Последнее намерение

Из бездны ада я буду наблюдать за тобой... Джинье Юдо. Ящик-ящик, будь добренький… Страшила Мудрый.

– Выключите чёртов телевизор! Эй, там! Тюремщики? Прислуга? Кто там есть? Я передумал! Передумал! Выключите это! Сам Джинье выключить телевизор не мог, потому что проклятый ящик был действительно чёртов и представлял собой имущество, прикреплённое к аду и внесённое в инвентарную опись. Работал он безупречно. Его нельзя было не только выключить, но и завесить плащом – в этом случае изображение появлялось прямо на поверхности плаща, если же Джинье закрывал глаза, то трансляция продолжалась в режиме сновидения. И только во время коротких цензурных пауз ему удавалось слегка отдохнуть. Послушался робкий стук и в просвет сёдзи просунулась голова мальчика из адской обслуги. – У вас жалоба Джинье-сан? – Да. У меня жалоба. Я отказываюсь от своего предсмертного желания – уже неделю назад отказался, а ваша пыточная машина всё работает и работает. – Вы не можете отказаться Джинье-сан! Искреннее предсмертное желание – закон, и ограничивают его только «Свод законов ада», «Список дополняющих постановлений», «Книга цензурных ограничений» и «Трудовой кодекс сотрудников адской канцелярии и подразделения исполнения наказаний». Через установленный для каждого случая срок исполнения предсмертных желаний Великий царь Эмма лично выносит решение о дальнейшей судьбе заключённых и принимает апелляции, но не раньше. – И какой срок? – Простите великодушно, Джинье-сан, но это секретная информация. Джинье скрипнул зубами. – Издевательство, – прорычал он. – О, нет! – замахал руками юный служитель – Поверьте, издевательство недопустимо! Никому не позволено извлекать удовольствие из страданий заключённых. – А мне сдаётся, кто-то прямо-таки с наслаждением любуется на мои муки, – зло возразил бывший маньяк. – Вы позволите мне взглянуть? – Сколько пожелаешь. Мальчик вошёл и некоторое время смотрел на экран, раскрыв глаза от любопытства. – О, я не думал, что это так мило! – воскликнул он в конце концов. – Право, я не могу понять, почему это так вас расстраивает! Джинье открыл было рот, чтобы высказать всё, что он думает про «мило» и про весь этот бесконечный киносеанс, но прикусил язык. Вместо этого он сказал самым своим вкрадчивым голосом: – Ну, разве не издевательство? Мне – убийце, маньяку, душегубу вместо настоящего наказания показывают вот это! Наверняка, это чей-то злой умысел и нарушение всех моих прав как заключённого. Мальчик вспыхнул и снова отрицательно замахал руками: – Нет-нет! Это может быть только ошибкой! Я немедля свяжусь с Кохэи* Первым и всё проясню! Джинье безнадёжно вздохнул. К сожалению, в аду не приходилось рассчитывать на простые человеческие слабости, хрупкая надежда на пересмотр приговора рухнула. Мальчик вытащил из-за пояса волшебную мухобойку и слегка помахал ею перед экраном. На экране появилось лицо идеально беспристрастного адского чиновника. – Кохэи-сенсей! – мальчик склонился перед ним и изложил своё донесение. Под конец он заключил: – Быть может стоит вместо этого невинного зрелища предложить господину Джинье пребывание в огненном или ледяном аду? «Да! Да!» – абсурдно и страстно воскликнул про себя Джинье. Чиновник бросил на него мрачный взгляд и ответил: – Кохэи, ты ещё слишком молод, чтобы всё знать о соотношении вины и взыскания. Для господина Джинье ни ледяной, ни огненный ад не сравнится с этим наказанием. Кроме того, он избрал его сам, а собственный суд всегда непогрешим. В тот же миг он исчез с экрана, и телевизор вновь приступил к показу повседневной жизни бывшего хитокири Баттосая. Мальчик