Paris Burning

Он должен был бежать. Лишь эта бледная мысль осталась в голове Грантера. Он пронесся к своей каморке и какой-то момент просто трясся на месте, едва в силах воспринять то, что произошло. Его рассекретили. Было ли это вообще возможно? Никому это не удавалось веками – не после того, как он усвоил искусство вкрадываться в чужие жизни и исчезать из них незначительным и незаметным. Если пьяница прекратил появляться в баре, значит, он валяется мертвый в какой-нибудь канаве, а не заводит новые имя и жизнь. Ни разу его еще не разыскали за прошедшие века. Ближе всего к его поимке был Наполеон, когда тот прочесывал улицы Парижа в его поисках. Оскорбленное не появившимся по собственному желанию Городом эго сделало мужчину опасным. Он перевернул трущобы вверх дном, доискиваясь виновника слухов о человеке, предполагаемый отец которого, как выяснилось, погиб молодым, не имея ни жены, ни сына. Грантер был вынужден прятаться, цепляясь за балки под самой крышей, когда Император разверзался ругательствами прямо под ним, разбрасывая по комнате холсты и кисти. Город не смел вздохнуть, пока Наполеон не ушел, заявляя: «Мой Париж (Мой!) никогда бы не опустился до того, чтобы жить в такой грязи». Когда тот скрылся, Грантер спустился вниз, насмешливо кланяясь в сторону двери. «Приношу извинения за то, что принес разочарование самому Императору, но не все мы здесь обладаем манией величия». А теперь его раскрыл мальчишка, едва покинувший порог весны своей жизни, мальчишка, который совсем не старался, который одним своим взглядом делал его глупым и медлительным. Мальчишка, который заставил его обжечь себя. Мальчишка, который был опасным, опасным для Парижа, опасным для его детей и– что-то темное начинало шептать в его голове. Его древнее «я», погребенное глубоко под христианством, колонизацией и предполагаемой цивилизацией, высвободилось и пело Парижу на кельтском. Он скучал по языку своей матери. Он помнил услышанное ребенком шипение, учение наслаждения, жестокости и– То был всего один свидетель. Не представляющий проблем для его устранения. Сена была снисходительна, воды глубоки, катакомбы молчаливы. Потому что он был Городом, а Город должен защищать своих людей. Плотные знаки синего и зеленого расползались, как синяки, по его коже, извиваясь в узорах, которые скользили вниз по его бедрам – сплетение линий, шепчущее об охоте. О замечательной охоте, переворачивающей роли, открывающей погоню за золотой вспышкой; мальчишка, конечно, будет бороться, не привыкший быть жертвой, но в итоге сломается и убежит, и они помчатся сквозь лес улиц. Париж знает их лучше, он поймает его, и припрет к стенке, и оставит укусы на его шее, и опустится вниз… Грантер вернулся в себя настолько быстро, что едва не упал. Знаки угасали, но не его сердцебиение. Он не слышал барабанного боя уже почти тысячелетие. Все дурно обстояло, если старый мир решил, что может так просто его позвать. В таком случае ничего больше не оставалось: он должен был бежать. Он схватил потрепанный чемоданчик и начал заполнять его принадлежностями для рисования. У было не много одежды, а бутылки, устилающие комнату – что ж, их он собирался опустошить до ухода. А после этого никто и никогда не смог бы его найти. Особенно некоторые молодые люди с добрыми намерениями, лишенные той небольшой сферы влияния, что они имели. Он не мог покинуть границ города; это было физически невозможно. Но он мог спрятаться – в этом месте существовало множество глухих уголков и щелей. По правде, в случае полного отчаяния можно было постучаться в королевские двери – король не мог прогнать Грантера, узнав о том, кто он. (образ Анжольраса, как только он узнает новости, боль, так ему не идущая, и нет, Грантер