Теория относительности

CCXVI. Эпилог Самолёт отлетал через три часа, а Мэтью даже не забрал ещё чёртовы костюмы из химчистки. Занятие продлилось на добрых десять минут дольше, чем положено — он так и чуял, что не надо было идти, но всё, казалось, было под контролем, пока он не проспал будильник этим утром — и Мэтью в итоге мчался домой вприпрыжку, и рюкзак больно бил по рёбрам. Он глянул на часы уже в лифте. Спина неприятно взмокла. Хватит ли времени? Он даже чемодан ещё не собрал до конца. Почему он только не сцепил зубы и не сделал всё ещё ночью? Он пронёсся по застеленному ковром в ромбы коридору до двери квартиры. Погремел ключами, пока не нашёл нужный, отпер двери и свалил рюкзак прямо в гору обуви под вешалкой. В доме царила тишина, и Мэтью выругался. Сегодня был не его день. Если остальная часть путешествия пройдёт так же, то он лучше выпрыгнет из самолёта сразу и сэкономит миру время. Ладно, может, он драматизировал. У Мэтью в стрессовых ситуациях с рациональностью вообще не очень было. Он сделал несколько успокаивающих дыхательных упражнений. Всему своё время. Мэтью прошёл в спальню и вытащил из-под кровати наполовину собранный чемодан. Сбрасывая туда рубашки и перебирая вещи в поисках чего-то не слишком тёплого — в Мэриленде обещали за тридцать градусов тепла — он решил, что обстоятельства требуют помощи со стороны. Химчистка была на другом конце города, и, к счастью, у него были крепкие связи в том районе. Связи эти вроде как были ещё должны Мэтью за отличный минет, сделанный каких-то пятнадцать часов назад (если предположить, конечно, что связи находились там, где им было положено, а не транжирили опять карманные деньги в автоматах). Мэтью раскрыл телефон, нажал быстрый выбор и поставил телефон на громкую связь. Он положил его на тумбу и продолжил рыться. Негромкое чириканье рингтона успокаивало. Щелчок. Первым делом Альфред сказал: — Билеты в папке на стойке. Я дважды-трижды-четырежды перепроверил. Мэтью заулыбался. Он вытащил пару неброских футболок и разгладил складки. — Я не из-за билетов звоню, но спасибо. Я планировал спросить про них в следующем звонке. — Я люблю быть предупредительным. — Но не настолько, чтобы собрать за меня чемодан! — Ты бы его переложил потом всё равно. Ты и твоя система организации по цветам, — Альфред сделал паузу и фыркнул. Мэтью догадался по тону, что у Альфреда в чашке закончился кофе. — Ты разве не собирался встать пораньше сегодня? Я перед уходом проверил будильник, он был включён. — Да. Да, только я его выключил на первый же звонок и заснул снова. Альфред рассмеялся. — Ты безнадёжный. — Занятой я, занятой. Кстати о. Где ты сейчас? За лёгкими помехами Мэтью услышал характерные щелчки по разболтанным клавишам. Легко было представить Альфреда с контрольной панелью на коленях, откинувшегося в крутящемся кресле, с разогнутой скрепкой, по привычке зажатой в пальцах. Скрепки он изводил быстрее, чем теннисные туфли. — На работе. Не поверишь, что я сегодня делал! — Я думал, ты собирался там временно поработать, пока доучиваешься, — заметил Мэтью, зная, что это всё без толку. — С чего мне проводить здесь всего шестнадцать часов в неделю? Здесь охрененно. Небрежно сложенные рубашки полетели в чемодан. — Они тебе платят за твоё помешательство, что ли? — Ещё нет. Но они будут, — добавил Альфред с уверенностью. — Я только что услышал, как испарилась твоя диссертация. Будто тысяча голосов закричали от ужаса и умолкли в одночасье, — но Мэтью смеялся, говоря это; он не был в настроении читать нотации. Альфред возвращался каждый вечер с сияющими глазами и лучился. Ему ужасно шло, и когда они занимались любовью, получалось безрассудно и сладко-счастливо. Это было больше, чем Мэтью мог просить (это были ленивые выходные в кровати; большая стирка по ночам после загруженных учебных дней; Альфред, щекотавший носом его шею, пока он пытался подглядеть, что там в духовке; общие книжные полки; ёлка, которую они купили на рождество и потеряли в канаве по дороге домой, потому что ни один из них не знал, как завязать приличный узел). — Ты не понимаешь, — сказал Альфред. — Это пик моей карьеры. Я сегодня разработал целую программу показа звёздного неба под хиты Рики Мартина. — Планетарий её не одобрит. — Проглотят и не подавятся. Дети в восторге будут. — Рики Мартин? — Он был так хорош. Целый месяц продержался. Знакомая тёплая нежность надавила на грудь, и Мэтью остановился. Он прислонился к дверям шкафа и скрестил руки. Прикинул, не перебрать ли вещи Альфреда заодно, потому что наверняка второй чемодан у комода был забит исключительно футболками с супергероями и винтажными джинсами. А им могло понадобится что-то более разнообразное, особенно в этот раз. — Значит, мне придётся прийти посмотреть на это. Слушай, можешь сделать мне большое одолжение? — Говори, — тут же отозвался Альфред. — Можешь забрать наши костюмы из химчистки