посмотрел на Джинье с осуждением и сочувствием. – Я сожалею, что вам приходится подвергаться таким мучениям, – сказал он, – но правила есть правила. И вы не должны были пытаться меня обмануть. Он бросил взгляд на экран и добавил после лёгкого колебания: – Думаю, я буду иногда приходить к вам. Быть может, это хоть изредка будет вас отвлекать… кроме того, – признался он после очередной паузы, – мне хотелось бы тоже немного посмотреть. – Так ведь никому не позволено извлекать удовольствие из страданий заключённых, – мстительно съязвил Джинье. – Но я не буду извлекать удовольствия из ваших страданий! – воскликнул юный поборник правосудия, – Я буду извлекать удовольствие из того, что показывают по телевизору. Мне это очень понравилось. Джинье смерил мальчика взглядом. – Тебя как зовут? – Кохэи… тысяча пятнадцатый, – ответил тот со вздохом. – Так вот, Кохэи тысяча пятнадцатый, – презрительно сказал Джинье. – Думаю, твоё общество мне не грозит. Твоё начальство никогда не согласится. Но он ошибся. Всего через несколько дней мальчик снова пришёл и с победоносным видом устроился напротив телевизора. На колени он поставил коробку со сладостями, под колени подпихнул мягкую подушечку – судя по всему, он рассчитывал задержаться надолго. Джинье с тоской уставился на экран. Пытка, просто пытка. Но Кохэи, похоже, не разделял его мнения, он смотрел на происходящее с восторгом, прищёлкивал пальцами, пугался, вздыхал, смеялся, качал головой и поглощал одну кузу-мочи** за другой. Как оказалось, приходил он далеко не в последний раз. – Давно не заглядывал, тысяча пятнадцатый! – вновь поприветствовал юного отаку Джинье. – Не боишься что-нибудь пропустить? – Нет, Джинье-сан, Кохэи-сенсей теперь даёт мне программу на неделю, теперь я точно знаю, когда будет самое интересное. – Да ну! – хищно улыбнулся заключённый, размышляя над тем, как бы эту программу заполучить себе. – И что же для тебя самое интересное? Кохэи устроился на своей подушечке и раскрыл очередную коробку сладостей. – Всё, Джинье-сан. И когда работают, и когда отдыхают, и когда ругаются, и когда людям помогают и, особенно… – фанат сериального жанра глубоко вздохнул и закончил: – … когда есть хоть немного про любовь. Джинье как раз запустил руку в коробку и отправил в рот омерзительно-сладкий шарик дайфуку, но после этих слов даже поперхнулся. Его поразила ужасная мысль, что этими сопливыми переживаниями и покорными – о Небеса! покорными! – взглядами на голубом экране он обязан в том числе и самому себе. Без его вмешательства Баттосай с подружкой поди ещё пару месяцев не отдавали бы себе отчёта в своих дурацких чувствах. – Лучше бы я её не крал, – проворчал он, прокашлявшись, – может быть, до сих пор был бы жив и убивал людей, а не смотрел эту муть. Поверить не могу, что тебе это нравится! Кохэи с достоинством выпрямил спину: – Когда я умер, мне было уже тринадцать лет, и я даже успел полюбить одну девочку. Хотел бы я увидеть её ещё раз! – Так что ж тебе мешает? Подай прошение о перерождении. Кохэи опустил голову. – Я не могу. Мой срок исполнения предсмертного желания ещё не истёк. Джинье первый и единственный раз посмотрел на мальчика с сочувствием. – И чего же ты пожелал? Мальчик поднял на него взгляд и признался: – Я пожелал стать воплощением идеальной справедливости. Джинье предусмотрительно перевёл дыхание и лишь затем положил в рот новый сладкий шарик. – А вы ведь не любите сладкое, Джинье-сан, а всё равно едите, – заметил Кохэи во время очередного посещения. Он пришёл со словами «сегодня будет очень интересно, вот увидите», но «интересное» пока не