Проклятые навечно

    – Всё началось давным-давно, аккурат после Второй Мировой. Мне тогда было десять лет, и я не особо понимала, что именно происходило вокруг. Страна с трудом поднималась и расправляла плечи после гнёта японцев, и этот дом, строительство которого началось ещё во время войны, стал живым знамением тому, что наша многострадальная земля снова скоро станет счастливым домом для своих граждан.    В семьдесят шестой квартире – там, где теперь обитаете вы, – жила семья: муж, жена и их дочь, девочка моего возраста. Главу их семейства я очень хорошо помню. Мы – дети – называли его дядей ИльХуном. Он был ещё молодым, едва за сорок, представительным и привлекательным мужчиной, носил бородку на старинный манер и пенсне, как на английских открытках. Работал он зубным врачом. Тогда эта специальность являлась большой редкостью, и именно поэтому их семья была зажиточной. Они могли позволить себе личный автомобиль – это в сороковые-то!    У дяди ИльХуна был свой кабинет, где он принимал пациентов. Располагался он через два квартала отсюда, там теперь находится торговый центр.    Тогда его маленькая клиника пользовалась огромным спросом. Он был неплохим человеком, мог войти в положение пациента и лечить ему зубы в рассрочку. Руки у него были волшебные, скажу я вам! Несмотря на то, что тогда не было новомодных обезболивающих средств, и приходилось довольствоваться новокаином, лечиться у него было одно удовольствие.    Жена его была худенькой, анемичной и болезненной женщиной. Даже не помню её имени, к сожалению. Я её и видела-то пару раз от силы; она всё время скрывалась дома, и только иногда выходила на балкон, а ещё реже – на улицу.    Их дочку звали ДжиХён. Мы сразу подружились, что было неудивительно: детей нашего возраста в округе было мало.    Как-то раз дядя ИльХун уехал в командировку в Париж и, вернувшись, привёз оттуда роскошную фарфоровую куклу и миловидную гувернантку по имени Адель.    В те времена, ещё до Корейской Войны, мы не были избалованы видом европейских лиц, поэтому французская гостья показалась нам каким-то ангелом с небес. Эти её большие голубые глаза, эта светлая кожа, этот акцент... Естественно, мы, девочки, впечатлились одним её видом и втайне очень хотели вырасти и стать похожими на неё.    Адель оказалась совсем не плохой девушкой. Она преподавала ДжиХён французский и с удовольствием играла с ней. Гувернантка была хохотушкой, и очень часто до нас доносился её грудной смех.    Что касается куклы, то, разумеется, она сразу же стала предметом моей легкой зависти. Моя семья не могла похвастаться сверхдоходами, потому и игрушек у меня почти не было.    А эта являла собой настоящее произведение искусства! Черты лица были тщательно вылеплены и раскрашены, а платьице, такое голубенькое, шуршало, когда до него дотрагивались. Куклу звали Жаннетт, и иногда ДжиХён давала мне её поиграть. Эти минуты были счастливейшими в моей жизни.    Очень часто Адель присоединялась к нашим детским забавам. Она с удовольствием играла с нами в прятки и салочки, хохоча так громко, что даже мать ДжиХён выходила на балкон и, опершись на парапет, следила за нами.    Дети не обладают никаким жизненным опытом, но от природы наделены наблюдательностью. Я подмечала кокетливые взгляды француженки, направленные на дядю ИльХуна, да и он сам не отказывал прекрасной девушке во внимании, с неуклюжей застенчивостью пытаясь ухаживать за ней.    Не могу с уверенностью сказать, было ли в этом что-нибудь крамольное... Мужчина он был видный, молодой, видимо, ему просто хотелось покрасоваться перед юной девой, которая, в силу возраста и западного воспитания, не обладала необходимыми сдержанностью и скромностью.    Если мать ДжиХён и подозревала о чём-то, то молчала. Я с трудом вспоминаю её голос, такой тихий, похожий на шелест осенней листвы. В те редкие минуты, когда она покидала свою квартиру и спускалась к подъезду, на то самое место, где мы с вами не так давно встретились, она предпочитала молчать.    