Иллюзия

      Серый город стоял, окутанный бледным туманом. Его естественное состояние — ноябрь, небо, затянутое тучами настолько, что кажется, будто за окном нет ничего, кроме этой безысходной пустоты. А ещё Город — это серые, грязные стены, которые не ремонтировались с тех пор, как были построены, узкие вонючие переулки, окурки вперемешку со штукатуркой и странные надписи, как будто выведенные кровью, которая потом приобрела чуть ржавый оттенок. Летом можно лицезреть, как на закате солнце окрашивает в разные облака отходов с завода, выброшенных в воздух. На земле вы не найдёте цветов. Там будет либо пыль, либо мусор и стройматериалы, либо снег вперемешку с грязью, либо безвольные тела мирно посапывающих пьяниц. Город застыл во времени, но здесь не найдёте вы и эстетики старины. Только эстетику упадка и разрухи, если вам, конечно, нравится такое.       Конечно, сюда приходит весна. Запоздало, нехотя, чисто для приличия разбросав кое-где цветы и почки, и отчаливает подальше от этого гиблого места. А потом приходит лето вместе с пылью, духотой, вонью потных тел и видимостью жизни. Но всё это не более, чем миражи. В Сером Городе всегда зима. Даже не так. Он застыл во времени между поздней осенью и ранней зимой. Как и люди, населяющие его, в общем-то.       И я, как ни печально, одна из жителей Серого Города. Одна из серой безмолвной толпы, в едином заторможенном ритме движущейся по улицам. Мы речками вытекаем из своих дворов и кварталов, присоединяемся к большой реке сонным тел на бульваре и движемся, движемся, движемся. Исходим волнами, потом успокаиваемся, потом ускоряем течение. Иногда среди нас водятся кусачие щуки.        Меня зовут Саманта Грег, и это моя история. Я не могу похвастаться насыщенной школьной жизнью, как в подростковых комедиях. Так что тут не будет вздыханий по школьному красавчику, придирок от школьной королевы, безумных вечеринок и уютных посиделок с подругами на крышах. Зато я расскажу о том, как один человек смог мне заменить целую семью. О мире на двоих и о весёлых приключениях с крайне странными людьми. О медленном погружении в холодную тьму. И о том, какой он — семеный уют в Сером Городе.       Итак, родилась я в одной из тех семей, которые называют в обществе «неблагополучными». Я не раз слышала оскорбления в свою сторону из-за этого. Что я такая же неблагополучная, как и мои родители, такая же психованная, как моя сестра, такая же тупая, как мой брат. «Не думаю, что она сможет жить нормально в обществе, — утверждала директриса. — Я знаю таких детей. Их психика с детства сломлена». По-моему, я самый обычный ребенок, но миссис Свонли с её высшим образованием лучше знать, наверное.       У нас была большая семья и маленькая квартира. Два брата от первого брака матери уехали, когда я закончила школу. Один из них на прощание подарил мне красную ленточку для волос, которую я вскоре потеряла, хоть и берегла её, как могла. Я часто теряю то, что берегу изо всех сил.       У отца я была любимицей, хоть он никогда и не сравнивал нас всех. Он приходил домой после работы, принося с собой запах прянностей. Шуршал пакетами, гремел леденцами в коробке и хранил множество историй и впечатлений. Мы путешествовали за пределы Земли и ныряли в самые глубины Мирового Океана, не выходя из кухни. И шторы белели сквозь пар от супа, заботливо приготовленного матерью. Мать на нас никогда не кричала и давала неожиданные советы. У неё был любимцем брат, и она не спала до поздна, дожидаясь, когда он вернётся с прогулки. А меня она учила делать пироги и заплетать косы.       Сестра Тесса завивала волосы, носила каблуки, на которых едва держалась и прогуливала физру. Она не понимала книг, зато знала, кто с кем и что. От неё всегда пахло духами подруг. Она улыбалась, сверкая зубами, и била наотмашь по щеке, сверкая маникюром. Она могла избить до крови за то, что ты взяла у неё без спросу её сапоги. Я её ненавидела и боялась, а она просто искала лишний повод выпустить на мне пар.       Брат Стэн включал громко музыку и голодал ради дисков. Он был вспыльчивым, но не жестоким. Ударит и забудет. А в перерывах между ссорами мы охотились за малоизвестными и старыми дисками и бесили Тессу.       