Теория относительности

I. Мир четырёх измерений Минковского Его звали мистер Альфред Джонс. Слухи всегда расходились быстро, так что Мэтью узнал про этого мистера Альфреда Джонса задолго до первой в семестре лекции по физике, втиснутой в самое неподходящее «окно» в полдень, когда большинству хотелось не учиться, а спать. От слухов он отмахнулся: сплетни Мэтью мало интересовали. Даже если они в итоге оказывались правдой. Например, мистер Джонс действительно держал на столе пластмассовую фигурку инопланетянина и ласково звал её «Тони». И жевал печенье, когда читал лекции. И был воплощением хаоса. Восхитительного хаоса. Мэтью покосился на него, залился краской и, крадучись, убрался на задние ряды. Он не очень любил сидеть среди отлынивающих, но гордость была дороже. Мистер Джонс был одним из самых странных преподавателей. Это говорило о многом: Мэтью до сих пор не отошёл, например, от мистера Брагинского и его лекции по металлообработке, после которой ему снились кошмары про токарные станки. Мистер Джонс имел привычку ни с того ни с сего ударяться в длинные монологи о глобальном потеплении и комиксах, чем быстро полюбился студенткам и гикам (и Мэтью). Мистер Джонс непрерывно что-то ел, но его живот всегда оставался плоским и подтянутым. Мэтью знал об этом, потому что мистер Джонс не считал нужным заправлять рубашку и демонстрировал аудитории полоску спины всякий раз, когда тянулся написать что-нибудь на доске. У мистера Джонса была красивая спина. И недурная задница. И улыбка, от которой из головы вылетали все мысли и в глазах темнело. На самом деле у Мэтью не было ни единого шанса: перед мистером Джонсом не устоял никто. За неделю мистер Джонс приручил всю Академию. Даже сварливый декан, мистер Кёркленд, повадился подкармливать его, как весьма доставучего, но славного бродячего пса. Студентки звали его «Алом». Студенты обращались к нему «Джонс». У его стола всё время крутился то Ёнсу, то Эдуард, то Кику, потрясая научными журналами и жаждая обсудить что-нибудь связанное со звёздами. Мистер Джонс служил живым доказательством того, что любая наука, даже самая занудная, может быть по-настоящему восхитительной. Но самое удивительное заключалось в том, что, несмотря на бестолковые лекции (и то, что большую часть занятий он витал в облаках и мечтал о том, как трахнет своего преподавателя прямо там, на кафедре), Мэтью всё равно сумел многое усвоить про теорию относительности. Очень многое, если начистоту. В последний год в Академии расписание Мэтью почти целиком заняла английская литература и язык. Почти, потому что среди литературы затесалась «теоретическая физика». Иногда Мэтью себя просто ненавидел. II. Некоторые выводы из общего принципа относительности — Теоретическая физика? — вежливо уточнил Кику. Так вежливо он говорил, когда пытался в максимально корректных выражениях растолковать собеседнику, что тот совершил крупную ошибку. Мэтью этот тон был отлично знаком с самого детства. — Знаю, знаю, — объяснять он не собирался. Увольте. — Эй, мне не помешает немножко разнообразия. — Пожалуй. Да и мистер Джонс отличный преподаватель. — Конечно, — Мэтью пялился в книгу у себя на коленях и очень старался сосредоточиться на именах менее опасных и привлекательных. — Он… не как все. — Может, это признак гения, — Кику поджал губы, ещё раз просмотрел расписание Мэтью и аккуратно положил листок на их общий стол. Он знал, что, если расписание окажется где-нибудь у Мэтью на его половине комнаты, то белый свет оно больше не увидит никогда. Мэтью нельзя было назвать неряхой, ему больше подходило слово «рассеянный». — Тебе понравились его лекции в прошлом году? Очень. Неописуемо. До безумия. — Вполне, — ответил Мэтью. Кику внимательно посмотрел на него, прежде чем отвернуться. — Понятно, — пробормотал