8 секунд

Скажи теперь, скажи мне точно Как всё, это понять… Какой-то странный зверь. Живет внутри меня. Я уничтожен. Уничтожен. Есть лед, но нет огня. И на исходе дня. Твоей улыбки дверь. Jackie-O «Unravel» Из плей-листа Любки

Первая моя мысль – он что… пьяный? Рык дико тяжелый, мне его не удержать, мы это оба прекрасно понимаем. Издаю протяжный сдавленный стон, и Рык успевает согнуть колени – повисает на мне, но не налегает. Его мокрая одежда липнет, и от всего его тела веет каким-то холодом… Спиртным от него вовсе не несет, а вот… дымом. Он что, обкурился?! Но у меня нет времени задавать ему различные вопросы – рву пупок, чтобы его не уронить. Лучше, конечно, уронить – дело с концом, но он ведь расшибется. Пыхчу что-то неразборчивое, пытаюсь заставить его прийти тем самым в себя, но Рык молчит, свесив мне за плечо голову. В какой-то момент самоконтроль его подводит – падает передо мной на колени, продолжая цепляться за меня руками. Словно сейчас проломится пол, и его черти в ад потащат, а он хочет на прощанье успеть мне предложение сделать. Успеваю только взять его за руку, хочу помочь ему встать, но куда там! Он покачивается, всё стоя на коленях, и тяжело заваливается на бок. Одна нога его остается лежать в проходе. Поспешно его перешагиваю, «заношу» его тяжеленную ногу в квартиру, хлопаю дверью. Ещё вопросов от соседей мне не хватало! - Эй… Эй, ты чего? Подсаживаюсь рядом с ним на колени, точнее, падаю на колени. Начинаю легонько, будто он сейчас вскочит, решив разыграть меня, трогать за плечо. Молчит. Настолько обкурился?! С чего его так… Кальян?! Он же чертов спортсмен, с чего вдруг решил себе праздник устроить?! - Эй… Лица не видно – мокрые отросшие волосы свисают сосульками, ещё и на боку лежит, голову в пол клонит. Нагибаюсь к нему, принюхиваюсь. От него пахнет, будто он с дачи приехал, костры там жег… Начинаю осторожно его переворачивать на спину. Рыков резко перекатывается, раскинув руки – одну, вторая пытается ухватить меня за край майки. - Марат! Не замечаю, что впервые в жизни называю его по имени. Склоняюсь над ним, осторожно по «выжившей» щеке хлопать начинаю. Даже не хлопать, а просто тупо водить. Глаза у него закрыты, моего прикосновения он даже не чувствует. Просто тяжело дышит носом – белые губы сжаты. - Эй, не спи, не спи, не спи… Марат! Марат?! Тянусь к воротнику куртки, и только тут замечаю, что куртки нет. Сейчас на нем промокшая от дождя, запачканная кровью спереди белая майка. Уже не совсем белая, да… Начинаю легонько хлопать его по груди, прямо по каплям въевшейся, размокшей крови. - Марат!... Что это всё значит?! Я, конечно, просила веселья, но не настолько же радикального!!! Что это за вид, Марат? Где тебе черти носили?! Почему весь мокрый, почему на майке кровь? Почему над глазом фиолетовая гематома, что самого глаза не видно?! Почему под носом усы кровавые? Почему зубы все от этой же крови твоей красные?! Ты ведь не арбуза нажрался и семками кишечник себе забил?! Почему даже глаз не открываешь, ухом не ведешь, придурок! Почему настолько жалок сейчас, что я ругаться на тебя только мысленно могу?! Наклоняюсь к нему, обхватываю его за грудь, усадить хочу… А тут он вдруг как закричит еле-слышно, потому что уже кричать сил нет, как изогнется дугой, как вцепится мне в руку закостенелыми пальцами, что я его чуть обратно не роняю. - Тише… Тише, потерпи. Всё же мне удается его усадить, но он тут же обратно сползать начинает. Обхватываю его, голову к себе на грудь кладу, по голове начинаю гладить. Голова вся мокрая. Рык горбится, пытается меня лбом бодать – не выходит, сейчас действующая сила у меня. В какой-то момент он успокаивается, и мы застываем в такой позе. Чувствую его горячее дыхание, сбитое, с хрипотцой, прямо в шею мне фырчит. Сейчас, того гляди, козюльками красными сморкаться мне в волосы начнет… Потом вдруг отползать от меня начинает – вначале на четвереньки встает, потом и на одну ногу упершись. Но я же вижу – шатает его, сейчас головой об шкаф шандарахнется. Поспешно подползаю к нему следом, даю о себя опереться, так вместе и поднимаемся. - Я ведь уж не говорю тебе разуваться… - пыхчу ему в ухо. А он и не слышит. Голову повесил, лишь слабо мотает ей из стороны в сторону. Так минуем прихожую, входим в коридор, в зал… До дивана четыре шага остается. Крантык. Опять ноги у него подгибаются, я успеваю только жалобно вскрикнуть. Оба падаем. Успеваю в сторону себя откинуть, чтобы не на него – чтобы не добить… Больно ударяюсь локтем об пол, перекатываюсь, носом в ковер из