не убранный системник. Я едва повернула голову и прищурилась. Кажется, тюбик тонального крема, если зрение не подводит.       — Завтра с утра чтобы ни одной царапинки не было видно. Времени у тебя предостаточно. Хороших снов.       Дверь громко хлопнула, так, что в окне задрожали стекла. Из коридора послышались топот, стуки и приглушенные ругательства.       Я не стала тянуться за кремом, выключать свет и даже снимать куртку. У меня не оставалось сил уже просто на то, чтобы пожалеть себя.       20:40       Дверь комнаты резко распахнулась во второй раз за день. Тогда, пару часов назад, в комнату швырнули несколько пачек сухофруктов, орешков, хлопьев и бутылку сока — по всей видимости, это считалось моим сегодняшним обедом. Завтрак мне, очевидно, не полагался, может, стоит рассчитывать хотя бы на ужин?       Именно мысли о еде в первую очередь пришли на ум, потому что, съев и выпив почти все полученное, я чувствовала, что по-прежнему хочу нормально наесться. Уже более недели я не питалась нормально, и теперь, дома, не хотелось продолжать свою невольную диету. Однако разве с моими родителями поспоришь?       — Что, жрешь все? Отложи орешки-то, пойди лучше посмотри, что по телику показывают.       Не зная, что меня ждет, я повиновалась. Проследовав вместе с отцом в зал, я уставилась в экран телевизора, где шли новости. Как раз в этот момент интервью давал некий Андрей Шамейко, судя по внешнему виду, — тот самый Андрей Павлович.       — …дело мы уже закрыли, выяснив, что девушка сбежала из дома сама — ну, повздорили с родителями, такое случается. Мы, конечно, не ожидали подобного материала в сети, особенно реакции на него — это наша обычная работа, допрашивать людей, проверять все возможные версии, узнавать детали тех событий. В данном случае Мария, как вы понимаете, была по всем параметрам самым главным подозреваемым, поскольку являлась не просто лучшей подругой пропавшей, но также и последним человеком, который ее видел. Почему мы сделали на нее упор, думаю, очевидно. Может, конечно, девушка не ожидала такого давления, стресса, потому разволновалась, решила, что мы ее собираемся посадить, вот и подняла шум. Такое бывает, но это, как я уже сказал, наша работа. Другой вопрос, почему некоторые интернет-сайты публикуют подобные статьи — это уже говорит об их…       — Только посмотрите на это, — ухмыльнулся отец. — Опозорила на весь мир не только нас, но и подружку, и ее семью, и даже следователя. Молодец. А уродами будем все равно мы.       — Я-то тут причем? Я вообще обо всем этом впервые слышу. Не я же за нее писала этот текст, — проговорила я, чувствуя, как во мне внутри поднимается огромное чувство стыда. Оказывается, от произошедшего каким-то образом пострадала даже Маша, причем все очень серьезно, если об этом говорят в главных новостях недели по телевизору. Это не поддается просто никакой логике, все против меня, теперь, может, даже лучшая подруга.       Я уже знала, что сейчас скажет папа. И даже была с ним заранее согласна.       — А почему статья-то появилась, а? Не потому ли, что одна неблагодарная тварь убежала от родителей, никому и слова не сказав?       Я промолчала, не зная, что ответить. Именно поэтому. Разве что неблагодарная тварь никуда не убегала, но уж эта тайна точно уйдет в могилу вместе со мной. И учитывая, как сейчас наверняка распалится отец — возможно, произойдет это в самое ближайшее время.       — Подумать только. Из-за нее страдают все, а виноваты мы. Заставили дочь учиться, это ж прикинь, а. Думала, мы теперь тебя по голове гладить будем? Зубрить будешь все лето учебники на следующий год, я первого же числа в библиотеке их заберу и оплачу. И только попробуй мне что-то вякнуть насчет принуждения. Тебя теперь только и принуждать. Вон в свою комнату.       Я не стала спорить, лишь развернулась и ушла. Уже почти закрыв дверь, я расслышала в комнате звонок телефона, и приостановилась, чтобы услышать разговор через щель — возможно, это что-то важное.       — Еще и звонит какой-то мудак. Але?       Молчание.       — Здрасьте, Алексей Александрович. Чем обязан? А, вы тоже новости посмотрели? Ну да, не удивлен. Хотя, знаете, я не думал, что наша дочь кому-то еще принесла неудобства. Ну, вы должны знать, там следователь — тот еще… дурак, мягко говоря, так и думал, что он не у одних нас крови выпил. Что? Ну простите, кто виноват, что она такой растет. Мы воспитываем ее, как можем, а у нее нет никакого чувства благодарности, самим неприятно, но что поделать. Не мы же всю эту ситуацию создали. А? Так, ну давайте не будем на личности переходить! Вика, конечно, отвратительно себя ведет в последнее время, но плохо влияет она разве что на мое настроение, а не на своих подружек. Скорее уж наоборот! Что? А, это ваша Маша, которая со всеми парнями в округе перевстречалась и в школу два раза в год приходит, приличная? Ну да, не чета Вике. Вы в курсе, сколько у нее наград за олимпиады, у вас хотя бы одна есть? Да-а-а? Как интересно оказывается! Это как, интересно, помогала вашей тупенькой хоть немного мозгами ворочать? Между прочим, именно после Маши Вика начала со всякими двадцатилетними якшаться и парня себе нашла, этого волосатого, Натана! Что, и он тоже плохо влиял? Какая жалость! Я за него ручаться не стану, он меня тоже задрал, все вертелся вокруг Вики, но он вроде неглупый парень, может, хоть он ей немного мозги вправлял, пока у нас не получалось. Правда, все равно безуспешно. Что-о-о? На свою семью посмотри сначала! Это не ты себе фамилию менял, чтобы старые дружки не отыскали? Шляхетская, говоришь? Так ты же примазался, Балакирев, не твоя она! Что ты там мямлишь? Я хотя бы свою семью контролирую, и могу точно сказать, что произошедшее на неделе было исключением и больше не повторится, а ты? Кроме того, как на всех вокруг наезжать, можешь хоть что-нибудь реально сделать? Ну, так и говори, короче, что не можешь. Что, блять? Совсем страх потерял? На свою посмотри — жирная старуха с рожей, как у бегемота, а дочь — просто шалава, ну, какой отец, такая и семья. Мгм. Говно она, причем полнейшее. Как и ты сам. Что-о-о? Повтори-ка! Я сказал, повтори! Знаешь, что? Пошел нахуй!       Сразу после этих слов послышался какой-то стук и треск, будто трубку швырнули на пол.       — Хуйло, — высказался отец.       Не желая слушать его получасовую тираду, полную пустых оскорблений, я закрыла дверь так плотно, как только могла. Пусть эта порция дерьма достанется маме — она еще и с удовольствием будет поддакивать.       Вот вроде и смешно, когда два барана, которые пытаются казаться интеллигентами в глазах окружающих, спорят и опускаются до таких позорных оскорблений. Но смеяться я за последнее время разучилась. В лучшем случае такой телефонный разговор значит, что мне еще сильнее ограничат общение с Машей — вроде бы, и осталась из «свободных зон» только школа, да вот и мои, и ее предки уж точно что-нибудь еще придумают, чтобы подгадить своим новым врагам (а на деле — собственным детям). В худшем же может быть все, что угодно, вплоть до забивания стрелок и смертоубийства где-нибудь на районе, мой папа уже ничем не удивит.       Одно радует — сегодня он спустит свой пар не на мне.       Понедельник, 08:52       — Привет, Вик. Можем поговорить? Я тебе писала, но ты не ответила…       Эх, Маша. Человек, которого я так давно мечтала увидеть — но теперь даже не знаю, есть ли у меня желание заводить этот разговор.       — В сети? Уж не скоро отвечу. У меня, блин, и телефон отобрали, и компьютер запаролили, еще и побили, как видишь. Тональник даже не помогает. Теперь домашний арест почти до лета, а потом ссылка на дачу, — как можно беззаботнее заговорила я.       Маша присмотрелась повнимательнее к моему лицу.       — Это за что, за побег?       — Не только. Следователи добились постановки семьи на учет, а также списали с родителей штраф за несоблюдение обязанностей. За это я и получила. При том к нам позавчера вечером, сразу по приезду, наведалась инспекция, которая выписала родителям предупреждение. Не знаю, что оно значит, честно говоря, видимо, в следующий раз будет сразу суд. Отец был просто вне себя.       — И что дальше?       — Ну, как что? Постоянные проверки в любое время, а также посещение психотерапевта. Плюс школьный учет. Если обстановка не улучшится, то через полгода, максимум год меня изымут из семьи.       — Ох, сочувствую. А это правда, что ты сама сбежала? Можешь мне не врать, если что, сама знаешь, что я надежный друг.       Иногда приходится лгать даже самым близким.       — Абсолютно. Спрашиваешь так, будто мне есть смысл врать. Все равно раскрылось бы.       — Могло и не раскрыться, — вздохнула Маша. — Тебе Шамейко на выходных никаких странных вопросов не задавал касательно меня?       — Шамейко — это… тот следователь?       — Именно.       — А по поводу чего?       — А, точно, у тебя же нет интернета. Вообще-то Андрей Павлович намеревался всеми способами посадить меня и вообще все на меня повесить, дескать, это я тебя похитила. При том не просто докапывался с целью запугать, а даже подделывал доказательства чисто под посадку. В итоге я не нашла ничего лучше, чем в ответ добиться публикации статьи на «Онлайнере» об этом, которая, наверное, наряду с твоим своевременным возвращением охладила его пыл. А так, может быть, я бы за решеткой уже покоилась ради его премии.       Я вспомнила вчерашний репортаж. Что ж, картинка складывается. Как же чертовски стыдно и неприятно это выслушивать. Маша, конечно, не в обиде, даже несмотря на ссору между нашими отцами, но от этого будто еще мерзостнее. На ровном месте из-за меня могло пострадать столько людей… К горлу подступил ком.       — Аа, понятно. По телевизору вчера показали. Что же, вовремя я, как знала, что нехер было ехать в этот сраный Бобруйск.       Я почувствовала, как по щеке течет слеза, быстро ее смахнула, сделав вид, что просто почесалась. Спокойствие, Вика. Нарыдаться ты еще успеешь.       — Как вообще ты попала в Бобруйск? Ни за что не поверю, что ты пешком шла до того леса со своим топографическим кретинизмом, — продолжала засыпать вопросами Маша.       — Ну, а ты будто не знаешь, — проглотив ком, начала я фантазировать на ходу. —Добралась с горем пополам до трассы, взяла попутку и назвала первый город, что был на уме. Вот только водителю надо было не в Бобруйск, а в одну из деревень поблизости, ну он и высадил меня на повороте, а я и свалила в ближайший лес, решив, что здесь перекантуюсь. Правда, назад к дороге потом очень долго не могла выйти, и спать пришлось прямо на траве.       — Ну, а следователи, они не мучили тебя?       — Да не сказала бы, — главное, не разрыдаться сейчас при вздохе. — Разве что очень долго разными способами допытывали, не было ли у меня помощников, но в итоге сдались и успокоились, правда, тут же перешли на семейные проблемы. Пришлось им раскрыть все, как есть, потому что какие-то свидетели выдали следствию, как со мной обращаются. Сама понимаешь, какая реакция потом была у родителей.       — Понимаю… Те еще уроды они, я знаю. Я бы на твоем месте тоже сбежала, наверное. Никто же не знал, что так все выйдет.       — Это да…       — Ох, Вика, — моя подруга тяжело вздохнула, после чего приобняла меня. — Как я рада, что все это закончилось. Надеюсь, твои предки все-таки сжалятся и не будут тебя сильно добивать после всего этого. Но в случае чего я тебя всегда поддержу.       Я обняла ее тоже. По щеке потекла еще одна слезинка.       — Спасибо, Маш. Правда…       — Не за что. На то мы и подруги.       Она отпустила меня, я убрала с лица и вторую слезу, на сей раз уже не пытаясь скрыть настоящие эмоции.       — Не плачь, Вик, все сложится. Ты хотя бы осталась жива, а это самое главное.       Я хлюпнула носом еще раз, не сдержала печальной усмешки.       — Да лучше б уж сдохла.