Двойная жизнь

О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей! .. Ф.И. Тютчев

Впервые испытывая приступ тошноты ранним утром, Кадди обвинила свой желудок в недобросовестной работе. До сигнала будильника оставалось еще полчаса, и Хаус спокойно продолжал негромко храпеть. Кадди мимолетно порадовалась этому обстоятельству, ибо ни к чему Хаусу в очередной раз убедиться в своей извечной правоте. Он утверждал накануне вечером, что чрезмерное увлечение устрицами не пойдет ей впрок. И точно, последние пять двустворчатых моллюсков, вне сомнения, оказались лишними. Но Хаус не может от души позлорадствовать, поскольку не видит, как Лизу выворачивает наизнанку. Но и в последующие дни, когда устрицы уже полностью были выведены из организма, утренняя тошнота продолжала работать ее внутренним будильником. Кадди накрыло девятым валом ликования, когда тест на беременность сказал свое твердое «да». Теперь требовалось узнать возраст малыша, его состояние здоровья, прогнозы на благополучное рождение. Пряча от всех, и, прежде всего, от Грега, свои изумительно счастливые глаза, Кадди несколько дней скорее летала, чем ходила. Ног под собой она не чувствовала. Еще один Хаус жил в ней, приспосабливался к ее организму и сам подстраивал этот организм под себя. Создавал собственные жизненные ритмы, рос, развивался. Еще один Хаус… Кто выдумал своим ограниченным умом, что человек не рожден для полёта? Еще как рожден, но не всем удается получить в дар крылья. Сильные, широкие крылья, пригодные для длительного кружения над землей. Лизе такие крылья подарил Грег, но она всё не могла решиться рассказать ему о своем счастье, поднимающем ее к небесам. За прогнозами и консультацией она обратилась в клинику святого Франциска, и вовсе не от недоверия врачам гинекологического отделения Принстон Плейнсборо. Кадди не хотела, чтобы на работе кто-нибудь раньше времени узнал о ее деликатном положении. Маловероятно, что коллеги тотчас записали бы Хауса в отцы ребенка. В целом, ее беспокоили отнюдь не сплетни. Наибольшую трудность Кадди видела в преодолении всего длительного начального периода, когда хрупкая новая жизнь в любой момент может оборваться. И лучше, если любопытные взгляды начнут донимать ее тогда, когда скрыть все равно будет уже невозможно. Если такое благословенное время наступит. Но Хаус, знающий о ней много такого, чего никто не знает, должен стать посвященным еще в одну их общую тайну. Кадди ощущала, как все холодеет и сжимается внутри при мысли, что Хаус в очередной раз объявит ей, сколь невелика ее способность стать достойной матерью. Горькая усмешка тронула уголок ее губ, когда на мгновение она почувствовала свою готовность заключить сделку с дьяволом, только бы увидеть радость в глазах Грега в ту минуту, когда она скажет ему о малыше. «Скажу сегодня вечером» — решила Кадди, застегивая синюю блузку с откровенным кружевным вырезом и глядя в зеркало не столько на себя, сколько на отражение в нем Хауса. Прислонившись к стене спальни, Грег с отсутствующим видом вращает черную трость с обворожительными лепестками пламени в нижней части. Сегодня, как и всегда, его очередь ехать в больницу чуть позже, чтобы не появляться там одновременно с Кадди и не давать повода к слухам и подозрениям. Усилием воли Лиза погасила яркий огонь в собственных глазах, и он тотчас спустился в сердце, где иго разума уже давно бесповоротно свергнуто. В диагностическом отделении продолжалась начатая чуть более недели назад гонка на выживание. В подобных условиях, когда врачей очень много и каждый жаждет быть лучшим, лечить желательно не человека, а подопытную морскую свинку, способную в силу своей живучести перенести всевозможные способы лечения. И парень, тянувший незавидное существование в инвалидном кресле, казался наиболее подходящим экземпляром. А потом завертелась кромешная свистопляска. Хаус ненадолго подверг сомнению свой постулат «Все люди идиоты, а все пациенты — дважды идиоты» и допустил возможность существования рационального зерна в толще идиотизма. Восемь с половиной лет назад доктор Грегори Хаус уже пережил клиническую смерть, но не испытал и сотой доли тех восхитительных ощущений, о которых взахлеб рассказывал пациент, воткнувший нож в розетку. Выдающийся врач испытал острое