начиналось, и Джинье не был уверен, что хочет, чтобы оно началось. В последний раз по словам Кохэи было интересно, когда мелкий сопляк принялся хлопотать вокруг пугливой до заикания девочки. На взгляд Джинье интереснее было бы, если бы кто-нибудь из жалости её убил. Какой дурости ожидать теперь, он даже и не знал. – Я ем всю эту мерзость, потому что её вкус помогает мне отвлечься от того, что я вижу здесь, – он непочтительно ткнул пальцем в экран, под которым виднелась серебристая надпись «toshiba». На экране его собрат и враг подметал двор и «считал ворон» без отрыва от производства. – Какое падение! – с горечью вздохнул Джинье и стащил зубами с палочки шарик митараши-данго. – Да! Да! Врежь ему! Ну, что ж ты… А-а! Да-да-да! Джинье сжимал кулаки и орал, как азартный игрок на петушиных боях. Свершилось! Свершилось то, чего он так долго ждал! Именно на это он надеялся, пытаясь улучить момент и стащить у Кохэи программу на неделю. Сделать этого так и не удалось, но тем более он был вознаграждён: на его глазах жалкий растяпа, в которого превратился Баттосай, рассыпáлся в прах, а из праха поднималось именно то, чем всегда стремился быть сам Джинье – то единственное, что восхищало его в людях. – Нет-нет, не может быть! – Кохэи тысяча пятнадцатый сидел, вытянувшись в струну, и даже не замечал коробку, свалившуюся у него с колен, и рассыпанные нама-ятсухаши. – О, ещё как может! – шептал Джинье, сжимая кулаки. – Бей его, Волк, беси его! Ради того, чтобы такое увидеть, не жалко и умереть! Ради такого я даже прощу тебе твоё презрение ко вкусу крови! Кохэи сунул правую руку в рукав, покосился на бешено-восторженного заключённого, потом решительно встал и выхватил из рукава волшебную мухобойку. По экрану пошли серые полосы цензурной паузы. – Эй! – в бешенстве вскочил Джинье, – Верни картинку, сопляк! – Нет, – заявил мальчик, сжимая в руке своё странное оружие. – В аду вам положены наказания, а не удовольствия. Не понимаю, как это Кохэи-сенсей позволил вам это смотреть. – Мне плевать, что там положено в аду, это было моё предсмертное желание! А искреннее предсмертное желание – закон! А ну верни обратно – я хочу увидеть, как это случится! – Есть ограничения даже для предсмертных желаний! – Тогда приведи пример на такой случай, ну! Глаза мальчика остекленели, несколько секунд он таращился перед собой, явно не зная, что сказать. В этот момент шипение прекратилось, и на экране возникло лицо Кохэи Первого. – Кохэи, – сказал он ледяным голосом, – ты не хуже меня знаешь, что при реализации предсмертных желаний риск существует и для отбывающего наказание, и для исполняющей стороны. Если господин Химура снова переживёт падение, господин Джинье вправе это увидеть – таково постановление по его делу. Он бросил взгляд на заключённого и с лёгким поклоном добавил: – Канцелярия ада приносит вам извинения за доставленные неудобства. В качестве компенсации, мы вернём ваш сеанс в тот момент времени, когда мой подчинённый дерзнул в него вмешаться. Надеюсь, это вас удовлетворит. – Вполне! – Джинье победно взглянул на мальчика. Тот съёжившись, стоял на коленях и подбирал рассыпанные сладости. Арестант нахмурился и отвернулся к экрану. Кохэи Первый смотрел теперь на мальчика. – Ты будешь наказан, – сказал он. – Я подумываю о том, чтобы лишить тебя права посещать господина Джинье. – Нет, пожалуйста… – Если можешь предложить равноценное наказание, я тебя слушаю. Мальчик опустил голову ещё ниже, ничего равноценного он, судя по всему, предложить не мог. Его строгий начальник смотрел на него в задумчивости. – Пожалуй, я обдумаю варианты взыскания, – сказал