по дороге домой? Я не успел и не хочу опаздывать. Мы пропустим часовое окно, которое рекомендуют при внутренних перелётах. — Как будто нам нужен час, чтобы пройти канадскую таможню. — Ладно. Тогда ты объясняешь Феличиано, Людвигу и Кику, почему мы опоздали на самолёт и не приехали отпраздновать с ними их большой день. — Я не отказался же съездить! Скоро буду дома. — Люблю тебя, — сказал Мэтью тише, чем собирался. И что бы он не имел в виду, Альфред ответил на его прощание так же искренне, и ответ этот остался с Мэтью, словно тёплый камень, помогавший твёрже стоять на земле, пока он заканчивал сборы и застёгивал чемодан. Он оттащил оба чемодана к выходу и взял папку, про которую говорил Альфред; она лежала на стойке, но в ней было полно записок-стикеров, не имеющих никакого отношения к делу. Он заволновался, вспомнив о приглашениях. Осмотрелся и заметил два листа кремовой бумаги, пришпиленных к холодильнику магнитами в форме планет, под счетами за электричество и списком покупок, который Мэтью оставил Альфреду. Забрав приглашения и сложив их в папку, он дописал в список: «Пачка бумаги, 500 листов». Он более-менее взял себя в руки к тому моменту, как в коридоре раздались шаги Альфреда. — Это грабёж на большой дороге, — заявил Альфред, перебрасывая костюмы из-за плеча и передавая их в надёжные руки Мэтью — они оба знали, что Альфред с большой вероятностью бы сел на них — и поцеловал его, крепко и долго. Потом ещё раз, игриво прикусив нижнюю губу, и рассмеялся. — Серьёзно. Костюмы не такие уж и грязные были, правда? — Не очень и чистые. Ты готов? — Мэтью для наглядности постучал по своим часам. — Мы хоть в джинсах могли бы приехать. Ты же знаешь, что они не будут против. — Это не — нет, это банкет. Сколько бы задротов там ни ошивалось, ты будешь единственным в кроссовках. И потом, это хороший тон. — Хороший тон, — эхом повторил Альфред. Он зарылся пальцами в волосы Мэтью и потёрся носом о его нос. Каждые пару секунд он пытался украсть ещё хоть один влажный, тёплый поцелуй. Мэтью не то чтобы жаловался. — Да. Хороший тон, чтобы показать нашим друзьям, что мы гордимся их достижениями. В конце концов, дело не в этикете. Это для них. Мы едем, чтобы отпраздновать создание этого... Как его. Искусственного автоматизированного... — Ты даже не знаешь, что Людвиг с Кику разрабатывали. — Знаю, — ответил Мэтью. — Непромокаемый швейцарский нож. Наверное. — Непромокаемый швейцарский нож, который может принести им Нобелевскую, — Альфред склонил голову, окинул Мэтью взглядом и сверкнул улыбкой, в которой было столько очарования, белоснежных зубов и всего остального, что никакой возраст не мог погасить. Она была такая чудесная, что Мэтью хотелось обхватить его за щёки, чтобы только эта улыбка не расползалась шире, чем уже есть. Он не стал спрашивать, завидует ли Альфред. Мэтью знал, что не завидует, совсем нет. В конце концов, Альфред повелевал небом и хитами Рики Мартина. — Надеюсь, в отеле есть бассейн. — Во всех отелях есть бассейны, — сказал Мэтью. Альфред шутливо чмокнул его в уголок губ, наклонился за своим чемоданом, предоставив Мэтью отличный обзор на обтянутые джинсами бёдра, и выпрямился. Когда он глянул на Мэтью, впрочем, по его лицу стало ясно, что о бассейнах, науке или даже сексе он думал сейчас в последнюю очередь. Он задумчиво посмотрел на Мэтью, как до сих пор смотрел иногда. — Можно? — спросил он и протянул свободную руку Мэтью, ничего не добавив. Мэтью давно привык к этому вопросу, хоть звучал тот всё реже и реже. Он почти удивился, услышав сейчас его отголоски; задавался ли он сегодня в последний раз, в предпоследний, или в первый из десяти ещё таких же? Мэтью не представлял. Ничего страшного. Альфред рассказал ему, что во вселенной существует более пятисот миллиардов галактик и как минимум пятьсот шестьдесят четыре известных планеты, лениво вращающихся в пустоте космоса, охваченных движением вокруг сотен миллиардов умирающих, новых, погасших звёзд; что один только крохотный, изумительно разнообразный мраморный шарик их родной планеты насчитывает два миллиона уже известных (и ещё минимум двадцать восемь миллионов возможно неизученных) видов жизни, растущей и развивающейся, приспосабливающейся к выживанию в переменчивой среде; что из них шесть миллиардов одного вида с Альфредом (женщины с заплетёнными в косы волосами, которые тосковали в своих крохотных каморках в трущобах; дети на скамейках в парках, которые ждали, затаив дыхание, когда насекомое снимется в воздух с их ладоней; люди, которые делились десертами из одной тарелки с друзьями; люди, которые рисовали домики на салфетках без причины) задавали тот же самый вопрос, и из них всех, из всего бесконечного моря возможностей Мэтью мог выбрать кого угодно, но протянутая ему рука Альфреда Ф. Джонса была одной-единственной, уникальной самим своим существованием. — Да, — сказал Мэтью и взял её.