Галоперидол

Пошел нафиг, что ты знаешь обо мне? Понимаешь, я немного не такой. Понимаешь, все запреты – это ложь Канцелярий, там ни слова о тебе Настоящем, там ни слова обо мне. (с) Альфред с трудом открыл глаза. Все вокруг выглядело одним сплошным пятном, лишь через пару минут он смог разглядеть висящую над головой капельницу. Выла сирена. Оглушительно, жалобно, словно бы горько плакала. Он попробовал приподняться на локтях, но не смог, почувствовав, как что-то сдавило шею. Свободной от капельницы рукой он дотронулся пальцами до неизвестного «нечто». Шею окружал картонный воротник-шина на застежках. Альфред совсем пришел в себя и осознал, что лежит на носилках, покачивающихся на колесах в такт движения автомобиля «скорой помощи». – Куда собрался? Лежи, еще не приехали, – прозвучал незнакомый голос. Из смазанного вихря красок появилось озадаченное лицо доктора Бервальда Оксеншерна. – Что случилось? Куда мы едем? Я же бабулю вез в больницу… Что с машиной? Бервальд жестом прервал поток вопросов и устало вздохнул. – Водовоз нарушил правила движения, влетел в автомобиль, мы были неподалеку на проспекте, услышали грохот и поехали посмотреть, что случилось. Никто серьезно не пострадал, еще две бригады выехали по нашему вызову, забрали старуху и водителя, водитель сломал ключицу во время удара, – ответил он так, как будто передавал по радио сводку погоды. – А я… – Едем в «Revival Center» исключать сотрясение и ушиб мозга. Мы пробили по базе, узнали, что ты там работаешь. Я подумал, тебе будет приятно попасть в руки знакомых травматологов. Альфред судорожно выдохнул и облизал пересохшие губы. Голова трещала так, словно кто-то очень маленький изнутри стучал крохотным молотком по затылку. Бервальд холодными бледными пальцами прощупывал пульс на запястье. Альфред снова попробовал приподняться, но не смог. С каждой минутой его тошнило все больше, внутренности автомобиля складывались совсем уж в причудливые фигуры. – Дай мне ведерко, – тихим голосом попросил он у реаниматолога. Тот отрицательно покачал головой. – У нас нет такого ведерка, если тошнит, давай прямо на пол, я потом помою, – ответил Бервальд таким тоном, что сразу стало понятно – Альфреду лучше держать содержимое своего желудка при себе. Машина подпрыгнула на лежачем полицейском, и психиатр заурчал от боли, пронзившей голову. Чувствовал он себя неважно, хотелось уже слезть с жестких носилок «скорой» и поползти домой под любимый плед, избежав встречи с коллегами. В окнах задней двери Альфред наблюдал, как «Мерседес» заезжает в ворота и неспешно крадется по территории клиники, шурша песком дорожек под шинами. Здание пятого корпуса нейрохирургии и травматологии освещалось парой тусклых фонарей. Руководство больницы никак не могло заменить в фонарях лампочки, чтобы вход в приемное отделение выглядел не так тоскливо по ночам. Зато днем это было очень симпатичное место. Большие желтые буквы названия корпуса гармонировали с выбеленным фасадом, возле входа благоухали кусты распустившегося красного шиповника, а на удобной лавочке сидели красавицы-медсестры и весело щебетали, рассказывая друг другу последние новости клиники. – Можно, я сам дойду? – поинтересовался Альфред, двигая плечами и хоть как-то пытаясь поднять свое бренное тело в позу «сидя». – Нет, – Бервальд вместе со своим фельдшером распахнули задние двери и взялись за носилки, выкатывая застонавшего от сильной тряски Джонса и медленно завозя носилки в приемное. У кушетки стоял доктор-нейрохирург Тим де Вард и откровенно зевал. Доктор совсем недавно прибыл на практику из Нидерландов и успел подружиться почти со всем коллективом пятого корпуса. С остальной территорией больницы он предпочитал не поддерживать отношений, лишь изредка они с Альфредом пересекались в коридорах. По клинике витали целые легенды о чрезмерном спокойствии Тима. Когда скандальная пациентка нейрохирургии решила немного «подзаработать» и обвинить персонал в краже денег, даже тогда голландец и бровью не повел, пока шло следствие. Коварную пациентку все-таки поймали и обвинили в даче заведомо ложных показаний. – Альфред Франклин Джонс? – спросил он, когда психиатра сбросили с носилок на кушетку. – Да, это я, – простонал Альфред, хватаясь за гудящую голову. – Наш психиатр с третьего корпуса? Или со второго, все время их путаю… – Тим подошел к своему пациенту и сжал пальцами запястье, щупая пульс. У нейрохирурга были завораживающие зеленые глаза, а неторопливая тихая речь успокаивала расшалившиеся нервы. Спокойствие, оказывается, бывает заразительным. К нему очень часто привозили битых алкоголиков и бездомных, и каждого врач внимательно осматривал, прежде чем сбросить в изолятор. Обычно у бездомных обнаруживалась такая масса сопутствующих болезней, что они почти всегда отправлялись или в терапию, или в хирургию, где Хенрик начинает бушевать и топать ногами, что это не его профиль. Альфред наблюдал, как Бервальд сложил простынь с пустых носилок и взялся за их ручки, начиная