чувство досады. Точно так же почувствовал бы себя мальчишка, впечатленный рассказами школьного приятеля о цирке, если бы оказался в неурочный день возле пустой цирковой арены. И Хаус решает повторить опыт игры со смертью. Кроме того, пациент хвастал, что перепробовал все виды галлюциногенных наркотиков, но не испытал от них ничего, хотя бы близко схожего с ощущениями тех неповторимых 97 секунд клинической смерти. Хаус подумал, что тоже много чего перепробовал за свою жизнь. Но самые лучшие, ни с чем несравнимые ощущения он испытывает от близости с Кадди. Рядом с этими яркими мгновениями все остальное выглядит отвратительно тусклым. Но не обманут ли он своим жизненным опытом, не преувеличивает ли важность одной женщины в его жизни? — Доктор Хаус пытался покончить с собой, — услышала Кадди, подняв телефонную трубку. Звонила одна из медсестер, о которой Кадди уже второй год не могла определить, что ей больше нравится — сплетничать или пересказывать горячие новости начальству. Вероятно, все-таки второе. — С чего вы взяли? — недоверчиво спросила Лиза, прекрасно зная, что некоторые сумасбродные выходки Хауса могут быть неверно истолкованы теми, кто знаком с ним недостаточно долго. — Он сунул нож в розетку, произошла остановка сердца, — доложила медсестра и с изумлением услышала резкие короткие гудки. Кадди с трудом поднялась из-за стола. Все плыло перед глазами, одновременно с этим охватывало ощущение, что некая могущественная террористическая организация откачала из атмосферы весь кислород. Но страшнее всего была тянущая боль, опоясывающая живот и поясницу. Это было ясным признаком надвигающейся гибели новой жизни, трепещущей внутри нее. Если Хаус мертв, она уже ничем ему не поможет, но другого Хауса необходимо спасти во что бы то ни стало. — Джордж, — выходя из своего кабинета и обращаясь к ассистенту, с трудом выговорила Кадди. — Отмените все мои сегодняшние встречи и завтрашние тоже. У меня семейные проблемы, буду на связи. И почти бегом она прошла через приемную, оставив ассистента донельзя напуганным своим смертельно измученным видом. Дорога к больнице св. Франциска из-за пробок показалась ей бесконечной. Кадди ругала себя за безрассудство и одновременно хвалила за предусмотрительность. С одной стороны, маленький Хаус нуждался в срочной медицинской помощи, с другой, если спасти его уже невозможно, лучше, если в ПП никто о нем не узнает. Слабость и боль усиливались с каждым метром, медленно преодолеваемым Лексусом. Когда здание больницы показалось в нескольких десятках метров впереди, Кадди почувствовала непреодолимое желание отключиться. Грег покончил с собой, умирает меньшой Грег, ее высшее благо — последовать за ними. Кадди очнулась в палате больницы и тотчас увидела, как проясняется нахмуренное лицо ее врача доктора Мэлви. Сьюзан Мэлви последние несколько часов провела в тревожной борьбе за жизнь Кадди. За пятнадцать лет врачебного стажа она так и не научилась взирать на пациентов с недосягаемой высоты своего медицинского опыта. Она принимала в своих пациентах самое сердечное участие и знала, что никогда не научится спокойно сообщать дурные новости. Пусть даже плохая новость, припасенная для пациентки значительно лучше, чем мертвая пациентка. И, отогнав воспоминание об удивительно счастливых глазах Кадди на первой консультации по поводу беременности, доктор Мэлви сказала: — Вы, по-видимому, собирались свести счеты с жизнью. Кадди отрицательно покачала головой и внимательно прислушалась к ощущениям внутри себя. Ей не хотелось разговаривать, допытываться правды о Хаусе-младшем. Не нужно быть врачом, чтобы понять, что колыбель жизни внутри нее пуста. Она закрыла глаза и отвернулась от доктора Мэлви. Ни к чему врачу видеть ее слезы. — Лиза, это было безумие, ехать сюда! — не оставляла попытки поговорить с Кадди Сьюзан. — Вы могли истечь кровью. Да, собственно, это практически случилось, вас полуживой достали из машины! И… Доктор Мэлви запнулась. Криком не исправить того, что уже произошло. Нужно бы поддержать ее, но Сьюзан не находила слов. — Если бы я приехала раньше, вы смогли бы его спасти? — тихо спросила Кадди, не поворачивая головы к врачу. — Нет, он был обречен. Если уж ваш организм решает отторгнуть зародыш, он делает это грамотно и без