Исполнитель желаний

Воскресенье выдалось удивительно ясным и солнечным. Лайт ушел от Мисы довольно рано, около восьми часов утра – казалось, у него уже вошло в привычку так рано вставать. Наскоро попрощавшись с девушкой, пользуясь тем, что она тоже спешила на съемки, Лайт покинул ее квартиру, даже не выпив кофе. Но его это вполне устраивало. Кофе можно было выпить и в ближайшем кафе, а вести долгие беседы про обустройство нового мира, теперь, когда никто не стоит у них на пути, ему совершенно не хотелось. Вернее, он был просто не в состоянии больше разговаривать на эту тему. Во всяком случае, пока. Кроме того, его несколько смущали взгляды Рюка, которые, после их вчерашнего разговора, стали какими-то... слишком участливыми. Не хватало еще, чтобы Шинигами начал его жалеть. Проявлять слабость при Рюке было непозволительной роскошью, Лайт отчетливо понимал, что нельзя терять бдительности ни на секунду. Рюк не союзник, Рюк – наблюдающий, который с одинаковым интересом воспримет как победу Лайта, так и его поражение. И поэтому, если он хотел иметь возможность его использовать в своих целях, а Лайт хотел, необходимо было сохранять превосходство. Держать дистанцию. Не раскрываться. Только тогда он сможет успешно манипулировать Богом смерти. Богом, который когда-нибудь запишет имя Лайта в тетрадь. Выйдя из дома, Лайт засмотрелся на безмятежно прозрачное голубое небо. Редко когда в ноябре выдавался такой светлый, такой солнечный и теплый день. На небе не было ни облачка, и бесконечная глубокая синева завораживала. Лайт поймал себя на мысли, что уже и не помнит, когда он в последний раз любовался небом. Вот так, просто наслаждаясь его красотой и бесконечностью. Ему все время было некогда, все время было не до того, необходимо было учиться, добиваться поставленных целей, доказывать свое превосходство и неповторимость. Совершенно не было времени остановиться и насладиться такой простой радостью, как ясное безоблачное небо. А потом появилась тетрадь. И Кира. Кире уже совсем было не до неба, его вообще не очень занимало, какое на улице время года, день или ночь, светит ли солнце или идут проливные дожди. Он был с головой увлечен игрой. Но сегодня... Сегодня почему-то все было по-другому. Сердце Лайта наполняло какое-то удивительное умиротворение, какая-то тихая радость. Он как будто радовался новому дню. Такому хорошему, солнечному и теплому дню. Это было так странно, так непривычно, так не похоже на Лайта, что он и сам не мог определить, что же с ним происходит. Он просто стоял посреди улицы, пользуясь тем, что прохожих еще было мало и его не сбивали с ног, и, задрав голову, смотрел на небо. Пальцы машинально нащупали в кармане телефон, проверяя, не забыл ли он его у Мисы, и тут же пришло понимание, откуда взялось ощущение радости. Еще одна ночь прошла без звонка. У Рюдзаки будет ещё один день. Почему-то Лайт был твердо уверен, что его упрямый друг не посмеет уйти днем. И поэтому он особенно боялся ночей, и, даже во сне судорожно сжимая телефон в руке, спал неспокойно, постоянно просыпаясь, постоянно ожидая, что случится самое страшное. Покрываясь липким потом, если телефон выпадал из руки и не находился сразу, с ужасом думая, что мог пропустить звонок. Но сейчас ночь прошла, Ватари не позвонил, а значит, впереди у него был еще один день. Еще целый день, когда Рюдзаки наверняка будет здесь, и можно сидеть с ним рядом и знать, что пока еще Лайт не остался совсем один. Пытаться уловить звук дыхания и наслаждаться ощущением его присутствия. Лайт опустил голову и пошел вперед по улице. Как мало ему, оказывается, стало нужно. Как быстро он смиряется с неизбежным и сжимает свои желания до размеров одного дня. Всего лишь еще одного дня. Недалеко от дома Мисы было уютное маленькое кафе с открытой террасой. Лайт зашел в него, сел за столик на террасе и заказал кофе. Через три столика от него располагалась шумная стайка старших школьников – несколько девушек и парней в яркой одежде громко о чем-то разговаривали, будоража утреннюю тишину звонкими взрывами смеха. Лайт невольно засмотрелся на них. Насколько беспечны и беззаботны они были. Насколько простым было их существование. Им оставался, скорее всего, еще год до окончания школы. Год шумной веселой жизни, не обремененной проблемами, полностью обеспеченной родителями. А потом они сменят яркие наряды на строгие костюмы и поступят в институты, проживая свою жизнь по заранее намеченному плану. Получат образование, найдут работу, будут строить карьеру, заведут семьи... Вот и все их предназначение. Никаких планов по спасению мира. Им никогда не придется мучительно делать выбор – остаться простым студентом или стать Богом. Никогда не придется жертвовать ничем значительным. Они никогда не смогут понять, каково это – все время идти по самому краю, по острому лезвию ножа, рискуя сорваться вниз. Никогда не почувствуют вкуса победы – настоящей победы, вырванной с кровью. Никогда не узнают, что испытываешь, когда враг дышит в спину, смотрит в душу огромными глазами, пытается загнать в угол, снова и снова расставляя ловушки. Когда каждый шаг – как по минному полю, каждое слово может стать роковым, каждый взгляд может выдать тебя. Когда все чувства постоянно обострены, когда ты все время собран и напряжен, как сжатая пружина, а секунды превращаются в вечность. И ты следишь за своим врагом, а твой враг следит за тобой, и вы будто кружитесь в бесконечном танце, забывая про все, нанося незримые удары, делая выпады, ожидая, когда один из вас даст слабину, совершит ошибку. Ничего этого никогда не поймут, никогда не прочувствуют эти беззаботные школьники, способные радоваться простому теплому ноябрьскому дню и ясному солнцу. Их ждут в жизни простые радости и простые огорчения, маленькие проблемы и маленькие обиды. Все то, что изначально было недоступно для Лайта. И тетрадь здесь была, в общем-то, ни при чем. Она просто помогла ему раскрыться, найти себя, сделать шаг за ту грань, перейти которую он всегда стремился. Избавила от перспективы медленно угасать, теряя свои таланты, сливаясь с толпой себе подобных. Он всегда ощущал себя выше других. Сильнее, умнее, лучше всех окружающих. Он всегда задыхался в узких жизненных рамках, пытаясь вырваться из них, достичь чего-то большего, недоступного остальным. Он был... другим. Но пытался подстроиться под толпу, понимая, что, живя среди людей и желая добиться успеха, он не должен слишком уж выделяться. Других не любят, не понимают, не признают. Быть лучшим и вызывать восхищение – вот и все, что он мог себе позволить. Быть лучшим, но не переходить границ. Это удушало. Может быть, именно поэтому, получив тетрадь, он с такой легкостью, с таким азартом сделал шаг за незримую черту, совершив первое осознанное убийство. Так легко согласился стать Богом. И так яростно пытался уничтожить L, еще даже не видя его, только услышав искаженный в динамиках голос. Потому что L тоже был другим, Кира ощутил это сразу. Но, в отличие от Лайта, детектив никогда не пытался подстраиваться. Никогда не скрывал своего отличия, принимая себя таким, какой есть. Никогда не сгибался под гнетом чужих мнений. Обрекая себя на сознательное одиночество, L твердо был верен себе. Для него не существовало границ, за которые он не мог бы зайти. Он был свободен. И это вызывало... ненависть? Да, раньше – да. Ненависть. Желание победить. Желание уничтожить. Сейчас – восхищение. Уважение. Привязанность. Такие разные внешне, они действительно были похожи. Слишком похожи. Дружный восторженный крик голосов прервал размышления Лайта. Компания школьников приветствовала появившегося официанта с огромным тортом на подносе. Стало понятным их столь раннее присутствие в кафе. Вероятно, они собрались, чтобы отметить чей-нибудь день рождения, а потом дружно поехать за город гулять, пользуясь погожим деньком. Торт был великолепен. Двухэтажный, розово-белый, затейливо