выталкивать «колесницу» к выходу. – Доктор! Бервальд обернулся на зов. Под его глазами за стеклами очков уже начинали ложиться тени от недосыпа. – Спасибо, – Альфред поднял руку и помахал ей в воздухе. Бервальд неожиданно едва улыбнулся уголками губ, кивнул и покинул приемное отделение, оставляя после себя легкий аромат автомобиля скорой помощи. – Скажи-ка мне, мой кролик, ты терял сознание? – Тим светил фонариком в глаза Джонса так старательно, словно бы пытался найти там клад. – Терял. – Тошнит? – Очень. – Ты помнишь обстоятельства? Не выпадал из временной петли? – Все помню, и как бабушку в стационар вез, и как водовоз в нас влетел. Довольно неожиданно, кстати, было. В кабинет заглянула медсестра. – Мари! На КТ его, – нейрохирург аккуратно расстегнул шину-воротник, и Альфред почувствовал себя чуть лучше. По крайней мере, теперь он мог приподнять голову и осмотреть себя, а картонное основание воротника не натирало подбородок. Синяя форма была залита кровью, как будто бы он освежевал корову на трассе. Видимо, во время удара он каким-то образом оказался на асфальте, потому что к кровавым следам примешивалась еще и дорожная грязь. – Как чудненько я выгляжу, – пробормотал Альфред, пока медсестра везла для него кресло-каталку. – У тебя все лицо в крови, и нос распух. Наверное, ты шмякнулся прямо на лицо. Кровь из носа натекла, пока ты в отключке был, – Тим открыл дверь, помогая медсестре выкатить каталку в коридор. – Ничего, после рентгена умоешься и я тебе охлаждающую повязку наложу. Пока сушился рентгеновский снимок, пока Тим ждал результатов, Альфреда все же проводили на третий этаж отделения нейрохирургии для наблюдения. – Полежишь пару дней, на всякий случай. О работе пока можешь не думать, – сказал нейрохирург, когда результаты были готовы и он зашел в палату для еще одного осмотра больного. – Ни сотрясения, ни ушиба, ни кровоизлияний в мозг я не нашел. Кости носа тоже целы. Но парочку дней ты проведешь здесь, на постельном режиме, и в туалет будешь ходить в горшок возле кровати, чтобы не спровоцировать осложнения, – Тим двинул ногой стоявший возле тумбочки ночной горшок вызывающего красного цвета. Пожарный горшок. Альфред возражать не стал, лишь поблагодарил доктора и закрыл глаза, почти мгновенно проваливаясь в сон. Усталость и переживания брали вверх над его сознанием, и сон был лучшим спасением от такого стресса. *** – Альфред! Альфред! – кто-то звал его, поглаживая по плечу. Американец резко открыл глаза, вспоминая, где он и что случилось. Возле больничной кровати сидел Артур и смотрел на него, нервно теребя в руках кончик галстука. Брат был одет по работе, как обычно безукоризненно выглаженная рубашка и вычищенные брюки. – Артур… – Господи, Альфред! Мне вчера позвонили, какая-то женщина сказала про ДТП на Муравой магистрали, а я чуть с ума не сошел, пока утра дождался. Я принес тебе очки, – он протянул Альфреду очечник. – Я Мэтту ничего не сказал, подумал, с него и так хватит неприятностей. Вчера в приюте умер его любимец лабрадор, а твое состояние вообще выбило бы Мэтти из колеи. Он же у нас такой ранимый… Как ты? Как голова? Нашли что-то серьезное? – Артур пощупал голову брата, словно бы искал в черепе брешь. – Доктор де Вард сказал, что все со мной в порядке. Артур… Ты принес какие-нибудь вещи? – Ты никогда не любил лежать в больницах, но если ты действительно хорошо себя чувствуешь… – Артур достал из сумки джинсы, рубашку в синюю клетку и завернутые в пакет кеды. – Полежать несколько дней в больнице не преступление, Альфред. Ты уже не маленький, и я не могу заставлять тебя, но подумай о своем здоровье. Альфред чувствовал себя на твердую четверку. Тошнота его не беспокоила, головная боль на фоне приема таблеток почти не гудела, волновал только расшибленный нос и ссадина на переносице. – Думаю, Тим не очень расстроится, если я покину его гостеприимное отделение, – Альфред встал и начал натягивать на себя принесенные братом вещи. Когда находишься в больнице в качестве пациента, да еще и ходишь по нужде в горшок, это угнетает. – Ты уверен? – Артур подошел к двери палаты. Альфред кивнул и подхватил его под локоть, выводя из палаты в коридор отделения. – Опаньки! Ты куда? – из кабинета напротив высунулась светлая лохматая голова Тима. – Тим, я не могу здесь больше… Можно, я пойду домой? Дома, как говорят, и стены лечат, и там есть моя любящая семья, которая с удовольствием поухаживает за мной. – Хорошо, топай домой. В клинике не показывайся, я тебе больничный лист открыл на неделю, – Тим вздохнул и закрыл дверь, снова прячась в своем кабинете. Пожалуй, не зря доктор Людвиг Мюллер подозревал голландца в употреблении запрещенных курительных смесей, слишком уж нездоровым иногда выглядел его пофигизм. Артур, посчитав свой долг выполненным, тепло попрощался с братом и побежал к лифту. Через полчаса у него начиналось совещание. А Альфред думал, насколько ему повезло с родственниками. Ведь Артур не зря пришел с одеждой и очками, он