колебаний. Вы лучше меня знаете, насколько хрупка ваша истинно женская суть. Так что речь шла исключительно о вашей жизни. И вашу безумную идею ехать сюда, словно у вас под боком нет других врачей, нельзя расценить иначе как попытку самоубийства. — Который час? — Скоро девять вечера. Я сегодня дежурю. Если буду нужна, зовите. И доктор Мэлви вышла из палаты, исполнив молчаливую просьбу Кадди оставить ее наедине с неизбывным горем. Всего восемь недель провел внутри нее еще один Хаус, быстротечных четыре дня она знала о нем, но в ее сердце и памяти он поселился навеки. Восемь недель, никто еще не жил в ней так долго. Жаль, что за окном темно и нельзя прямо сейчас вернуться на работу. Пока наступит утро, она доведет себя до сумасшествия терзаниями и переживаниями. И это еще без раздумий о Хаусе. Мучительный стон сорвался с ее упрямо стиснутых губ. Думать о Хаусе все равно что идти на пытку и при этом неистово благословлять своих палачей. Вскоре изнуренное сознание начало отключаться, погружаясь в сон. Уже переступив границу страны сновидений, Кадди услышала трезвон своего мобильного телефона, лежащего посередине тумбочки. Не открывая глаз, Кадди на ощупь нашла кнопку ответа на вызов. — Солнышко, что за проблемы в твоей семье? — услышала она голос Хауса, совершенно будничный и беспечный, словно они сидели в гостиной у камина и он не побывал в гостях у смерти. Кадди чуть не уронила телефон на пол. — Хаус, ты… — Я в порядке, — ответил Хаус на незаданный вопрос. — Набрал тебе серых камней в загробном мире. Можно сложить из них клумбу возле твоего дома. — Хаус, как тебе вообще в голову пришло?! — вне себя от ярости крикнула Кадди. Но, справившись с первой волной сильных эмоций, она спросила значительно мягче: — Ты настолько несчастен, Грег? — Не выдумывай ерунды! — возмутился Хаус. — У меня был чисто научный интерес. А наука требует жертв. — Я не могу дольше разговаривать, — сказала Кадди, чувствуя свою полную беспомощность перед безумством этой стихии, имя которой Грегори Хаус. Для него даже смерть забавная игрушка, и не более того. — Я могу приехать, если нужно, — предложил поддержку Хаус. «Срочно приезжай! — заметалось в тумане болевых ощущений сознание. — Я умираю без тебя!» — Поговорим завтра, — преодолев порывы своего малодушия, ответила Кадди и нажала кнопку отбоя на телефоне. Уже утром она выписалась из больницы, отвергнув предписания своего врача, сулившие ей еще два дня строгого постельного режима. Но два дня без работы и без Грега надолго выбьют ее из достигнутого хрупкого равновесия. Только водоворот забвения способен помочь ей не расхандриться окончательно. Древние боги! Открыв дверцу Лексуса рядом с водительским сидением, Кадди с ужасом посмотрела на светло-бежевую кожаную обивку кресла. Водительское сиденье, равно как и резиновый коврик у его подножья были обильно перепачканы засохшей кровью. Чистую одежду ей перед выпиской принесли из багажника ее машины, и она не задумывалась, на что похож салон Лексуса после вчерашней долгой поездки. Размышляя, удастся ли теперь отмыть кровь или лучше сразу заменить обивку сидения, Кадди захлопнула дверь, не забираясь внутрь. Эту проблему не поздно решить и завтра, сейчас ей срочно нужно на работу, а добраться до ПП можно и на такси. Вернувшись в свой госпиталь, она узнала подробности вчерашней дикой проделки Хауса. Пошла навестить его, но застала безмятежно спящим. Около минуты она провела возле дверей его палаты. Дольше нельзя, еще увидит кто-нибудь слезы на ее глазах и вместе с тем яркое сияние в этом же плачущем взоре. К тому же, слишком сильно щемило сердце, и Кадди поспешно ушла подальше от источника всех этих бурных чувств. Хаус жив, цел и невредим, и у нее нет сил винить его в смерти их малыша. Безусловно, нервное потрясение, пережитое ею в момент известия о его возможной гибели, было основной причиной, оборвавшей нежный росток новой жизни. Но не следует недооценивать ее многолетних проблем с женским здоровьем. Скрепя сердце, Кадди решила ничего не рассказывать Хаусу о случившемся. Ни ей, ни погибшему малышу ни капли не поможет, если еще и он окажется в когтях свирепой боли. Больше того, ей будет легче все это пережить, видя его искрометно оживленным, блистательно остроумным, по-мальчишески беззаботным.