Иллюзия

      — Мама, я напилась, несмотря на язву.       Она сидела на стуле, повернувшись спиной ко мне. Падал крупный снег, окутывая своим исцеляющим холодом уставшую землю. Мне хотелось, чтобы он укутал и меня, но я была за стеной, в полупустой комнате, пропахшей медикаментами.       — Я накурилась вместе с каким-то взрослым любителем школьниц и едва не переспала с ним.       Мне хочется думать, что она молчит, потому что злится. И перебирает про себя оскорбления. Шлюха, шалава, дрянь. Что угодно. Если бы она выкрикнула мне это в лицо, я бы не возражала. Если бы она влепила мне пощёчину, я бы не возражала. Если бы она отхлестала меня ремнём до синяков, я бы не возражала.       — Я связалась с каким-то алкашом. Он пишет странные стихи и пропивает всё имущество.       Но она ничего из этого не сделает. Она даже не пошевельнётся. Я встаю перед ней, заглядываю ей в лицо. Она смотрит в никуда. Сомневаюсь, что она меня вообще слышит.       — Сестра меня бьёт, брат где-то шляется и приходит пьяный. Или даже уторченный. Ты даже не знаешь, что происходит в твоём собственном доме.       За дверью кашляет санитар. В ординаторской громко хохочут медсёстры. В соседней палате слышен шум драки. Раздаётся топот. Я начинаю злиться.       — И что? Ты думаешь, это изменит что-то? Ну заперлась ты в своём панцире, что дальше? Отец вернулся из мёртвых? Брат взялся за учёбу, а мы с сестрой помирились?       Из её уголка рта стекает слюнка. Она похожа на отца, лежащего в гробу. Живое растение.       — Ты так и будешь убегать?! — закричала я, наклоняясь к ней и тряся её, — Мы живые! Мы рядом! Ты нужна нам!!! Хоть раз обрати на нас внимание!       Слёзы градом бегут по щекам, перемешиваясь с соплями. В голове всё отозвалось резкой болью. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я резко, наотмашь, бью мать по щекам. Санитары прибегают и оттаскивают меня от неё, а я брыкаюсь, кусаюсь, ору благим матом и задыхаюсь. Дело дошло до того, что мне влили в горло успокоительное. На шум прибежал лечащий психиатр матери.       — Почему?! — набрасываюсь я на него, найдя козла отпущения, — Почему она бросила нас?! Какого хрена она ставит свои проблемы выше наших?! Не она одна тут вся такая несчастная, мы потеряли отца! Почему до неё не дойдёт?!       Постепенно я начинаю чувствовать слабость, растекающуюся по своему телу. Психиатр отводит меня в свой кабинет, успокаивающе положив руку мне на плечи. Мне хочется сбросить его руку и покрыть его матом, и в что же время уже на всё плевать.       — Я понимаю твоё горе, — вкрадчивым голосом сказал он, подавая мне кружку чая.       — Не понимаете, — сухо отвечаю я, — Чай свой можете залить себе в жопу в качестве клизмы.       Психиатр предпочёл пропустить мимо ушей мою последнюю реплику.       — Ты уже большая девочка, поэтому я скажу тебе правду: шансов мало. Но есть. Выход есть всегда, и смертельно больные вылечивались, твоя мать не исключение. Больница терапиями и семья любовью смогут излечить её и вернуть к жизни.       — Глупые сказки, — фыркнула я. — Я бы поверила, но какой смысл строить песчаные замки, если рядом маячит гигантская волна? Мать так и пролежит до конца своих дней. Предпочла сбежать в мир грёз. Или куда там.       — Но возможно…       — А знаете, я могу её понять. Там всё хорошо, а здесь муж мёртв, сын пьёт и шляется где попало, дочь нервная истеричка, вторая — забитая замухрышка, у которой из друзей только воображаемые. И все друг с другом не ладят. Какой смысл здесь оставаться?       Я пожала плечами. Слёзы не переставали литься из глаз. Меня всю трясло. Я искала, на кого злиться, но не находила, и от этого злилась ещё больше.       — У тебя довольно циничный взгляд на мир для твоих лет, — заметил психиатр. И продолжил, прежде чем я отпустила ещё одно колкое замечание. — Ты не первый ребёнок из неблагополучной семьи, с которым я сталкивался. Взрослели они очень рано. Один мальчик в десять лет едва не заколол старшего брата, который избивал его.       Я усмехнулась, вспомнив инцидент с сестрой и ножом. До сих пор предпочитает ссориться со мной, когда поблизости нет колющих и режущих предметов.       — Я хочу оказаться как можно дальше отсюда, — сказала я.       — Но от себя не убежишь, не так ли? — сощурил глаза психиатр.       — Какой-то вы слишком честный психиатр, — я встала с дивана.       Мы попрощались и я поспешила покинуть это место. Вечерело. Было тихо, как в склепе, хоть я там и не была ни разу. Чернели деревья с голыми ветками. Вокруг были одни деревья. Тёмный зимний лес. Наверняка он кишит маньяками. Подходящее место для психбольницы.       Перрон был пустой, пол был грязным и раздолбанным. В охранной будке одиноко горел свет. И вдали фонарь. Всё. Больше света не было. Вдали раздавались пьяные голоса. Пахло немытой тушей и алкоголем. Что здесь забыла несовершеннолетняя девочка — непонятно. Когда приедет всё время опаздывающая электричка — тоже.       Становится холоднее. Я вспоминаю о Тео и представляю, как он сзади обнимает меня. И как будто явно ощущаю тепло его тела. Но он далеко, в городе, который ещё не совсем мёртв. А тут только я, охрана да пьяницы.       Наконец приезжает электричка, слепя фонарями и оглушая стуком колёс. Я запрыгиваю внутрь и занимаю место у окна. Согреваюсь. Тепло. Электричка несёт меня в город, к людям, оставляя лес и бомжей позади.       А когда я приезжаю, то на вокзале меня поджидает Тео. Я спешу к нему.       — Ну что? — лукаво сощурился он.       — Нет надежды, как и смысла её навещать. Пусто.       Я постучала себе по голове. Он сочувствующе смотрит на меня.       — Как же тебе хреново.       Никаких «всё наладится», потому что ничего не наладится. Просто признал факт. И от этого мне почему-то стало легче.       — Пойдёшь домой? — спрашивает он.       Он без шапки, белизна снега сливается с белизной его волос, пальто и кожи. И только глаза были серыми, как серебро.       Домой? Дом у всех ассоциируется с теплом и уютом. В моём не было ничего такого. Холодная, остывшая квартира, с пустым холодильником, проданным телевизором и половиной мебели. И тишина. Даже рыбок нет. Определённо не то место, куда захочется возвращаться. Этого же мнения придерживаются и брат с сестрой.       — Нет, — отвечаю.       — Я тоже не хочу, — улыбается он, сверкая белыми зубами, — Эта женщина напилась вдрызг и в ужаснейшем настроении. Лучше не попадаться ей на глаза.       — Что тогда делать будем?       — Пойдём на крышу.       И мы принялись медленно прогуливаться по улице, не сговариваясь. Просто тянули время до рассвета. Город подмигивал своей рекламой, светил фонарями и окнами, шумел моторами и дышал холодным ветром. Слева от меня доносилась музыка из клуба «Галактика». Там любил зависать брат. Одноклассники говорили, что там толкают наркоту. Меня передёрнуло от омерзения.       — Идиот.       — Я?       — Он.       Тео непонимающе посмотрел на меня.       — И он, и она, всё только усугубляют. Я пыталась восстановить остатки семьи, но их улыбки были натянутыми. Мы все терпеть друг друга не можем за то, что такие маргиналы. Забавно.       Тео обнял меня за плечи. Его руку сбрасывать не хотелось.       Наконец мы подошли к высокому дому. Зашли в тёмный подъезд, поднялись по витой лестнице и открыли дверь, ведущую на крышу.       — Город как на ладони, — сказал Тео, подходя к краю.       — Отойди, а не то подумают, что ты пытаешься оттуда спрыгнуть, — предупредила его я, облокачиваясь о дверь.       — Да кто на нас смотрит? — рассмеялся Тео. — Я король мира!!! — закричал он, сложив руки в упор.       — Соплежуй ты хреноголовый, а не король! — донеслось откуда-то снизу.       Я засмеялась, а он обиженно отвернулся. Сел рядом со мной, запрокинув голову и высунув язык.       — Кто знает, что содержится в воде, из которой эта снежинка, — прыснула я.       — Плевать.       Я пожала плечами и тоже принялась ловить снежинки языком. Холодные. И так мало живущие…       — Скоро весна, — сказала я спустя некоторое время. — Ненавижу весну.       — Зимой всё только усугубляется. Особенно ночью. Всё черно-белое, деревья голые, люди закутанные. Так ещё хуже настроение.       Тео принялся разматывать шарф. От него исходили волны тепла. Странно. Мне было холодно.       — А весной всё расцветает, — продолжил он, положив голову мне на плечо. — И ночи уже не такие жуткие. Наоборот, красивые. Летом тем более.       — Вот именно, — процедила я, склонив голову в ответ. — Весна и лето дают ложную надежду. Гуляешь по зелёному городу и думаешь, как прекрасна жизнь. А потом вспоминаешь, что твоя, мягко говоря, не дотягивает до понятия прекрасного.       — Но хоть что-то, — устало сказал Тео.       Он поднял голову и заправил волосы мне за ухо. Его прикосновение было, как всегда, мягким и едва ощутимым.       — Уши ведь простудишь.       Он надвинул мне шапку до самых бровей. Смотрел на меня, как на картину. В его глазах отражалась я, которая смотрела на него точно так же.       Он был нежностью и снегом. Да, поэтому я и люблю зиму, потому что она похожа на него. Точно так же она касается меня снежинками, робко и несмело. Они тают на моей коже, даруя спасительную прохладу. И мне хочется лежать на земле, пока снег засыпает меня, в этой ледяной могиле. Хочется самой стать снегом.       — Может, наладится, — сказал Тео, — Я знаю, ты ненавидишь весну, как и надежду, но у тебя есть я. А у меня есть ты. Вместе мы убежим.       Да, конечно. Убежим в город, где всегда лето, который весь утопает в зелени, а вдали слышен шум моря, крик чаек и гудки пароходов. Там на стенах рисунки, кажущиеся живыми, дома настолько близки друг к другу, что можно дотянуться до окна соседа. И люди там общительные, весёлые и смуглые.       — Хочется верить. Но от себя не убежишь.       — Можно постараться, — рассмеялся Тео, — Надо просто разогнаться хорошенько.       Возможно. Здесь нас ничего не держит. Мы забудем о прошлом и будем жить настоящим, будем усердно радоваться жизни и ловить каждое её мгновение.       — Скоро совершеннолетие. Давай начнём копить деньги прямо сейчас, а потом свалим как можно дальше отсюда?       Тео ослепительно улыбнулся. Он весь светился. И я заразилась этим его оптимизмом.       — Давай. Хотя мне неоткуда взять их.       — Найдём работу.       — Мы будем счастливы. В городе, где нет зимы.       — А пока — давай закроем глаза и представим, что мы уже там и всё позади.       Он обнял меня и прижал к своей груди. Опять пах Рождеством. Я обняла его в ответ. хотелось сжать его как можно крепче. Мой снежный мальчик.       И холодное железо под нашими ногами превратилось в песок, шум автомобилей — в шепот волн и крики чаек, а снег — кусты белой сирени. На смену борею пришел зефир и разогнал тучи, обнажив пронзительно-голубое небо с облаками, похожими на овечек. Серые дома стали разноцветными, клубы с наркотой и бухлом сменились цветочными и сувенирными магазинами. Со стен свесился цветущий плющ, на балконах расцвели цветы, свесились гирлянды, завращались флюгеры, где-то заиграла испанская гитара. Появились уличные кафе, стихийные концерты, пушистые кошки на крышах и силуэты дельтапланов, пересекающие синеву небес. Зашумели моторы катером и лодок, раздались звуки пляжной вечеринки. Позвали и нас, и мы, взявшись за руки, поспешили ко смеющимся людям, которые всего на одну ночь стали нам ближе, чем наши семьи.