***
Время неумолимо бежало вперед, а я едва успевала насладиться столь прекрасным днем в компании Антона. Солнце, в огне алого пламени, заходило за горизонт, а мы продолжали непринужденно разговаривать на тысячи тем, смотря на морскую гладь, вдыхая насыщенный йодом воздух, сидя на капоте его машины. Он необычайный, интересный, самоуверенный, даже категоричный, но тут же ласковый и заботливый, внимающий моим размышлениям, дополняющий меня. Искренне улыбающийся, но тут же ухмыляющийся. Я не могу угнаться за ним, не могу понять его, я теряюсь во внутренних ощущениях, подсознательно осознавая опасность обжечься им, потому что таким парням нужно нечто иное, большее, и я едва ли смогу оправдать его даже самые малые ожидания. И от этого мне становится больно, от того, что эта выдуманная мной сказка не вечна. От того, что он не позволит мне всегда быть рядом, потому что рано или поздно я ему надоем, определенно надоем. С такими как он не бывает иначе, от таких как он, нужно бежать, но я едва могу говорить, завороженная им, не то чтобы пошевелиться. — Хэй, ангел, ты снова грустишь. Мне не нравится твое настроение, — обняв меня за талию крепче, прижав к себе, сказал Антон, развернув мое лицо к себе за подбородок. Его пытливый взгляд недолго был сосредоточен на моих глазах, потому что мои губы заинтересовали его сильнее, и я непроизвольно облизала их, замечая как в глубоких, насыщенных синевой глазах проскочило что-то темное, пугающее, но в то же время завлекающее. Он надавил большим пальцем на нижнюю губу, немного оттягивая ее вниз, едва заметно хмурясь, а я забыла как дышать, пропав в нем, податливо отдавшись столь приятным, необычным ощущениям. А ведь он только прикоснулся ко мне, только прижал к себе, позволяя ощущать свою силу, позволяя чувствовать тепло его ладони на пояснице, позволяя окунаться в него, позволяя желать его… — Я хочу поцеловать тебя, Софи, — внимательно отслеживая мою реакцию, проговорил Антон, сокращая расстояние между нашими лицами до минимума. — Хочу попробовать тебя на вкус, — словно лаская каждое слово языком, прошептал парень, а мое тело, будто огнем обдало. Я замерла в тревожном ожидании, предвкушая ранее запретное для меня, недоступное, и я захлебнулась в своих ощущениях, как только его губы накрыли мои. Он был осторожным, боясь спугнуть меня, но при этом крепко прижимал меня к себе, заставляя поддаваться ему, впускать его. И я доверилась пленительному вкусу его губ, их мягкости и той нежности, с которой они целовали мои. Я открылась перед ним, разрешая его языку настойчиво исследовать мой рот, переплетаться с моим, завлекать, ласкать так, что внизу живота начинало приятно тянуть, а все мысли путались, ускользали. Мои пальчики, сжимали мягкие, кудрявые волосы на его затылке, а он, под давлением своего тела, уложил меня на капот, нависая надо мной, давая прочувствовать приятную тяжесть его тела, его силу, его самого. Он целовал меня развязно, медленно, влажно, позволяя своему языку вытворять невероятные вещи с моим. И я таяла в этих ощущениях, совершенно не смущаясь манипуляций блуждающей по моему оголенному бедру его ладони, которая то сжимала, то разжимала мою кожу, заставляя ее пылать. Но все изменилось, когда его напор стал сильнее, отчетливее, грубее, потому что я испугалась того, что почувствовала. Я испугалась вырвавшегося стона из моей груди прямо в его рот, испугалась дрожи, которая пробрала все мое тело и испугалась влажности между ног, ощущая его ласку. Я попыталась остановить его, но он сам прервал поцелуй, грубо сжав своей ладонью мою промежность, заставляя меня ахнуть от неожиданности, и задохнуться в волне ощущений, которые поглотила меня, вместе с диким смущением и страхом. — Это называется возбуждением, ангел. Тебе нечего стесняться. Это своего рода комплимент, — дьявольски ухмыляясь, прошептал Антон, сочно поцеловав мои опухшие от столь длительных ласк губы, нехотя убирая свою руку. Я снова смотрела на него испуганно, снова поддавалась внутренней панике, потому что то, что я испытала сейчас, стало невероятно-приятным открытием для меня, для моего тела, и я точно знала одно, что мне хотелось еще. Мне хотелось ощутить тепло его ладоней, развязность его языка, снова почувствовать приятную тяжесть его тела, касаясь его губ своими. Мне хотелось почувствовать ту волну необычайных, возбуждающих ощущений, которые он подарил мне. — Я никогда не испытывала подобного, — хмурясь, нерешительно проговорила я, под пристальным взглядом парня, который едва не поедал меня глазами. — И это прекрасно. Значит, я научу тебя всему, — как-то двояко ответил Антон, отстраняясь от меня, демонстративно разминая шею. — Это необычно, — сжимая ладошки в кулачки, вымолвила я, чувствуя небывалую эйфорию внутри, которая продолжала меня пугать настораживать. — Это чертовски приятно, Софи, просто доверься мне, и я подарю тебе сказку, — заговорчески прошептал брюнет, наклоняясь ко мне, завлекая в долгий, будоражащий фантазию, сладкий поцелуй, затмевающий все дурные мысли, заставляющий раствориться в нем.***