он, и его губы тронула улыбка. Он пощёлкал по клавишам, допечатывая что-то. Кику обожал составлять списки и перечни даже больше, чем Мэтью. Наверное, именно поэтому они отлично ладили. Иногда, правда, Мэтью хотелось, чтобы Кику был чуть менее проницательным. — Отстань. — Я ничего не сказал. — Зато подумал. У тебя на лице прямо написано: «о-хо». — Я просто хорошо разбираюсь в нюансах. Мэтью тяжело вздохнул и плюхнулся лицом в подушку. Книга полетела на пол. — Если уж ты так легко меня раскусил, то я обречён. — Если тебе станет легче, то могу сказать, что он наверняка не имеет ничего против мужчин, — сумрачно доложил Кику, — Он на собрании клуба астрономии говорил, что, если бы все инопланетяне выглядели, как Доктор, то он бы первый помчался налаживать межвидовые отношения. — Да не говорил он такого. — Говорил. Мэтью стало… да нет, легче ничуть не стало. III. Поле тяготения Мэтью убеждал сам себя, что всё дело в физическом влечении. Голову ему кружили не впервые: до этого, например, была сестра мистера Брагинского. Ольга была с ним весьма приветлива и таскала ему на переменах домашнее печенье. Может, на самом деле его больше привлекала её стряпня, чем размер её бюста, но Мэтью справедливо полагал, что эти два явления взаимосвязаны. Так что ничего нового не происходило… …кроме того, что всё происходящее было в новинку. Мэтью не понимал, что с ним творится. Он только догадывался, что это неправильно. У мистера Джонса была симпатичная задница. Вернее, у него была восхитительная задница, так идеально вписывающаяся в джинсы, что оторопь брала. Остальное в мистере Джонсе было не менее прекрасно. Мэтью мог бы часами рисовать его — сильные от природы плечи, изгиб спины, линию уха, каждую костяшку, которую мистер Джонс кусал в минуты задумчивости — чем он время от времени и занимался на лекциях. В остальное время он просто пялился на мистера Джонса, делая вид, что записывает даты, названия теорий и имена учёных, пока в голове пульсировало жаркое, с ума сводящее: «я хочу вас, я хочу вас, я хочу вас». «Ты манишь меня, как тебя манят звёзды, распростертые под твоими пальцами, обжигающие и сияющие, как осколки льда…» Глаза мистера Джонса соревновались цветом с небом за окном; небо проигрывало тем, что в нём было не так интересно тонуть. Фигура мистера Джонса была неудачной попыткой природы воссоздать пропорции золотого сечения. Мистер Джонс был идеален в своей неидеальности, со своим кривым резцом, с единственным прыщиком на ключице, который, кажется, никогда не уходил. Иногда мистер Джонс явно полнел на пару килограмм, но уже через неделю-другую возвращался в норму. Мэтью изводился. Это беспокоило. Это было явно нездорово. Он даже не пытался оправдать своё печальное состояние обаянием мистера Джонса (хотя, как показывали наблюдения, притягивало оно ничуть не меньше). Страсть, все дело в страсти. Мэтью давал воображению волю, потому что в самом деле, какой вред от маленькой порции грёз? И ничего страшного, что он представлял, как пригвоздит своего преподавателя к доске, заберётся пальцами под рубашку, скользнёт языком в рот и… В общем, это ничего не значило. Но чёртово мироздание, конечно же, посчитало своим долгом доказать Мэтью обратное. IV. Равенство тяжёлой и инертной масс Он почти провалил семестровый экзамен. Всё к тому шло. Склад ума Мэтью вряд ли можно было назвать аналитическим, не просто так ведь он выбирал специальностью английскую литературу. Он отлично разбирался в метафорах и скрытой иронии, но частицы и волновые излучения оставались за гранью его понимания. Он мог бы процитировать отрывки из полусотни разных стихов, чтобы описать, как танцуют вокруг солнц планеты, но Браунинг не имел ничего общего с Планком. Получив неизбежный листок с вопросами, Мэтью