Сон

Я постоянно вижу этот сон. Не скажу точно, когда впервые его увидел? Давно. Припоминаю, что случается он в моменты, когда тоска, безысходность, одиночество, воодушевленные какой-то новой надеждой, хватают и тащат меня в свою обитель, хорошо уже знакомую, из которой время от времени мне удается ускользать. Правда, ненадолго. На какое-то время все успокаивается и плывет своим чередом так, будто один на плоту, посреди холодной реки, скольжу мимо всей этой жизни, на берегах которой, что-то происходит, а мне нет до этого дела. Потом, когда вновь вся эта скверна переполняет душу, смотрю на этих вот людей, на безразличие в их взглядах и понимаю, что не могу. Не смогу выплеснуть все это, ни в слезах, ни в творчестве, ни в злобе. Просто не могу. И снова пустота: эти гости,обиталище и этот сон. Первое, что вижу, протискиваясь в чугунные створчатые ворота, скрибкие и ржавые, с чугунными вензелями по центру - лестница, потертые гранитные ступени возносят на круглую площадку, по радиусу которой гипсовые клумбы с мертвыми, засохшими бурыми вьюнками и черные пупырчатые урны. Слева треногой закрепленный металлический щит, похожий на план зоологического сада. Справа летнее кафе, десяток деревянных столиков сдвинутых в одну сторону подобием какой-то баррикады. Перекрывающей проход к самому зданию, пошарпаному, с разбитыми стеклами, местами замененными фанерными листами. Там темно и сыро, пахнет мокрыми тряпками. Пластиковые стулья: красные и белые свалены в пространство бывшего туалета. Там тоже сыро и холодно, вода капает из крана, а зимой, наверняка, намерзает мутными желтыми сосульками. Все это летнее кафе, забытое по осени и потому такое неуютное,и жалкое. День подходит к концу, и студеный ветер таскает сухие листья по холодным плиткам пола, на провисших проводах болтаются какие-то мокрые тряпки. Небо серое, свинцовое, непроглядное, однако, светлей земли, где туманная дымка змеями ползает сквозь и между стволов карагачей и тополей, сыро и зябко бродят лишь чумазые мокрые кошки с желтыми злыми глазами. На посветлевшем небосводе, подвижном, сталкиваясь, несутся мутные газообразные тучи. Совсем уже темно. Рапиры голых острых веток дрожат от полчищ воронья, облепивших их, суетно-крикливых, вдруг срывающихся как по команде, расползающихся по всему пространству, уносимых куда-то вдаль холодным северным ветром. Крик которых еще долго потом слышится в сумеречном этом пространстве. На какое-то время все вокруг застывает, подчиняясь чьей-то воле, боясь пошевелится, замирает, ни единый звук не слышен, становится жутко. На небе уже не видно ворон, теперь слышны только их крики. Пространство, окутанное тьмой, готовое, казалось, заснуть до утра, подает вновь признаки жизни. Лампочка тусклая, но такая живая, вспыхнула, помигала и осветила желтым светом, уголок летнего кафе, чугунные ворота, ступени входа, душу. Лампочка грязная на длинном проводе качалась из стороны в сторону, чертовски одинокая, забытая, никому не нужная. Или все таки нужная кому-то? Освещала маленький, словно сказочный мирок, оживший посреди темного осеннего парка. Пошел дождь, мелкий, видимый только благодаря этому лучу света, зябкая пыль, потом только пошло, полило сильно так вертикально со стуком по крышам, по стеклам, по этим чертовым стульям. Длинная дорожка ведет от кафе куда-то вглубь парка, там мокнет погруженная во тьму вольера, большущая птичья клетка, верно старая, деревянная. Все сооружение несколько заваливается набок, от чего ждешь, что с новым порывом ветра все это дело беспременно развалится. Клетка не пустует, в ней сидит черная мокрая птица, большая птица, и по виду не добрая. С другой стороны дорожки какой-то овраг, отвесно сползающий вниз, там в его глуби течет речка, среди самой настоящей помойки. Из пакли и слизи чего-то непонятного выглядывает безволосая кукла, грязный гриф поломанной гитары, вода все равно бежит где-то там, под паром, очень это грязная речка, и очень, признаться, ее жалко. Дождь разошелся не на шутку, с каким-то остервенением долбит, и