знал, что его младший братец все равно не останется в больнице в силу своей веры в собственное бессмертие. Исключение могла составить разве что реанимация, но Артура по телефону предупредили, что госпитализация в нейроотделение профилактическая. – Вау, кого я вижу! – выкрикнул Гилберт, когда Альфред зашел в родной кабинет психиатрии. Пройти мимо него и не заглянуть к коллегам-друзьям он не мог. – Ну у тебя и носище! Я слышал про ДТП, мне медсестры из нейрохирургии растрепали, что ты у них лежишь. Я знал, что ты сбежишь из отделения, поэтому особо навещать тебя не торопился. Но нос у тебя, конечно… – Если бы ты упал на лицо, я бы на тебя посмотрел, – проворчал Альфред, беря в руки журнал дежурств. – Как отдежурил Ринниган? Никто не умер? – Ринниган? Этот идиот половину отделения выписал! С рекомендациями обязательно явиться на его амбулаторный прием в поликлинику через две недели! – разбушевался Гилберт, прыгая по кабинету, как цыпленок. Альфред вышел в коридор. В конце коридора возле окна стоял доктор Мартин Ринниган и занимался своим обычным делом – смотрел мультики на экране телефона. Альфред подошел к нему и рывком вытащил наушник из уха. Доктор нервно дернулся и повернул голову к своему сменщику. – Доктор Джонс! А что с носом? – Клянусь, если еще кто-то что-нибудь скажет про мой нос, я начну убивать! – сквозь зубы проворчал Альфред. – Доктор, до меня дошли слухи, что выписаны пациенты из отделения. Это правда? – Я выписал только тех, кто не нуждается в стационарном лечении и кто может лечиться дома, – парировал Мартин, смотря на Альфреда, как на полного дурака. Альфред махнул рукой и пошел по палатам, распахивая каждую дверь. В первой палате он не досчитался пары пациентов. В следующей – еще одного. В другой не нашел сразу троих. – Ты меня в могилу сведешь, – пробормотал Альфред, распахивая дверь за дверью. Ринниган понуро ходил за ним. – Ты выписал пациента с тотемной одержимостью? – он распахнул очередную дверь. – Парень мнил себя псом, по-твоему, он может лечиться амбулаторно? – В силу своей компетентности, именно так я и считаю. Альфред открыл створку, ведущую в палату Ивана, и вперился взглядом в пустую кровать. – И парня в онейроиде, с постреанимационной ремиссией, с суицидальными мыслями и на десерт с судорожным синдромом ты тоже выписал? Взял и выписал? Не слишком ли большую ответственность ты на себя берешь? Знаешь, кого вздернут, если его привезут с улицы в морг? – Альфред ткнул пальцем в грудь доктора. – А как ты будешь жить с мыслью, что человек пострадал из-за тебя? Софи, адреса пациентов! Всех вернуть на места! – он пошел на пост, и, пока медсестра искала журнал, не сводил глаз с Мартина. На лице же Риннигана было написано полное отрешение от происходящего, он явно не сожалел о своих поспешных решениях. – Пациент, который пес, не оставил адреса, но есть номер телефона его сестры. И тот, который из реанимации, назвал несуществующий адрес, такого дома нет, я минут десять назад проверила, хотела рекомендации на почтовый ящик отправить. И телефон не указан. – За ними кто-то приходил? – За парнем-собакой да. За вторым нет, он сам собрался и ушел. – Мартин, я сделаю все, чтобы тебя уволили. Софи, печенька моя, обзвони тех, у кого есть телефоны, и сгоняй пациентов обратно в отделение. – А что с теми двумя? – Об этом я подумаю, может, есть какой-то выход. Минутой позже, когда пристыженный Мартин попытался скрыться в ординаторской, Альфред с Гилбертом стояли возле дальнего окна коридора. Джонс задумчиво смотрел в окно, сложив руки на груди. – Ты понял, что он сделал? Повысил в свою смену процент выписавшихся, это приравнивается к улучшению качества работы. Мартин по бумагам молодец, а мы с тобой так, ошметки помойные, с каждым носимся, – Гилберт запустил пятерню в белые волосы, ероша прическу. – Уотсон с тотемной одержимостью безобиден. Хуже с Брагинским. У него в назначениях осталось четыре ампулы галоперидола, потом курс закончится. Может, после курса и пора было бы на выписку, но сейчас слишком рано. Я не могу тащить эту ношу, у меня сердце болит за каждого в этом отделении!– он посмотрел на друга. Тот обнял Альфреда за плечи и прижал к себе. – Альфред, все будет хорошо! Если что случится, и того, и другого привезут к нам, они есть в базе и здесь их истории болезни. – Вот только один из них может пингвинчиком нырнуть с моста. – Давай Бервальду на «скорую» позвоним? Пусть организует дежурство фельдшеров по всем мостам города, может, поймают пропажу. Альфред, услышав знакомое имя, недоуменно посмотрел на Гилберта. – Гил… Это тот доктор, который меня на нейрохирургию вез. Откуда ты его знаешь? – Он работал в «Revival Center» за год до твоего прихода. Я тогда ординатуру как раз заканчивал. Работал в реанимации, а потом решил, что на «скорой» ему интереснее. Нормальный парень, только психологов и психиатров за людей не считает. Альфред снова повернулся к окну. Вдали по небу ползла большая черная туча. Это был сигнал к сборам