Галоперидол

Мертвых дельфинов танцующий крик Нас возвращает из царства теней. Хочешь узнать, как прекрасны они? Вспомни ушедших за ними людей. (с) Все то время, что Альфред ехал до клиники, он пытался дозвониться до Гилберта, но друг не отвечал на звонки, заставляя все больше волноваться. Что могло случиться в «Revival Center», что Байльшмидт не сказал об этом по телефону? Пожар? Теракт? Атака Годзиллы? Фантазия разыгралась настолько, что психиатр позвонил домой, узнать, все ли в порядке с братьями. Сонный голос Артура подтвердил, что все здоровы и в следующий раз он надерет ему задницу, если он додумается звонить в полночь и спрашивать, как дела. Гил сидел на лавочке возле главного входа и отрешенно рассматривал влажный асфальт под ногами. – Что?.. Что… случилось? – пропыхтел Альфред и рухнул рядом с другом на лавку, пытаясь отдышаться от долгого бега. Он пробежал едва ли не милю от станции метро до клиники, проклиная себя за то, что не сел в автобус. Гилберт перестал сверлить взглядом асфальт и поднял голову. – Фредди, ты помнишь двоюродного брата Антонио? – Конечно, помню. Эрнесто, он приезжал в прошлом году на Рождество из Португалии. Привозил вкусные португальские пироги и магнитики на холодильник. – Эрни участвовал в экспедиции, восходил вместе с группой исследователей на горный хребет Серра-да-Эштрела. Неделю назад упал в пропасть с высоты четыреста метров. – Кажется, я понял, что ты хочешь мне сказать. – Антонио узнал о трагедии только вчера. Сегодня утром запросил перевод брата из мелкой португальской больницы в «Revival Center», чтобы взять все в свои руки. Запрос одобрили, и сейчас наш друг стоит на вертолетной площадке и ждет санитарный вертолет из Португалии. Альфред, Тони любит тебя больше всех нас, и я подумал… Я подумал, что ты нужен ему, там, на площадке. Нас с Франциском он оттуда выгнал. – Франциск здесь? – Да, и Хенрик тоже. Оба в нашей ординаторской. Карьедо ничего нам не сказал, мы узнали случайно, от болтливой реанимационной медсестры. Альфред встал с лавочки и подошел к дверям корпуса. – Я герой, что ли? Он и меня выгонит, если захочет остаться со своими мыслями один на один. Гилберт достал из кармана халата сложенный лист. – Возьми и прочитай, почему ты должен хотя бы попытаться быть рядом. Это кусок копии из запроса о переводе. Джонс аккуратно развернул листок и пробежал глазами по тексту. «Диагноз при поступлении: Открытая черепно-мозговая травма, отек головного мозга, травматическое повреждение мозга, тетрапарез, апаллический синдром. Разрыв паренхимы печени. Разрыв селезенки. Открытый перелом правой бедренной кости со смещением. Закрытый перелом нижней трети плеча справа». – Он же не выживет, – прошептал Альфред, посмотрел на как никогда серьезного Гилберта, свернул лист и молча вошел в здание клиники, быстро минуя регистратуру. К вертолетной площадке вела длинная винтовая лестница и грузовой лифт. Он дошел до железной двери и бесшумно приоткрыл тяжелую створку, выглядывая наружу. На площадке, освещенной яркими сигнальными огнями, стояла помеченная светоотражающими полосами каталка. Ночной ветерок трепал легкую ткань простыни, играя свисающими краями. Каталку окружали три реанимационные сестры, и каждая из них держала в руках по маленькому металлическому чемоданчику с красными крестами. Антонио обнаружился чуть поодаль. Он ходил возле самого края площадки, заложив руки за спину и смотря под ноги. Альфред не мог больше прятаться за дверью, разглядывая опущенные плечи и наклоненную голову друга. Вера в то, что Тони не может сломаться и сдать, не хотела умирать и цеплялась за сознание Альфреда маленькими мягкими лапками. – Антонио… – тихо позвал он, подходя к испанцу и касаясь ладонью плеча. Реаниматолог резко обернулся. – Что ты здесь делаешь? – задал он вполне ожидаемый вопрос. Альфред замялся, пряча руки в карманы штанов. По дороге сюда он столько раз мысленно повторял то, что