Двойная жизнь

Полученную через городскую почту бандероль секретарь Джордж внес в кабинет Кадди ближе к пяти вечера. Лиза разговаривала по телефону с представителем страховой компании и резким, нетерпеливым жестом велела ассистенту положить почтовое послание на край письменного стола. Джордж выполнил требование и поспешно ретировался. Прошло еще не менее получаса, прежде чем Кадди, поглощенная еженедельной медицинской отчетностью и отвлекаемая постоянными телефонными звонками, вспомнила о небольшом прямоугольном свертке, которому почта присвоила высшую категорию срочности. Вскрыв бандероль, пробежав глазами записку, Кадди раздраженно смахнула диктофон вместе с почтовой упаковкой со стола в мусорную корзину. Скомканная записка полетела следом. «И когда же ему надоест», — возмущенно подумала Кадди, полагая очевидным, что Хаус изнывает в своем кабинете от безделья и пытается вовлечь ее в какую-то новую игру. «Когда ты прочтешь эти строки, — говорилось в записке, — мы с Лукасом будем на краю гибели. Без промедления иди в полицию. Лукас разворошил какой-то злобный улей, а я, сидя у него на хвосте, ему в этом помог. И теперь нам нужны сертифицированные укротители пчел. Хаус». Но заново сосредоточиться на работе Кадди уже не удалось. Ведь всё очевидное, связанное с Хаусом, зачастую оказывается коконом, таящем в себе неожиданную, оригинальную и непредсказуемую форму жизни. Заныло сердце от неясной тревоги, и Лиза почувствовала себя выброшенной океаном собственных забот на остров, образованный проблемами и неприятностями Хауса. В прибрежных водах острова тотчас же появились акулы, блокирующие любые попытки немедленно покинуть неизученную точку на карте. При этом первоначальное свое предположение Кадди не торопилась отвергать, и, желая выяснить, на работе ли Хаус, она вызвала к себе Тауба. Тауб, догадываясь, зачем его позвали в начальственный кабинет, никак не мог решить, заложить ли ему своего шефа сразу вместе со всеми интимными принадлежностями или попытаться его выгородить, напустив густого и едкого дыма. Бывший пластический хирург продолжал колебаться, уже стоя возле стола Кадди, когда главврач спросила: — Чем сегодня занят Хаус? — Он сказал, что мы все обязаны целый день ублажать клинику. — А теперь правду, Тауб, — попросила Кадди. — А как вы поняли? — заинтересованно спросил Тауб, ожидавший разоблачения, но не настолько скоропалительного. — Фраза об ублажении клиники, — пояснила Кадди, — подражательная, не Хаусовская и отмеченная копирайтом доктора Формана. — Да, это распоряжение Формана, — кивнул Тауб. — Хаус сегодня проигнорировал больницу, ни разу не позвонил и отключил свой телефон. — Телефон мог разрядиться, — размышляя вслух, сказала Кадди. — Ну да, — скептически ухмыльнулся Тауб, — а на работу он не явился потому, что его гороскоп ему не велел. — Возвращайтесь в клинику, Тауб, — отрывисто распорядилась Кадди, начиная осознавать всю несомненную серьезность и неумолимость реальной опасности, угрожающей Хаусу. И, едва Тауб вышел за дверь, она встала с кресла, обогнула свое рабочее место и вытащила из мусорной корзины почтовую упаковку, внутри которой лежал диктофон, не поврежденный падением с высоты мичиганского стола. Кадди прослушала запись дважды, напряженно обдумывая каждую фразу и пытаясь выявить сильные стороны этого разговора, которые, вопреки ее однозначному выводу, помогли бы привлечь внимание полиции. Всё выходило скверным, ибо пьяный Хаус перевешивал и дискредитировал свои же разумные подозрения, способные в любом полицейском пробудить жажду кипучей деятельности. Но уже в следующую минуту Кадди обаятельно улыбнулась внезапной мысли о том, что в ближайшем к Ирландскому кварталу полицейском участке ее могут и выслушать, так как знают о своих соседях больше, чем кто-либо другой. И соображение это, принятое ею за красный спасательный круг, вынудило ее быстро собраться и уйти из кабинета. Возле приземистого одноэтажного беловато-серого здания полицейского участка стояли двое высоких и крепких защитников общественного порядка и с видимым наслаждением дружно затягивались сигаретами. Один из полицейских был молодым и своими озорством и беспечностью производил ложное впечатление необстрелянного новобранца. Второму шел сорок первый год, в черных волосах нередки были нитевидные вкрапления седины, а черные глаза, все еще не утратившие юношеских живости и блеска, таили печаль в глубине. Он первым заметил Ленд Ровер, притормозивший у тротуара метрах в пятидесяти от него и коллеги, увидел нахмуренную Кадди, выходящую из машины и выронил