домой, пока не пролился ливень. Он вышел с территории клиники и направился к автобусной остановке. Голова гудела, нос саднил, но Альфред был тверд в своем намерении отлежаться в собственной мягкой постели. *** – Мэтти! Я дома! – возвестил психиатр, когда ввалился в прихожую, стаскивая промокшие кеды. Туча все же решила не оставить шанса добраться до дома в сухости и пролила на город холодный ливень. На кухне что-то с громким звоном упало, и в коридоре показался встрепанный Мэтт. – Альфред! Я не думал, что до вечера кто-то придет, – растерянно пробормотал брат, пряча что-то за спиной. Джонс повесил на вешалку мокрую куртку и взглянул на младшего. – Мэтт? Что ты там прячешь? – Ничего! Я хотел сказать… Артур меня все равно убьет, – обреченно вздохнул Мэтт и пошел на кухню. Моментально сгорев от любопытства, Альфред побежал за ним. На кухонном линолеуме возле батареи лежало гнездышко из полотенец. Внутри гнездышка спал, свернувшись клубком, крохотный щенок. Зверю была неделя от роду, он едва успел покрыться белым пушком. Правая передняя лапка аккуратно перебинтована, а одно висящее ухо смазано раствором непонятного цвета. Альфред встал на колени и осторожно взял теплое тельце в ладони. Щенок поднял подслеповатую мордашку и широко зевнул. – Сначала мы нашли Макинтоша, а теперь вот это чудо. Наш дом притягивает бездомных животных, – Альфред заглянул под короткий хвостик. – Это девчонка. Где нашел? – Возле магазина за углом, лежала в пакете из-под чипсов. Я шел мимо, вдруг услышал писк. Пошел на звук, смотрю – пакет шевелится. – А чипсы как назывались? – Джонс вертел щенка, рассматривая розовое пузо и неуклюжие лапы. От таких манипуляций животное окончательно проснулось и двигало носом, принюхиваясь. Мэтт задумался, морща лоб. – Ох, как же их… А, точно, «Lay’s». – Не знаю, как Артур, а я бы оставил звереныша. Назовем ее Лейс. Жаль, что дворняжка. – Зачем дворняжка? – Мэтт улыбнулся и забрал у Альфреда щенка. – Это самоедская лайка. – Уверен? За каким чертом кому-то выбрасывать недельного породистого щенка? – Как животные оказываются в нашем приюте? Покупают щенка в подарок жене или детям. А там несколько сценариев. Или аллергия, или надоедает, или изначально никто не хотел собаку или кошку. Пристраивать в другие семьи очень сложно. Гораздо проще выкинуть и забыть. Лейс ест из пипетки теплое молоко со сливками, через каждые два часа. Представляешь, каково ухаживать за такой крохой? Вот чем пахло от Мэтта. Топленым молоком со сливками. Он положил Лейс обратно в гнездо и укрыл маленьким кукольным одеяльцем. – Артур не будет против? *** Артур был против. Вечером, когда он увидел Мэтта, держащего на руках щенка, он потребовал немедленно отнести животное в приют, потому что «не собирался вытирать за ним лужи и гулять три раза в день». Альфред сидел за столом, слушал семейную перепалку и думал, как бы использовать свои знания психиатрии, чтобы Лейс осталась. Мэтт, несмотря на мягкость и покладистость, проявлял невиданную стойкость. Прижимая к груди дрожащий комок, твердил, что уйдет в приют вместе с собакой. – Артур, сядь! – наконец подал голос Альфред, отодвигая от себя кружку. Артур, сердито сопя, плюхнулся на стул возле кухонного стола. – Что бы ты ни сказал, собака тут не останется. – Мы составили расписание прогулок, – Альфред указал взглядом на холодильник. На двери удерживаемый магнитами висел тетрадный листок. – Я гуляю с собакой утром перед работой и вечером, если не работаю. Днем будет приходить Мэтт. Когда собаке перевалит за шесть месяцев, гулять будем два раза в день. Я утром, Мэтти вечером. – Говно тоже вы убирать будете? – Артур, да. – А вши? Глисты? Болезни заразные? Шерсть по углам? Дырявые от клыков тапки? – Вши на собаках не живут, только блохи. Блохи для людей безобидны. От глистов есть препараты. Шерсть можно вычесывать, складывать в мешочек и относить в ателье за углом, пусть навяжут теплых пушистых носочков на зиму. Артур, только представь, очаровательные нежнейшие носочки… Артур посмотрел на Мэтта. Тот стоял с серьезным лицом и поглаживал маленькую белую спинку Лейс. – Черт с вами, оставляйте, – старший брат поднялся из-за стола и хотел направиться в свою комнату, но был оккупирован Мэттом и Альфредом. Оба крепко обняли его, так что у него перехватило дыхание. Артур немного растерялся от такого наплыва нежности и улыбнулся, гладя братьев по светлым макушкам. – Оболтусы вы мои… Это мальчик или девочка? – Это девочка, Лейс. – Лейс? Как чипсы? – Как чипсы! Артур высвободился из крепких объятий и пошел в комнату, продолжая улыбаться. Мэтт носился по всему дому, составляя список необходимых щенку вещей. Он намеревался завтра с самого раннего утра ехать в зоомагазин и закупать приданное для Лейс. Лайка преспокойно валялась по полу гостиной, играя со своими лапами. Альфред раскладывал по тарелкам купленный по дороге домой торт. Семейную атмосферу никогда ничто не заменит. Пить чай в кругу братьев, закусывать сладким вишневым тортом и