икеи* утыкаюсь. Поднимаю голову – опять на боку лежит, съежился весь, как эмбрион. - Не умирай! Сейчас ему положено ответить «Да не умираю я», а мне «Ну вот и не умирай!», но он, гаденыш, молчит. Судорожно ползу к нему – дышит. Ну, хоть на этом спасибо. Так же, на четвереньках, ползу еще немножко вперед, добираюсь до его ног, начинаю ботинки расшнуровывать. Первый дырявый носок, второй… Батеньки, да ещё и разные. Откидываю ботинки в коридор – те летят по нему, с кувырочками, оставляя после себе брызги грязи на полу и стенах. Хлопаю Рыка по ноге: - Всё-всё, я поняла, вставай только. Не умирай на полу, доползи хоть до дивана… Рык стонет в ответ, ногу от меня отдергивает. Вот же! Вздремнуть на проходе вздумал?! В конечном итоге – тащу его за руку к дивану. Но он вдруг вырывается, сам встать пытается. Ух ты, наши первые самостоятельные шажки! Но куда-то мимо цели. - Ты куда?! – хватаю Рыка за руку, висну. А то ишь, поперся мимо дивана к окну. Не рассчитываю силу – «пьяный» Рык начинает на меня падать. Даже взвизгнуть не успеваю, а он уже меня припечатывает собой в диван. Одни ноги у нас всё ещё по полу возякают. Мои ноги возякают, как у придавленного таракашки в предсмертных судорогах, а его – просто вытянуты. Задницей прямо на меня садится, и хоть бы хны! Сверху ему захотелось, скотиняке… Скатываю его с себя, сама вскакиваю на ноги. Пытаюсь нагнуться, чтобы теперь его «копыта» на диван поднять, но это ему и самому удается. Правда, слишком ногой сильно и неожиданно взмахивает, мне чуть по носу не заезжает своей пяточкой в дырявом носочке. Пол дела сделано. Теперь впереди множество часов веселья! Музон забацать, что ли?... Сажусь на край дивана, убираю с его лба мокрые волосы. Глаза он всё еще держит закрытыми. Точнее – один глаз, уцелевший. Пытаюсь вытереть ему пальцами кровь под носом, но только ещё больше её размазываю. Нужно мокрое полотенце или платок… Нужен врач. - Всё хорошо. Всё хорошо. Ты только не умирай? Хорошо?... Сейчас я быстренько. За телефоном. Скорая… Да, надо скорую. Понял меня? Да глянь же ты на меня! Марат? Ну? Рык открывает глаза, даже тот, что заплывший, смотрит на меня устало. И вдруг рукой шевелит. Отодвигаюсь, чтобы он руку слабо к голове своей поднес и знак сделал. Пальцем в ухо, и головой покачал. Он меня не слышит. Бегу на кухню – только там городской на стенке висит! А звонить по мобильнику при Рыке – не решаюсь. Я ведь психану, когда начну скорую звать, могу его напугать… Даже если он не слышит. Даже если не слышит… По лицу прочесть сможет, если ещё раз веки разомкнет. Скольжу по мокрым грязным следам, оставленным Рыком, чуть не спотыкаюсь об его ботинки. Бьюсь сама об стены – как мячик в настольной игре какой-то. Врываюсь на кухню, трясущимися руками притягиваю трубку к уху. Вспоминаю, что номер так и не набрала… Бляха-муха, у меня от паники помутнение рассудка. Номер скорой помощи не помню. А дождь всё рядит за окном, следы Рыка смывает… Вбегаю обратно в зал, кидаю взгляд на диван – нет, это не кошмар. Вон что-то черно-бело лежит, одна нога на пол свалилась. Подхожу, наклоняюсь. В руках у меня мокрое полотенце кухонное и столь же тщательно намоченный носовой платок. Я с испугу все, что было в доме, намочила… Вдруг Рык, словно меня почуяв, глаза распахивает. На меня глядит. Делаю ему корявый жест – палец себе в ухо сую. Мол, слышишь? Вдруг обкусанные губы его вытягиваются. Слышу приглушенный, низкий хриплый голос. - Гх… Гхохотет. Грохочет. Он слышит грохот. Улыбаюсь, чуть не плачу. - Так это дождь… Вдруг обессилено падаю рядом с диваном. Отворачиваюсь от него, начинаю лицо руками тереть, чтобы не заплакать. И тут чувствую, как он мне на голову руку кладет – не ладонь, как принято, а руку, локтевым сгибом мне на маковку. Словно руку на стол положил. А пальцы его у меня перед носом свисают. - Не р`ефи. - Не реву. - Ну, фот и не р`эфи. Сидим. Минут через пять у меня затекает нога сидеть в такой скрюченной позе. Снимаю его руку, аккуратно кладу на диван поперек его тела. Но он её настойчиво сгибает. - Я могу воткнуть тебе анальгин, у меня есть в ампулах… Но вдруг нельзя? Вдруг хуже будет, надо врача дождаться. Рык, слушающий меня с закрытыми глазами, тянет губу в улыбке. - Фаткхнуть? В попу фоль? - Могу и… - говорю я на полном серьезе. У меня вовсе нет желания шутить в такой ситуации. Осекаюсь. Рык издает какой-то странный тихий кашель, не сразу понимаю, что это он не задыхается, а просто натужно смеется. - Я фагъласфен… Тафе в попу. Есфли ты… - Я серьезно. Таблетки просто кончились. Воды