Corrupted Mind

      Просто удивительно, насколько философская категория свободы отличается от истинного значения этого слова!    Многие мыслители любили растекаться мыслью по древу, штампуя талмуд за талмудом, но так и не поняв главного: для того, чтобы полностью осознать, что такое свобода, нужно всего лишь побыть взаперти.    Например, как я сейчас.    Меня зовут Чо КюХён, юный профессор математики и анализа, подвизавшийся в Сеульском Национальном на полную ставку. И я не имею ни малейшего понятия о том, как здесь оказался.    Больница, в которой меня держат, стыдливо прячет своё истинное предназначение под обтекаемой формулировкой: «Лечебница для людей, страдающих отклонениями нервной системы периодического и постоянного характера». Называлось это славное заведение «Тисы», непонятно, кстати, почему: на территории росли лишь клены, вязы, да тополя.    Психиатрическая больница (а это была именно она, увы) была основана американским специалистом по патологиям мозга Кливлендом Эйшером – эксцентриком преклонных лет, которого непонятно каким ветром занесло в Корею.    Этот странноватый янки не только построил сие замечательное заведение, но ещё и завещал ему всю свою домашнюю библиотеку, которая была столь обширна, что после кончины старины Кливленда её перевезли в больницу и попросту расставили на полках: никто не желал заниматься сортировкой и систематизацией. В конце концов это сыграло мне на руку, ведь среди сонма литературы между викторианскими романами Джейн Остен и Шарлотты Бронте можно было отыскать и тоненький справочник о жизненно важных точках на теле человека. Самоучитель по восточным единоборствам соседствовал с невиннейшей кантовской "Антологией...". В общем, это был прекрасный по своей сущности хаос.    Все пациенты "Тисов" делились на два основных типа: опасные и терпимые. Первых содержали в закрытых спецпалатах, обкалывали снотворными и скармливали им тонны нейролептиков, чтобы те превратились в послушных овощей, с которыми не было бы проблем. На воздух таких больных не выпускали, и они так и тухли в четырех стенах. В довольно толстых четырех стенах, обитых войлоком и круглосуточно охраняемых.    Вторая же категория была привилегированной, если такое слово вообще могло быть применено к пациентам психиатрической клиники. Эти господа, пусть и облаченные в больничные пижамы, имели право гулять по огороженной территории больницы, сопровождаемые предупредительными медбратьями. Лекарства, разумеется, они тоже получали, но не в такой насильственной форме.    Я относился к последним, хотя мне пришлось попотеть ради этого теплого местечка: первоначально я очнулся в прелестной спаленке без окон и с плюшевыми обоями.     И очаровательной пустотой в голове.    Нет, я, конечно, помнил, кто я есть и откуда взялся, но каким образом оказался в этом прекрасном заведении...     И самое главное, по какой причине...    Что ж, тому существует сотня возможных объяснений, например, завистливые родственники, которые решили упечь плоть и кровь свою в этот Бедлам, а средства спокойно присвоить. Кстати, мой банковский счет был довольно внушительным: деньги капали от научных публикаций и лекций в иностранных вузах, так что там было, чем поживиться.     По статистике, математики сходят с ума в семь раз чаще гуманитариев. Я как приверженец точных наук обязан верить этим данным, но что-то мне сомнительно, что я не попал в погрешность.     Ум мой был ясным, сознание – светлым, и ничто не мешало мыслительному процессу. вывод напрашивался сам собой: мне здесь не место, как и всякому психически здоровому человеку.    Естественно, о том, чтобы попытаться убедить в этом персонал, не могло быть и речи: эти люди были подготовлены к такого рода сценарию и пропускали подобные комментарии мимо ушей, снисходительно улыбаясь.    Психи, что с них возьмёшь?    Оставался лишь один вариант: сбежать из этой неприступной крепости. Для этого необходимо было стать Гарри Гудини.    Я, конечно, читал невероятно пошлый образчик культуры упадничества, вышедший из-под пера Докторроу, но тут дело происходило на самом деле, и мне требовалось чудо.    Как известно, Гудини не смог выбраться лишь из одной-единственной ловушки: когда он, закованный цепями с ног до головы, был зарыт на три метра в землю в закрытом гробу. У меня условия не в пример лучше, так что стоило попытаться.    И я задумал побег. ***    К каждому из "терпимых" пациентов был приставлен особый страж в виде медбрата. Именно с ним больные гуляли по геометрично распланированной территории клиники. В этой крепости были именно такие порядки: младший медицинский работник отвечал за своего подопечного, но мог иногда взять и пару других больных. В кармане служащий госпиталя держал свисток, по сигналу которого на любое место со сверхзвуковой скоростью прибегали два дюжих санитара, натренированных так, чтобы скрутить даже Мохаммеда Али в его лучшие годы.    Моим Цербером был Ли СонМин – невысокий и немного жеманный юноша со вздернутой верхней губой и несколько беличьей улыбкой. У него была вегетососудистая дистония, что выражалось в частых головокружениях и головных болях. Узнал я об этом, разумеется, не от него (ведь люди, как известно, не любят распространяться о своих слабостях, предпочитая выпячивать сильные стороны), а по внешним признакам: порой приглушенному голосу, манерой потирать висок, стремлением присесть и не вставать в течение всей "прогулки".    