украшенный взбитыми сливками и огромными, сочными ягодами свежей клубники. Девочки с восторгом хлопали в ладоши и смеялись, мальчики расчищали стол, освобождая место для торта. Лайт пару минут внимательно смотрел на них, потом залпом допил кофе, оставил деньги на столе и стремительно сбежал с террасы. В груди снова заворочалась, причиняя привычную боль, разрастающаяся пустота. Большой красивый торт с клубникой так некстати напомнил ему о том, что Рюдзаки, возможно, уже никогда не сможет порадоваться шедевру кулинарного искусства. От этого чувства хотелось бежать, и Лайт побежал, догоняя подходящий к остановке автобус, заглушая мысли простой физической нагрузкой. На самом деле, ему рано еще было идти в клинику. Он не хотел присутствовать, пока Ханна мыла и причесывала Рюдзаки, проводя процедуры утренней гигиены. В то же время, он доверял уверенности и квалификации медсестры, и был относительно спокоен за Эла, пока он находился в ее руках. Поэтому он решил прийти чуть позже, когда Ханна уже закончит, чтобы отпустить Ватари на терапию и иметь возможность побыть с Рюдзаки наедине. У него в запасе было еще где-то около получаса, и Лайт вышел из автобуса на две остановки раньше, решив пройтись пешком. Его путь лежал через большую площадь, излюбленное место сборов токийской молодежи. В любое время суток и в любое время года площадь была заполнена представителями самых разнообразных неформальных направлений. И сейчас, хотя стрелка часов только подползала к девяти часам утра, на площади было уже довольно многолюдно. Яркие, кричащие, порой совершенно абстрактные наряды, крашеные волосы, торчащие в разные стороны в замысловатых прическах, странные аксессуары, кожаные шорты, юбки, куртки и даже намордники, высокие сапоги и массивные ботинки на немыслимых каблуках – старшие школьники и студенты, пользуясь выходным днем, выражали в нарядах свои вкусы и пристрастия, наслаждаясь возможностью короткого отдыха от унылой школьной формы и строгих костюмов. Это было именно то место, куда, словно мухи на мед, стекались толпами иностранцы со своими фотоаппаратами, в погоне за необычными кадрами, демонстрирующими свободные вкусы японской молодежи. Лайт обычно избегал подобных мест, ему претило бесцельное времяпровождение, а ровесники, уделяющие столько времени и внимания безвкусным нарядам и бессмысленным разговорам, совершенно не интересовали его. Пустое прожигание жизни представителями различных молодежных культур вызывало у Лайта чувство брезгливости. Но сегодня ему хотелось быть среди людей. Хотелось увидеть, понять и почувствовать тот мир, ради спасения которого он так много поставил на карту. Ради которого так много терял. Ему так хотелось ощутить, что он все еще принадлежит этому миру. Почувствовать себя частью общества, избавиться от ощущения непробиваемого стекла, отделяющего его от других. В отчаянной попытке он пытался сбежать от обступающего со всех сторон одиночества, став частью толпы, слившись с ней, растворившись в чужом смехе и чужих разговорах. Он так хотел отдохнуть от бесконечной боли, от Киры, от грандиозных планов и рискованных игр. От страха остаться совсем одному. Но он был чужим здесь, на этом беззаботном празднике жизни, под ясным ноябрьским небом. Каждой клеточкой своего тела Лайт ощущал ту бездонную пропасть, что отделяла его от всех этих людей. Попытка стать частью толпы оказалась безнадежной иллюзией. Он только острее стал ощущать пустоту, вакуум, окружающий его. Его внезапно окликнули. Какой-то парень, показавшийся Лайту смутно знакомым, приветственно замахал рукой. В другое время Лайт обязательно сделал бы вид, что не заметил оклика, но сейчас он был рад возможности хоть немного отвлечься от своих, не слишком радостных, мыслей. Поговорить с кем-то, кто понятия не имел, в какой стадии находится расследование по делу Киры, и почему так давно нет сообщений от детектива с именем Эл. И, воспользовавшись