тебе принести? Рык откидывает голову назад, сглатывает, и я заворожено слежу за его кадыком. - Тэлэфон… Привстаю на коленях, облокотившись о край дивана. Заглядываю ему встревожено в приоткрытый рот, откуда выглядываю запачканные красным верхние зубы. - Зачем? Я уже вызвала… - Нуфно. Посясюста. Отползаю от дивана, тянусь к своему мобильнику, который на журнальном столике лежит. - Кого? – спрашиваю Рыка, включая экран. - Фосимь, тефять… - начинает выдавливать из себя Рык. - Да постой же ты… У меня есть телефоны всех из команды. Кому ты звонишь?! Просто скажи, я… - Маме, пля… - Прилафи к уху… - Рык слабо шевелит пальцем у себя над головой. - Держи сам. - Терфи… То ли «терпи», то ли «держи». Подползаю обратно к дивану, наживаю в телефоне «вызов», и осторожно подношу трубку к его уху. Рык закрывает глаза. Делает глубокий, но хриплый вдох. - Алё, ма, я тамой не притху. Фсо норма. Не архи. Ари. Не плитуляюсь я, я хелием натыхался… Ни ф кахо я не тхыкаюсь! Натышааался. Пафтой. Ты пригхатофила мнэ прэсафратыфы?! Фсё… Отпой. Я у тхука. Я не матхэрюсь. Ма, пля… Ема. Отпой! НИ Ф КАФО Я НЕ САПФИРХАЮСЬ ТЫКХАААТЬ! Я поспешно нажимаю «отбой». - Что это значит?! – ошарашено поднимаю на Рыка взгляд. - Не пугхать ж мунэ мамку. Фыключи сфэт. Ззотся. Гласам больно. Врачей оказывается двое. Один солидный такой, видно, что со стажем – лет этак сорок-пятьдесят на скидку. Бородка и копна бурых волос с проседью, глаза с прищуром, морщинки в уголках прячутся. Традиционный беленький халатик поверх синего больницкого костюма. Этакий добрый медик-айболит, только на руке наколка – какие-то затейливые загогулины, это по завернутым рукава видно. Зек-айболит, забавно. Второй – стажеришка, ему уже халатика не досталось, он просто в сине-зеленой форме. С прилизанными белесыми волосиками, с вытаращенными глазами и «мужественным» пушком на подбородке. Зек-айболит склоняется над Рыком. Тот в этот момент пытается сесть, но лишь носом клюет в пространство. - Здрастье, - говорит зек-айболит. - Фтласте. - Пуфть выдэт, - вдруг дергает головой Рык, когда врач усаживает его всё на том же диване и велит стянуть майку. Стою, внимательно наблюдая за процессом обследования, как вдруг все три головы поворачиваются ко мне. Тыкаю в себя пальчиком: - Я?! – не верю собственным ушам. Рык отворачивается лицом к стене. Стажер Шурик усмехается: - Какие мы стеснительные. - А он не поэтому, - мрачно обрывает его Зек-Айболит и с этими словами задирает у Рыкова на спине майку. Рык заметно напрягается. А у меня тем временем ноги подгибаются. Темнота. Дождь. Красный светлячок. Визг шин и красная полоса по асфальту на утро. Сразу в голове проносятся ленточной пленкой кадры – открываю дверь, он падает на меня, лежит на полу, весь мокрый. Потерял куртку где-то. Он ведь был в куртке. Как он добрался. Как он добрался. Как повезло. Как же чертовски повезло. Он не слышал. А мог и не ходить. Не знаю, можно ли назвать увиденное простыми ушибами. Да, это и были ушибы – сгустки синюшного цвета, так называемые синяки, разросшиеся до здоровенных размеров. Как он вообще лежал всё это время?! Следы ведь точно останутся… - Хреново, я вам так скажу, товарищи, я бы даже закурил, - роняет старший медик. - Остап Геннадьевич! – возмущается Шурик. - Значит так, - бормочет Остап Геннадьевич. – Девочка, сюда иди. Помогать будешь. Санек, дуй тоже. А ты, болезный, слушай. И ты, девочка, сядь. С этим нельзя шутки шутить. Сейчас будем первую помощь оказывать. Банально как бы это не прозвучало, но тут всё сейчас от этого зависеть будет. Смотрю, вы и так это дело тут запустили… Ложись, парень. - Вы издеваетесь?! – встреваю я. – Ему же больно! Тем временем Рык уже с трудом укладывается на место. Уже без майки. Майка лежит скомканная на спинке дивана. - Да ему и так больно. Лег? Теперь ногу ровно вытяни, выпрями её. Рык скорчился. - Больно? - Живот болит… - Не удивительно. Мы с Остапом приглядываемся и видим схожие цветения синяков уже на его животе. И на руках. Не удивлюсь, если и на ногах тоже. - Радуйся. Зато жопа цела, - Остап Геннадьевич хлопает Рыка по плечу, и у того глаза на лоб вылезают. - Что? – непонимающе смотрю на медика. - Кость не повреждена. Нормалек, - поясняет мне Остап. Облегченно киваю, но всё равно мне не по себе. Гляжу на раздетого по пояс Рыка – мне уже доводилось его видеть в таком виде, когда он с пацанами чуть ли не голышами из раздевалки выбегал. У меня тогда чуть сердце не разорвалось от потрясения. Но сейчас я вот сижу, смотрю на него, и мне вовсе не хочется нос воротить. Как