Кокс карибский

Это было одно из тех заданий, когда оружие просилось в руки. Джон усилием воли попытался приглушить зуд в кончиках пальцев. Чуть больше полуметра камня разделяло его с Найджелом Кленсó, разожравшимся на войне бизнесменом. Джон желал обратиться в воздух, малейший звук разносился по галерее, усиленный эхом в каменном мешке. Гулкие шаги приближались… Это убийство можно было бы оправдать самозащитой, но его командование считало, что воровать данные у Кленсо выгоднее, чем получить кого-то играющего вне системы. Такие места долго не пустуют. И бизнесмен утолял свои амбиции, местные получали оружие, а правительство посылало кого-то вроде капитана Уотсона, чтобы не потерять контроль над ситуацией. Адреналин усиливал звуки. Шаги замерли у колонны, за которой притаился Джон, обливаясь пóтом и сжимая в кармане небольшой армейский нож. Он всё ещё колебался между убийством и попыткой представиться заплутавшим врачом. Только если его обыщут и найдут украденное – последние часы или даже дни будут адом. Капля пота скользнула по виску, Джон задержал дыхание, ещё одна проскользнула по лбу и сорвалась с носа. Он не мог стереть её бесшумно, потому замер и приготовился к броску. Слышно ли было едва заметный удар воды по золотистому травертину*? Время заколебалось жарким маревом ожидания. Ещё один шаг – Кленсó увидит незваного гостя. − Привет, малыш, − Джон обернулся встревоженным зверем, затуманенный страхом и адреналином мозг упустил новую опасность. За его спиной в десятке шагов стоял молодой парень. Именно к нему и обращался Найджел, всё ещё ненадёжно скрытый гранью колонны от приготовленного ножа. Уотсон был раскрыт, но поразил его вовсе не страх. Чистое томное видение двинулось в его сторону. Босые ступни на молодом мраморе*, как разлившееся молоко по мёду, сладкое и прохладное. Приглушённый цветными витражами дневной свет падал со стороны на отравляющие непорочностью черты лица: лоб, скулы, губы − холод и изящные изгибы которых жгли невозможностью греха. Видение склонило кудрявую голову. Непослушный локон свесился на лоб. Прекрасная смерть, одетая в чёрный шёлк, расшитый золотой нитью, прошла мимо Джона, бросив один краткий пронзительный взгляд, полный звонкого хрусталя и небесных сумерек. Звук поцелуя и тихий стон разбили сковавший вора ступор. Невероятная удача: Кленсó и его любовник обнимались в полуметре от Джона. Он бесшумно ринулся к выходу. План следующей поставки оружия для боевиков был у него в кармане. ::: − Откуда здесь эти армейские твари? − Кленсó вышел из белоснежного джипа, демонстрируя пренебрежение человеческой жизнью. Джону пора было бы уже привыкнуть к самым неприятным метаморфозам морали. Наёмники-европейцы наслаждались жестокостью ради жестокости, не прикрываясь «священной» войной исламистских боевиков. Для его напарника, Мэтью, не жалели ни ударов прикладами, ни пинков тяжелыми ботинками. Он уже весь был покрыт кровью, перестал кричать, только прикрывался руками и чуть слышно стонал. Джон бы сам послал другу молниеносное освобождение от мук, если бы его верную винтовку не разнесло шальной пулей в руках. Осколки больно засели в груди и руках, а укрытие − тень стены, остатки присутствия человека в пустынном краю этой земли – едва отделяло его от участи напарника. Пока его сочли мертвецом, картинно прикорнувшим у стеночки. Их подбитый военный джип чадил метрах в пятидесяти от него, но запах жжёного пластика щекотал глаза и забивался в лёгкие. Только бы не… закашляться, не расплакаться, не кинуться туда, где боль пульсировала плотской неугасающей мишенью. Он, ещё живой, притворялся мёртвым, но жизнь каждую секунду ускользала от него вместе со сбитым дыханием Мэтью. Наёмники расступились перед своим боссом. Допрос не давал результатов. Найджел Кленсó в камуфляже и высоких армейских ботинках выглядел гораздо опаснее, чем в домашнем халате в мраморе и прохладе своей резиденции. Щелчок кнута заставил Джона вздрогнуть, кожаный жгут обвился вокруг шеи Мэтью, Кленсó дёрнул за рукоять, и поднятый на колени пленник проехался вперёд за своим мучителем. Уотсон закрыл глаза, но на веках негативом отпечатались белоснежные волосы француза на безупречно ясном, слепящем синем небе, застывшее хриплой болью падение сослуживца… и он продолжал слышать, как беззащитного человека волокут по земле, шуршание каменистой почвы под окровавленной кожей, вскрик друга, рычание напрягшего силы бизнесмена. Сука… Джон открыл глаза и не удержал изумленного вздоха. Ужасную картину заслонил знакомый ангел. Белый цвет здесь, в пустыне, был так же уместен, как чёрный в золотистой галерее дома Кленсó. Босые ноги парня были в крови Мэтью, но одежда на манер тоги, скрывающая всё его тело, поражала чистотой. Джон должен был бы чувствовать ярость на любовника такого чудовища, но что-то в нём не смело ставить их на одну чашу