Когда наступит осень...

Серьезно, когда ты уже поймешь? Мое сердце не теплее льдинки в твоей руке, когда ты пытаешься очистить крышу своего дома от этой назойливой замерзшей жидкости в декабре. Как бы ты не горячился, как бы не злился, я всегда буду непоколебим. Чего ты хочешь? Чтобы я кричал? Чтобы рвал глотку ради того, чтобы доказать какую-то незначимую ерунду, о которой мы забудем уже завтра, обнимаясь в кровати ранним утром под пение птиц? Неужели я настолько раздражаю тебя? Когда ты весь горишь от ярости, тебя, кажется, раздражает даже мое лицо. Ты видишь, что ни губы, ни брови не выражают мое разочарование или гнев. И тебя это бесит. Бесит то, что никто не может разделить твою злость, или то, что меня это не задевает? Ты ошибаешься. Меня все задевает, Хенрик. У меня трясутся руки, но ты этого не видишь, ведь я почти всегда держу их в карманах. Немного стучат зубы от волнения, ведь все тело охватывает озноб, но ты этого не услышишь, ведь почти все время я молчу. Ты выпускаешь пар, иногда даже бьешь или кидаешь что-то об стены. Такой уж твой характер. Ты загораешься как спичка в безветренную погоду, горишь быстро и ярко, и либо догораешь, либо тебя кто-то тушит. А вот меня можно сравнить с сигаретой. Я горю не так ярко, если никто мною не затянется. Я медленно тлею в чьих-то пальцах, и когда сгораю полностью, меня ждет лишь одно. Одним движением я оказываюсь на земле, да еще и притоптанным тяжелой ногой. Но ты другой, Хенрик. Я давно дотлел в твоих руках. Я не злюсь, не горю чем-либо, я просто пустой окурок в твоей ладони. Но ты меня не выкидываешь, ты еще любишь, мне остается только ждать, когда любовь в твоем сердце иссякнет. *** Дым поспешно вышел из легких норвежца и растелился серой пеленой перед его глазами. На фоне синего звездного неба казалось, будто где-то вдали едет старый поезд, и клубы его дыма видны за полкилометра. Но нет, рядом есть лишь старый дом у реки, широкий мост и тихое кваканье лягушек. В окне еще горит свет, что выдает высокого парня, сидящего с поникшей головой за столом. Его пальцы вцепились в непослушную прическу, во второй руке датчанин сжимал острый осколок зеркала, который уже успел окраситься алым цветом. Улыбка, сиявшая на его лице всего полчаса назад, превратилась в жуткий оскал. Кетиль обернулся. Замеченный силуэт в окне не вызывал никаких чувств, кроме безысходности и, может быть, жалости. Или это все еще наивное чувство любви отзывается в его сердце больным уколом, заставляя чуть сильнее сжать в пальцах сигарету. "Опять запутался, да?" — спросил юноша сам у себя и тут же вздохнул. Нет, он не запутался, он просто устал, хотелось лишь, чтобы время остановилось на пару минут, и тогда бы Кетиль смог насладиться тишиной, по которой уже давно плачет его душа. Хотя. Кое-что таки услаждало его больше, чем тишина. Этот прекрасный низкий голос, этот смех, слышимый почти после каждой фразы, тихие вздохи во время поцелуев и нежных касаний… Немного успокоенный табачным дымом парень даже не заметил, как Хенрик подошел к нему сзади, присел рядом и крепко приобнял. — Я не хотел… Правда. — что-то жалобное послышалось с его стороны. — Ничего страшного, — беззаботно пробормотал в ответ Иеннсен, давясь последней сигаретой. — Такого больше не повторится, обещаю, — Хенрик прижал к себе хрупкое тельце норвежца и поцеловал его в щеку. " Ты же врешь даже самому себе, говоря эти слова, " — пронеслось в голове юноши. — Ты больше не злишься на меня? — обеспокоенно спросил датчанин, взяв Кетиля за подбородок и взглянул ему в глаза. — Я и не злился, — коротко ответил тот, отворачиваясь. "А теперь ты сам превращаешься в лжеца." — с иронией посмеялся голос в голове. Да. Я лгу сам себе. Что не злился, что не лил слезы, пока ты сидел там и обрабатывал свою несчастную искалеченную руку. Что я просто так выкурил полпачки сигарет, от скуки. Что дрожащие руки трясутся от холода, а не от того, что я буквально готов разрыдаться и броситься в объятия к первому встречному. Ты крепко прижимаешь меня к себе, гладишь по голове, шепчешь что-то успокаивающие на ухо, а я сам словно окутанный тьмой падаю в бездонную яму, на дне которой можно едва услышать твой голос. Таки я дождусь осени. Когда ты уедешь в Эсбьерг и мы забудем друг друга как страшный сон, раздирающий наши молодые сердца в клочья.