Сахар со льдом

      Тесно, душно и так темно, что я впервые в жизни воспользовался фонариком на телефоне. Два стеллажа стояли параллельно друг другу, и я начал с того, что ближе.       На верхних полках под самым потолком стопками лежали папки, диски и кассеты. На тех, что пониже — картонные коробки. Внутри лежало разного рода барахло: собачьи игрушки, футбольный мяч, какое-то тряпье. Все это было покрыто слоем пыли, и, скорее всего, принадлежало предыдущим хозяевам дома. Или Адам жил здесь с самого детства, а отчим переехал из родного дома куда подальше, оставив здесь сына?       Чистыми были только полки, а в содержимое коробок явно давно не заглядывали. Во второй я нашел детские игрушки, шапочку для плаванья и кучу тетрадей. В третьей, четвертой и пятой был примерно тот же набор. Хлам.       На нижней полке лежал фотоальбом, который я с интересом изучал минут двадцать, не меньше. Да, этот дом определенно принадлежал моему отчиму. Фотографии со свадьбы, путешествий, роддома, детского сада, спортивных мероприятий… Адам выглядел обычным безобидным ребенком. Щербатым и счастливым.       На другом стеллаже расположился чемодан, для которого нужен был ключ, а рядом лежало что-то наподобие геля для душа, аж четыре штуки. Странно, конечно, зачем ему хранить это здесь? В другой коробке лежали продолговатые предметы. Не похоже на оружие…       Господи. Как только выйду отсюда — помою руки с мылом. Нет, с хлоркой.       На самой нижней полке покоилось то, что я и искал. Наркотики. Баночки с названиями, которые я в жизни не выговорю. Прозрачные пакетики с таблетками. Ты попался, Адам. Осталось только выбрать подходящее время.       Чувство победы пьянило и притупляло физическую боль. Я шел по коридору, ментально подпрыгивая от счастья, а физически хромая. На левую ногу опираться было больно.       Адама я нашел в гостиной. Он пил кофе и залипал в планшет, сложив свои длинные ноги на журнальный столик. Такой спокойный, безмятежный. Такой нормальный. — Они ушли?       Парень перевел взгляд на меня, но ничего не ответил. Боже. Почему я выгляжу как избитый бездомный с наркозависимостью, а он — как голливудская кинозвезда, стильно загримированная для съемок дорогущего боевика? — Мы одни?       Адам отложил гаджет в сторону и вновь уставился на меня, при этом склонив голову вбок. Обязательно кривить такое надменное выражение лица и показательно меня игнорировать, когда я итак разбит, раздавлен и сломлен?! — Я не хочу трахать тебя сейчас. Ты похож на мясо. Попроси у прислуги аптечку, что ли.       Как же это весело — доводить меня до истерики ради забавы! Психопат. Наркоман. Преступник. — Я скоро уезжа... — Ты просто кусок дерьма, — перебил его я, — и, если ты считаешь, что кто-то, черт, кто-либо на этой планете в здравом уме захочет заняться с тобой сексом во второй раз, то ты невероятно тупой кусок дерьма! Да после тебя люди готовы идти на улицу, чтобы трахаться с бомжами за сухарики! Лишь бы не с тобой! Я ухожу!       Я живой. Я могу дышать, могу язвить, могу уйти и никогда сюда не возвращаться, никогда не видеть его самодовольного лица. Моя жизнь не закончилась вчера, у той самой беседки, она еще продолжается!       Самоуверенность в его взгляде рассыпалась по зрачкам ледяной крошкой, расширяя черный круг настолько, что я едва видел радужку. Я попал. И не в беду, а прямо в цель. Мои слова впервые не прошли мимо его ушей, они вцепились в него когтями, раздирая до костей. — На улицу? Жди меня там. Я приду. С сухариками, — сухо ответил он.       Он проглотил мои обидные слова, и они явно встали ему комом в горле. У Адама весьма хреново выходит делать вид, что он не оскорблен. — Я уезжаю в Торонто через час, меня неделю не будет. Правила все те же: не заходить в мою спальню, ванную и кладовую, и пойти нахер. Не звони, не пиши. Можешь думать обо мне в душе, но не более того.       Взгляд его метался от моего лица к часам, и он задумчиво жевал нижнюю губу. — Спасибо. Как только захочу проблеваться в душе, так и сделаю.       Он встал и ушел, ничего на это не ответив. Адам взял и ушел! Адам! Автор фраз «Мелкий, ты слишком тупой чтобы быть на моем семейном древе» и «Иди нахер или сходи уже нахер» взял и промолчал. Кончилась эпоха террора, наступило новая эра.       Я не мог поверить, что наконец-то буду свободен. Целая неделя тишины и спокойствия. Столько времени, чтобы решить вопрос наркотиков в этом доме.       Обессиленный, я рухнул на диван. Болело все. Хотелось спать. Немного плакать. Чуть-чуть смеяться. И сильно — кушать. — Тыквенный пирог! Пирог с тыквой! Тыква. В. Пироге. Кто будет? — раздался знакомый голос. — Тома-ас, — простонал я, вставая. Эх, а ведь так удобно лежал.       Том улыбался, глядя на свой пирог, как на любимую женщину. Он стоял в своем белом фартуке и украшал румяную корочку взбитыми сливками. Парень улыбался по-настоящему, и выглядел так по-домашнему, так уютно, что я не сдержался и кинулся его обнимать. — Эй-эй, все нормально? — спросил он с недоумением, когда я внезапно обхватил его. — Все хорошо, — сказал я, отпуская теплое тело.       