недокуренную сигарету. — Я никогда не сомневался, что моя страна красотой богата, но разве бывают такие сногсшибательные бабцы? — вполголоса восхитился старший из полицейских. — У тебя глаза выпали из орбит и зарылись в снег, — отозвался насмешкою младший. — Подбери, пока она не заметила. — Чем-то обеспокоена. Вероятно, ей нужен кто-то надежный и сильный. — Ага, она собирается признаться, что утопила в бассейне своего шестого мужа, как и всех его предшественников. — Значит, у нее чистое раскаявшееся сердце. Такая женщина и без кольца, это же преступно. — Ну, уж тебе ли, трижды разведенному женскому угоднику, не знать, что отсутствие кольца не обязательно означает отсутствие мужа. За время этого диалога Кадди, полностью погруженная в собственные тревоги, прошла по заснеженной дорожке к дверям полицейского участка и торопливо скрылась внутри здания. Старший из полицейских усилием воли удержал себя от предупредительного жеста, повелевавшего ему немного обогнать посетительницу и открыть перед нею дверь. Но на этом его воля иссякла, и, постояв рядом с коллегой еще полминуты, он почти бегом последовал за Лизой. В полицейском участке царила оживленная суета, и каждый служащий был чем-нибудь сверх всякой меры занят — уж если не допросом свидетеля либо подозреваемого, то, как минимум, очередным отчетом о совершенных на благо общества деяниях. Перегородок в огромном помещении не было, и Кадди внимательно огляделась, оценивая обстановку. У нее тотчас же сложилось впечатление, что раздразненный улей из записки Хауса находится именно здесь. Дежурный сержант подошел к ней, собираясь спросить, какого рода проблема привела ее в полицию, когда другой полицейский, вбежавший с улицы, уверенно заявил: — Мы еще вчера договаривались о встрече. — Извините… — вопросительно взглянув на неожиданно возникшего попечителя, попыталась возразить Кадди. — Капитан полиции Реджинальд Олден, — протягивая ей руку, представился полицейский. — Свой значок я показывал вам вчера, но если хотите взглянуть еще раз… И он вытащил из нагрудного кармана форменной куртки служебное удостоверение. Разворачивая документ, Олден проклинал себя за прямоту и доверчивость, которыми он чересчур откровенно выдал незнакомой женщине свой неподдельный интерес очень личного свойства. И лишь через несколько шагов по офису в направлении его стола капитан понял, что его чувства остались незамеченными совершенно так же, как в зареве пожара бывает неразличимой отдельная мельчайшая огненная искорка. Олден предложил Кадди стул за своим светло-коричневым рабочим столом, сел напротив нее и попросил ее паспорт. — Грегори Хаус, — с удивлением и тщательно скрываемым разочарованием прочитал он вслух значимые сведения страницы с отметкой о браке. — Я слышал о враче-мизантропе, сволочном до гениальности… — Это он, — подтвердила Кадди, перебивая Олдена и дополняя свои слова слегка раздраженным жестом левой руки. — Уже больше года мы женаты только на бумаге. Но изломы наших с ним отношений не имеют никакого касательства к делу. Хаус просил меня помочь ему обращением в полицию. Он в совершенстве владеет искусством наживать смертоносные неприятности. — И свою жизнь он доверяет только вам, — высказал предположение капитан. — Я, прежде всего, всегда была его другом. — Ну да, — усмехнулся Олден, — это такая истинно американская традиция — жениться на своих друзьях во избежание распада дружбы. — Наоборот, — возразила Кадди, — это низложение сразу всех традиций, поскольку, за исключением штампа в паспорте, у нас с ним не было ничего общепринятого. — Это уж само собой, вы же даже фамилию не сменили. — Я подумала, что два доктора Хауса для одной больницы — это непозволительная роскошь, — ослепительно улыбнулась Кадди. — Но мы отвлеклись от главного. И Лиза переложила диктофон из кармана пальто на стол, нажала кнопку воспроизведения записи. Ей понравился серьезный и сосредоточенный вид, с каким Олден стал слушать разговор Хауса и Лукаса. Ближе к концу беседы он посуровел еще сильнее, черные брови сдвинулись к переносице, и между ними пролегла строгая вертикальная складка. — Я понимаю, что этот разговор даже не шорох осенних листьев, поднятых ногами неизвестного преступника, — сказала Кадди, когда диктофон проиграл звук отодвигаемого Лукасом стула. — Подозрения Хауса довольно неопределенные, но у него очень тонкое чутье, и не довериться ему мне кажется ошибочным. — Ваш лучший друг прав, — ответил Олден после минутного молчания, в продолжение которого он просчитывал наиболее предпочтительные подходы к ситуации. — А