Этот молодой человек, пристально глядя мне в глаза, уверил, что сейчас проходит ординатуру и практикуется, а потом его направят на интернатуру в большой столичный госпиталь.    Люди говорят, что если собеседник не прерывает зрительный контакт, то это означает, что он стопроцентно говорит правду.    Так вот, это миф. На самом деле, всё обстоит с точностью до наоборот: человеку необходимо наблюдать за реакцией своего визави на свою ложь, потому он и смотрит тому в глаза, не отрываясь и стараясь даже не моргать.    Юноша с неоконченным высшим образованием по медицинской стезе никогда бы в жизни не пошел медбратом в психбольницу. Разве не очевидно?    Но вслух я этого, разумеется, не сказал, ведь расположение СонМина было мне необходимо. Напротив, я с любопытством принялся расспрашивать моего Цербера о буднях в ординаторской, о лекциях на медицинском, о реалиях студенческой жизни...    Этот соловей заливался, не останавливаясь, красочно описывая мельчайшие детали своей биографии. Он врал довольно складно, и любого другого, вполне возможно, и одурачил бы, но я не просто так стал профессором в столь молодом возрасте: мои извилины шевелились несколько более интенсивно, чем у него.    И чем у большинства населения нашей зелёной планеты.     ***    Каждый день начинался для меня стандартно: побудка, пятиминутный утренний туалет под присмотром, малоаппетитный завтрак, состоявший из серой массы, которая считалась здесь овсянкой, прогулка.    Моя палата находилась в западном крыле клиники, и потому здесь было вечно холодно, но я не жаловался: наилучшей тактикой для потенциально свободного человека я считал наименьшее привлечение внимания к своей персоне.    И это работало. Потихоньку, но работало.    Меблировка этого каземата с одним-единственным окошком под самым потолком была скромнее некуда: кровать, столик, раковина, стул.    И всё.    Действительно, зачем психам личные вещи?    Все предметы обстановки были надежно привинчены к полу, и нельзя было допустить и мысли о том, чтобы сдвинуть с места хоть что-нибудь.    Стены, окрашенные в самый унылый из всех возможных оттенков серого, поражали своей небывалой гладкостью, целостностью и толщиной. Скорее всего, для фундамента этого здания пришлось рыть огромный котлован, иначе как такая мощная конструкция европейского типа стояла на сей многострадальной азиатской земле?      Слуховое окошко, сделанное специально для того, чтобы поддразнить местных узников, изголодавшихся по солнечному свету, было зарешечено прутьями такой толщины, что не снились ни Бастилии, ни Алькатрасу. Разумеется, никаких занавесок: к чему заботиться о крепости сна сумасшедших?    Кровать представляла собой уродливейшую конструкцию с жестким матрацем и серым, как и всё здесь, бельём. Подушка была набита, судя по всему, камнями, и от неё пахло мокрым тряпьём. Через минуту лежания на этой постели вся голова пропитывалась сим сомнительным ароматом.    Раковина, украшенная подтёками, с которыми уже не справлялись даже самые мощные моющие средства, сиротливо притулилась в углу. Смеситель был старомодным, с вентилями, которые, видимо, не меняли с самого основания больницы. Кран горячей воды работал только в исключительных случаях, которые, по закону подлости, приходились на лето.    Столик немилосердно шатался, так что ставить что-нибудь на него являлось большим риском, к которому я не прибегал с тех пор, как разбил стеклянный стакан. Потом пришлось долго доказывать, что я сделал это не специально, и мне не были нужны острые, как бритва, осколки. Самое ужасное состояло в том, что те три ножки этого предмета мебели, которые являлись целыми , были тоже привинчены к полу, так что ничего не поделаешь: мне приходилось мириться с вечно клонившейся к закату столешницей.    Стул явно знавал лучшие времена, но он хотя бы не был колченогим. Жесткое сиденье не располагало к долгому сибаритствованию, а плотные ножки, прикреплённые к полу, отрицали возможность приземлиться где-нибудь, кроме как непосредственно рядом со столом.    Дверь в палату была усиленной, металлической, с маленьким зарешеченным окошком в верхней части. Она закрывалась на три замка и предусматривала небольшое углубление внизу, похожее на кошачий лаз. Через это отверстие, защищенное небольшим заслоном, некоторым строптивым узникам подавали обеды.    Кормили здесь три раза в день, и особо примерные пациенты получали право откушать в общей столовой, по стенкам которой выстраивались дюжие санитары со скрещенными на груди мускулистыми руками, зорко следящие за каждым действием психов и готовые скрутить каждого, только дай им повод.     После приемов пищи нам давали час "свободного времени", и я обычно устраивался у стеллажей с книгами, жадно глотая один фолиант за другим.    Сфера интересов доктора Эйшера поражала своей широтой: криминальная психология соседствовала с книгой о восточных единоборствах, а справочник садовода невинно прислонялся коричневым боком к биографии Бостонского Душителя.    Именно здесь я и впитывал информацию, которая могла бы пригодиться при планировании побега.    Который, кстати, уже был в стадии разработки.