был не в таком отчаянии) В дверь постучались. А, может, и был. Грантер в панике осмотрелся по сторонам, на мгновение задумываясь, не удастся ли ему спрятаться под кроватью. Стук становился настойчивым, даже неистовым. Грантер собрался с духом и полным беспокойства высоким голосом выкрикнул: «Кто это?» Последовали сбитые ругательства, и Анжольрас взломал дверь. Запыхавшийся, с лезущими в лицо волосами, он застыл, как только увидел Грантера. Какой-то момент они просто смотрели друг на друга. «Не собираешься закрыть дверь?» – спросил Грантер с наигранной небрежностью. Может, все это было навеянным дымом кошмаром. Может, Анжольрас не станет этого упоминать. «Ты – Париж». Или нет. Это прозвучало почти как обвинение. Противоборства не были по части Грантера, так что он воспользовался единственной известной ему стратегией при попадении в западню. «Понятия не имею, о чем ты». Последовала пауза, дающая обоим переварить очевидность этой лжи. Анжольрас воззрился на него в неверии. «Там улица ведет напрямик от сгоревшего квартала к твоей комнате, к которой ты, прошу заметить, добрался за считанные секунды». «Она всегда была там, и это уж не моя вина, если ты не обращал внимания». «Она идет сквозь дома». Дверь захлопнулась, и Анжольрас начал приближаться. Грантер пятился назад. «Я видел, как ты сбрасывал с себя обломки, которые убили бы любого человека своей тяжестью». «Ты надышался дыма и ударился головой. Может, мне стоит позвать для тебя Жоли?» Теперь он был заблокирован столом, в то время как Анжольрас продолжал идти на него. «Ты откликнулся на свое имя». «Я отреагировал на твои беспорядочные крики посреди улицы. Ты не можешь винить меня в том, что твои разговоры о Патрии не вызывают удивления даже сразу после освобождения от хватки смерти». Грантер остался зажатым у стола. Лица мужчин теперь разделяли сантиметры, и он отклонялся как можно дальше назад, несмотря на притяжение этих красных губ. Глаза его Аполлона полыхали, и степень внимания со сосредоточенностью вызывала страх. «Как тебя зовут?» «...Грантер». «Как тебя зовут?» «Грантер!» «Это твоя фамилия. Какое у тебя имя?» Грантер замер; Анжольрас обрушился на него. «Какое имя у твоего отца? Что насчет девичей фамилии твоей матери? Где, говоришь, они работали? Где ты вырос? Почему у тебя такой странный акцент? Почему я так мало о тебе знаю?» «Потому что ты никогда не спрашивал!» – раздраженно отрезал Грантер. «Тебе не приходило в голову, что это – самый продолжительный из тех наших разговоров, которые не состоят из оскорблений? Ты ничего не знаешь, потому что никогда и не думал спросить!» Анжольрас отступил. Он сделал глубокий вдох, как во время размышлений над лучшим ответом посреди дебатов, и Грантер приготовился к новой атаке. Вот только Аполлон сказал: «Ты прав». Грантер глазел на него в абсолютном изумлении. «Я никогда не спрашивал». Анжольрас бережно поместил свою руку над ожогами Грантера, и тот терялся от незнания, что делать с этой бережностью. Прошло слишком много времени, чтобы он знал, что делать с мягкими прикосновениями, и он отшатнулся; Анжольрас не пустил. Он поймал его взгляд. «Но если бы я сделал это, сейчас? Было бы слишком поздно?» Грантер не мог дышать. Ладонь Анжольраса прожигала его до костей. «Ты – Париж?» Лжи здесь больше было не место. Грантер спрятал лицо. Анжольрас мягко произнес: «Тебе не обязательно отвечать «да», если ты того не хочешь». «Это никогда не было о том, что хочу я». Он все еще смотрел в сторону, в отрицании происходящего. «Города... Городам не позволено желать». Захват Анжольраса сжался, переходя во что-то болезненное. Повернувшись, Грантер увидел, как тот расцвел в триумфе, глаза юноши горели, а сам он разрывался между