Она всё время носила перчатки, даже летом. Всегда чистенькая и аккуратная, в длинном ситцевом платье и широкополой шляпе, которая очень ей шла, мать ДжиХён смотрелась довольно аристократично. Теперь я уже и не вспомню её лица – оно постоянно находилось в тени.    Шли годы, страна крепла. Мы с ДжиХён по-прежнему дружили, а француженка Адель, как и раньше, ходила за ней, объясняя тонкости французского. Только девочке-то было уже тринадцать лет, а гувернантки в таком возрасте уже и не требуются. Но дядю ИльХуна это не волновало. Он как-то заявил в беседе моему отцу, что девушка весьма благоприятно влияет на его дочь.    Это, действительно, было так: ДжиХён болтала по-французски с лёгкостью истинной парижанки, да и игры наши становились намного более оживлёнными, когда к нам присоединялась эта прекрасная иностранка.    Что думала по этому поводу супруга дяди ИльХуна, оставалось загадкой, так как сия дама всё реже выходила из квартиры. Редко-редко её длинное ситцевое платье можно было видеть на балконе, но такие минуты становились в диковинку.    Округу постепенно заселяли семьи, приехавшие из других регионов, но мы с ДжиХён оставались подругами. Мы делились друг с другом своими секретами и один раз даже побратались через кровь. Что только не сделаешь в детстве!    Несмотря на то, что мы были уже не девочками, а подростками, по-вашему – тинэйджерами, она всё ещё носила с собой Жаннетт. Всюду, куда бы ДжиХён ни шла, кукла сопровождала её. К сожалению, платьице её разорвалось, но мать моей подруги заштопала его, и приятельница потом с большой гордостью показывала мне шов.    Мы были очень близки, и именно поэтому эффект от вести о переезде их семьи был для меня как гром с ясного неба. ДжиХён рассказала мне об этом, как сейчас помню, в июне сорок девятого. Стоял жаркий, засушливый день, из тех, когда на небе не видно ни облачка. Ветра тоже не было, что усугубляло ненавистную сушь. К вечеру чуть-чуть полегчало, посвежело; выпала роса. И после ужина моя подруга, сжимая в руках Жаннетт, позвонила мне в дверь и поделилась нерадостной новостью.    Разумеется, я тут же бросилась расспрашивать её. Как? Куда? Когда? Зачем? Я строчила вопросами, как пулемет, но ДжиХён только грустно улыбнулась и помотала головой.    Мы обнялись на прощание, и меня позвали домой, ведь час-то уже был поздний. Я выбежала на балкон, чтобы понаблюдать за процессом переезда и в последний раз посмотреть на свою подругу. Тогда, конечно, я в это не верила. Юность считает себя всесильной, и я тоже так полагала, будучи убеждена в том, что мы ещё свидимся, и не раз.    Устроившись на своём посту, я напрягла зрение и начал наблюдать. Сначала у подъезда затормозило такси. Помню, я ещё тогда удивилась: у них же есть автомобиль, зачем они заказали ещё одну машину? А потом я поняла: авто в те годы были не такими комфортабельными и большими, а человек их было четверо, и это, не считая вещей, которых скопилось, надо думать, предостаточно.    Первой из дома вышла мать ДжиХён. Видимо, переезд её вдохновил: походка была быстрой, летящей, не чета её обычной робкой поступи. Полы ситцевого платья развевались на ветру, а широкополая шляпа сверху смотрелась весьма причудливо.    Она села в машину, и та, погудев, стартовала с места. Некоторое время ничего не происходило, потом дядя ИльХун вышел и начал загружать свой автомобиль, помещая на его заднюю площадку саквояжи. Спустя где-то полчаса к нему подошла Адель, которую, видимо, куда-то посылали: в руках у неё была сумка. Они перекинулись парой слов, потом француженка зашла в подъезд. Прошло ещё пять минут, и гувернантка вышла вместе с ДжиХён и парой чемоданов. Моя подруга, прижав к груди Жаннетт, чьё голубое платье мне было прекрасно видно сверху, остановилась у кромки тротуара, а потом, словно вспомнив что-то, помчалась назад.    Мне казалось, я даже слышала, как она бежала по лестнице, но это, конечно, не было возможным: уж очень толстые тут стены. Вроде, дверь прямо над моей головой хлопнула, а потом наступила тишина.    Через несколько мгновений, показавшихся мне вечностью, ДжиХён снова вышла, но на сей раз её руки были пусты. Мне понадобилось долго вглядываться туда, чтобы понять, что именно было не так.    