кутаться в теплый халат – что может быть лучше? – А я ему говорю, что он, козел, не прав. В общем-то одной фразой я и выиграл дело, – рассказывал Артур, отпивая из своей кружки. Он накапал в чай коньяк и теперь совсем развеселился. Альфред внимательно за ним поглядывал, у старшего братца был слишком низкий алкогольный порог. По дому прокатилась трель дверного звонка. Лейс перестала кататься по полу и прислушалась. – Если это Антонио, скажи, чтобы в следующий раз приходил с Макинтошем, может, они подружатся, – мечтательно пробормотал Мэтт. Артур же вообще сделал вид, что не услышал звонок. – То есть опять я иду открывать? Я вам не швейцар! Или хотя бы платите мне достойную зарплату! – Альфред завязал потуже халат и пошел в коридор. В первую секунду после того, как он открыл дверь, его сердце упало куда-то в живот и замерло, а затем с бешеной скоростью застучало в горле. Вот и к нему пришли галлюцинации... Под тяжелым после дождя небом стоял его пациент, Иван Брагинский, и широко улыбался. Насквозь вымокший, видимо, попал под недавно закончившийся ливень, взлохмаченный и шмыгающий носом. – А… Что ты тут делаешь? – спросил Альфред, медленно выходя из коридора на улицу и прикрывая дверь. Лишние вопросы братьев ему были не нужны. – Я позвонил в клинику, представился твоим дядей, рассказал грустную историю про отсутствие жилища, и мне дали адрес, – он чуть встряхнул головой. – Доктор, ты обещал мне свидание! Считай, что вот оно. – Не самое удачное время и погоду ты выбрал! – проворчал Альфред и юркнул обратно в коридор. – Жди здесь. «Быстро переодеться, быстро переодеться», – думал Альфред, поднимаясь по лестнице в свою комнату. – Фредди, ты куда? – выглянул с кухни Артур. – А я… э-э… Франциск зашел, мы сейчас погулять пойдем. – Ну да, на улице прекрасная солнечная погода, – и брат снова спрятался на кухне. Впрыгнув в джинсы и натянув рубашку, Альфред бросился в ванную причесываться и чистить зубы. Поймал себя на мысли, что собирается совсем как девчонка, старательно и с большой ответственностью. Для идеализации плана стоило позвонить Франциску. – Слушаю тебя, дорогой, – пропел в трубку Франциск. – Если Артур спросит, скажи, что я с тобой и мы гуляем по бульвару. – Потом-то расскажешь, что ты делал на самом деле? Пришлось пообещать, иначе бы любопытный француз надолго его задержал. – Я побежал, всех люблю! – крикнул Джонс, просовывая руки в рукава плаща. – Купи в магазине сливок! – попросил Мэтт, выглядывая с кухни и махая ладошкой. Промозглый холодный ветер поднимал подол плаща, пытаясь забраться под него и остудить Альфреда, который успел перегреться во время сборов, и теперь ежился от свежести. – Итак, вот он я, – психиатр развел руки в стороны перед Брагинским. – Хочу предложить тебе кое-что, – Ваня засунул руки в карманы старенького пальто. – Когда-нибудь бывал в насквозь русской квартире? – Нет, – удивленно ответил доктор, перепрыгивая через лужу. – Я хочу… Это может прозвучать не очень… Я понимаю, что мы недавно знакомы. Я хочу пригласить тебя в гости. Погода на улице все равно не блещет оптимизмом. Познакомишься с бабулей, про которую я рассказывал. Она лет двадцать как переехала из России, но Россия из нее никак переехать не может. Будет очень рада видеть тебя, сыграет парочку нецензурных песен на своей древней гитаре, угостит чаем с малиной, я вчера конфеты купил, вкусные... Альфред недоверчиво посмотрел на него. Иван уже не улыбался, все так же держа руки в карманах и рассматривая свое отражение в луже. – Неужели я настолько похож на человека, который легкомысленно пойдет с незнакомцем с психиатрическим диагнозом черт знает куда? Да, я пойду, – Альфред поскакал в сторону автобусной остановки, оборачиваясь. – Ты идешь или нет? Но учти, если мне не понравится бабуля – я разочаруюсь. – Ты будешь от нее в восторге! – пообещал Ваня, шагая следом за доктором. Привычка искать приключения на свою задницу была семейной чертой. Каждый из братьев в большей или меньшей степени страдал любопытством, неизлечимым априори. В голове доктора появлялись мысли о том, что вместо бабули и чая его может ждать наркопритон с двадцатью похотливыми мужиками-извращенцами, и вместе с этими мыслями просыпалось нездоровое желание узнать – так ли это на самом деле. – О чем ты думаешь? – спросил его русский, когда они уже сидели в автобусе и выезжали с остановки. До этого он молчал, лишь шмыгал носом. – Малиновый чай и конфеты. Они шоколадные? – Шоколадные, с орехом внутри, – Иван сидел рядом с ним на сидении и смотрел на проплывающие за окном дома и магазины. Альфред пригрелся возле его бока и позевывал, щуря глаза. Автобус мерно покачивался, убаюкивая и располагая к тому, чтобы подремать. – Это так странно… – пробормотал доктор, не открывая глаз. Ваня отвернулся от окна и посмотрел на совсем растаявшего Альфреда. – Что ты едешь со мной на другой конец города? – И это тоже. Почему ты так легко согласился на выписку из клиники? Пару недель назад ты готов был лишить