намеревался сказать приятелю, но теперь, находясь под усталым взглядом изумрудных глаз, не мог собрать слова в осмысленную кучу. До него только сейчас окончательно дошло осознание всего ужаса ситуации. – Потому что ты не должен быть здесь один, – наконец ответил Джонс, когда молчание стало невыносимым. На них косились медсестры, перешептываясь между собой и поправляя шапочки на макушках. – Вы всегда были рядом, – начал Антонио, поправляя висящий на шее стетоскоп. – Когда мне было трудно, или страшно, или грустно. Но сегодня мне больно, Фредди. Мне больно от одной мысли, что я могу потерять своего маленького брата. Я молю небеса, чтобы санитарный вертолет прилетел как можно быстрее и в то же время не желаю вообще его встречать. Не хочу узнать, что я ничего не смогу сделать для Эрни, только продлить страдания нас обоих. – Тони… – Но какая-то часть меня надеется на чуть более счастливый финал. В клинике есть сильное оборудование, которого нет в Португалии. У нас работают Хенрик и Тим, лучшие в стране хирург и нейрохирург, операционные оснащены по последнему слову медтехники. И пока у меня есть эта вера – я буду вырывать своего брата из уродливых рук Костлявой. Альфред понимал, что вся сказанная речь – это лишь способ договориться с самим собой и хоть как-то успокоить дрожащую душу. По крайней мере, выговорившись, Антонио смог вздохнуть полной грудью. Далеко в небе показался крошечный огонек. Он приближался, становясь все больше и ярче. Очень быстро к огоньку присоединилось жужжание лопастей вертолета. – Альфред, пожалуйста, уйди, – тихо попросил Антонио и натянул на руки перчатки. – Ты переживаешь за меня, но лучше, если… Если ты не увидишь этого. Мне будет легче. Психиатр кивнул и пошел обратно к лестнице. Зашел за дверь, прикрыл за собой створку, так, чтобы между ее краем и косяком осталась щель, открывающая кусочек площадки. Большой вертолет приземлялся в мерцающий сигнальными фонарями круг, поднимая пыль и сухие листья. Альфред, затаив дыхание, наблюдал, как из вертолета выходят люди в бордовой медицинской форме. Один из них подошел к Антонио и что-то начал горячо объяснять, взмахивая руками. Карьедо слушал, внимательно следя за выкатывающимися из санитарного отсека носилками. Как только носилки оказались всеми четырьмя колесами на площадке, он тут же подлетел к ним, рассматривая в свете прожекторов укутанное в пеленку тело. У изголовья стоял фельдшер и держал в руках флакон с капельницей. Пока реаниматолог производил беглый осмотр, одна из медсестер отобрала у фельдшера флакон, поднимая его над головой, чтобы трубка капельницы не перегибалась. Медики санавиации, получив от врача разрешение на транспортировку, аккуратно приподняли своего хрупкого пациента и переложили на каталку клиники. Антонио тут же подключил к нему переносной аппарат искусственной вентиляции легких, что был в одном из чемоданчиков медсестер. Аппарат тонко запищал, начиная «дышать». Альфреду даже из своего укрытия было видно, как дрожали руки друга, пока он проводил осмотр. Врач проверял все, от интубационной трубки до подключичного катетера. Когда он убедился, что в португальской больнице работают люди, знающие свое дело, носилки с тихим скрипом поехали до грузового лифта, скрываясь из вида. Американец плотно закрыл створку и прислонился спиной к стене, медленно сползая по ней на пол и закрывая лицо ладонями. Сердце болело за любимого друга так, словно само по себе рвалось на кусочки. Если у Антонио не станет Эрнесто, Фернандес окажется над пропастью одиночества. Мать бросила доктора еще в младенчестве, подкинув в приют в коробке из-под обуви. К грудничку прилагались только рваное детское одеялко и конверт с именем и фамилией. Ребенок должен был умереть еще в детстве, сначала от заработанной в коробке пневмонии, потом в антисанитарии приюта. Он никому не рассказывал о времени, проведенном в детском доме, не любил ворошить несладкие