он. – Спасибо, сенсей! На лице сенсея впервые за всё это время возникло слабое подобие живого человеческого выражения. Он ещё раз окинул взглядом комнату и исчез, на его месте снова появились покрытые кровью враги. Джинье был слегка разочарован. Такая глупость! Такая мелочь помешала довершить почти законченное превращение! Убийство Окубо было слабым утешением. Зато Кохэи тожествовал. Зря, конечно. Теперь Джинье уже почти не испытывал сожалений по поводу своего предсмертного желания: он уже убедился в том, что возвращение Баттосая - всего лишь дело времени, и ради этого мог пережить и жалкое копошение повседневности, и телячьи нежности. Он бы заключил с парнишкой пари, но памятуя о том, что Кохэи всё-таки служитель адской канцелярии, не рискнул. Кто знает, какие циркуляры у них предусмотрены на такой случай! А лишиться телевизора именно сейчас он не хотел. Кохэи в этот раз почти вбежал – так стремительно, что едва успел сбросить увесистые гэта. Почти в прыжке. Плюхнувшись на пол в обнимку с коробкой и своей верной подушкой, он выхватил из-за пазухи бумагу и впился в неё глазами. – Успел! – радостно сообщил он, запихивая бумагу обратно за пазуху. Итак, это и была знаменитая программа на неделю. Именно тогда, когда Джинье мог обойтись и без неё. – Дай что ли глянуть, – спросил он для проформы. – Не положено, Джинье-сан. Джинье хмыкнул и протянул руку к коробке: – Что принёс? – Саншёку-данго. Джинье скривился, но понимая, что до главного события ещё придётся потерпеть, сдвинул крышку и взял одну палочку. И так и застыл с зубами, завязшими в клейком шарике: на горизонте нарисовалась дурочка с бантиком. Надо было сразу догадаться, куда так боялся опоздать тысяча пятнадцатый образец беспристрастия! Джинье закрыл глаза ладонью – смотреть это добровольно было выше его сил. Зато Кохэи смотрел во все глаза и слушал во все уши, буквально затаив дыхание, и даже позабыв взять себе палочку со сладкими шариками. На словах о том, что в пылу схватки Баттосай не слышал призывов этой дурёхи, Джинье злорадно встрепенулся и отнял ладонь от лица. Кохэи судорожно вздохнул и размазал по щекам слёзы. И вдруг экран снова посерел и пошёл полосами. Джинье презрительно скривился: не велика потеря, но тысяча пятнадцатый так и застыл с обиженным лицом. – Кохэи-сенсей! – взвыл он. На экране появился господин Беспристрастность. – Кохэи-сенсей, почему??? – В «Книге цензурных ограничений» сказано, что если в предсмертном желании вмешательство в личную жизнь объекта не оговорено особо, то личная жизнь объекта не подлежит ни вмешательству, ни обнародованию, ни иному воздействию, как изъявителя желания, так и сотрудников ада. – Но… но… Кохэи-сенсей… Беспристрастный господин позволил себе проявить признаки легкой усталости. Он смерил мальчика взглядом и сказал: – Пора тебе жить своей жизнью Такаси-кун, а не заниматься чужими. За сто восемь лет ты должен был убедиться, что для исполнения роли идеальной справедливости тебе не хватает элементарного жизненного опыта. Мальчик встал и нетвёрдой поступью подошёл к экрану. Руки легли на чёрную, мелкозернистую раму. – Кохэи-сенсей… – Да, Такаси. Твой срок исполнения истёк, тебя ждёт новое воплощение. И, надеюсь, на этот раз ты проживёшь достаточно долго, чтобы осознать, насколько ты не годишься в судьи. Явись в канцелярию и заполни бумаги. Мальчик, которого больше не звали Кохэи тысяча пятнадцатым, бросился к двери, потом вдруг остановился и вернулся к экрану. – Ну, что ещё? – спросил Кохэи Первый. – Рё-чян… – Иди, иди, будет тебе Рё-чян, – проворчал Первый, становясь почти совсем похожим на человека. «Даже