Devastated

Аллен иногда не понимал Люсьена. Люсьен мог быть нежным, мог солнечно улыбаться наступающему дню и лукаво щуриться, наблюдая за неуклюжими попытками Аллена вытащить зажеванную бумагу из печатной машинки. Мог иногда позволить себе физический контакт, ероша его темные волосы и превращая их творческую неразбериху. Мог спрятать очки Аллена или выхватить и положить их на самую высокую полку в комнате, куда сам мог достать с трудом. Они жили, кажется, в самой маленькой клетушке в городе, но всегда говорили и думали о каждой ее комнате как о дворцовой зале. Люсьен читал вслух запрещенные книги, расхаживая от стены к стене, в то время как Аллен наблюдал за ним и слушал, вальяжно развалившись в кресле из подушек на старом матрасе. У них не было несметных богатств, но у них было, из чего выбирать, и они выбрали друг друга. Люсьен бывал коварным и даже немного жестоким, но в то же время любящим, когда до боли сжимал запястья и прижимал Аллена всем своим телом к стене, лишая возможности сопротивляться. Разумеется, Гинзбергу это и в голову не приходило: находясь под властным крылом, он терялся в светлых волосах, в насмешливой полуулыбке и голубых глазах с отблеском похоти. В руках, яростно сдергивающих с его плеч кардиган, и в горячих губах на шее. Люсьену никогда не было конца. Он был везде и нигде одновременно; лишь только тяжелое дыхание и жар, исходящий от его тела, напоминали, что он все еще рядом. В горле Аллена почти всегда застревал крик; ему приходилось собирать себя по кусочкам, часто дыша и запуская руку в собственные взмокшие пряди, когда Люсьен падал рядом на матрас и укрывал их с головой одеялом. Они погружались в сон, оплетенные конечностями друг друга, — рука Карра, всегда собственнически обнимающая Гинзберга со спины, и его же ноги: одна из них поверх одеяла. Аллену чуть ли не до физической боли в груди и мышцах нравился такой Люсьен, и он засыпал с мыслью, чтобы каждый день он был именно таким. Но Люсьен Карр часто просыпался другим человеком. Резко, посреди ночи, в холодном поту. Всполошив одеяло, вцепившись пальцами в футболку Аллена и громко хрипя. Аллен прижимал его к себе так крепко, как только мог, шептал на ухо всякую успокаивающую чушь и повторял: «Это всего лишь кошмар». Утыкался носом в щеку и целовал в шею, чувствуя горячие слезы на своем плече и мелкую дрожь, которая, через какое-то время, начинала пробивать и его тоже. — Я убийца, Ал... Я... я убил его... Дэвида... Ал, я... Аллен никогда не слушал. Или, пожалуй, не хотел этого слушать. Почти каждую ночь с тех пор, как он написал заявление и буквально спас Люсьена от тюрьмы, тот просыпался, видя перед глазами бездушные, пустые глаза Дэвида и его бездыханное серое тело. — Я убил его. Мои руки в его крови. — Повторял он, словно мантру, сев около стены и обняв себя руками. Аллен хотел утешить и отговорить его от этих мыслей, но Люсьен не подпускал его близко к себе, замыкаясь только сильнее, и он чувствовал себя беспомощным. — Я убийца. Люсьен всегда был скрытной натурой. Он не стал бы врать или обманывать, но сохранил бы частичку правды для себя, спрятав ее глубоко внутри. Люсьен был подобен скрипичным или гитарным струнам — если провести по ним профессиональной рукой, то мелодия будет приятной на слух, плавной и звонкой. А если резко дернуть, то звук будет резать уши, а то и вовсе струна может оборваться. Аллен не умел играть на гитаре и не владел смычком, поэтому тех частичек правды, которые могли бы помочь ему разобраться в душевных метаниях друга, он так и не достиг. Люсьен замыкался надолго, иногда на несколько дней. Аллен не мог ничего с этим поделать, поэтому он просто был с ним, проводил бессонные ночи в полной тишине, пил кофе и печатал что-то на своей машинке. Он был рядом и одновременно старался держаться как можно дальше. Несколько дней молчания и отчужденности. А потом это проходило. Люсьен становился самим собой, смотрел слегка свысока и криво улыбался, щуря глаза. Ерошил волосы, проникал руками под футболку, целовал, обнимал (хотя, казалось, он никогда и не был заинтересован в физическом контакте). А Аллен радовался привычному Люсьену. И мечтал, чтобы он оставался таким навсегда.