воспоминания, но Альфред и так понимал, что ничего хорошего в этих стенах Антонио не видел. И как он смог вырасти таким добрым и чистым душой, оставалось одной из загадок мира. Альфред, кряхтя, поднялся на ноги и побрел обратно, в сторону регистратуры. В опустевшем вестибюле царил полумрак, после восьми вечера здесь горела только одна лампа из двенадцати. В углу возле пассажирского лифта угадывалась фигура санитарки. Она устало махала шваброй, до блеска протирая кафельный пол. Джонс прошел мимо нее и нажал кнопку лифта. Он не мог уйти отсюда просто так. Чувство, что Антонио в нем не нуждается, все больше точило его, как червь, и от этого на душе становилось все тяжелее. *** – Как все прошло? – подскочил Гилберт, когда Альфред зашел в кабинет. – Кисло, – ответил он и открыл створку шкафа, выуживая из деревянных недр вешалку с халатом. – Что говорил Антонио? Ты видел Эрнесто? Как он? Или Карьедо тебя выгнал? – как заведенный тараторил Гил, подпрыгивая на стуле. Он корпел над чьей-то историей болезни, но теперь напрочь о ней забыл, вздергивая тонкие брови и вопросительно рассматривая друга. Альфред накинул халат на плечи. – Выгнал, но я позволил себе подглядеть, – он застегнул халат на все пуговицы. – Я ничего не увидел, кроме каталки и завернутого в простыню тела. – А ты куда? У тебя же больничный лист, – Гилберт поднял указательный палец к потолку. – Если в реанимацию – даже не мечтай, мы туда толпой пробивались, но сегодня там дежурит медсестра Роза. Хрен ты через нее пробьешься, вы в разных весовых категориях. Медсестра Роза. Цербер на входе в отделение реанимации и интенсивной терапии. Это была женщина-огонь, весом под двести и ростом метр восемьдесят. И если она не хотела, чтобы ты прошел в отделение – ты не пройдешь. Психиатр выскользнул за дверь кабинета, пробежался по коридору и затарахтел подметками ботинок по лестнице, направляясь в маленький уютный подвальчик, в котором располагалась аптека. В реанимацию он не собирался. Раз Антонио никого не хотел видеть, стоит уважать его чувства и мнение. Дверь в дежурную аптеку больницы была чуть приоткрыта, и Альфред громко постучал кулаком по створке. – Кого там несет?! Вы обалдели? Три часа ночи! – послышалась звонкая ругань. Стив, аптекарь клиники, никогда не был приветлив. А когда его будили ночью, мог оторвать голову посягнувшему на его покой. – Чего тебе тут надо, очкарик? Иди спи, утром придешь! Он хотел было закрыть дверь, но створка внезапно встретила препятствие в виде ботинка Альфреда. – Мне нужны лекарства. Сейчас, – Стив, не ожидавший такого напора, быстро сдался. Надел поверх пижамы халат и подошел к окошку выдачи, выкладывая перед психиатром рецептурные бланки. – Только быстро, и не больше пяти наименований, – проворчал фармацевт, зевая во весь рот. Джонс взял в руки несколько бланков и принялся расписывать их мелким почерком. – А-а? Галоперидол? Аминазин? Натрия хлорид? Да еще и в шести ампулах? Ты что, решил батальон психов вылечить?! – Стив, похоже, совсем разучился нормально разговаривать, а только выкрикивал слова, словно бы вечно ругался. – Ты в курсе, что нам галоперидол в ампулах последний раз привозили очень давно? Да эти ампулы древнее, чем дерьмо мамонта! Бери капли. – Мне нужны ампулы, Стив, ампулы! – Дроперидол возьми, один хрен. – Галоперидол! – А-а-а, мертвого уговоришь! – сказал аптекарь и начал выставлять на окошко разнокалиберные ампулы и флаконы с натрием хлоридом. Следом пошли шприцы и спиртовые салфетки. Альфред аккуратно сгреб лекарства в пакет и накрепко завязал ручки пакета узлом. – Стив, ты удивительный, – проворковал психиатр, довольно улыбаясь. Фармацевт зло от него отмахнулся. – Еще поцелуй меня в задницу, – Стив и хлопнул дверью, снова погружая подвальчик в тишину. Пока Альфред путешествовал из аптеки обратно в отделение, чтобы вернуть на место халат, он разработал целый план. Домой не хотелось, братья с утра