случаем, он охотно подошел к небольшой группе молодых людей, среди которых был окликнувший его парень, изобразив на лице радостную улыбку человека, случайно встретившего на улице знакомого. Кира приветливо поздоровался с незнакомцем, как со старым товарищем и, лишь когда тот начал представлять Лайта своим друзьям, как своего институтского приятеля, с трудом вспомнил, что, действительно, видел его в институте. Возможно, даже перекидывался парой фраз между лекциями. Но совершенно не помнил ни его имени, ни круга интересов, что, однако, не помешало Лайту поддержать непринужденную беседу случайно встретившихся на улице знакомых. Тем более, что основная часть вопросов сводилась к тому, почему он перестал посещать занятия, а основная часть новостей – к последним событиям в институте, произошедшим за время отсутствия Лайта. Это было легко, настолько легко, что навевало скуку. Лайт всегда умел налаживать контакты и становиться центром внимания, а широкий кругозор позволял без труда поддерживать разговор абсолютно на любые темы, и, спустя несколько минут, он уже участвовал в оживленной беседе не только со своим коллегой по институту, но и с остальной группой его приятелей. И всем сердцем ощущал тянущую тоску. Задавая вопросы, растягивая губы в приветливой улыбке, он прокручивал в голове одно и то же слово. «Бесполезно». Он не понимал этих людей. Он не мог сблизиться с ними. Он был выше, гораздо выше их, на недосягаемой высоте, в полном одиночестве. Словно находился на крыше огромного небоскреба, созерцая вокруг только пустые крыши других небоскребов. Продолжая машинально поддерживать разговор, он рассеянно оглядывал площадь и собравшихся на ней молодых людей, которые все прибывали. Чуть в стороне от их компании он заметил пару парней, сидящих в нише на ступенях то ли подъезда, то ли офиса небольшой фирмы, закрытого в воскресенье, странно привлекших его внимание. Чем-то они отличались от остальной толпы молодежи. Пытаясь понять, чем же эти двое заинтересовали его, Лайт стал украдкой разглядывать их, привычно скрывая взгляд опущенной челкой. Они были, наверное, его ровесниками. Яркий блондин с довольно длинными пшеничными волосами, свободно свисающими до плеч неровными прядями, вальяжно сидел, даже скорее, полулежал, со скрещенными на груди руками, прислонившись спиной к боковой стенке ниши и поставив одну ногу на землю, а другую на верхнюю ступеньку лестницы. Его контрастная, яркая внешность, сочетание светлого и черного, притягивали взгляд. На нем было странного фасона черное удлиненное пальто, с капюшоном, отделанным то ли чересчур длинным мехом, то ли перьями, обрамляющими его шею причудливо топорщащимся воротником, довольно нелепо смотревшееся в этот теплый погожий день. Кожаные штаны в обтяжку и высокие черные ботинки на шнуровке, на тяжелой толстой подошве. Слишком сильно отросшие волосы частично скрывали его лицо, падая на глаза, но давали возможность рассмотреть, однако, его достаточно детально. В его внешности безошибочно угадывалось присутствие немецкой крови. Утонченное лицо с правильными чертами и острым подбородком можно было бы назвать миловидным, если бы не большой шрам, в котором Лайт безошибочно определил след от ожога, так как раньше уже видел подобное, покрывающий почти всю левую часть лица блондина. Шрам странным образом не портил его внешности, а, напротив, как бы подчеркивал яркую индивидуальность и придавал лицу какую-то характерную жесткость и целеустремленность. Второй парень, с волосами цвета темной меди, сидел, прислонившись спиной к противоположной стене, поджав под себя ноги на восточный манер. В руках у него была игровая консоль, на которой он, казалось, полностью был сосредоточен. Он был в простой, несколько растянутой полосатой футболке с длинными рукавами и застегнутом на все пуговицы длинном сером жилете, отделанном тонкими полосками меха. Джинсы, и еще более высокие, чем у напарника, ботинки, или