Чудики

Потускневшее серебро массивных серег с изумрудами покоится на алой подушке, и так и хочется спросить у них: сколько вам лет? Сотня? Чуть больше, чуть меньше? Чьи руки вас создали, чью нежную мякоть ушных мочек вы растягивали, вызывая завистливые стоны? Должно быть Та, для которой мастер дни напролет сидел, сгорбившись, забыв о сне в порыве вдохновения, была прекрасна: волна густых волос, уложенных по последней моде, благородная бледность фарфоровой кожи, тонкий профиль… О, мастер! Видел бы ты Ее! Юная, взбалмошная, в тугих шелках на изнеженном теле, полном сладкой истомы первой любви… А вы, изумруды? Вы горели в свете тысячи ламп на балах, вы сияли, как и Ее зеленые, словно трава в первые недели теплого мая, глаза, опушенные черными ресницами? Вы слышали журчание Ее голоса, Ее тайны в те роковые вечера? Конечно, слышали. Боги, до чего же вы хороши… Украсили бы и старуху, изувеченную Базедовой болезнью, с толстой шеей и выкатившимися из орбит глазами… Может, Она надевала вас уже будучи такой, вспоминая былое? Сколько же часов над вами трудился ювелир… Сколько он отдал вам времени, сколько часов своей жизни? А вдруг, вместо того, чтобы играть с сыном, умирающим от чахотки, он оттачивал лепестки ваших драгоценных цветов? А вдруг, вы последнее, что видели ослепшие очи? Не лицо любимой, не солнце, не море – вас! - какую-то безделицу, по сути, за чью цену можно было кормить крестьянскую семью всю зиму. Быть может, во время войны цена вам и была – кусок хлеба, последний, вырванный с воем из чужих тощих рук? Когда вокруг уже все словлены коты и крысы, когда человек ест человека, а по впалым щекам струится соль раскаяния – слезы? А может, Она вас прятала как реликвию, как воспоминание о родных, о балах, о том, кто дарил, о себе самой, еще не сломленной? В концлагере Она глотала вас, глотала каждый день, пытаясь сохранить внутри тела? Мучилась от боли в животе, но верила: Ее освободят, непременно, и тогда…. О, тогда Она снова уложит волосы, отмоет добела лицо, отъестся досыта, наденет шелк и вставит в уши вас, и снова мужчины не смогут оторвать от Нее затуманенных взглядов! Отдаст вас дочери, та отдаст своей, когда придет пора… Но вы здесь, в музее. Значит, не освободили. Не отдала. А может, не было и Ее? Может, это все лишь разгулявшаяся фантазия? Лежите передо мной и будете лежать так, когда с моих костей исчезнет плоть, когда имя мое забудут внуки. И вы не вечны, и вы прахом рассыплетесь, но не сегодня, не завтра, не через год, а я не увижу этого. Что ж, лежите с миром, покойтесь на этом алом бархате, ждите своего часа. Ждите, вам больше ничего и не осталось.