разойдутся по делам. Даже Лейс наверняка уедет в университет в джинсовом рюкзачке Мэтта показываться профессорам на предмет блох и щенячьего обаяния, так что понянчиться с крохой все равно не удастся. Оставаться одному после таких новостей об Эрнесто… Это грозит бутылкой виски и вытрезвителем. В отделение реанимации он не пойдет до тех пор, пока сам Антонио ему не позвонит. Навязываться, когда у человека горе – апофеоз наглости и бессердечности. Решение приходило легко и непринужденно. Альфред подумал, что сейчас для него лучшее место – на краю города, в сомнительной компании бабы Вали и пациента со справкой из психиатрии. Тянуло именно туда, с удвоенной силой, и Джонс понимал, почему. Все-таки не пятнадцатилетний подросток. Он четко знал, чего хочет. Несмотря на то, что в прошлый раз проспал почти всю дорогу в автобусе, он запомнил и номер маршрута, и название конечной остановки. Дело затрудняло только отсутствие мобильного телефона у Брагинского. Двадцать первый век на дворе, а у человека в кармане нет мобильника. Альфред вышел за ворота клиники и зашагал в сторону автобусной остановки. Пакет с лекарствами он припрятал за пазуху и теперь каждый раз вздрагивал от подозрительных шебуршаний вокруг. Будь то ветер или бродячая собака, или ранний прохожий, Альфреду казалось, что все знают про содержимое пакета и обязательно попытаются его отобрать, слишком уж ценные лекарства нес доктор. Часы показывали половину четвертого утра, когда он наконец сел на пыльное сидение автобуса. В автобусе не было никого, не считая спящего на самом дальнем сидении пассажира. Неопрятный мужик самого бомжеватого вида преспокойно храпел, прислонившись лбом к стеклу. У таких людей нет переживаний, а если и есть, то слишком приземленные. Например, что поесть и где поспать. Альфред, заканчивая интернатуру, по жалости подбирал с улиц города бомжей и отвозил в клинику. Санитарки едва ли не с заботой отмывали их черные вонючие тела, брили и расчесывали, выдавали больничные пижамки и оставляли отсыпаться в санитарной комнате приемника возле батарей. Вот только утром почти всех находили мертвыми. Лишь единицы выживали и сбегали обратно на улицы. Человек, привыкший к холоду и голоду, быстро «сгорал» в тепле и сытости, сердце не выдерживало таких резких перемен. К сожалению, психиатр это понял слишком поздно, когда число мертвых бомжей перевалило за десяток. За высоким автобусным окном поднимался рассвет. Солнце не спешило вставать, было еще слишком рано, но горизонт светлел, становясь из черного розовато-сиреневым. Автобус со скрипом затормозил возле очередной остановки и выключил мотор, переставая уютно дребезжать. Альфред высунул голову из дверей и огляделся. Точно, он уже был здесь несколькими часами ранее. Психиатр вывалился из автобуса, в последний раз посмотрел на прикорнувшего возле окна бомжа и затрусил к дому. Двор дома не освещался, плафоны почти всех фонарей были разбиты. Райончик явно неблагополучный, но чтобы настолько… Американец поправил очки и прищурился, смотря себе под ноги, чтобы не оступиться и еще разочек не разбить голову. По определению Артура, голова у него деревянная, конечно, но лучше ее все-таки поберечь. Возле подъезда угадывался плавный силуэт автомобиля скорой помощи. Погруженный в темноту и тишину двора, «Мерседес» походил на большого хищного зверя, решившего поспать возле жилого дома. Обойдя крупную морду, Альфред разглядел в кабине водителя. Мужик в спецовке спокойно спал, положив руки и голову на руль. – А уж не к Ване ли?