Иллюзия

      После перехода в среднюю школу начался круговорот лиц. Девушки, парни, светловолосые, темноволосые, красивые и не очень, шумные и тихие… Они менялись с бешеной скоростью. Мне было всё равно, с кем я. Это не имело значения. Всё равно я была одинокой. Я понимала, что они не любят меня, а я не люблю их. Они общались со мной и друг с другом, пока это было выгодно. А я была с ними, потому что хотела заглушить тишину внутри себя. С кем угодно, куда угодно. Лишь бы не возвращаться домой. Лишь бы существовать.       Забавно, я никогда не осуждала людей за их образ жизни. Это их дело, говорила я. И меня называли доброй. Но они не знали, что это всё потому, что меня волнуют только мои проблемы. Я умела хранить чужие секреты, потому что мне было наплевать. Я была общительной и заводной, потому что ненавидела свою квартиру, один вид ржавой железной двери с номером «31» доводил меня до истерики, потому что там меня ждало безвольное тело в кровати, пустой холодильник и упрёки сестры с братом, которые не хотели ничего делать по дому.       Усугублял всё и обвиняющий взгляд сестры. После похорон она мне сказала, отвернувшись: «Отец из-за тебя умер».       Может, она права. Я накричала на него накануне. После даже разговаривать с ним не желала, заперлась в ванне и сидела, пока он не ушел. Поэтому каждый раз, когда я проходила ночью мимо комнаты, где он умер, я ожидала, что вот-вот скрипучая дверь откроется, и покажется его бледный призрак, с безмолвным укором глядящий на меня своими бездонными чёрными глазами. И спросит: «За что, Самми? За что?» И казалось, что в кровати я вижу очертания оцепеневшего тела, похожего на восковую куклу. И глаза, которые не закрывались. И шум, доносящийся из живота из-за брожения алкоголя.       Мать положили в психиатрическую клинику, когда мне было 14, и лечилась она там год с лишним. Врачи утверждали, что они не знают, выздоровеет ли мать, но по их взгляду было ясно: шансы невелики. За мной присматривала соседка, которой было на меня откровенно плевать, и вызвалась она мне помогать только по старой дружбе с моей мамой. В школе узнали об этом, и всё, пошло-поехало…       — Смотрите, это же её мать в психушку положили?       — Не подходи к ней, вдруг она тоже псих?       — Ой, бедняжка…       Брат всё больше отдалялся от меня. Он не кричал, на меня, как сестра, и больше не бил, но от этого становилось всё хуже. Я в первый раз увидела его обдолбаного в начале зимы. Он вернулся с мокрыми от снега волосами и ресницами, с тонкой курткой и без шарфа и шапки. Хоть и было минус десять, он весь вспотел и раскраснелся. Сел на пол, скатившись по стене. Чувствуя запах подгоревшего пирога, я кричала на него и трясла, а он смотрел куда-то сквозь меня безумным взглядом и мычал что-то нечленораздельное.        — Как мне всё это надоело!       Я выбежала из квартиры, наплевав на брата и пирог. Даже дверь закрывать не стала. Мне хотелось плакать, бить всех, кто попадётся мне, и бежать, бежать, бежать, пока не свалюсь замертво. Прохлада подступающей ночи успокаивала моё разгорячённое тело, ноги сами понесли меня в клуб, и я в который раз окунулась в океан огней и звуков.        Музыка била по ушам, голову будто сжали в тиски, а от света слезились глаза. Люди. Много людей. Пьяных. Обкуренных. Обколотых. Я наткнулась на тощую девушку с воспаленными венами на локтях. Помутневшие глаза, пена в уголке рта. Я завизжала. Нервы были на пределе. В памяти ещё свежи были эти расширенные зрачки. Девка меня, похоже, даже не заметила.       — Ненавижу, когда люди пьют, — меня трясло. — И тем более когда принимают наркотики. Мой отец пил. Я его боялась.       — Расслабься, — рассмеялся Сим, один из моих «друзей».       Он ещё был трезвый, а когда он трезвый, он отдалённо похож на адекватного человека. Зайди в любое время в этот клуб, и ты, скорее всего, найдёшь его там, среди танцующей толпы, или у стола, пьяно бормочущего что-то флегматичному бармену.       Я вроде бы успокоилась. Вроде бы. Мы танцевали под какую-то муть и смотрела на людей, купающихся в лучах искусственного освещения. Зеленые, синие, фиолетовые, красные… У меня закружилась голова и я присела за барную стойку. Рядом со мной сидел какой-то парень со светлыми волосами и рваных джинсах и рубашке. На запястьях виднелись синяки. Он выглядел сюрреалистично среди этих разряженных подростков и взрослых. Я завороженно смотрела на него, не отрывая взгляда. Он сидел боком ко мне и не шевелился. Словно статуя. Голограмма. Галлюцинация.       — Че сидим? — уже подвыпивший Сим (когда он только успел?!) положил руку мне на плечо. — А ну растряси свои старые косточки, потанцуй!       Он схватил меня и потащил на танцпол. Там уже вовсю веселилась Катрин. Мне пришлось потанцевать с ними, выделывая невероятно нелепые па, а потом я посмотрела на место, где сидел тот блондин. Оно было пустым. «Ушел что ли?» — подумалось мне. Впрочем, я быстро о нем позабыла. Мне было слишком хорошо. Я опять заставила себя думать, что всё хорошо, а утром дома меня не побьёт сестра за то, что я оставила квартиру открытой.       Потом Сим напился и пытался залезть на барную стойку. Я сгребла его в охапку и потащила к выходу.Его ноги в ботинках волочились по полу, оставляя серый след. Мы вышли, и я подставила себя порывам осеннего ветра. Уже светало. Приглушенные звуки города сменили громкую музыку и пустой треп. У входа валялись пьяные люди. Мужик прижимал к стене девчушку, целуя её шею. Сим оперся на меня, прикрыв глаза. Я услышала звонкий голос Катрин, а потом увидела и её саму, идущую под ручку с каким-то парнем. Я хотела было её окликнуть, но мой спутник меня остановил. «Пусть», — пробормотал он и растянулся у моих ног, тихо посапывая.       А парочка медленно шла по переулку навстречу утреннему небу. Сохраняя молчание. Умиротворенно. Я смотрела на них, пока они не скрылись за поворотом.