Тесса и Стэн ревновали меня к родителям. Особенно Тесса, которую бесило, что мать ложилась вместе со мной в больницу, когда я болела. А болела я часто. Я была самой слабой, маленькой и трусливой. Маленький тощий щенок среди рослых бультерьеров.       А когда Тесса не была такой противной, мы все втроём гуляли по городу. Ходили по железной дороге вдоль рельс, взявшись за руки, и пытались пробраться внутрь заброшенного железного вагона и рисовали на его стенах. Тесса выводила свои инициалы, пытаясь подражать местным граффитерам, я рисовала мышей, а Стэн — море. Он раз за разом переделывал рисунок, добавлял новые детали, как будто хотел, чтобы облака двинулись в сторону горизонта единой стаей паломников, а волны зашептали что-то своё, успокаивающее. И чтобы мы все шагнули туда, побежали вдоль песчаного берега, погружая ноги в прохладную воду и выискивали цветные камни. И чтобы где-то вдали кричали чайки. Недалеко от нашего района была заброшенная стройплощадка, куда мы пробирались летними вечерами. И носились среди куч мусора, ловко обегая и перепрыгивая битые стекла, выуживали арматуру и гонялись друг за дружкой. Пересказывали друг другу городские страшилки, одну абсурдней другой. Однако, когда темнело, становилось уже не так смешно.       А когда нас задевали, то мы вставали на защиту друг друга, даже если подрались накануне. Меня обижал какой-то пацан, из-за чего я запиралась в ванне и ревела — Стэн тут же выколачивал из него всё дерьмо. А на следующий день сам меня задевал.       Вот такая вот у нас была странная семейка. Иногда в нашей квартире было тепло от коллективно приготовленного ужина, а порой холодно и даже жутко.       В одно утро Тесса не хотела идти в школу, потому что подруги задразнили её. Они обесцвечивали волосы, курили в туалете и понабрались от своих непутёвых родителей всякого дурного. Я не понимала, зачем сестра вообще с ними общалась. Но она общалась и дорожила их мнением больше, чем нашим. Поэтому она ревела в ванной и посылала мать, когда та ласково уговаривала её пойти на учёбу. Но потом всё-таки сдалась и пришла к последнему уроку.       А вечером пришла пьяная и набросилась на мать за то, что в квартире грязно. Она таскала её за волосы и била, а я оттаскивала её. Тесси пыталась сбросить меня с себя и крыла матом, а я вцепилась, как паук, ногами и руками. Потом, когда ей всё-таки это удалось, у меня в глазах потемнело, но не от удара. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я побежала на кухню, схватила нож и воткнула его в ногу сестры. Меня оглушило её истошным воплем и обрызгало кровью, но я не замечала ничего, кроме рук матери, которыми она беспомозно заслонялась, будучи неспособной или нежелающей давать сдачи.       Тесса была крутой и жестокой. Тесса была больной. Мать отправила её после того случая к врачу, и тот ей прописал кучу седативных и терапий. Почти месяц сестра хромала со своей распухшей ногой и опасливо косилась на меня. Но на мать она руку больше не поднимало. И это был первый раз, когда я дала ей отпор. В кошмарах мне снилось, что я втыкаю нож её не в ногу, а в живот, горло или сердце. И я просыпалась в холодном поту. Но не буду лукавить, мне нравился страх в её глазах.       Разговоры с отцом были настоящей отдушиной, но они становились всё реже. Отец выпивал и приходил домой странным и страшным. От него несло спиртом и ему лучше было не попадаться на глаза. Я пряталась в шкаф, когда родители ссорились и дрались. Укутывалась одеждой, затыкала уши и делала вид, что в квартире тишина. Что это соседи дерутся где-то за толстыми стенами. Где-то не у нас.       А брат включал громко музыку. Я приходила к нему и сворачивалась калачиком рядом. Он не прогонял меня. И лечили своим молчанием друг друга и тем самым себя. И злились на сестру, которая опять шляется с подружками и не видит всего этого. Почему — и сами не понимали.       Я накричала на отца накануне его смерти. Он смотрел мимо меня и, должно быть, не слышал. Но я накричала и не извинилась на следующий день. Даже ничего приятного не сказала. Не успела. Я убежала из дома и шлялась целую ночь по городу. Холодные щеки согревали злые слёзы. Ноги мёрзли, руки тоже. Волосы трепал ветер. Было больно дышать и разболелась голова. От людей спешила отворачиваться и бежать.       