– вслух спросил сам себя Джонс и толкнул прохудившуюся от времени дверь подъезда. Поднявшись на последний этаж и выйдя из дурнопахнущей лифтовой кабины, Альфред тут же рассмотрел сидящую на лестнице бабу Валю. Она сонно моргала и затягивалась сигаретой, выпуская густые клубы дыма. – О, еще один дохтор, – прохрипела она, окидывая взглядом замершего Альфреда. Женщина даже не потрудилась нормально одеться и сидела на ступеньке в одном халате, открывающем дряблые сморщенные прелести и рыхлый живот. – Что произошло? – спросил психиатр, заглядывая через приоткрытую дверь в квартиру. Основное действие, видимо, происходило где-то в комнате. Он слышал незнакомые голоса и жужжание аппарата ЭКГ. Доктор чуть толкнул дверь в сторону, намереваясь войти, и тут же одернул руку, почувствовав что-то липкое и холодное. Дверной косяк был вымазан кровью, местами уже подсохшей. Альфред щелкнул выключателем, заставляя загореться тусклую коридорную люстру. Весь линолеум был в пятнах темной крови. Кровавая дорожка вела в комнату Ивана и обрывалась под дверью. – Прикольно, – пробормотал Джонс, прокрался по крапленому кровью коридору и распахнул дверь комнаты. На полу возле дивана с закрытыми глазами лежал Брагинский и мелко подрагивал. Над ним склонились два молодых фельдшера и производили какие-то манипуляции, переругиваясь друг с другом и путаясь в ленте кардиографа. Комната тоже была закапана бурыми пятнами, а под головой Ивана собиралась рубинового цвета лужица. Медики почему-то не стремились бинтовать пробитую голову пациента. Вместо этого один из них набирал из ампулы неведомое лекарство, а другой куда-то настойчиво звонил. Услышав шаги за спинами, оба обернулись и посмотрели снизу вверх на вошедшего. – Вы кто? Закройте дверь! – громко сказал, видимо, старший по бригаде. – Покиньте комнату! – произнес второй, нажимая кнопку сброса на телефонной трубке и сверля Альфреда померкшим взглядом серых глаз. Оба, видимо, совсем недавно выпустились из медицинского колледжа и не до конца понимали, что делать с пациентом в судорогах, не хватало опыта. – Все в порядке, коллеги, я доктор, а это мой пациент, – американец достал удостоверение и вручил его одному из фельдшеров. Старший перестал набирать лекарство, отложил шприц в сторону и оба медика склонились над удостоверением. На синей корочке золотистыми буквами было выведено: «REVIVAL CENTER». Внутри оказалась фотография Альфреда, полное название специальности доктора и опыт работы в клинике с печатью главного врача. – Здесь не нужен психиатр, тут требуется невролог. Мы запросили место на госпитализацию в пятую городскую больницу. – Что? Какой невролог? Какой диагноз вы поставили? – Альфред упал на колени рядом с дрожащим Иваном. Русский был белым, как мел, кровь из раны продолжала литься чуть ли не рекой. Сознание отсутствовало, и Джонс допустил мысль, что в этом могла быть виновна кровопотеря, а не очередной приступ. – Эпилепсия. – Это не эпилепсия, – Джонс приоткрыл веки Вани, разглядывая расползшиеся на всю радужку зрачки. – Пишите в карте вызова не уточненное психическое расстройство. Если где надо подписаться, я подпишусь. – Подождите, мы сейчас позвоним для консультации старшему врачу смены, – пробормотал фельдшер и снова схватился за телефон. Альфред вздохнул и вытащил из-за пазухи пакетик с лекарствами. – Потерпи, мой хороший, – прошептал доктор и развязал узелок пакета. – Подожди еще чуть-чуть… ______ Между стволами деревьев стоял большой олень. Его серебристая шерсть переливалась в мягком лунном свете, а огромные ветвистые рога, усыпанные алмазной крошкой, ослепительно сверкали. Иван прятался в густой траве и жадно облизывался, поскребывая когтями сырую землю. Запах плоти манил его все больше, а голодный желудок приказывал догнать и впиться в оленье горло прямо сейчас. Но нет, надо ждать… Олень щипал траву, наклоняя к земле красивую голову и переступая копытцами через толстые корни деревьев. Он не видел в гуще травы большого серого волка и продолжал безмятежно прогуливаться, считая, что он в этом прилеске совсем один. Волк на брюхе подполз еще ближе, шевеля кончиком пушистого хвоста. Внезапно олень вскинул голову, принюхался к воздуху и грациозно умчался в чащу леса, перепрыгивая через низкорослые кустики. Иван вскочил на лапы и огляделся, не понимая, что