запаниковал. Он писал то, что знал. То, что он знал, было явно не тем, что нужно. Вряд ли «Грозовой перевал» и «Большие надежды» годились для ответа в тесте по теоретической физике. Между строк читалось: «Я не имею понятия, о чём меня спрашивают, поэтому я пишу, лишь бы заполнить пустые строчки». Положение ухудшало то, что Мэтью по большей части ничего не записывал на лекциях. Ему просто нравилось, как мистер Джонс говорит об энергии, ему нравилось, как мистер Джонс сам излучает энергию, но физика оставалась физикой: движением, частицами и волнами, и запыхавшимся мистером Джонсом, многословно рассуждающим о теориях. Запыхавшимся, жадно постанывающим, прижатым весом Мэтью к шершавому столу, и каждое его движение, переходящее в энергию, переходящую в… …в безнадёжно заваленный тест. «Мне очень понравилось! Всё неправильно, но мне понравилось!» — было нацарапано на полях его работы. «Останься после занятий. Сходим пообедать, угощу тебя гамбургером!» Мэтью долго сидел за партой и просто пялился в листы. Ни одного правильного ответа и всё равно проходной балл? Неприемлемо. Очень… странно? Но ведь это не… Господи, даже кривые улыбающиеся рожицы, накарябанные рукой мистера Джонса заставляли сердце биться как сумасшедшее. Мэтью сложил листочки в рюкзак и приказал вздорной мышце вести себя прилично, но причина ненормальной сердечной активности была вполне ясна. За всё время, что он посещал занятия, Мэтью ни разу не приходилось смотреть мистеру Джонсу в глаза и — уж подавно! — не нужно было говорить с ним. Внезапно это стало очень важным. Очень существенным. Мэтью когда-то мечтал стать невидимым; временами он мог поклясться, что его мечта всё-таки сбылась. Сейчас старое желание разгорелось с новой силой, несмотря на нездоровое ликование, от которого посасывало под ложечкой. V. Состояние часов и мер на вращающемся исходном теле Мэтью удалось оттянуть встречу на неделю. Целую неделю он первый сбегал из аудитории и в придачу пропустил один день, чего не случалось, даже когда он серьёзно болел. Целую неделю он опять притворялся, что конспектирует, но теперь он даже не позволял себе поднять взгляд, чтобы полюбоваться на мускулистые ляжки мистера Джонса, когда тот взлетал на стремянку и выводил очередную формулу в верхнем углу доски. Целую неделю Мэтью пытался придумать тысячу причин, чтобы отказаться от физики совсем; ему удалось сочинить двадцать три. А во вторник выяснилось, что мистер Джонс знает, как его зовут. Или, по крайней мере, знает первые три буквы его имени. — Мэтт! Мэтт, хорошо, что я успел тебя поймать сегодня. Останься после лекции, идёт? — и подмигнул. Так подмигивают друзьям и пассиям, а не тупым студентам, теряющим дар речи от такого обращения. Мэтью кивнул, когда стало понятно, что мистер Джонс ждёт хоть какого-нибудь ответа. Мистера Джонса кивок вполне устроил. Мэтью не знал, почему он не придумал какую-нибудь отговорку. Ещё он не знал, зачем вообще собрался отнекиваться: всё равно убедительно бы не получилось. Остаток лекции Мэтью провёл в густом тумане, то и дело как можно незаметнее вытирая ладони о джинсы. Хотелось, чтобы отчаянно колотящееся сердце унялось и ушло гадкое сосущее чувство под ложечкой. «Ты жалок, — убеждал он себя. — Ты уже не в том возрасте, чтобы от чувств крышу сносило!» Наручные часы мистера Джонса пикнули. Аудитория помалу опустела. А мистер Джонс смял пакетик от чипсов и облизал пальцы, и Мэтью понял, что влип окончательно и бесповоротно. Как ни странно, на душе от этого полегчало. VI. Эвклидовский и неэвклидовский континуум — Это было весьма неплохо, — мистер Джонс помахал тестом у Мэтью перед носом. — Плохо то, что ты всё-таки завалил. Мэтью сосредоточился на шуршащих листочках и понадеялся, что, не глядя профессору в глаза, краснеть не