мечется слева направо как неприкаянный. Из этого провала пополз туман, как в детской книжке о кисельных берегах, ползет и заполняет все вокруг, вот уже и летнее кафе, и вольер со страшной птицей утопают в сером тумане. Холодает, в какой-то момент совсем становится холодно, зато дождь немного поуспокоился и колотил уже не так воинственно. Лампочка чихнув, мигнула и погасла. В полной, теперь темноте видно желто-красную подвижную линию, бегущего где-то шоссе, мерцавшего огнями автомобильных фар, светофоров, звук магистрали сюда не долетал. Тихо. Проходя дальше и дальше в глубину парка, видишь невероятное: вот эта вот грязная, никчемная, жалкая речушка породила удивительной красоты пруд. Небольшое озерцо, с одной стороны окруженное чугунным заборчиком с деревянными перилами. Присмотревшись внимательнее, понимаешь, что это тоже типа вольера, потому как с той стороны различимы мостки и деревянные будки для птиц, и лебедь мокрый, весь какой-то взъерошенный ковыряется в воде. Плакучая ива, толстая и очень старая, сломалась, и всем своим телом утопала в черной воде, а ее корни вылезли и как змеи опутали часть бережка. Прекрасный пруд, летом, верно, утопающий в зелени с кувшинками и камышами. Только птицам там подрезают крылья-чем создают иллюзию свободы, это признаться, противно. Асфальтированная площадка с фонарями и лавочками с видом на озерцо, за ними старинный зооцирк, давно в нем не было представлений, с ареной и амфитеатром рядов, за место которых теперь ржавые железные остовы, кривой облезлый щит с клоуном, цирковое колесо, ржавый барабан, пустые бетонные бассейны. Дождь колотит по шиитам, шипит на опилках арены, и железные тумбы внутриутробно гудят под стуком капель. В нескольких метрах, уже за забором начинается частный сектор, откуда доносится собачий лай и запах жженых листьев. Все здесь способно как нагнать жуткую тоску - так и развеять всяческие сплины, будто всему здесь еще хуже, чем тебе, и потому чувствуешь от этого себя уже не так паршиво. Порой мне приходило в голову - что видя этот сон я будто бы заглядываю в собственную душу, визуальную такую, страшно подробную. Всякий новый сон обрастал все новыми деталями, по мелочи то там, то там. Так я понял, что лебедь хоть и жалкий, но все же белый. А та черная птица, не такая и страшная, даже смешная. На лавке у пруда проявлялся силуэт. По началу едва уловимый, но с каждым новым разом прорисовываясь все четче и четче, и в конец явно различимый. Девушка сидит, одна, под зонтом, не удивительно, в такой-то дождь, хоть это все равно ведь сон, какого черта?! Пытаюсь разглядеть ее черты, как по крупинкам собираю ее образ, с каждым новым сном я вижу четче, какая же она красивая, такая одинокая, потерянная, в вишневом пальтишке с капюшоном. Бирюзовые, невероятно печальные глаза, ждущие и уже уставшие ждать. В которых вера постепенно угасает, знаю этот взгляд, вижу его в зеркале каждый божий день. Длинные карие локоны волос, сквозь которые проглядывают розовые ушки, припухшие несколько губки, чудесный носик, раскрасавица в жизни! Она сидит, молчит, ее, черт возьми, даже нет! А я ее знаю, знаю, лучше всех на свете, каждую ее черточку, потому, что она моя. Понимаю, как все это глупо, и жутко это бесит. Я ведь тоже книги читаю и про любовь эту наслышан, что есть она, вопрос в том, где? Никогда ни чего подобного со мной еще не случалось. Я не люблю людей, и вообще, и в частности. Но тут ведь что-то другое, правда? Во сне не получается врать себе, там все предельно ясно понимаешь. Понимаешь, что это мое, она есть, вот она, сидит, и я готов отдать все на свете, чтоб не просыпаться, остаться с ней в этом холодном парке навсегда. Но кто ж мне даст и как мне быть? Вся эта реальность, все это настоящее, что не во сне, жизнь как таковая теряла всяческий смысл. Просыпаясь, я вновь занимался своими делами, то есть плыл все по той же реке, один, в кампании своих тараканов. Не представлял: что делать, где ее искать, искать ее как? Милую такую, родную, единственною, которой даже нет? Не-ту.