Верни мою любовь!

      С той ночи я не мог спокойно смотреть на него, проще было отвернуться, делая вид, что слушаю других, хотя это было, ох, как тяжело. Странно, но совсем скоро сомнения закрались в мою голову: неужели что-то было между нами? Его слова и действия относительно меня были резкими и жестокими. Казалось, что он ненавидит меня. Впервые это проявилось, когда, играя в карты на стадионе под фонарем, он ни с того ни сего выхватил у меня из губ сигарету, перед этим протянутой Витькой, и затушил ее прямо на моей тыльной стороне ладони.       — Тебе не идет! Не смей курить! — я пытался сдержать поток слез, предательски выступивших на глазах. Неожиданность, боль, непонимание ситуации. «Что такого произошло?!» — вопрос, на который я не мог тогда найти ответ.       Это был первый намек, нужно было тогда уже понять, что ничего хорошего с этой влюбленности не выйдет. А вместо этого я стерпел и упорно продолжал приходить.

***

      — Сегодня играем на желания, — предложил Толик, тасуя колоду, — скучно. Какие есть предложения?       — Кто выиграет, того я поцелую, — внесла предложение Надька, чем вызвала шквал одобрительных откликов и гневный взгляд Ивана. Их стадия отношений находилась на непонятной для окружающих высоте, то они целуются и уходят вместе, то сидят в обнимку с другими. Как мне тогда казалось, назвать их парой трудно. Хотя откуда мне тогда было знать, что такое быть половинкой кому-то, все мои познания сводились к книжным нереальным сказочным отношениям, которые я воспринимал за идеал. Даже если бы мне тогда кто-то сказал: «Так не бывает», я бы не поверил.       Карты розданы, интрига и неподдельный азарт. Один я, наверно, тогда не стремился одержать победу, потому что приз казался наказанием. Что, значит, невезение — я выиграл. Кто-то подшучивал, кто-то похлопал по плечу, мол «Удачи!», а Иван уставился на меня стеклянным взглядом, как будто ему все равно.       — Что застыл? Пошли уже, мальчик одуванчик! — потянула за рукав Надька, а сама в это время следила за реакцией Ваньки. — Или тебе слабо?       — Нет, — все, что я выдавил из себя.       Какая нелепая ситуация: я стою в темном закоулке вместе с девушкой парня, который мне нравится, собираясь ее поцеловать. Она по-деловому сложила руки на груди и молча продолжала смотреть на меня, еще больше смущая.       — Ну, и? Ты думаешь целовать?       — Ага.       Как в фильмах, когда пленника ведут на казнь, такое у меня осталось воспоминание о первом и единственном поцелуе с женщиной: я приблизился к ней, прикоснулся к ее губам, а она прыснула мне в лицо смехом.       — Да, ты Вернов не умеешь целоваться! — заходясь смехом, ненавистная мне Надька отправилась к остальным, — А Гриня девственник!       Нужно ли описывать эмоции, бушевавшие во мне, когда я вышел из тени под свет фонаря? Думаю, и так понятно: злость на нее, стыд за себя и обида на всех остальных, которые не упустили возможности поиздеваться. Какой я тогда был глупый и наивный ребенок, обидевшийся на ребят, которые и сами преувеличивали свою опытность, но тогда, двадцать лет назад, это мне казалось очень важным. Как же я ошибался! Ха! Представьте, мне хотелось показать Ивану, что я взрослый… А зачем?! Тогда я в этом мало что понимал, но жалость и пренебрежение в его глазах ранило сердце.       Вот почему я не усвоил первый урок и потянулся за стаканом, который мне протянул очередной проигравший. Занятная игра на желания медленно перешла в обычную попойку с выяснением, кто махлюет, а за ней следом последовал и мордобой. Как же тогда я веселился, наблюдая за этим, схватившись за живот, чуть не умирал от смеху. Пьяный и веселый. Знал бы я…       За полночь все стали расходится. Девчонки стали снова подшучивать надо мной:       — А кто проведет Гриню домой? Вдруг кто-то затащит его в овраг и лишит девственности?       — Давайте я! — вызвалась в провожатые Машка с соседней улицы, ухватившись за мою руку.       — Нет уж! Пусть его другие девственности лишают, — чуть не силой оттянул от меня девушку ее парень, — ты что, напилась?       — Придурки, — буркнул я себе под нос и направился домой в полном одиночестве.       Если вы никогда в жизни не были в деревне летом, да еще в такую приятную теплую ночь, вам не понять, как это идти по темной улице, когда дорогу тебе освещает только луна. Лай собак и одинокие огоньки в домах, теплый ветерок… Тебе легко, словно ты паришь, ведь еще один вечер ты провел рядом со своим любимым. Ночную тишину лишь нарушает тихое цикотание кузнечиков, так и хочется крикнуть: «Я люблю тебя!».       — Бу!       — Черт! Черт! Черт! — от неожиданности я подскочил и чуть не врезал подкрадывающемуся сзади Ваньке, — Придурок! Испугал!       Он стоял пьяный и улыбался, держа руки в брюках.       — Как с девками по кустам, то не страшно, а с другом страшно?       — С девками страшно, с тобой — нет! — как только слова слетели с уст, я понял, что сморозил.       — Да ты вдребезги пьян, Гриня. Дома влетит. Может, на сеновал со мной?       «Сеновал!» — мозги отказывались правильно мыслить, меня тянуло к нему как магнитом, и я пошел за ним следом, лишь угукнув в ответ. По дороге пару раз спотыкаясь, я чуть не сваливал его с ног, а он подхватывал под локоть и смеялся, обзывая «Пьянью».       Знал бы я, что этот смех не к добру, но судьба уготовила мне испытание, и ничего не в силах было это изменить.       Взбираясь на сеновал, я хихикал как дурачок, когда он, подсаживая, касался моего зада. Это скорее был нервный смешок, ведь алкоголь стал покидать мой организм и от осознания, что мы будем спать совсем рядом, перехватывало дыхание.       — Держи! — в меня полетело старое покрывало.       — Ты часто здесь ночуешь?       — Летом, пока тепло, почти всегда. В доме душно, да еще и от бати влетит, если перегар унюхает. А так удобно: прихожу, когда хочу, и делаю, что хочу.       — Классно! Я бы тоже так хотел.       Ванька не ответил, лишь странно посмотрел на меня. Сейчас я бы сразу распознал его намерения по такому взгляду, а тогда… Я расстелил покрывало и плюхнулся лицом вниз, погружаясь телом в свежее скошенное сено, от которого так приятно пахнет летом. Рядом опустилось тело. Наше плечо, рука, бедро соприкоснулись…       — Что ты молчишь, Гриня? Расскажи что-нибудь.       В горле пересохло, жар от мест соприкосновения не давал здраво рассуждать.       — Вы много сена уже заготовили. Сколько у вас коров?       — Пф-ф-ф! — он засмеялся. — Может, лучше расскажешь, как корабли бороздят просторы большого театра? Спой!       — Что спеть?       — Мне все равно.       — «Ой, ты, Порушка, Параня, ты за что любишь Ивана? — Ой, да я за то люблю Ивана, что головушка…» — дальше не допел. Ванькина рука опустилась мне на спину.       — Продолжай!       — «Я за то люблю… Ивана, что головушка… кудрява, Что головушка кудрява, а бородушка кучерява.»       Я пел с переменным успехом: заикаясь, и забывая текст, а он водил рукой по моей спине, опускаясь все ниже и ниже… И как только она опустилась на мою задницу, я запаниковал:       — Нет… — тихо, едва слышно, простонал я. Именно простонал, иначе этот звук трудно назвать.       Тяжелое тело навалилось на меня.       — Заткнись, сука! Не смей говорить мне нет! — дыша в затылок перегаром, он стал стаскивать мои штаны. Все стало происходить очень быстро: острый локоть между лопаток пока другая рука стягивала дальше одежду, — сосаться в кустах — да, а мне — нет?! Ты сам, сученок, лезешь мне постоянно на глаза! Ты совсем как баба! И ты будешь моей бабой!