в аду не скроешься от людской глупости», – подумал про себя Джинье. Больше никто не носил бывшему маньяку сладости, и, наверное, это был плюс. Правда без приторного вкуса во рту смотреть было вдвое противнее – ничего не отвлекало от приторного зрелища на экране. Матёрый убийца уже почти потерял надежду на свою победу. Почти. Оставался единственный шанс. Шанс на то, что перед лицом Шишио Макото - почти не человека, почти демона, почти уже не Батосаю всё-таки придётся убить или умереть. Но самое скверное было в том, что Джинье это было уже безразлично. Тоже почти, потому что он больше не думал о том, как избавиться от адского телевизора – наоборот, ощущал бессмысленное, вялое, но вместе с тем устойчивое желание увидеть тот самый окончательный ответ. Его разум знал, каким он будет. И его душа знала, каким он будет. Но это были два разных ответа, а нужен был только один. Джинье смотрел на экран, не испытывая никаких эмоций. Он даже не сразу отреагировал на исчезновение привычной картинки и появление Кохэи Первого. – Ну? – сказал он. Кохэи Первый принял официальный вид. – Согласно первичному постановлению, ваш срок исполнения должен был истечь в тот самый момент, когда господин Химура либо откажется от своей клятвы, либо утратит возможность её преднамеренно нарушить. Только что, как вы знаете, эта дилемма была разрешена, но если вы не согласны с этим утверждением… – Я согласен, – мрачно сказал Джинье. – Для дураков лекарства нету, мне надо было это раньше понять. – Очень хорошо, – сказал господин Беспристрастность, указывая на окружающую его раму, – тогда мы это забираем. В глазах Джинье загорелся зловещий огонёк. – Меня ждёт перерождение? Червём? Бешеной собакой? Хинин***? Кохэи Первый сделал отрицательный жест: – Перерождения вы ещё не удостоились. Я отправил рапорт об истечении срока исполнения вашего предсмертного желания в высшую инстанцию. Синги**** Первый ознакомится с вашим делом и имеющимся в наличие результатом и представит мой рапорт и своё заключение пред очи Великого царя Эммы. Именно он примет решение по вашему вопросу, а до тех пор вы должны оставаться в одиночном заключении. Джинье усмехнулся почти прежней усмешкой: – Сам Великий царь! Какая честь. Верно, не всякому даётся? Кохэи Первый снова пристально посмотрел на него и очень серьёзно ответил: – Напротив. Именно всякому. Для дураков лекарства нет... Джинье сидел в одиночестве и покое. Теперь он мог думать о чём хотел, наслаждаться тишиной и собственными мыслями. Можно было вообразить что угодно! Такую битву, которую можно увидеть только во сне, столько крови, сколько душа пожелает, такого противника, какого только можно вообразить. Жаль, адскую одиночную камеру никакой хитростью не откроешь! Если бы открыть, он разыскал бы Макото***** и схватился бы с ним в такой драке, что весь ад содрогнулся бы! Ах, мечты! Что же заставляет глупцов, уже вкусивших крови, отказываться от огня в жилах, от великолепия битвы? Какими путями слабость проникает в души, казалось бы, совершенных бойцов? Ну, не глупо ли менять безумную пляску между жизнью и смертью на смешную повседневность? Джинье привычно протянул левую руку и ладонь его хлопнула по пустоте. По пустой забытой коробке от саншёку-данго. ______________________________ * кохэи – беспристрастие ** в истории упоминается много японских сладостей и это для них одна общая сноска :) *** хинин – каста отверженных **** синги – истина или ложь; правда или неправда; достоверность или недостоверность; подлинность или фальсификация ***** автор замахнулся на игру слов: найти Макото (Шишио) и найти макото (истину)