будто свой человек, любимый, как бы. - Переворачивайся, котлетка, - велит Остап. Рыков нехотя переворачивается, кладет руки себе под подбородок. Пока возится на диване, мышцы на спине перекатываются. Всё бы прекрасно, если бы только не цветочки эти синюшные. - Мышцы разработанные, может, и пронесет, - выдает Остап, задумчиво морща лоб. - У нас… анальгин есть. В капсулах. И шприцы одноразовые. - Класс, - как-то без особого восторга произносит Остап, делая мне жест рукой. – Только это пока не самое главное. В больничку приедем, там прокапаем. - В больничку? – перестаю дышать. - А вы думали, я вам тут грелку поставлю?! Ты глянь на него, срочно обследовать нужно. - Нэт… - кряхтит с места Рык. - Что нет? Помереть вздумал? Не в мою смену, парень. Не удивлюсь, если у тебя там внутри всё полопалось. - Что полопалось?! – при этих словах меня саму начинает лихорадить Остап взволнованно косится в мою сторону. - А тебе валерьянки, девочка, - советует. - У него… внутреннее кровотечение?! – какая мне сейчас к черту валерьянка?! - Всё может быть, - пожимает плечами Остап и делает Шурику знак. – Эй, герой, идти можешь? – тычет Рыку в живой участок тела, на попе. - Не пойту… - голос у Рыкова всё ещё звучит, словно он семечек в рот набрал. - Тогда понесем. Только ты в лифт не влезешь, - Остап ковыряет в ухе, рассматривая потолок. - Отстаньте… - отворачивает Рык. Вскакиваю. От большого потрясения чуть не падаю, Шурик неловко кидается меня ловить. Но его помощь уже не требуется: сама встаю прямо, гляжу на этого овоща, раскинувшегося на моем диване и… не могу понять, что это, черт побери, сейчас такое творится! - Быстро встал! – кричу. – Ты что тут устроил?! - Отстань. Нэ пойту, - ворчит в спинку дивана Рык. Резко нагибаюсь и с силой тычу Рыка в синяк под лопаткой. Болезный увалень пищит, выгибается, как глиста. С возмущением поворачивается ко мне. Хочет что-то зло крикнуть, осекается. - Помереть мне тут вздумал?! Быстро встал и пошел, скотина! – плачу, сжимая кулаки. – Уже не маленький, понимать должен! Встал, сказала! Вставай! Опять лезу на Рыка, но меня поспешно перехватывает Шурик. - Я на твои похороны наряжаться не собираюсь, понял?! – не унимаюсь. Тут Остап с готовностью хлопает себя по коленям и рывком поднимается с края дивана. - Ладно, всё поняли. Хватай его, Санек. Рык косит на меня лиловым глазом. Остап пока шприц готовит. Когда стучит по капсуле, Рык взволнованно, но придавлено, ерзать начинает. - Это опяхсательно?... - Тебе разве не больно? – ровным голосом спрашивает Остап, готовя шприц. - В попу? - В попу, дружок. Рык бьется головой о диван, но, не рассчитав, придавливает себе бобон над глазом. Орет себе в руку от боли. - Сам виноват. - Пуфть выдэт… Переглядываемся с Шуриком. Остап хмыкает себе под нос, пшикает в воздух из шприца жидкостью. - Мы быстро. Снимай труселя! Ретируюсь из зала. Вхожу, когда Рык уже в позе ползущей гусеницы штаны поверх трусов натягивает. Остап разбирает шприц. - Ну, как? – осторожничаю я. - Прекрасно, - отзывается Остап. Подхожу к дивану, Рык опять сосиской лег, руки в боки. Лежит, щеки дует. Освежил его, укольчик-то. - Пафтойтэ… - Рык болезненно приподнимается на локтях. Остап Геннадьевич вопросительно оборачивается к пациенту. - Глаз… - поясняет Рык. - Что? А… Это. Через неделю пройдет. - Нет… Не панимайте… - Рык корчится, садится. - Лежи, дурак, - шикает на парня Шурик. - Нельса. Уперытэ. Нато. К сафтр`у. Остап какое-то время молчит, угрюмо смотрит на Рыка. - Парень, успокойся. В больнице никому до твоего глаза дела не будет. И не таких видывали. - Нэт. Сэчас. Только это. Ну? - Ты сейчас на улицу выйдешь, зараза может… - Сэчас, тять. Над мне. Очень. Ну? Инач сам натавлю. Старший медик долго думает, но в конце концов согласно кивает. В ужасе переглядываюсь с Шуриком. - Хорошо, - объявляет Остап. - Санёк, доставай лезвие. А ты, девочка, собирай манатки пока… - Что?! Какое лезвие?! – роняю из рук полотенце. - Скальпель, - спокойно разъясняет мне Остап. – Надо дать крови выйти. Тогда будет просто царапина заживать. - Но… - кидаю взгляд на Рыка – тот сидит, как ни в чем не бывало. То есть укол в попу его больше шокировал, чем над глазом резать… А вот мне вдруг за него больно стало. Наперед к тому же. - Включи лучше ещё свет, а то темно тут, - продолжает командовать Остап. - Сань, перчатки ещё дай. Ну а ты, герой, садись. Девочка, табуретку мне или стул принеси. Молча повинуюсь. Все молча повинуемся. Остап садится напротив Рыка, сует тому в зубы полотенце. - Точно неделю ждать не