придётся. — Ну… да. Извините. — Нервничаешь? — сочувственно спросил мистер Джонс. «Рядом с вами? Ещё как» — подумал Мэтью, несмело улыбнулся и ничего не сказал. Вблизи, оказывается, у мистера Джонса возле уха можно было разглядеть россыпь веснушек. Их хотелось лизнуть; Мэтью стало неловко. Оставалось надеяться, что «я хочу вас лизнуть» не высветилось большими буквами у него на лбу. Мистер Джонс всё так же лучился, так что, наверное, не высветилось. — Это ничего! Я иногда тоже ужасно нервничаю. И знаешь, что я делаю? Ответ, конечно, был предсказуемее некуда. — М-м. Нет. — Пальцы жую. Мэтью представил и тут же пожалел об этом. — Дурацкая привычка, — продолжил мистер Джонс. Он с каким-то восторгом принялся листать провальный тест. — Слушай, это круто. Не дотягивает до физики, но мне очень понравилось. Откуда это? Вот это: «Мы смотрим на одни и те же звёзды, одно и то же небо простирается над нами и один и тот же космос вокруг нас. Неужели на самом деле имеет значение то, каким путём человек идёт к истине? Одним-единственным способом открыть сию величайшую тайну невозможно». Мэтью захотелось провалиться под землю. Мистер Джонс оторвался от бумаг; ясные глаза почему-то стали темнее. Приоткрыв рот, он вопросительно смотрел на Мэтью и ждал ответа. — Симмах, — промямлил Мэтью. — Симмах, — повторил мистер Джонс. Они помолчали, глядя друг на друга; так могли бы переглядываться незнакомцы, волей случая попавшие в одну переделку. Мэтью затолкал руки поглубже в карманы толстовки и с трудом сглотнул. В голове мелькнула непрошенная мысль, что мистеру Джонсу понравились все эти глупости. Ну или ему было лень самому поискать в Интернете. Мистер Джонс моргнул и широко улыбнулся. — Гамбургеры, — произнёс он. — Что? — Я же говорил, — мистер Джонс свернул листы, сунул многострадальную работу под мышку и пошёл брать свою видавшую виды куртку. Куртка не то передавалась из поколения в поколение, не то была просто писком моды — в случае с мистером Джонсом утверждать наверняка было нельзя. — Я угощаю тебя обедом, и мы разбираем твои ошибки. — Да, но…— Мэтью вообще-то не любил гамбургеры. Рыбные котлеты зато уплетал за милую душу. И к соевым бургерам неплохо относился. — Я угощаю! Пойдём, Мэтт. — Мэтью. — Мэтью, — повторил мистер Джонс и придержал для него двери. VII. Пространственно-временной континуум общей теории относительности не есть Эвклидов континуум Это стало самым сюрреалистическим дополнительным занятием из всех, на которые он когда-либо ходил. Мэтью не мог точно сформулировать, чего он ожидал от приглашения на гамбургеры, но кафе, в которое его затащил мистер Джонс, было незнакомым. Над входом сверкала щегольская красная вывеска, а внутри расположились синие столики, вряд ли рассчитанные на большие компании. На столешнице едва хватило места для локтей мистера Джонса и груды учебников. Кое-как им всё-таки удалось уместиться, и, пока несли их заказ, мистер Джонс стал зачитывать ответы из работы, требуя рассказать, откуда взята та или иная цитата. Им полагалось обсуждать совсем другое, но Мэтью было наплевать. — А это? «Солнце зашло в блеске багряных, золотых, зелёных лучей, и звёзды зажглись на небе, а на земле заискрились светляки, подражая им, как люди подражают доброте высших существ». — Диккенс. Чарльз Диккенс. — Ух ты, — мистер Джонс закусил губу. Его глаза за стёклами очков казались шире. Во взгляде сквозил интерес, который у большинства людей по отношению к Мэтью просыпался нечасто. — Здорово. Про звёзды и светляков и прочее. — Мне тоже нравится. — А вот это откуда? «Говорят, каждый атом наших тел был когда-то частичкой звезды». Вот это бесподобно, кстати, мне больше всех понравилась. Кто это написал? Мэтью кашлянул, вертя в руках стакан с холодным чаем. — Это из фильма. — Обожаю