Жаннетт. Моя подруга оставила здесь своё самое дорогое сокровище.    Но зачем?    Я и сейчас не знаю ответа на этот вопрос.    Дядя ИльХун закрепил чемоданы и саквояжи на задней площадке автомобиля с помощью ремней, и они втроем сели в машину, которая медленно стартовала и вскоре скрылась из вида, петляя по дороге.    Я долго смотрела им вслед, пытаясь предугадать, какая судьба ждет мою подругу и её семью, но вскоре ко мне пришла мать и велела ложиться.    Ну и ночка то была! Видимо, разразилась гроза, из тех, что без дождя, но с громом и молниями. Что-то выло, грохотало... Сейчас я уже и не могу сказать, что из этого являлось просто плодом моей не в меру разыгравшейся фантазии, а что – происходило на самом деле, но мне тогда казалось, что все бесы и демоны мира горевали о том, что семья ДжиХён переехала.    Я была под настолько сильным впечатлением, что и на следующий день мне чудился громкий плач.    Я сильно тосковала по подруге, но, к сожалению, дядя ИльХун не оставил их нового адреса, так что ни написать, ни съездить в гости я не могла.    Годы шли. Сначала всё было спокойно, но потом грянула Корейская Война.    Когда боевые действия закончились, у меня было слишком много дел, чтобы думать о подруге. Постепенно её образ тускнел в моём сознании. Я выучилась, окончила курсы медсестёр, пошла работать в больницу, ту самую, что за парком. Тогда, правда, она не была столь огромной. Там я встретила хорошего человека и вышла замуж.    А на следующий год в семьдесят шестую квартиру въехали новые жильцы.    То была многодетная и счастливая семья: муж, жена и пятеро ребятишек. Глава их работал, как вол, чтобы прокормить своё потомство, и я искренне радовалась, глядя на них: эти люди всё время улыбались, воспринимая с оптимизмом и позитивом всё, что преподносила им жизнь.    Мать семейства, чуть полноватая хохотушка, имела свойство заражать всех неистребимой жаждой жизни. Любая комната, куда бы она ни входила, казалось, озарялась её внутренним светом. Её супруг всегда с гордостью и любовью смотрел на спутницу жизни.    В общем, сложно было найти семью счастливее.    Гром грянул через полгода, когда в одной из комнат случайно рухнула перегородка. Тогда не делали легких конструкций, потому, к сожалению, надежды у двоих четырёхлетних девочек-близнецов не было. Они погибли.    Несчастные родители были в отчаянии. Они держались только ради оставшихся детей. После этого страшного удара смех уже не был столь частым гостем в их доме. Муж и жена тихо страдали в объятиях друг друга.    Но небесам этого почему-то показалось мало: уже через четыре месяца с балкона упало ещё двое детей: старший и младший сыновья.    Никогда ещё не видела столь безумного горя. Казалось, те люди, которые лишь недавно являлись счастливейшей семьёй, теперь представляли собой лишь тени себя предыдущих.    Они решили уехать отсюда, из этого дома, который, вместо того, чтобы стать им крепостью, забрал у них всё самое драгоценное и теперь лишь напоминал о безвременно ушедших счастливых деньках.    После этого квартира пустовала около трёх лет. В шестьдесят втором туда въехала молодая пара. Оба они – и муж, и жена – были энергичны и полны амбиций, но не прошло и года, как случилось очередное несчастье: их обоих нашли повешенными в одной из комнат.    Уже много лет существует этот порочный круг: кто бы ни поселился в семьдесят шестой квартире, с тем случаются не очень хорошие вещи. Каждый раз, наблюдая за новыми жильцами, я надеюсь, что эта горькая чаша минует их, но, видимо, этому не суждено сбыться.    Эта жилплощадь приобрела нехорошую славу проклятой. Сначала я относилась к этому скептически, но потом факты начали говорить сами за себя: один случай, два, даже три можно списать на совпадение, но тогда, когда количество неестественных смертей переваливает за полтора десятка, даже самый закоренелый рационалист засомневается.    До вашего приезда квартира пустовала более пятнадцати лет, и её тяжелая слава стала уже забываться, но тот факт, что с вами уже происходит что-то непонятное, говорит о том, что, к сожалению, опасность ещё там.