могло спугнуть животное, которое он так тщательно выслеживал. БАХ! БАХ! По земле прошло волнение, как будто сюда двигался кто-то очень большой. БАХ! БАХ! Волк прижал к макушке уши и глухо зарычал, поднимая дыбом шерсть на загривке. БАХ! БАХ! Вдали показалась огромная фигура великана. Он шел, ломая деревья и распугивая лесных пичуг. Зрелище могло напугать кого угодно, это было чудовищных размеров существо. – А я не боюсь тебя! – рычал Брагинский, оскаливаясь и все ниже прижимаясь к земле. Великан остановился и удивленно посмотрел вниз, на приготовившегося к прыжку волка. Житель горных пещер был отвратителен. Абсолютно голый, с бугристой толстой кожей цвета земли, он разбрызгивал из носа во все стороны сопли запаха болотной топи. Немного подумав, он наклонился и взял волка двумя пальцами за хвост, поднимая его ввысь. Зверь завизжал от боли, повиснув на хвосте. Он пытался вывернуться и цапнуть нападавшего за палец, но вместо этого лишь бессильно болтался в воздухе. – Хо-хо, – смеялся великан, разглядывая страдания животного. Внезапно он вытащил из собственного уха атласную ленту, полностью покрытую желтой ушной серой. Великан повесил ленту на указательный палец, поближе к волчьей морде. – Маленькая собачка хочет домой? – прогудел он под скулеж. – Тогда слижи всю грязь, – исполин со смехом начал тыкать грязной лентой в морду Ивана с такой силой, что в конце концов из волчьего носа струйкой потекла кровь. – Облизывай, облизывай! – твердил мучитель, тряся Ваню за хвост и тыча мордой в полосочку ткани. Зверь заходился в вое. Внезапно герой легенд перестал смеяться. Деревья и поля рассыпались в пыль и исчезали, оставляя после себя черноту. Словно весь мир был декорацией, нарисованной умелой рукой мастера. Великан закричал и выпустил из пальцев серый хвост. Иван с протяжным воем упал в темноту, вязкую и холодную, из которой ему точно не выбраться. Мир закончился, оставив после себя пустоту… _____ Он открыл глаза и закашлялся, стараясь приподняться и снова падая головой на… на чьи-то руки? Брагинский проморгался, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Он слышал смутно знакомый голос и чувствовал, как кто-то мягко перебинтовывает голову. Пелена перед глазами постепенно спадала, и он смог разглядеть склонившегося над ним Альфреда. – Альфред?.. – Иван облизал сухие губы. – Что ты тут… Ты же уезжал в клинику? А как… – Помолчи, – попросил доктор, выжимая испачканную кровью салфетку в стоящий рядом тазик с водой. Горе-пациент только сейчас ощутил, что лежит на диване, а его несчастная голова покоится на коленях психиатра. Он похлопал глазами, соображая, каким именно образом его тело оказалось в столь интересном положении. – Я что, опять? – силы вернулись к русскому довольно быстро и он, наконец, смог приподняться на локтях и сесть, прислоняясь лопатками к спинке дивана и разглядывая комнату. По ковру валялись разбросанные ампулы, колпачки от шприцев, ленты с ЭКГ. Чуть поодаль стояло ведро с висящей на нем тряпкой. – Тебя с нами долго не было, я успел даже пол вымыть, – с гордостью заявил американец, вытирая полотенцем руки. – Ты себе голову разбил, когда падал, помнишь? – Помню верзилу, который собирался из меня вытрясти душу. А я был, кстати, охрененным волком. Где соседка? Как ты здесь очутился? И какого черта весь ковер похож на аптеку? – Брагинский встал с дивана и побрел на кухню, по дороге парочку раз врезавшись в стену. – Соседка ушла в одном халате этажом ниже, сказала до вечера ее не ждать, – Альфред взял тазик и пошел следом, заворачивая в ванную. – Понятно, спустилась кутить к местным алкашам. Все еще не понял, как ты тут оказался, – буркнул Ваня, гремя на кухне чайником. – Ты мне не рад? – Альфред просунул на кухню вихрастую голову. – Я тебя с того света вернул, а ты… э-э-э, вот слово такое, забыл. – Выеживаюсь, – кивнул Иван, кидая чайник на плиту. – Сосиски будешь? – Буду, – кивнул доктор и скрылся