фильмы, — просиял мистер Джонс. — Как называется? — «Гаттака». — Посмотрю обязательно. — Хорошо. В смысле, да. Посмотрите. Отличный фильм. — Слушай, — мистер Джонс пролистал последние страницы теста. — Ты же понимаешь, что физика — это по большей части не о звёздах? — Понимаю. Я просто… Вы просто о них говорите всё время и… — вышло довольно жалко. Он согнул и разогнул соломинку. Лицо горело. Мэтью вдруг очень захотелось, чтобы диванчик под ним ожил и проглотил его с потрохами. — Тебе стоило брать астрономию. Хочешь перевестись? Я могу устроить. — М-м. — Хорошо. Тогда давай так: ты не переводишься, чтобы не дёргать лишний раз деканат, а я возьму тебя на дополнительные занятия. Так ты сможешь учить про звёзды и остальное, только с уклоном в физику. — Но я не… — Отлично! Я тебе про всё расскажу. Научишься куче заумных штук и будешь знать, что именно цитировать, — радостно закончил за него мистер Джонс и начиркал на ладони пару неразборчивых закорючек. Если бы их колени не соприкасались сейчас под столом, Мэтью мог бы поклясться, что сидит напротив ребёнка. Ребёнка в теле взрослого. И смотрит ребёнку-взрослому в воротник рубашки, на ямочку между ключицами. Сейчас, когда они сидели совсем близко, Мэтью видел все его изъяны: обветренные губы, обкусанные ногти… мистер Джонс, наверное, жевал и облизывал всё подряд; одна только мысль об этом сводила с ума. Мэтью вдруг пришло в голову, что со стороны они похожи на влюблённую парочку на свидании. Наклонились близко-близко, будто о личном говорят, задевают друг друга ногами под столом. Мистер Джонс ведь ненамного его старше, почему бы и нет… Мэтью пришлось извиниться и отлучиться на минутку. Он очень рассчитывал, что, если плеснуть в лицо холодной водой, то реальность одумается и вернётся в накатанную колею. VIII. Гаусовы координаты — Так какие тебе предметы нравятся? Мэтью подумал, что из его теста вполне очевидно, но всё равно пожал плечами: — Английская литература. — Да ладно, — ответил мистер Джонс, подпёр рукой голову и улыбнулся той белозубой улыбкой, которой уместнее было бы сверкать в фильмах. — По-моему, это здорово. Я, например, всегда в этом всём паршиво разбирался, хотя было бы неплохо подтянуть немного, пригодится. Может, посижу даже на паре лекций, пока я тут. А что именно тебе нравится? Мэтью снова пожал плечами. Все ответы на этот вопрос прозвучали бы весьма… странно. — Всё нравится, — и больше ничего не добавил. — Ага, понимаю, — с энтузиазмом закивал мистер Джонс. — Я так физику люблю. «Знаю», — подумал Мэтью. «Вы светитесь просто, когда о ней говорите». Вместо того, чтобы сказать это вслух, Мэтью локтем спихнул со стола один из листов и мужественно попытался завязать настоящий разговор. Попытку вряд ли можно было назвать успешной: — А вы… вы всегда интересовались физикой? — М? А, нет, что ты. Пока мне не исполнилось пятнадцать, я очень хотел… Еда! Еда! — официантка поставила на столик три подноса, два из них перед мистером Джонсом, который совершенно неприлично заскулил и тут же набил картошкой фри рот: — М-м, вкусно. — Угу, — действительно ведь неплохо. Несмотря на то, что жареное. Они ели в тишине с полминуты, пока до Мэтью не дошло, что разговор, который он так старался начать, уже благополучно отложен и забыт. Пришлось пробовать снова: — Так кем вы хотели быть? — Мэтью запихал в рот пару кусочков картошки, и, пережёвывая горячий жир, подумал, что поцелуй мистера Джонса сейчас мог бы быть таким же на вкус. Мистер Джонс заметно приуныл. — Я хотел быть супергероем. Мэтью уставился на него. — Что? Все хотят быть героями! — его преподаватель поправил очки и упрямо гнул своё. — Все хотят выносить младенцев из горящих домов, предотвращать глобальные потепления, спасать китов… — Китов? — Китов, — с невозможным достоинством