А утром, когда я вернулась, уставшая и сонная, сестра сообщила мне, что отец умер от инфаркта. А я тут же пожалела, что вернулась. Нет, сначала я не поверила. Разозлилась на сестру. Разозлилась на брата. Разозлилась на мать. Но когда увидела свидетельство о смерти, я… Рассмеялась. Нервно. Нервно и отчаянно. А вот заплакать не получилось. Этот смех как будто выжал все мои силы. Порой я не могла встать с кровати и пойти в школу. Приходилось заставлять себя. И делать ничего не хотелось. Только сидеть на кухне напротив окна и ждать отца. И сама с собой говорить об океанах и космосе.       Отец умер у брата на руках, и после этого он стал совсем двинутый. Музыку включал ещё громче прежнего. Складывалось впечатление, будто он хотел разможить свои мозги. Сестра целыми днями плакала и пропадала с подругами. И срывала свою злость на мне.       Но всё это не сравнится с тем, что было у матери. Она осталась одна с тремя детьми, и некого было теперь ждать с работы. Не на кого было кричать из-за пьянки. Её разум затуманивался с каждым днём все больше и больше, и затяжная депрессия чередовалась со вспышками агрессии. Приходилось оттаскивать её от окна и острых предметов, кормить с ложки и стирать её одежду. Брата и сестру это пугало ещё больше, и они предпочитали отсутствовать как можно чаще. Если меня было кому заменить, интересно, я бы тоже свалила? Или, быть может, осталась до самого конца, как слуга с обнищавшим и безумным господином?       Какая-то одноклассница говорила, что безумие — признак гения. Что они видят суть вещей. Мне сделалось смешно и горько. Но больше — противно. Я была в психушке. Никаких гениев там не было.       То был зимний вечер, и я забирала мать из больницы, куда её направили из обычной после очередного приступа. Какому-то придурочному гению взбрело построить психушку у черта на рогах, там, где бескрайний лес, пустыри и старая грязная остановка с поездами, останавливающимися там раз в сто лет. Ветер завывал, и с каждой секундой набирал силу, входя во вкус. Он обступал меня со всех сторон и выл. Это был голос Серого Города. Голос чернильного леса и голых веток, тянущих ко мне свои узловатые пальцы.        Когда подходила ко психушке, звуки города затихали, будто мир оставался позади вместе с его суетливыми обитателями и рёвом машин. Серое здание, окруженное темными деревьями, в окнах зловеще горел свет, как маяк, разгоняющий полночную тьму. Мать почему-то долго не выходила из кабинета, и пока я ждала её, то смотрела на пустые коридоры. Аромат спирта и немытых тел вгонял меня в тоску и желание свернуться в клубок и оказаться как можно дальше отсюда. К нему примешался запах лавандового средства для мытья полов. Ненавижу лаванду.        Время текло медленно, обволакивая меня и укачивая, словно колыбель, и я даже почти примирилась с нестерпимой вонью, но тут сладостные цепи разрушила непонятно откуда взявшаяся старушка. Половина волос у неё выпала, а тело было настолько тощим, что казалось, будто у неё не было мышц, лишь серая кожа свисала с костей. Не замечая меня, она молча пошла по коридору. И вдруг открыла рот, высунув язык чуть ли не до подбородка, и начала сипеть: «Бя-я-я-я, бя-я-я-я». И повторяла этот слог, и повторяла, а я мечтала слиться со стеной. Мурашки бежали по покрывающейся противным липким потом по коже, под ложечкой засосало. Казалось, тело перестало принадлежать мне, я не могла пошевелить даже пальцем. Мне подумалось, что моё сердце стучит настолько громко, что его услышит весь мир. Потом начали выходить другие. Они бегали, вертели головами, на меня даже не смотрели. А я боялась даже дышать, чтобы они не бросились на меня и не растерзали. Их глаза смотрели в никуда. Как у мертвецов. Такой взгляд был у моего отца, когда я видела его в последний раз.        Потом вышла мать. Она была какой-то вялой. После я узнала, что её накачали какими-то транквилизаторами. В полном молчании мы ехали домой. Она была похожа на восковую куклу, и какая-то часть меня, часть, которую я старалась игнорировать, понимала, что это уже не моя мать, а пустая оболочка, которая уже никогда не станет обратно человеком.