хочешь? – сомневается Остап Геннадьевич. - Тофно, - спокойно произносит Рык. - Тогда терпи, дружок. Лезвие скальпеля протыкает пузырь над глазом. Рык начинает жалобно выть, сморщив нос. Отворачиваюсь. Хочу заткнуть уши. Словно мне скальпелем по сердцу, а Рык озвучивает. Закончив с глазом, решаем его спускать вниз, в ждущую газель скорой помощи. Максимум, на который хватает Рыка - сесть. Дальше его хватают под ручки. Бегаю тем временем по квартире, скользя по ламинату. Выключить всю электронику, свет в ванной комнате, найти оставленные деньги в шкатулке в спальне… Ключи не забыть, воду в бутылку набрать, что ещё?! Самой одеться! Рык встает, держа руки на плечах у Шурика и Остапа. Ногами перебирает, но заметно, что прихрамывает. Останавливаюсь, как завороженная слежу за его ногой. Вспоминаю Хоря. Не может такого быть… не с ним. Не с Рыковым. С ним такого не может быть. Тут вспоминаю про его обувь, бью себя по лбу – и вот надо было мне его разувать! Стоим вчетвером в лифте. Рык весит между медиками, при чем Остап Геннадьевич спокойно стоит, даже наискивает одной рукой в кармане халата пачку сигарет, а вот бедный Шурик весь уже покраснел от натуги – пушок на подбородке вздыбился, глаза вытаращились. Рык тяжеленьким оказался. Стою сзади них, прямо за Рыком, к стенке упершись. Вожу влажным взглядом по его спине, по майке, которую ему натянуть второпях успели наизнанку. - Нормально, и не таких видывали, - вспоминаю слова Остапа Геннадьевича. Ну, так, думаю встревожено, там другие были, непонятные чужие люди. А тут свой, родненький дурачок. Выходим из лифта, я вперед забегаю. Рыка следом тащат. Стоит мне на кнопку нажать, чтобы дверь подъездная запиликала и открываться стала, Рыков вдруг как вырвется у медиков, как рванется вперед. Расшибается об дверь, как птица об окно, тут же клониться вперед начинает, на улицу… Сползает. Никто из нас троих понять ничего не успевает, среагировать, уж больно прытко разбушеваться вздумал, как Рык уже из подъезда вылетает, падает на четвереньки… … и тут его крутить начинает. - Дотерпел, - констатирует ровным голосом Остап Геннадьевич у меня над самым ухом. Я стою, парализованная, только и могу видеть, как спина у Рыка выгибается. Не вижу, как его рвет, только слышу. Шаг делаю, шаркаю ботинком по асфальту – Рык замирает. Вдруг руку в сторону отводит и судорожно махать начинает. Не понимаю, что он хочет тем самым сказать, кидаюсь к нему. Когда присаживаюсь рядом, кладу руку ему на плечо, он успевает только свирепо выдавить: - Не смотри! Отворачивается и по новой хрипеть в асфальт начинает. Нечем уже выворачиваться, одни слюни остались. А все равно продолжает. А потом его силы покидают. Падает на ботинки Остапа Геннадьевича, и только голова вбок откидывается, как у куклы сломанной. Кидаюсь к нему, но у меня поднять его не выходит, сторонюсь, даю проход Шурику. Остап Геннадьевич убирает пачку сигарет на место, в карман нагрудный. Устало вздыхает. - Теперь можно и грузить. Никогда мне ещё не приходилось ездить в карете скорой помощи. А вот тут выпал случай. Свалился, так сказать. И, знаете, какой-то особой радости я при этом не испытываю. Всё когда-то бывает в первый раз, естественно, но вот тут я бы отказалась быть первоапостолом. Мне и без этого белого гробика на колесах хорошо жилось. И жилось бы дальше, до поры до времени. А тут на те, залезайте, мадам. Газель как газель, только обставленная по-свойски. Жесткая кушетка ядовито-красного цвета, отполированные попами сиденья по бокам, и провода, провода, провода. Очень жуткие провода, на стенах, на потолке даже. Под ногами. Под ногами какая-то пластиковая бутылка гремит – куда закатилась? А Рыков лежит, и всей этой красоты не видит. Закрыл глаза и чух-чух! А я тут сиди, нервы себе изматывай за нас обоих. Остап Геннадьевич односложно крикнул что-то водителю и теперь сидит, не спеша, роется в каком-то чемоданчике. Я и не заметила, что газель уже тронулась с места, и теперь мы плавно маневрирует по дорогам. Шурик, наконец, тоже отдышался. - Давление, Остап Геннадьевич? - Что, давление? – не отнимая взгляда от своих пожитков, бурчит старший медик. - Мерить? – егозит Шурик. - Ну, можно… - тянет с сомнением. А я тем временем сижу, моргнуть не решаюсь. Смотрю на Рыка, и как-то странно себя чувствуя при этом. Вроде и Рык, что вечно лезет не в свое дело, гогочет, как монстр, из темноты выпрыгивает, куртку на меня накидывает. А вроде и не он. Просто какой-то парень, спящий. Волосы со лба мокрые откинуты, губы сжаты, ресницы не дрожат. Только грудь, облепленная