обрушением потока вопросов на Грантера и желанием улыбнуться. Великолепие его вида было бы достойно запечатления на картине, если бы не то, как он на него смотрел – словно никогда не видел прежде. Ужасное чувство хлынуло ключом внутри Грантера. К счастью, Анжольрас отступил, зарывая ладонь в золотых волосах и принимаясь измерять комнату нервными шагами. Теперь, когда у него было над чем размышлять и дискутировать, тот находился в своей стихии. Его дельфиниумные глаза не покидали Грантера. «И как же никто из нас не догадался? Ты просто явился одной ночью, с совершенными познаниями в философии и в нашем деле, и все равно мы даже не заподозрили… Как только…» Теперь под ногами была знакомая почва. «А как вы могли, когда я – это?» – Грантер криво указал на себя. – «Нет, не думаю, что ваши ожидания были столь жалки». Анжольрас фыркнул, останавливаясь, чтобы по-настоящему взглянуть на него. «Это совсем не то, что я имел в виду». «Нет нужды лгать мне, Аполлон. Я видел твое лицо, когда ты понял правду». Он сделал признание – теперь его задолжал Анжольрас. «Ты был в ужасе, не правда ли? Не могу тебя винить». «Это было совсем не то, что ты подумал. Ты понял все совсем не правильно. В ужасе, но от себя самого. От того, как я с тобой обращался. Объявляется воплощение Парижа, спасает мне жизнь, а получает оно от меня удар по лицу взамен». «Он», – тихо поправил Грантер. Барабаны звучали в его голове. Анжольрас выглядел сбитым с толку. – «Он, не «оно». Я не «оно». «Я–» Он никогда не видел, чтобы Анжольрас так часто за день не находил слов. Он думал, смогут ли они когда-либо сдвинуться с этой точки? Он заставил себя ярко улыбнуться, не осознавая, что со стороны это больше было похоже на ужимку. «Просто забудь. Неважно». «Конечно же это важно!» Некогда привычная перепалка казалась несвойственной и неудобной. «Ты же Париж. О тебе так мало известно, что каждое твое мнение о себе ужасно важно. Это все меняет, все, за что мы сражались». «Анжольрас». Барабанный бой усиливался. «Мы все мечтали встретиться с тобой, все мы, но для меня это было– Я любил–» «Не говори мне это». Плотина рухнула, и отчаяние выступило из берегов. «Я не в силах этого принять. До того как ты узнал, кто я, ты ненавидел меня. И это, это я принять могу, это я понимаю. Но говорить, что ты– Нет. Нет, я не могу, не хочу». Анжольрас вновь смотрел на него с испугом и, что хуже, с ужасной жалостью. «Что с тобой произошло? Кто это сделал?» «Ха! Никто», – он отвернулся. Ему нужно было выпить, отчаянно нужно было выпить. Анжольрас находился слишком близко, его присутствие давило так, что было сложно отличить Город от гражданина. Грантер потянулся за полупустой бутылкой. «И все, я полагаю». Он пил, и больная часть души Города (шлюхи, плуты и воры) вырисовывалась на лице его Аполлона. Анжольрас стоял там, солнце ореолом сияло сквозь его волосы, а Грантер просто хотел стянуть его с пьедестала и… «Я могу помочь. Я хочу помочь тебе». «Не нужно мне ничье спасение», – алкоголь сделал эти слова нетрудными. «Конечно», – насмешка была ошибкой; Анжольрас понял это, как только она слетела с его губ. Глаза Грантера блеснули смертоносной синевой. (он уже давно забыл об этом, но когда-то и он был способен внушать страх). «Убирайся». «Грантер–» «Это ничего не меняет, потому что сколько бы я не сидел там, слушая твои речи, не было ни раза, что бы я с тобой согласился. Или ты уже и забыл об этом?» Все было испорчено, он знал это. Аполлонов мрамор раскалывался, обнажая человека со сломанным сердцем под ним. «А теперь убирайся». И он ушел. Грантер схватился за свои бутылки и пил, пил, пил, пока катакомбы внутри него не переполнились, а потом он пил еще, покуда грузная вода не накрыла его с головой.