себя жизни, а теперь, когда представился шанс все исправить, даже не стал настаивать на том, чтобы остаться и завершить курс лечения. И твои галлюцинации… Спорю на что угодно, ты от них не избавился. Брагинский задумался, постукивая пальцами по поручню. – Не избавился. Но они стали проще, легче, короче. Мне уже не так страшно. – У тебя осталось по курсу четыре ампулы галоперидола. Мог бы настоять на том, что ты нуждаешься в стационарном лечении. Он лишь отмахнулся и снова повернулся к окну. – Альфред… Если это необходимо, что мешает тебе сделать эти четыре ампулы в домашних условиях? Больница сильно угнетает. Никогда не знаешь, что с тобой там может случиться. Остаток пути они проехали, погруженные в молчание. Просто потому что Альфред заснул, утомленный ночными приключениями на «скорой» и головной болью. А Иван не хотел будить парня пустой болтовней. Светлая голова с торчащим надо лбом хохолком медленно сползла на его плечо и легла, как на подушку. Доктор потерся щекой об жесткую ткань пальто, что-то промурчал и негромко засопел. Брагинский не удержался и дотронулся пальцами до пшеничного цвета волос, легко поглаживая прядки. От Альфреда вкусно пахло шампунем с ароматом клубники и чем-то еще, сладковато-приторным, но приятным. Спал Джонс недолго, вскоре Иван растолкал его и объявил, что пора выходить. Их маленькое путешествие подошло к концу. – Добро пожаловать! – сказал он, приподнял заспанного психиатра и помог ему выползти из автобуса. Альфред протер очки, проморгался и огляделся вокруг. Район, в который их привез автобус, выглядел жутковато. Длинные узенькие улочки, настолько грязные, словно бы люди выливали помои прямо из окон. Замызганные машины, припаркованные на скудные газончики возле домов. Серые бетонные здания наверняка видели 1910 год. – Что это за район? Где мы? – Это самая окраина города, – ответил Ваня и пошел по тротуару, заворачивая за угол и идя вдоль стены дома. – Здесь не очень чисто из-за заводских труб. Они старые и коптят. Но, в целом, жить можно. Они прошли по тесному каналу улицы и свернули на множестве поворотов прежде, чем дошли до подъезда. Иван жил на самом верхнем этаже, а лифт так страшно выл, что Альфред раз пять испытал желание выломать лифтовые створки и сбежать из этого ужаса. Кроме заунывной кабины лифта его абсолютно ничего не волновало. Даже тот факт, что он едет в незнакомое место с парнем, которому два дня назад выдали справку из психиатрической клиники, только подхлестывал его любопытство. Если бы Артур узнал, то задушил бы младшего на месте, потом раскопал могилу и еще раз задушил. – Добро пожаловать в мою нору, – русский вышел из лифта и постучался в деревянную дверь с вытертой от времени цифрой «2». Раньше здесь висело две цифры, теперь же рядом с двойкой торчал только шуруп. Створка медленно приоткрылась, являя стоящую в коридоре дородную пожилую женщину. Мелкие седые кудряшки торчали во все стороны, халат в сине-зеленый цветочек оттенял красную помаду на губах женщины. В руках она держала свежий выпуск газеты. – А-а, вот и ты, – проскрипела она на русском, моргая глазами. Веки густо намазаны голубыми тенями, а количеством туши на ресницах можно было расписать стену крупного собора. – Кто этот штыбзик рядом с тобой? Если это таджик с той стройки, выгони его взашей, я с ихним руководством дел иметь не пачую. – Валентина Петровна, знакомьтесь, это Альфред. Альфред, это моя хорошая приятельница, баба Валя. Баба Валя цепким движением вытащила из кармана халата очки и водрузила их на нос. Альфред успел заметить длинные алые ногти на руках, напоминающие когти диковинного зверя. Для него словосочетание «баба Валя» было настолько непривычным, что он чувствовал себя немного неловко. – Тот американец, который тебя от Бога забрал? Американцы жуткая нация, урод на уроде, но этот вроде ничего, хорошенький, – она перешла на английский, грубовато потискала Альфреда за щеки и пошла вглубь квартиры, жестом приказав идти за ней. Под одобрительным взглядом Брагинского Джонс осторожно зашел в помещение. Квартира обычной двухкомнатной планировки, со стандартным ремонтом и отделкой, и была бы эта квартира самой обычной, если бы не атмосфера и предметы, окружающие ее. Это была квартира женщины, родившейся и выросшей в СССР, и все, что напоминало ей о родной стране, она собрала здесь. Портрет Сталина в верхнем левом углу коридора встречал гостей тяжелым взглядом карих глаз. Генералиссимус Советского Союза однозначно производил впечатление. Возле зеркала обитал резной платяной шкаф, на полу лежал узорчатый ковер, начисто вычищенный и просушенный. На дубовых полках стояли статуэтки из малахита и глины. Это были балерины в самых нежных позах, собачки со смешными ушами и сидящая на камне зеленоволосая русалка. Старенькие бра мягко освещали пространство, сглаживая тени и погружая в ту самую атмосферу, о которой говорил Ваня. – Или вы идете сюда, или я съедаю все сама, – кричала с кухни баба Валя, гремя тарелками. Кухня