мокрой майкой, еле вздымается. Уши такие оттопыренные, хочется в мочку пальцем тыкнуть. Вздутость над глазом прошла – просто покраснение, царапина длинная. И лицо сразу какое-то другое, когда спит… когда без сознанки, то есть. Не дурашливое, не злое. Говорят, каждый человек носит маски, с кем бы он не общался. И вот тут я его словно в первый раз настоящим вижу. Без маски. Срывать не пришлось – сам потерял. - Давление очень низкое, - напугано сообщает Шурик. - Вколи препарат… - бормочет Остап Геннадьевич, словно и, не слушая стажера, и всё продолжая рыться в чемоданчике. - Какой? А если он алкоголь принимал?! – Шурик в панике. - Какой алкоголь, придурок. Выблевал уже всё давно! – кипит Остап. – И я ему уже анальгин колол. Угомонись. - Я ещё разок померяю… - сдувается Шурик. Остап Геннадьевич находит, что искал. Одноразовые перчатки резиновые. Пока Шурит возится с тонометром, путаясь в его проводах, старший медик показывает мне подвинуться в сторону. Молча повинуюсь. Остап Геннадьевич склоняется над Рыком, и как-то грубо приоткрывает ему рот. Рык не реагирует. Как под наркозом. Медик долго всматривается ему в рот, потом удовлетворенно кивает. Отпускает щеки того, садится на место. Голова Рыка безвольно клонится в бок. - Что там? – спрашиваю обеспокоено. - Зуб ему сломали, жевательный. Парочку. Теперь как крокодил будет. - Что?... – не принимаю шутки. Остап Геннадьевич устало вздыхает. - Губу он себе обломками распорол. Заживет, нормально говорить будет. А не как лунтик. Отворачиваюсь, смотрю на Рыка. Спит – наконец успокоился, про боль забыл. Хорошо ли это? Остап Геннадьевич выкидывает испачканные перчатки в пластмассовую урну. Хрустит костяшками пальцев и вдруг тянет заунывно: - На работе дохнут кони, ну а я – бессмертный пони. Меня тревожит медсестра. Подскакиваю на месте, тупо гляжу по сторонам. Усталая тетенька в светло-бирюзовом костюме медика: руки в кармашках куртки (этакий верх от пижамы), из кармана штанов перчатки резиновые свисают. Смотрит на меня устало, но с теплящимся интересом. - Всё с твоим мальчиком в порядке, - доверительно сообщает. – Сейчас в палату уложили, капельницу поставили, спит. Во все глаза смотрю на тетеньку. - И переломов нет? И внутри всё нормально?... – жду подвоха в самый последний момент. Но тетенька меня успокаивает – качает головой. - Нормально, оклемается к утру. Тут и Остап Геннадьевич к нам из угловой двери выходит. - Ключи от ординаторской, - сует медсестре ключи. Тетенька устало вздыхает и со скучающим видом удаляется. - Ну что, девочка, - протягивая последнее слово, обращается он ко мне. – Родители скоро приедут? Внутри у меня всё холодеет, превращается в фарш. Родители?... - Д-да, они никак не могут выехать, - мямлю сбивчиво, стараясь смотреть медику прямо в глаза. Остап Геннадьевич щурится. - Ну-ка, набери мне их номер. Трясущимися руками лезу к себе в рюкзак. - Какого черта?! Кто эть?! – бормочет в трубку Хорь. - Здравствуйте, Вадим Николаевич, - елейным голоском отзываюсь я. – Это вас Рената беспокоит… - Рената?! Тебя какого… (Кашляет). То есть, чё как поздно? (Кто тебе там всё набатывает? – недовольный голос Дашки – Тебе завтра в школу, вырубай, давай!) Обожди, блин… Алло, ты тут ещё? - Хотела уточнить, вы скоро подъедете? – кошусь на Остапа Геннадьевича, который уже теребит в пальцах пачку от сигарет. - Подъедем? Куда подъедем? Даш, мы чот проспали? (Да кто там, бля?! – Дашка – Номером ошиблись, дай поспать!) Да Рената это! Что тогда с Рыком приходила… (Ема-а…) - Да, сейчас я уточню адрес… - отвожу трубку от уха. – Не подскажите? - Больничная, 4, - без особого энтузиазма отвечает мне Остап, пытаясь высечь искру из сдохшей зажигалки. - Больничная, 4… Да, мы доехали на машине скорой помощи. С ним всё в порядке, спит. - Ренат, какая больничная? Ты о чем? Кто спит? Ты набухалась?! - Да, с Маратом всё нормально. Наверное… Приезжайте быстрее, а то ваших родителей требуют. - Чё мои родители?! Куда?... - Но они не успевают, а вы успеете? Старший брат тоже сойдет… - Подожди. Марат?... - Марат спит. Ему уже поставили капельницу. - (Долгое молчание) Твою мать, Даш, погнали… Выключаю телефон. Смотрю на Остапа Геннадьевича. - Сейчас подъедет его старший брат с невестой, - вру. Дашка выбегает из-за угла, крутит туда-сюда головой. Видит меня, спешит в мою сторону. Не успеваю и слова ей в приветствие сказать, как она меня уже в объятиях скручивает, запальчиво шепчет мне в ухо: - Ты только не бойся, только не бойся! Сейчас разберемся! Силюсь выдавить из себя улыбку. - Всё