Под стеклом

Плавный изгиб шеи и излом руки, лежащей на подлокотнике кресла; взгляд куда-то в сторону и вверх, слегка разведенные пальцы — «В вас влюблены все, и я не меньше прочих» — сознание своей власти в самой позе, в жесте, в тревожно отведенном взгляде. Он стоял перед нею в молчании, разгаданный и скованный сознанием того, на что он притязает, но в конечном счете недостойный и даже не могущий представить на своем месте достойного этой женщины, не затмевавшей — подавлявшей всех в своем присутствии; всех, кроме старшего его брата, которого она сочла достойным. Его — он клялся в том за карточным столом — она находила смышленым, как находят смышлеными прилежных мальчиков в опрятных курточках, и он пришел настаивать на том, чтобы она признала в нем мужчину. — Вы полагаете, мое согласие возвысит вас в их глазах? Красивая какой-то отцветшей красотой сухоцветов, она в отсутствие движения казалась ломкой и совершенно лишенной грации; от нее веяло поздней осенью и еще не разрешившимся дождями, но под ее прозрачной кожей таяли снега и реки ложились под веками тонкими синеватыми веточками вен. — Я не за тем добиваюсь его. — В таком случае, я не выкажу вам открытого предпочтения до тех пор, пока не пойму, что вы хоть в чем-то отличны от всех тех людей, которым доставляет удовольствие досаждать мне своим вниманием, — переменив положение, произнесла она, и самое выражение ее в сталь голубых глаз не позволяло ему видеть перед собой кого-то, кроме женщины, превосходящей его годами и умом. — Вам известно, что я ответила вашему брату и что для вас я не изменю принятого решения. — И через то измените себе, — возразил он, задетый тем, как именно эта женщина, вознамерившаяся оступиться дважды, накануне своего падения говорила с ним, а Джейн, медленно сомкнув веки, принужденно продолжила: — Вы не застанете оглашения, но вы уже осведомлены и все же вероломны. — Потому что любите вы меня, потому что только вы могли внушить себе, что это чувство ко мне унижает вас. — Верно, вас, ваш мундир, ваши баки — чем еще вы горды? — медузой меж колец каштановых кудрей взглянув на него, с достоинством осведомилась она, уязвленная этой прямотой. — В вас говорит юношеское тщеславие. Предел ваших желаний — видеть меня женой военного, разделяющей общество полковых дам и восхищающейся вашими остротами? Будьте веселы, Бернар, как веселы всегда, потому что на постоянное чувство вы не способны, а я не допущу, чтобы на каждом шагу меня сопровождала позорная слава миссис Кроули. — Каждым днем своего существования я стану доказывать вам, что я не лгал, стоя перед вами в эту минуту. Я превращу свою жизнь в служение, я стану живым напоминанием о том, как вы ко мне несправедливы. Я никогда не женюсь, если вы ответите отказом. Вам покорится воплощенное непостоянство, если вы того захотите. Для других вы останетесь воспоминанием — я сделаю вас своим настоящим, своим ежечасным. Я найду предлог оставаться при вас, я переступлю через гордость, я промотаюсь, разорюсь и сделаюсь никем в доме брата, а вы усомнитесь в том, что единственный раз в своей жизни я мог говорить с вами серьезно. — Вы записаны в полк, вы на днях выступаете. Скажите мне, когда и кем вы вернетесь? Вы вернетесь другим, когда окончится Ост-Индская кампания, — через пять или шесть, восемь лет… — Я вернусь, и мое служение вам станет искуплением той дерзости, которою я позволил себе, выспросив у вас разрешение на этот разговор. — Я не даю вам согласия и никогда не дам — вы должны понимать, что я никогда не нарушу долга, но я уступлю вам… единожды, теперь, я вознагражу вас за то ваше подвижничество, о котором вы говорите. Когда вы вернетесь, вы обнаружите меня счастливой супругой вашего брата, перед которым я ничем не выдам своей минувшей страсти, но взамен вы получите доказательство моего к вам чувства. Я не стану указывать вам, не стану подтверждать ваших догадок и разрешать сомнений, но если вы поймете, если вы почувствуете — знайте, я ни в чем не возражу вам, я доверяю вам свое чувство и по тому, как вы распорядитесь им, стану судить нас настоящих многие годы спустя. Не позвольте мне уронить своего достоинства, я хочу, чтобы мой грех стоил того покаяния, на которое мы условились обречь друг друга.