держала в себе ту же советскую душу, что и коридор. Здесь все было старым, дверцы кухонных шкафчиков неоднократно ремонтировались, застиранные занавески давно выцвели, а вместо скатерти на стол выстлана клеенка, какими пользовались еще в доисторическое время. На этой самой клеенке стояло блюдо с пирожками, мисочка с вареньем, чайник и бутылка водки. – Что глазками хлопаешь? Вам бы все виски хлестать, такое пойло ваших совсем с ног сбивает, – бабуля даже не пыталась скрыть свой национализм, одновременно с этим вытаскивая из-под стола пыльную гитару. Иван крутился юлой по кухне, выуживая неизвестно откуда тарелки, фрукты, колбасу и обещанные конфеты. Грации ему не доставало, и поэтому его периодически заносило в сторону раковины. – Значит, ты лечишь души? Интересе-есно, – проворковала бабка и провела рукой по струнам. – То есть ты ненастоящий доктор? «Надо познакомить ее с Бервальдом, у них много общего», – подумал Альфред. Брагинский, наконец, справился со всеми миссиями от «накрыть стол» до «налить чай гостю» и с громким выдохом брякнулся на стул. Выглядел он вполне довольным, даже не подумать, что этот человек пару недель назад пытался свести счеты с жизнью. – Ты ему чай наливаешь? Не маленький уже, рюмочку поставь, – вдруг сказала бабуся и со стуком поместила на стол хрустальную рюмку. – Он же доктор, а доктора глаза заливают так, что потом ползают по полу и зовут мамочку. Деточка, выпей. Иван вопросительно посмотрел на Альфреда, а американец утвердительно подтолкнул к нему рюмку. Артур всегда говорил, если хозяева дома предлагают выпить, пей, но только одну рюмку. Альфред придерживался этого золотого правила, вот только до водки дело как-то не доходило. Баба Валя даже не кашлянула, залпом опорожняя свою рюмку и тут же наливая следующую. Иван последовал ее примеру, допил вторую порцию и отставил от себя бутылку. Психиатр с трудом осилил одну, огненная вода обжигала рот и горло. Закашлявшись, он поставил рюмку и взялся за чашку с чаем. – Это что, бунт? – вскинула брови бабушка, опрокидывая рюмку на пол и снова берясь за гитару. – Скромные какие, как жить негде – так Валентина, а как выпить с красивой женщиной… – Где здесь красивая женщина? – шепотом спросил Ваня у Альфреда. Доктор засмеялся, весело щурясь. – Я не знаю, может в километрах пяти отсюда и найдется такая. – А теперь – песни! – возвестила хозяйка дома и вскинула гитару. Для счастья ей, похоже, нужна была только бутылка и гитара. – Ой не-ет, – простонал Ваня, накрывая уши ладонями. «Что с тобой, моя любимая, отзовись скорей! Без любви твоей небо все грустней! Где же ты, моя любимая, возвратись скорей! Красотой своею нежной сердце мне согрей!» Если из гитары лились абсолютно чистые мелодичные звуки, то голос старухи совсем не гармонировал со струнами. Она не пела, она кричала, как ворона у помойки, с треском и надрывом. Все вместе получалось до того ужасно, что Альфред не выдержал и решил заесть такое творчество сладким пирожком, обмакнув его в варенье. Певица перевернула в себя еще одну рюмку, откусила кусок яблока и продолжила самопроизвольный концерт, начиная петь русскую песню про «мусарню из Ленинграда». Брагинский внезапно встал из-за стола и протянул доктору руку. – Пойдем отсюда, а то она сейчас целоваться полезет. Альфред осторожно взял его за руку, поднимаясь с табуретки. – Это была не самая лучшая идея, позвать тебя сюда. Каждый вечер здесь развивается по одному сценарию, но я думал, может быть, сегодня все будет чуть по-другому, – Иван толкнул одну из дверей, выходящих в коридор. – Зато ты теперь знаешь, где я живу. Может, тебя, как психиатра, заинтересует моя комната. Они стояли в маленькой комнатке, обклеенной желтыми обоями. Угадывался легкий запах детского мыла, того самого, который Альфред начинал узнавать из множества других запахов и ароматов. В углу комнаты стоял крохотный телевизор с покосившейся антенной, письменный стол с кучей бумаг и напольный светильник. Вдоль стены тянулась полка с учебниками и книгами. Альфред заинтересованно подошел к книгам, читая названия на корешках. «Физика ядра и частиц», «Квантовая механика и строение атома», «Оптические спектры атомов»… Здесь не было ничего лишнего, только физика. Над уютным диванчиком, застеленным пледом, висела картонная доска с пришпиленными к ней чертежами и схемами. Наконец, у окна стоял шкаф для одежды и маленькое кресло с вытертыми подлокотниками. – Не бог весть что, но тихонько существую, – Ваня достал из шкафа плюшевого медведя и посадил его на диван. Медведь грустно смотрел на мир единственным глазом-бусиной и выглядел потасканным жизнью. Альфред присел на край дивана и еще раз осмотрел комнату. Он бывал в комнатах людей, страдающих от шизофрении, маниакально-депрессивного синдрома, деменции, был у серийных убийц и насильников, наркоманов и олигофренов, и с уверенностью мог сказать – с этой комнатой все в порядке. – Я думаю, ты не псих, – подытожил свои мысли Альфред. Иван улыбнулся и присел