нормально, правда… Хорь спешит следом, шаркая по полу. Кучерявые волосы распущены, слишком торопился, чтобы их забирать в пучок, из-под распахнутой куртки майка домашняя торчит. Взволнованно встает рядом с нами, оглядывается по сторонам. - Что это сейчас… такое… - никак не может привести мысли в норму. - Ничего не сломано, - спешу заверить я, пока не вышел Остап, и не стало поздно. – Просто устал… Болевой шок. Зубы сломали. Жевательные. Не все… - Какие жевательные?! Как вы вообще? Что стряслось? – Хорь бережно кладет руку мне на плечо. Дашка тем временем хлопает меня по спине, словно я сейчас как младенец срыгнуть должна. Совсем скоро вновь объявляется Остап Геннадьевич. Видит Хоря, закрепляет сухое приветствие рукопожатием. - Как дела, док? – успевает первым спросить Хорь. - Сами поглядите… - уклончиво отвечает медик и делает шаг в сторону. Из-за двери, что за его спиной, медленно, но верно, выползает… Рыков. За ним бежит санитарка, пытается спасти капельницу на колесиках, которую он волочет за собой. - Есения, да отцепите вы уже, наконец, от него эту каталку! – возмущается Остап Геннадьевич. - Да что же… да как же! – санитарка протискивается вперед Рыкова, хватает непослушного смертника за руку. - Раз встал, значит встал. Пусть машет хоть на все четыре стороны, раз так горит, - ворчит Остап. Рыков стоит, покачиваясь, как пьяный. На нас всех исподлобья смотрит. При свете коридора красные ушибы на лице ещё четче вырисовываются. Дашка первой реагирует – издает громкое «ах» и уже бежит к нему. Дает на себя опереться, гладит по плечу. Санитарка, тем временем, уже умудряется иголку у него из вены на руке выдернуть и заботливо залепить это место пластырем. С руганью увозит капельницу обратно. - Герой, - ухмыляется Остап Геннадьевич и поворачивается к Хорю. - Можем забрать? – спрашивает тот. - Я его, конечно, удерживать не собираюсь, а то начнете мне тут грозить прокуратурой, ментами – взял человека в заложники! Мне это надо? Раз вам не надо, то нам тут и подавно. Но лучше бы ему отлежаться. Я вообще не понимаю, куда вскочил! Тут Рыков голос подает. Всё такой же пришибленный: - Не над. Сам. Дашка успевает его покрепче перехватить, делает мне судорожные знаки, мол, помогай! Спешу к ним, робко беру Рыка под руку. Он не сопротивляется, видимо, опять голова закружилась. - Точно всё нормально? – строго спрашивает у Остапа Хорь. Медик поворачивается к «старшему брату», и они какое-то время выжидающе смотрят друг на друга. Роста они примерно одинакового, и оба… Зек-айболит и уборщик-хиппи со стороны. - Провели обследование, - неохотно признается Остап, - сейчас ещё должны результаты анализов из лаборатории прийти. Ждать бум? - Бум, - соглашается Хорь. Рык обратно на койку возвращаться отказался. Уселся с нами в коридоре на скамеечке, зажатый между мной и Дашкой. Сидим, как два колобка и жираф. И он голову то к Дашке наклонит, то ко мне – не знает, на ком прикорнуть. Хорь из стороны в сторону ходит, перед глазами мельтешит. Даша не выдерживает, орет: - Задрал уже мыкаться, сядь! Хорь останавливается, с негодованием смотрит на неё. - Ты вот только не гунди, ладно? - Да ты просто уже задрал ходить. Сядь, говорю. Хорь угрюмо молчит и настойчиво продолжает. Но длится это не долго. Подходит к Рыкову, нависает над ним, надо мной за пару… - Это те подонки сделали, да? – громким шепотом спрашивает Хорь, сдерживая рвущиеся наружу эмоции. - Сам… финафат… - бормочет в ответ Рык. - Ты с головой вообще дружишь? Не? – вдруг кипит Дашка и толкает Рыка на меня. Хватаюсь испуганно за того, боясь, что он может упасть, но Рык сам себя удерживает, просто немного на меня налегает. - Сам он виноват… - ворчит Хорь. – Ещё скажи сам себя побил, дебил. - Не кричи на него! – вставляет Дашка, убавив голос до столь же невыносимого для слуха и восприятия шепота. - Сама его только что ткнула! – огрызается Хорь, нависая уже над Дашкой. Рыков вдруг начинает сползать. Ожидаю, что он сейчас так со скамейки на пол и сиганет, но он просто немного опускается и кладет свою голову мне на плечо. Кладу руку ему на голову, осторожно, словно боясь надавить. - Давайте потом… - тихо вздыхаю я. Дашка с Хорем смотрят на нас и успокаиваются. - Ну что, друзья-болгары, спешу обрадовать, - Остап Геннадьевич бодро вышагивает из-за угла. – Всё у вас в норме. Пришлось подсуетиться, чтоб с анализами до утра не затягивали, а то, видите ли, вы же торопитесь. Можете брать своего героя и идти хоть на хутор бабочек ловить. - Спасибо, - Хорь снова протягивает Остапу руку. Тот с