даже сапоги, почти под колено, довершали его образ. В глаза бросалась яркая, совершенно неуместная деталь: на лице рыжеволосого парня красовались, надвинутые на глаза, мотоциклетные очки с матовыми желтыми стеклами. Оставалось только догадываться, каким видит мир их владелец. Их одежда не казалась странной здесь, на этой площади, где молодежь одевалась ярко и вызывающе. На фоне абстрактных нарядов они выглядели, может быть, даже довольно блекло и неприметно. Возможно, если бы Лайт интересовался только одеждой, он бы не обратил на эту пару никакого внимания. Но его внимание привлекло несколько иное и, чем дольше он разглядывал их, искоса бросая взгляды, прикрытые челкой, тем больше убеждался, что первое впечатление от мимолетного взгляда его не обмануло. Вокруг них как будто бы сгустилось напряжение. Расслабленные позы, полная сосредоточенность рыжего на игре, ленивый взгляд, которым блондин оглядывал площадь и лица, не обманули Лайта. Они были чужеродными здесь. Они тоже были... другими. Незримо отличались от беспечной молодежи, собравшейся весело провести выходной. Всеми своими обостренными в игре чувствами Лайт ощущал исходящие от этих двоих волны превосходства, уверенности в себе, скрытой, готовой вырваться в любую секунду, силы. И терпеливого ожидания. Они явно чего-то ждали, так же, как он, маскируясь под гуляющую молодежь, пытаясь слиться с толпой. Так же, как он, будто бы отделенные от нее незримым непробиваемым стеклом. Лайт каким-то шестым своим чувством очень отчетливо это увидел. И еще... Привыкший вглядываться и анализировать мельчайшие детали, он уловил чувство давящей тоски и обреченности, исходящее от них. Возможно, на его восприятие наложилось его собственное состояние, а, возможно, он действительно уловил суть, получив способность замечать у других те эмоции, которые впервые начал испытывать сам. Но он был уверен, что чувствовал тоску в скрытой напряженности, казалось бы, расслабленных поз, в равнодушных, на первый взгляд, лицах, в малозначащих движениях. Лайт поймал мимолетом скользнувший по нему взгляд холодных бирюзовых глаз блондина и внезапно ощутил, как холодок пробежал по спине. По нему будто бы провели сканером. Мгновенно напрягаясь, Кира весь собрался, ощущая внезапно накатившее чувство неясной угрозы. Интуиция его никогда не подводила, и сейчас, продолжая разглядывать этих двоих из-под полуприкрытых век, он пытался проанализировать свои ощущения. Нет, он ничем не привлек их внимания, блондин даже не задержал на нем взгляда, продолжая все так же равнодушно оглядывать площадь. Да и Кира ничем не выделялся сейчас из толпы, стоя в компании случайных знакомых. Видимо, его чувство тревожности уже слишком обострено, слишком измотаны нервы. Неясная угроза просто исходит от них, не имея отношения к Кире. «Хищники, - подумал Лайт, - это очевидно. Может быть, они что-то готовят. Что-то криминальное. Возможно, я услышу об этом в вечерних новостях. Что ж, будет забавно вписать в тетрадь имена тех, кого вычислил еще до совершения преступления. Но сейчас мне нет до них дела». Он подумал, что стал слишком много внимания уделять другим людям. Слишком цепляться за незначительные детали. Раньше было проще. Раньше в этом мире было единственное интересующее его и занимающее его мысли существо – он сам, Ягами Лайт. И его абсолютно не интересовали ни мысли, ни чувства окружающих. Это Рюдзаки изменил его, заставив все время быть начеку. Заставив принимать остальных во внимание. А теперь Лайт один. И это чувство одиночества заставляет его замечать совершенно посторонних людей, на которых, по большому счету, ему абсолютно плевать. Еще раз внимательно посмотрев на странную пару из-под скрывающей взгляд челки, Лайт начал прощаться со своими случайными приятелями. Он надеялся, что дал достаточно времени Ханне, чтобы закончить работать с Рюдзаки, и он сможет, наконец, побыть с детективом. Если повезет – то наедине.