рядом, беря в руки медведя. – Приятно слышать это от психиатра. – Твои галлюцинации… Что с ними сейчас? – Забились в уголки моего сознания, – со стороны кухни внезапно послышался звук упавшего тела. Русский встал, извинился, и вышел из комнаты, чтобы через минуту вернуться с гитарой в руках. – Баба Валя соизволила наконец заснуть. Отнес на кровать, – Брагинский плюхнулся обратно на диван и положил пальцы на струны. – Ты уважаешь любительское творчество? – Только если это не любительский порнофильм, – брякнул Альфред. Рюмка водки давала о себе знать головокружением и чуть развязанным языком. В голове Джонса царила стеклянная ясность, словно бы он глотнул не спирта, а элеутерококк. – А ты смотришь только профессиональные? – Иван засмеялся и заиграл, перебирая пальцами по струнам и грифу гитары. - Споем? – Да, – ответил Альфред, закрывая глаза. Гитара в руках Брагинского зазвучала громче, наполняя комнату протяжными мелодичными звуками. Она, словно живая, разговаривала и подрагивала от нетерпения. А потом он запел на русском. С бабой Валей этот голос было не сравнить. Весь такт и ритм на месте, голос сливался со струнами, создавая идеальный симбиоз. «Не сдох – это значит, что делаю вдох Своим собственным телом. Как бог допустил это дело? Как бог меня допустил?» Альфред смотрел на дрожащие струны, на потертости гитары, на длинные быстрые пальцы, зажимающие гриф, и думал о том вечере, когда «скорая» свалила на пол приемного отделения грязного, промокшего, бьющегося в судорогах парня. И вот теперь они вдвоем сидят на самой окраине города, в старой квартире, и поют песни. Жизнь, мы все в твоих руках марионетки. «Живой – это значит, что выжил. До Парижа намылены лыжи, До Берлина пойдут мои танки, И хокку, и песни мои…» Джонс взял уголок мягкого пледа и потянул, натягивая на плечи и закутываясь. Так стало еще уютнее, а сердце переполняло странное чувство спокойствия и умиротворения. Антонио тоже иногда устраивал музыкальные вечера вместе со своей гитарой «сеньором Тирокко», но никогда его песни не вызывали столько эмоций и мыслей, сколько бродило сейчас в голове Альфреда. «…будем заново учиться ходить по небу. Никаких светофоров, разделительных полос. И, где бы я ни был, где бы я ни был, Иди на мой голос, иди на мой голос....» Гитара замолчала, в последний раз дрогнув струнами. Иван осторожно отодвинул ее в сторону. – Альфред, ты знаешь… У тебя рот перепачкан в варенье, – Альфред, выдернутый из розового облака умиротворения, с возмущением провел по губам тыльной стороной ладони. Действительно, на руке остался сладковатый след. – Не мог раньше сказать? – Эта капелька варенья помогла мне расслабиться. Доктора в больницах серьезные и хмурые, а это варенье... Ты такой настоящий, Альфред. Но ты все еще не совсем чистый, – русский достал из кармана платок, придвинулся ближе и коснулся платком уголка рта, осторожно вытирая маленькое пятнышко. В голове психиатра произошел настоящий фейерверк эмоций. Он смотрел на сосредоточенное лицо Вани, которое было так близко, что не воспользоваться этим стало бы преступлением. Альфред медленно положил руки на его плечи и обнял за шею. У Брагинского из рук выпал платок. – Альфред? Американца трясло изнутри, сердце заходилось в бешеном ритме. Он продолжал обнимать теплую шею, закрыв глаза и мелко подрагивая, как струны минуту назад. Иван едва слышно вздохнул и обнял доктора за поясницу, крепко прижимая к себе, начиная мягко целовать все еще сладкие от варенья губы. Альфред что-то промычал, приоткрывая рот и углубляя поцелуй, скользя кончиком языка по языку, тихонько и нежно чмокая. Брагинский мысленно выл, подаваясь чуть вперед и укладывая Альфреда на лопатки. Одной рукой он пытался стянуть с него мешающий плед, другой продолжал держать тонкую талию, словно бы боялся, что кто-то заберет у него это счастье. Поцелуй становился все откровеннее, доктор не мог держать в себе эмоции и поэтому глухо стонал в рот коварному инженеру, завалившему его на диван. Протяжные приглушенные стоны были слишком соблазнительны. Иван мягко отстранился и повернул голову Альфреда вбок, снова наклоняясь и касаясь губами шеи. Горячее дыхание на коже и влажные поцелуи еще больше возбуждали американца, он приоткрыл рот и рефлекторно сжал бедра, стараясь хоть как-то сдержать нахлынувшее в низ живота желание. Ваня пролез рукой под поясницу доктора и слегка приподнял, заставляя его чуть прогнуться в спине. Второй рукой медленно спустился до ремня и громко щелкнул пряжкой. Одновременно с этим звуком по комнате пролетела трель сотового телефона. Оба замерли, смотря друг на друга и соображая, можно ли проигнорировать звонок. В конце концов Альфред сдался и выполз из-под русского, поднимая свалившийся на пол телефон. – Альфред, ты не спишь? – спросил на том конце провода Гилберт. Психиатр глубоко вздохнул и посмотрел на сидящего напротив Ивана. – Нет, только прилег. Что случилось? – В клинике беда. Приезжай, срочно, – в трубке зазвучали короткие гудки.