весов. Грязь не липла к безупречным чертам лица, к спокойному отстраненному взгляду, к блеску чёрных кудрей. Джон чувствовал себя равно грязным Кленсó перед этой поразительной чистотой. Он приложил палец к губам, моля сохранить тайну его жизни. Мухи, облепившие окровавленную кожу, встревоженно загудели небольшим облачком. Они смотрели друг на друга, и Джон всё больше терялся в нечитаемом родниковом взгляде. − Никуда не уходи отсюда, − голос оказался гораздо глубже, чем Джон ожидал. Но таким же выверено низким, без примеси хрипотцы, сливающимся с гулом ветра в развалившейся кирпичной стене. Наконец, раздался выстрел. Даже с закрытыми глазами Джон почувствовал облегчение: мучения Мэтью закончены. Тень от стены перестала скрывать его, и он просидел всё время до отъезда наемников с красной жгущей пеленой под веками, где осталось место чёрному силуэту чистейшего ангела. Он слышал, как тот попросил у Кленсó поскорее пристрелить «скучного солдата», и его просьба была выполнена незамедлительно. Минут через сорок за Джоном прилетела вертушка. Вовремя. Потеря крови сильно ослабила Уотсона, и он уже начинал бредить. Ребята всё твердили, как офигенно иметь удачу в любовницах: сигнал о помощи пришёл сверху от какой-то правительственной шишки. Тело Мэтью отправили с почестями на родину. Это была одна из смертей, перед которой Джон оказался беспомощен. ::: В особняке, как и на улице, стояла тишина полуденного солнца, но было блаженно прохладнее. Джон всеми правдами напрашивался на задание к Кленсó. Хотел ли он отомстить тому за напарника? Да. Невыносимо. Хотел ли он увидеть своего «ангела»? Да, будто приворожённый, он желал освободить его. Они столкнулись в коридоре, когда Джон выполнил первую часть плана: устранил Кленсó. Парень удивлённо замер, абсолютно не смущаясь собственной наготы. Секунды – и удивление сменилось томной завесой. Несомненно, он заметил дорожку кровавых следов, тянущихся за Джоном, замаранные в крови ладони, тяжёлую сумку, начинённую взрывчаткой. На Уотсона вновь напало онемение, которое не помешало мгновенно налиться силой члену. Он покраснел, но по-прежнему не мог ступить с места. − Давай, трахни меня, − губы изогнулись лукаво и похотливо, умоляя смять этот рот. Кожа парня манила гладкостью и чистотой. Джон же, напротив, был в поту, пыли и крови. И соприкосновение их, казалось, будет подобно встрече многовекового льда и кипящей лавы. Джон последовал за видением в его комнату; нахмурился, обнаружив огромнейшую кровать, со следами недавнего развлечения любовников, а затем и стеклянный столик с ровными дорожками дури. Злость опалила каждый нерв, полоснув возбуждением и звериным инстинктом поперёк безмолвного восхищения. Начинённая сумка выскользнула из его рук. Парень безумно рассмеялся. И даже этот смех показался Джону происками блаженного, не ведающего, что творит. Он чувствовал себя бешеным животным, грязь залила его помыслы, когда хрупкий парень растянулся на кремовых простынях. Кровь с рук Джона размазывалась по жемчужной коже его ангела, и он чувствовал себя осквернителем святыни. Даже когда вошёл в податливо растянутый до него членом Кленсó анус. И особенно когда до синяков впивался в кожу, вдавливал голову тянущегося за ласками мальчишки в кровать. Когда издевательски грубо дрочил истекающий член партнёра, для того, чтобы тот вознёс его собственный оргазм на недосягаемую высоту звериного наслаждения. И он чувствовал себя уже не осквернителем, а тварью, когда сбежал из особняка, позабыв взрывчатку, позабыв месть, бросив своё личное помутнение на произвол судьбы. Мелкий грязный воришка, он будет наказан. Может, не прямо сейчас. Позже судьба ответит ему. ::: Ты гораздо чище, чем я. Даже загнанный, в поту и крови – ты чище моих помыслов, чище того разврата, что чёрным демоном бесится в моём разуме, того демона, что я пускаю веселиться по моим венам. Твоя совесть кристальней моего наркотика. А это многое значит. Не смотри на мою кожу, она − противоположность содержанию. Знаешь, ведь я займу место того, кому ты перерезал горло. Займу место мерзавца, имя которого уже стёр из памяти. А ты будешь приходить, будешь бежать ко мне, притворяясь вором, но не любовником, чтобы получить сведения о тех пулях, что полетят в твоих сослуживцев. Конечно же, одна из них ранит тебя. Но не смертельно, нет… Ни в коем случае не смертельно. И ты вернёшься домой. И я вернусь домой. Ты чище самого лучшего кокса, я буду скучать по тебе, снова растворив душу в лондонской грязи, вспоминая твой свет, твой жар, твой крик. Я слаб, но это сияние станет моим ориентиром вдали от тебя. − Майкрофт, правила игры поменялись. Объект устранен, я сам завершу операцию. А двадцать пять свечек на пироге ты задуешь вместо меня для мамули. Пусть лучше считает меня героем. Ты ведь не скажешь, что её герой вымазан в грязи с ног до головы.