какой-то распирающей его гордыней принимает жест, ухмыляется чему-то. - Так что, везите его домой и в постельку. Отсыпаться ему нужно как следует. Потом мясо можно холодное прикладывать, мазями мазать… На ваше усмотрение. Просто много синяков, должно пройти через недельку-две. Может, три. - Спасибо, - не сразу понимаю, что этот ничтожный голосок принадлежит мне. – Спасибо вам. Остап Геннадьевич как-то задумчиво смотрит на меня и вдруг разгорается в хохоте. - Да что ты, девочка. Это ведь работа у меня такая. Как там, в песне поется: на работе дохнут кони, ну а я – бессмертный пони! Усаживаемся в такси. Хорь называет мой адрес водителю, Дашка же трогает Рыкову лоб. - Горячий ты, слушай. Температуру тебе мерили? Рык отворачивается от неё, но поворачивается ко мне. В замешательстве егозит на месте, всё же устает, останавливает выбор на мне. Устраивает свою голову у меня на плече, под щекой. Его высохшие волосы лезут мне в нос – пахнет от него по-прежнему костром, пылью и теперь ещё спиртом больничным. Машина плавно выезжает от тротуара и устремляется во всеобщий поток транспорта. Даша помогает мне пристегнуть Рыкова ремнем безопасности. Он уже успел задремать. Боясь его потревожить, сама не пристегиваюсь. Хорь поворачивается с переднего места, смотрит на Рыкова недовольно. - Точно его к тебе вести? Уверена? Согласна? - Да, - киваю и отворачиваюсь к окну. Отворачиваюсь от лезущих мне в нос топырившихся черных волос у Рыка на макушке. Смотрю на электронные часы – 4:56 – меняю позу. Удачно я на полу заснула. Но теперь пора вставать, поднимать отекшую задницу и идти забирать из холодильника новую порцию льда. Впотьмах чертыхаюсь, иду к окну первым делом. Раздвигаю с громким треском шторки. В зал вливается свет – свет из окон соседнего дома, фонарные столбы, луна, наверное. Открываю окно на форточку – свежий сладкий воздух после дождя, шум несмолкаемой дороги… Отхожу от окна, присаживаюсь у дивана. Спит. Лег носом к спинке дивана, весь скукожился. А ведь ему сказано было – на животе лежать, пусть спина заживает. Опять покрывало с себя сбросил, голыми пятками мне тут сверкает – носки дырявые тоже скинул и под диван мой закинул. Нависаю над ним, пытаюсь его профиль сверху рассмотреть. Спит, чертеныш, а брови всё хмурит. Хочу их пальцем раздвинуть – не решаюсь, проснется ещё. Всё-таки лучшее лекарство - это сон. Начинаю накидывать на него одеяло в очередной раз, но он вдруг переворачивается на другой бок, одеяло это моё под себя подминает. Теперь он на нем и лежит. Супер. Сажусь на корточки, вожу ладошкой перед его глазами. Не реагирует. Сопит. Это же надо… Удалось ему всё-таки своего добиться. Остался со мной на ночь. И ведь нашел же способ верный, скотина! Хорь хотел остаться, но Дашка не позволила. Во-первых, не дело этак одной маленькой девочке с двумя верзилами, пускай и калеками, оставаться на ночь. Если уж и оставаться – то всем караван-сараем! А тут уже и «во-вторых» вырисовывается – мест на всех не хватит, квартирка у меня не резиновая. В-третьих – всем пора спать. Просто тупо лечь и заснуть – тут я и сама справлюсь как-нибудь. И вот улеглись. Вначале сидела над ним, над Рыком, периодически к спине его ушибленной мясо из морозилки прикладывала. Рык не реагировал – провалился в сон сразу же, как ухом подушки коснулся. А я просто потом взяла – и с мясом этим в обнимку заснула. Оно уже растаять успело. Хорошо, что хоть в пакет завернуто предворительно… И вот Рык спит. Всматриваюсь в его черты лица, сглаженные полусумраком комнаты, и прямо плакать хочется. Всё-таки не люди, звери те, кто его так отшпыняли. А он… А он и не пёс-то вовсе. Какие же псы собак боятся… Щенок обычный. Его за загривок потрепали дворняги, он домой и приковылял. Даже нет. Не щенок. Котенок. Котенок по имени Гав. Рык сопит во сне, пальцы к губам тянет – жду, что сейчас большой палец начнет, как мишка лапу сосать, но он просто вцепляется в подушку. Брови всё как-то дрожат странно, снится что-то… Плохой сон? Или просто голова болит? Смотрю. Любуюсь, наверное. Так правильней будет. Знаете, говорят можно вечно смотреть, как горит пламя, как плещется вода, ещё что-то там. А вот я для себя вдруг открываю – что ещё смотреть на спящего Рыка тоже можно вечно. Всю ночь, а там и рассвет. При свете вообще ништяк будет. Затаив дыхание, протягиваю к нему пальцы. Убираю отросшие черные волосы с его глаз, глажу по голове, чешу за ушком. Лицо его разглаживается, и я позволяю себе улыбнуться. Рык улыбается мне в ответ, из своего сна, и вдруг нежно бормочет: - Вика…