в недрах квартиры, снова возвращаясь в комнату Брагинского. Еще во время оказания первой психиатрической помощи, пока по тонкой вене бежал галоперидол, он приметил довольно объемную картонную коробку, припрятанную за шторой возле дивана. Любопытство не порок, как любил говорить Артур, и что-то подсказывало Альфреду, что в той коробке лежит что-то интересное. Просто так картонные коробки за диваны не прячут. Осторожно войдя в комнату, он прокрался до штор и выдвинул коробку, опускаясь на корточки и тихонько приоткрывая тонкую деревянную крышку. Альфред медленно вынул из коробки лежавший на самом верху черный пиджак. Под пиджаком обнаружились такие же черные брюки и кожаный ремень с необычной серебристой пряжкой. На пряжке была изображена ящерица, кусающая собственный огненный хвост. Американец отложил вещи в сторону и снова опустил руку в коробку. Пальцы нащупали что-то холодное, продолговатое на ощупь. Машинально схватив странный предмет, он вынул его на свет. Меньше всего Джонс ожидал увидеть в своих руках старый пистолет времен Второй мировой войны. На слегка потертой временем рукоятке была отлита пятиконечная звезда, по строению в точности повторяющая одну из красных звезд Кремля. Рядом лежала коробка с патронами. – Ты чай с сахаром пьешь или нет? – спросил голос с кухни. Альфред вздрогнул, роняя пистолет на пол. – С сахаром, – ответил он, в очередной раз запуская руки в странную коробку и косясь на лежащий на полу пистолет. Следующими на очереди были фотографии. Фотографии, от которых у Альфреда встали дыбом волосы и застучали зубы. На них были запечатлены люди. Мертвые люди. Расчлененные, с пулевыми отверстиями во лбах, размозженными лицами, в неестественных позах – и все они лежали либо на лесной подстилке, либо на снегу, либо на груде мусора. Фотографий было так много, что просмотреть все у психиатра не хватило сил. «Бежать отсюда, немедленно бежать!» – стучало в голове американца, когда он нашел в себе силы и остатки любопытства, чтобы заглянуть на дно злосчастной коробки. Там лежал увесистый прозрачный пакет с мелким порошком внутри. На пакете сидела маленькая розовая наклейка, которая по-русски была подписана кривоватым почерком: ГЕРОИН. – Ты что, открыл коробку? – послышался удивленный голос за спиной. Альфред резко обернулся, отползая в сторону от коробки. Иван стоял в дверном проеме, держа в одной руке чайник. От бинтов на голове он избавился и успел надеть на себя какой-то застиранный фартук с утенком на подоле. – НЕТ! НЕ ПОДХОДИ! – взвизгнул Альфред и попытался забиться в угол. Перед глазами скоростным поездом проносилась вся жизнь. Садик, первый класс, школьный поход, побег из дома, городской приют, знакомство с Антонио, затрещины от брата. Серый хомяк, первое свидание, драка, экзамен. Тяжелая болезнь Мэтти, поступление в медицинский, «мы нашли лекарство для вашего брата!», зубреж учебников. Практика, экзамены, лекции, интернатура, клиника. Иван. Лейс. Эрнесто. – Выглядит это не очень, согласен, – русский аккуратно поставил чайник на пол и сделал пару шагов к Альфреду. – Позволишь мне объяснить? – Объясняй, – тонким голосом ответил Джонс, сжимая пальцами телефон, лежащий в кармане брюк. Интересно, он успеет вызвать по быстрому набору службу спасения? Брагинский вытер руки об фартук и сел на пол рядом с доктором. – У меня было смутное прошлое. Очень давно, еще до получения диплома ядерного инженера, я работал в цепи преступных организаций. Я не мог платить за квартиру и свое обучение, а те деньги, которые я получал там… Они давались очень легко, понимаешь? Я выживал, как мог, но убийством людей никогда не занимался. Я не убийца, доктор. Фотографии… – он взял одну из них, с убитой на снегу женщиной. – Я прихватил их, когда сбегал из России, это улики, компромат на одного моего очень хорошего друга. Это было настолько давно, что нас уже никто не ищет. А я, по старой дружбе, инстинктивно