Вечно у меня так. Говорю «все хорошо», а в голове «помогите!!!». — Можешь не резать, я съем весь, — уверенно заявил я. — Уверен? — расстроился он, — хорошо, не буду. — Нет, боже, я столько не съем, — соврал я, — конечно режь. Для себя, для Рин, для а-а-битетелей дома.       Надеюсь, он не заметил, как я запнулся. — Еще грибной суп есть.       Заверещав от радости, я принялся завтракать (настоящий завтрак я проспал, буквенный обед не трогал, поэтому формально первой пищей для меня стал ужин). Неужели прошло столько времени с моего пробуждения?       Интересно, где раньше был Томас? Неужели… Неужели Адам специально позвал другого человека, чтобы тот уничтожил следы вчерашнего… беспорядка? — Мудила, — вырвалось у меня, пока я неистово поглощал суп. — Ты это мне? — удивился Том, стоящий у плиты. — Нет-нет, извини.       Томас посмеялся, запрокинув голову. — Мне стоит спросить о твоих увечьях? — спросил он. — Попробуй угадать, кто это сделал. — Так тебя избили? Я-то думал, ты упал. Кошмар какой. Кто-то из школы? — Нет. Подумай еще.       Какой к чертям человек? Вот грибной суп Томаса — воистину божественный венец творения. — Хм, — он повернулся ко мне и облокотился на кухонную тумбу, — с улицы? Я не знаю. — Хорошенько подумай.       Ура! Очередь пирога! Такое чувство, что из-за ужасной боли, что я испытывал, вкус еды стал для меня еще приятнее. Контраст дарит двойное удовольствие. Да и настроение у меня стало намного лучше. — Не, — ответил он, вновь отвернувшись к плите, — ума не приложу.       Эх, Томас, розовые очки ведь когда-нибудь разобьются, и исполосуют осколками твое прекрасное личико. — Угостишь сигаретой? — Возьми в прихожей, у зеркала. Мне нужно овощи помешивать.       Курить это… невкусно. Более подходящего слова в голову не приходит. Я знал, что если я не покурю, то ничего со мной не случится, и никакой зависимости я не ощущал. Просто я мог побыть наедине со своими мыслями, расслабится и привести в порядок нервы. Бросить все равно могу в любой момент.       На заднем дворе было удивительно тихо. Крохотные цветы сжались в бутоны. Кое-где была заметно примята трава, в некоторых местах даже вырвана с корнем. Вечерело. — Мелкий, к ноге! — послышалось из дома.       Боже, что я такого сделал в прошлой жизни, чтобы в этой находиться рядом с самим дьяволом? Ел детей? — Я тебя звал, — заявил Адам, внезапно выросший за моей спиной. — Слышал.       Я облокотился о стену и изобразил максимальное безразличие. Как же мне тяжело изображать ту уверенность, которую демонстрирует Адам. Мы пока наравне, но я-то знаю, что ему будет достаточно сказать всего пару слов, чтобы бы морально меня опустить.       Под его пристальным взглядом я зажал сигарету в зубах и поднес к ней зажигалку. Затяжка.       Парень неожиданно вырвал сигарету у меня прямо изо рта. — Отдай, — по-детски протянул я. Мне-то что, я мог бы и еще у Томаса взять. — Нет, — он оскалился и затянулся. Черти в его лукавых глазах что-то задумали. Он протянул мне сигарету. Его пальцы чуть дрожали. — Холодно, — заметил он.       Да, холодно. Осень пожирает остатки лета. — О п-погоде, блять, поговорить удумал? — не выдержал я. И где твое спокойствие, Марк?       В каждом его движении было что-то дикое, что-то звериное, и оттого невероятно пугающее. Я теперь даже не раненное животное, пытающееся спастись от хищника бегством, я — обездвиженная жертва падальщика. В один рывок он преодолел расстояние между нами и вцепился в меня так, будто раздавить хочет.       В правой руке у меня была тлеющая сигарета, а все остальное было намертво прижато к стене. — Больно не будет, — предупредил он.       После этих слов он укусил меня в подбородок, и это было чертовски больно! Он поймал губами мой вымученный выдох и по-скотски улыбнулся. Даже смотреть на него не хочется…       Я закрыл глаза, и прежде, чем наши губы соприкоснулись, его язык проник в мой рот. От неожиданности я растерялся, в то время как он продолжал выводить на моем языке узоры, которые одному ему были известны, при этом посасывая верхнюю губу. Я попытался его оттолкнуть, но он держал меня в мертвой хватке, отчего сопротивляться было безмерно больно и крайне бессмысленно. Тепло, запах сигарет и мятной жвачки смешались с кровью из его разбитой губы, и он все так же шипел от боли, но не мог остановиться. «Даже находиться в одной комнате с тобой — это уже невыносимо»       Сигарета обожгла мне пальцы и я застонал от боли. — Было больно? — спросил он, отстранившись от моих губ. «Завтра я об этом даже не вспомню».       Какого ответа он от меня ждет? — Твоя мать — шлюха, — громко сказал я.       Он опешил. Даже хватку ослабил. Настолько, что я смог высвободить руки. — Скажи это своему отцу, — парировал он.       Звонкий шлепок. Я отвесил ему такую пощечину, что его щека вмиг стала красной, в тон глазам. — Ах да, ты не можешь, — продолжил он, все еще зажимая меня у стены, — ведь он умер.       Он отступил на пару шагов, и я размеренным шагом отправился в свою комнату, почему-то уверенный в том, что он не станет идти за мной.       Он психопат, наркоман, преступник и конченый ублюдок.       Хуже всего, что от его прикосновений меня не тошнило. Что я не в состоянии проблеваться и избавиться от этого ноющего чувства в животе.       Чем меньше Адам мне отвратителен, тем больше я отвратителен сам себе.