отозвался мистер Джонс. — Потому что круче китов может быть только космос. Мэтью задумался, сколько человек уже догадалось о том, что великолепный мистер Джонс на самом деле просто грандиозный задрот, и пришёл к выводу, что это он, ослепленный страстью, ничего дальше своего носа не замечал. Сейчас он всё равно заулыбался. — А я приземлённый. Никакого неба и океанов. Скучный очень. — Человек, который пишет такое…— мистер Джонс потряс тестом для убедительности. — …никак не может быть приземлённым. — Я же только процитировал, — напомнил Мэтью, аккуратно снимая лук со своего сэндвича с курицей. Мистер Джонс потянулся забрать себе отложенные на край тарелки колечки. Мэтью уже понемногу привыкал к его порывам, поэтому без запинки продолжил: — У меня просто хорошая память. Вы так тоже сможете, если захотите. Любой сможет. — Ха-ха, прекращай скромничать. — Я не скромничаю, — слабо запротестовал Мэтью, но мистер Джонс уже отвлёкся на бургер и азартно в него вгрызся; выглядело это вполне сексуально (и весьма устрашающе). Когда мистер Джонс снова смог более-менее внятно изъясняться, он стал разглагольствовать о тяготах магистратуры и о погодных аэростатах, которые НЛО чаще всего использовали для прикрытия. Тест они в итоге так и не обсудили. IX. Строение пространства по общей теории относительности — Ты встречался с мистером Джонсом. В голове не укладывается, — сообщил по этому поводу Кику. — Не встречался! — возразил Мэтью, чувствуя, как щёки начинают гореть. Он попытался отгородиться книжкой, но Хонда не зря вырос с Мэтью бок о бок. — Ты обедал с мистером Джонсом. Ты встречался с мистером Джонсом. — Я был на дополнительном занятии и мы просто пошли перекусить! — Вот как, — прохладно отозвался Кику. — Не так! — Конечно, — Кику покосился на него и снова сосредоточился на сборке миниатюрной модели робота (робот выглядел жутковато, как, впрочем, и всё, чем Хонда увлекался). Он со вздохом прикрутил какой-то рычажок на место. — Мне кажется весьма любопытным, что он решил поговорить в неформальной обстановке именно с тобой. Недостатка в приглашениях и предложениях у него не наблюдается, но он обычно ходит только на экскурсии с группами. — Правда? — чёрт, чёрт, чёрт всё побери. Мэтью постарался затоптать чахлый проблеск надежды, пока искра не превратилась в лесной пожар. Мысленно он всё ещё сидел там, за столиком, хохотал и давился картошкой, пока мистер Джонс вдохновенно растолковывал, почему «Люди в чёрном» попирают все мыслимые и немыслимые межпланетные теории. Мэтью поспешно отвёл взгляд, когда понял, что Кику наблюдает за ним. Это вряд ли помогло скрыть написанные на его лице чувства, потому что Кику осторожно спросил: — Он тебе нравится, да? — Не так, как ты думаешь. — Ясно, — ответил Кику и вернулся к своему роботу. X. Пространственно-временный континуум специальной теории относительности, как Эвклидов континуум Той ночью Мэтью снились звёзды; маленькие и сверкающие, они вздрагивали, когда он трогал их пальцами. Мэтью задумался, сколько звёзд он успеет собрать, прежде чем его застукают, но мир вокруг вдруг начал рассыпаться, и оставалось только взбираться на небо, карабкаясь по радиоволнам. Ему снилась лестница в космос и снилось, какой была бы кожа Альфреда Джонса, если бы он искупался в лунных бликах. — Это совсем ничего не значит, — шепнул Мэтью, едва касаясь его самыми кончиками пальцев, а потом всё растворилось, уступив место взгляду ясных глаз синее самой атмосферы, тёплому дыханию и безупречному поцелую. Мэтью провёл ладонями по плоскому животу Альфреда, и за его перепачканными звёздами пальцами протянулись сверкающие хвосты комет. — Это всё должно что-то значить, — печально выдохнули ему в губы. Мэтью, хватая ртом воздух, проснулся полувозбужденный и чуточку влюблённый.