Один из моих явных недостатков — это неумение ждать. Я ненавижу томящееся ожидание. На дух не переношу, и вот сейчас, сидя на лавочке перед подъездом, ожидая проскочившую мимо меня излюбленную соседку, я в который раз убеждался в этом, и в который раз задумывался о том, что я собираюсь сделать. Это было неправильно, с моральной точки зрения — отвратительно, но так соблазнительно, что отказать себе в этом я не мог. Нет, ложь, я мог засунуть своей гребанный эгоизм куда подальше и не ломать девочке жизнь своими низменными желаниями. Но как только я ее увидел, как только она посмотрела на меня, как только прозвучал ее испуганный голос, я понял, что подсел, плотно подсел, и с этого наркотика мне так просто не соскочить, мне нужно переломать себя, чтобы это прекратить. Ее утонченную, маленькую фигурку я заметил сразу, как только ее осветили фонари. Она была уставшей, я отсюда видел, как ей осточертели стены ее клетки, которые выстроили для нее родители. Да, мне было знакомо это чувство. Я понимал ее как никто другой, и я собирался воспользоваться этим знанием в своих гнусных целях, и от этого я ощущал себя отвратительно, но даже не пытался отступить. — Дерьмовый день? — да, именно так я начал разговор, ни с привета, ни с пожелания, а с грубости, которая ее задела. Малышка, ты не представляешь, во что ты вляпалась, не представляешь каким подонком я могу быть, и каким уродом я являюсь. Ну что ты смотришь на меня напугано, но в то же время как-то с придыханием? Нельзя так Арина, нельзя. Плохие мальчики не для тебя, но я ведь даже не плохой, я в корне испорченный, почему же ты не отторгаешь меня? — Да, как-то с утра не задался, — поджимая губы, проговорила девчонка, а я поднялся, возвышаясь над ней, ощущая ее хрупкость. — А ты почему здесь? Один? — стушевавшись, осмотревшись вокруг, видно выискивая моего пса, задернув голову вверх, чтобы посмотреть в мои глаза, спросила Арина. — Тебя жду, — правдиво, коротко ответил я и, поддавшись какому-то внутреннему порыву, прикоснулся к ней, убирая прядь ее вьющихся, непослушных волос за ушко, ощутив при этом ее трепет. — Зачем? — едва слышно спросила девчонка, замерев от моего жеста, не смея шелохнуться. — Ты забыла резинку, — еще одна правда с моих губ, а скоро, кроме лжи, ты ничего не услышишь. Беги от меня, Арина. Беги! — Ты ждал меня для того, чтобы вернуть резинку? — недоверчиво покосившись на меня, переспросила нежность, а я сделал шаг вплотную к ней. Отмечая, насколько разнится наш рост, отмечая то, что у меня еще никогда не было настолько миниатюрных девушек, и отмечая то, что я ее хотел. Да, все было именно так, как говорил Антон. Я не смогу в ней себе отказать, как и он себе в Соне, потому что это нереально, слишком сложно упускать такой шанс, когда все твое естество кричит о том, что хочет обладать этой чистотой, невинностью, хочет снова ощутить себя не запятнанным той гнилью, в которой обитает оно сейчас. — Нет, — односложно ответил я, понимая, что еще один шаг, и я пропаду в ней на неделю, на две, на месяц, неважно, я не остановлюсь, пока не попробую ее целиком, пока не заполучу ее, пока не разобью ее сердце, потому что другой исход невозможен. Он изначально не является возможным, а в перспективе тем более, потому что я не умею быть хорошим. Мои пальцы аккуратно поглаживают ее подбородок, заставляя смотреть мне в глаза, и я вижу легкий испуг, но также желания, я вижу то, что не должен видеть и я делаю то, что не должен делать. Я целую ее. Медленно и осторожно я накрываю ее губы своими. Касаюсь кончиком языка немного обветренных губ и раздвигаю их, а она поддается, пропуская меня, разрешая проникнуть в ее ротик, разрешая пройтись по ровному ряду зубов, проскользнуть по небу и столкнуться с ее неумелым язычком, но тут же подчинить его, заставить двигаться со мной в унисон, заставить внимать моим ласкам, заставить слушаться меня, подчиняться. Я кладу ее руки себе на шею, потому что она растеряна, не знает куда их деть, я помогаю ей, помогаю привыкнуть, не переставая целовать ее: влажно, горячо, глубоко. Я хочу, чтобы она запомнила этот поцелуй навсегда. Чтобы она запомнила мой вкус, чтобы она перестала бояться меня. Ее пальчики сжимаются на моей шее, я собственнически обнимаю ее, чувствуя, что она поднялась на носочки. Да, разница в росте дает о себе знать, но это все неважно, потому что я утопаю в ней, в ее аромате, в ее сладости, я не могу ей напиться, и от этого мне становится не по себе. Эта девушка будет значить для меня намного больше, чем я могу предположить, потому что она не тот наивный ребенок, за которого я ее воспринимал, она другая, совсем иная, ей просто нужно помочь открыться, и я помогу ей в этом. Я освобожу ее.