Иллюзия

      Рождество я провела одна. Слушала чей-то смех, топот и гомон, звон бокалов и шипение шампанского. Слушала музыку. Мне хотелось, чтобы все заткнулись и легли спать. И самой хотелось заснуть, но там, по ту сторону сознания, меня поджидали голодные кошмары. Я слишком давно им не давалась, ночами глядя в потолок.       Посреди моих мечтаний о быстрой смерти кто-то постучал по окну. Равномерный стук по стеклу ударил по мозгам, и я поморщилась и продолжила глядеть в потолок, и парочка слез скатились по моим горячим щекам. Стук повторился, и я встала с кровати, простонав и проклиная того, кто приперся ко мне посреди ночи. Но как только я выглянула в окно, вся моя злость улетучилась.       Тео стоял посреди мокрого снега, улыбаясь и глядя снизу вверх ясными серыми, почти серебряными глазами. А где-то вдали проносились машины, суетились люди, и птицы пролетали под зимним небом, освободившимся от оков туч, зажигались и гасли ночные огни, отражающимися на мокром асфальте. Я запомнила каждый момент, каждую мелочь. Тео с толстой нелепой шубой, накинутой на рваную пижаму. Он мне почему-то напомнил пингвина.       Тео, такой настоящий и родной. Он разорвал моё одиночество, расщепил, не оставив ни крошки. Что-то было неземное в этом моменте, показавшемся мне вечностью. Что-то было неземное в нем самом. В его ямочках и несуразных словах.       Он протянул мне руки. Я помогла ему перелезть через подоконник. Легкий, как пушинка. Меня это тогда жутко испугало. Как и его тонкие запястья, как у маленького ребенка, и эта бледность.       — Саманта, а я к тебе, — он широко улыбнулся, и я позабыла о своих страхах.       — Тише говори, тут медсестры, — прошипела я.       — Чем займемся? — спросил он лукаво.       — Ты. Я. Кровать, — съехидничала я, внимательно наблюдая за его вытянувшимся лицом. — Нет… Полежим просто.       И мы улеглись. Смотрели в потолок, молчали. Нам не нужны были слова, он и общаться-то толком не умел, а я так устала от бесконечной пустой болтовни, что рада была провести хотя бы пару минут тишины с другом. Тео лежал близко ко мне, я чувствовала тепло его худого тельца, слышала его прерывистое дыхание, но не чувствовала того жара и румянца влюбленной девушки. Между нами не было любви, потому что наша дружба была намного выше телесных привязанностей. Нас связала ночь и огонь костра, казалось, тогда она растянулась надолго. Мы минули стадию знакомства и слишком быстро привыкли друг к другу. Или это просто была власть момента. Власть чувств, обуревавших меня.       Тео часто стал приходить ко мне, зачем-то пролезая в окно. Мы выбегали на улицу во время послеобеденного сна и играли с лягушками, выползающими после дождя. Медсестры нас ловили, меня отчитывали за то, что я бегаю. После таких «прогулок» у меня случались иногда приступы резкой боли, и вскоре я прекратила наглым образом нарушать врачебные инструкции.       Он приносил мне сладкое, и в итоге сам всё съедал, а я завистливо глядела на него. Мне-то больше нельзя это попробовать. И солёное тоже. И жирное. И острое. Только выпаренные овощи, каши да жидкие бульоны. Мысль об этом причиняла мне нестерпимые страдания, и я украдкой вытирала слёзы.       Тео был словно кот, приходивший поластиться ко мне после драки с уличными котами. Или это я была в его глазах кошкой, ложащейся на больное место. Он прибегал ко мне весь израненный, в синяках и ссадинах, растрёпанными волосами, а я расчёсывала его, заботливо перевязывала его раны, а он разгонял мою тишину. Действительно разгонял, заполняя собой. Мы остро нуждались друг в друге, брошенные и никому не нужные.       Эти воспоминания врезались в мою память. Я сохранила того плюшевого зайчика, подаренного мне им, как кусочек счастья. Как мост, связывающий меня с прошлым. Пусть отрывками жутким, отвратительным, но счастливым по сравнению с настоящим. Игрушка даже по-прежнему пахнет им. Сиренью, шоколадом и спиртом больницы.