прибрал несколько улик. Схоронил их в городском парке и улетел сюда. Много месяцев спустя мой знакомый доставил мне сверток с уликами, почему-то он тоже посчитал, что у меня они будут в большей безопасности. – Что это за организация? Если ты не убивал людей… Тогда что ты делал? – Альфред не сводил глаз со своего собеседника. – Проверял качество героина, «химичил». Я знаю не только физику, в те времена химию я знал едва ли не наизусть. Сам понимаешь, чем чище наркотик – тем больше за него заплатят. Я был посредником, крошечной шестеренкой в ржавом механизме преступности. И сам подсел на иглу. Даже сейчас, после стольких лет, я понимаю, почему люди так легко отдавали свои жизни героину. Не потому, что это было модно. Когда нагреваешь на пламени зажигалки ложку с порошком – ты кипятишь в ней такие миры, о которых никогда не слышал. Таинственные, волшебные, и никогда не знаешь, в какой мир попадешь в следующий раз. – А теперь ты сам по себе попадаешь в разные миры, и я тебя из этого дерьма постоянно вытаскиваю, – проворчал Альфред, недоверчиво разглядывая Ванино лицо. – У меня даже любимая ложка осталась, – он поднялся и дошел до полки, вытаскивая заложенную между книг алюминиевую столовую ложку с нарисованной на ручке мордочкой кота. – Альфред… И пистолет, и фотографии не мои. Моего друга. Он на свой страх остался в России, и много лет я о нем не слышал. Может, погиб, может, посадили. А про пакет с героином я и забыл, надо бы смыть в унитаз. Это ошибка моей молодости. Я был легкомысленным подростком, у которого загорелись глаза при виде легких денег. Как видишь, за ошибки иногда приходится расплачиваться. Хорошо, хоть не убили в свое время отцы криминала. – Ладно, я понял, – вздохнул Альфред и подполз к коробке, начиная собирать все вещи обратно. Иван подхватил оставленный на полу чайник и внезапно весело рассмеялся. – Ты бы видел свое испуганное лицо! А я думал, что врачи ничего не боятся! – хохотал он, складываясь пополам от смеха. – Не каждый день я у своих пациентов пистолеты с жуткими фотографиями нахожу! – покраснел американец, запинывая коробку обратно под шторы. – Я все спросить хотел, – отсмеявшись, Брагинский потащился на кухню, жестом призывая Альфреду идти за ним. – Зачем ты пришел ко мне? Еще солнце не встало, а ты уже был здесь и откачивал меня после приступа. Следишь за мной? Прослушку понаставил? – Мне нужна помощь, – вздохнул доктор, усаживаясь на колченогую табуретку. Ваня обернулся, поднимая брови. – Какая помощь? Что-то серьезное? В клинике? – Мне нужна психологическая помощь, кажется, я впервые в жизни не могу найти слов и способов утешения для своего лучшего друга. И для себя, – Альфред подпер щеку ладонью и посмотрел в окно. Солнце уже успело выкатиться на небо и теперь горело красным блином возле дымовых труб перерабатывающего завода. – Психиатру нужна психологическая помощь? – на стол перекочевали две кружки с чаем и тарелка с горячими сосисками. – Но почему я? С чего ты решил, что именно я смогу тебе помочь? Голубые глаза внимательно посмотрели на Ивана через прямоугольные стекла очков. – Потому что ты ничего не знаешь о людях, о которых я расскажу. Ты никогда их не видел, не разговаривал с ними, для тебя они будут просто фантомами, тенями. Из всех моих знакомых, родных и друзей только ты сможешь думать холодной головой. Мозгами, а не сердцем, как все мы. Русский вздохнул, поскреб пальцами щеку и тоже посмотрел в окно. Неделю назад он даже в мечтах не мог представить, что ранним холодным утром будет сидеть на кухне в старой квартире с просящим о помощи Альфредом. С доктором, от одного взгляда которого сердце начинало биться, как ошпаренное. Иван с удовольствием смаковал мысль, что влюбился, как пятиклассник. Для его искалеченной галлюцинациями, наркотиками и криминалом души это был сладкий вишневый бальзам. – Что ж, – улыбнулся он, протягивая Альфреду бутылку кетчупа. – Рассказывай.