вы и другой ваш друг не сомневались бы в его правоте, если бы хотя бы раз столкнулись с Коннором. Это скользкий и опасный человек. Выглядит он как проповедник времен зарождения христианства, но при этом очень богат, широко и щедро занимается благотворительностью, которая подчас носит мелкоуголовный характер. — Современный Робин Гуд? — задала уточняющий вопрос Кадди. — Нет, — отрицательно качнул головой Реджинальд. — Тот был крупным разбойником, хотя и грабил только богачей. Коннор же увлекается тем, что часто вносит залог за различных мелких воришек и мошенников, попавшихся на каком-нибудь пустяке. Мне не раз приходилось выслушивать его пространственные рассуждения о праве каждого подняться после того, как споткнулся. Истинных же его мотивов и повседневных занятий не знает никто. Много темных историй о нем известно, но он имеет к ним лишь отдаленное косвенное отношение. — И почему же такой колоритный самородок до сих пор не в тюремном хранилище? — полюбопытствовала Кадди. — Говорю же, нет на него ничего серьезного. Спросите любого простого жителя Ирландского квартала, кто такой Родерик О'Коннор, и вам скажут, что он святой. И я был бы заодно с общественным мнением, если бы опытный охотник во мне не вопил бы страшным голосом, что Коннор — свирепейший из тигров, и в одиночку к нему лучше не подходить даже во всеоружии боевого снаряжения. Кстати, в тюрьме Коннор никогда не был, и одно только это дает повод предположить, что вашего второго друга бесстыжим образом водят за нос. Для него явно придумали целую историю, в которой нет ни капли истины, и смысл ее известен только самому сочинителю. Но восьмой дом по Дублинской улице на самом деле принадлежит Коннору, — Олден едва заметно улыбнулся недолгой осторожною улыбкой, — и я был бы счастлив найти у него в подвале печатный станок и дипломат с миллионом фальшивых долларов, хранимых как память о былых подвигах. — Так что же вы собираетесь предпринять? — взволнованно спросила Кадди, чувствуя, что время убегает слишком быстро, оставляя Хаусу все меньше шансов на жизнеутверждающий исход. — Идеальным было бы получить ордер на обыск известного вам дома, — мечтательно произнес Олден и тотчас же прибавил строго и сурово: — Но у прокурора уже закончился рабочий день, и даже если он найдет основания для обыска, ордер будет не раньше, чем к завтрашнему полудню. А это, разумеется, слишком поздно. Но уже сейчас мы можем поехать к Коннору пощупать жировые отложения возглавляемого им общества садоводов. Возьмем с собой детектива Янга да еще пару полицейских. Эй, Фред, — обратился Реджинальд к своему коллеге, с которым недавно курил у дверей участка, — прокатишься со мной на Дублинскую улицу? Янг сидел за соседним столом и почти с самого начала заинтересованно прислушивался к беседе Олдена и Кадди. На предложение капитана он с готовностью кивнул, шутливо заметив: — Ну, если только прокатиться и только для того, чтобы автомобильный мотор не заржавел от бездействия. Четверть часа спустя две полицейские патрульные машины и черный Ленд Ровер выстроились друг за другом вдоль тротуара Дублинской улицы. Кадди сразу же бросился в глаза Форд Фокус Лукаса, возле которого остановились Олден и Янг. — Держитесь за моей спиной, — велел капитан Лизе, подходя во главе полицейского сопровождения к едва угадываемой двери необычного дома. Янг со всею неисчерпаемой молодецкой силой постучал кулаком по двери, и минуты через три она покладисто отодвинулась в сторону, а все пятеро визитеров оказались стоящими на пороге уютной прихожей, освещенной мягким желтоватым светом. Атмосфера опасного дома, пропитанная благоуханием цветущего сада, покоряла гармоничным спокойствием и дружественной теплотой. Навстречу нежданным гостям, излучая радушие, вышли мужчина и женщина в очень простой, непритязательной одежде, словно сшитой по моде начала нашей эры из домотканого льна. Мужчина был полуседым, стройным, в возрасте около пятидесяти лет, ростом чуть выше 180 см, с густой окладистой бородой и пронзительным умным взглядом глубоко посаженных карих глаз. Молодая женщина, стоящая рядом с ним, держалась скромно, словно травинка в тени могучего дуба, и Лукас, будь у него такая возможность, сейчас едва ли признал бы в ней свою богатую клиентку. В глухом, слегка приталенном светло-сером платье, с ниспадающими ниже плеч распущенными светлыми волосами, без косметики на красивом приветливом лице, она представала совершенно другим человеком. Глянцевая красота, лишенная своих обязательных атрибутов, сменилась красотой естественной, располагающей к себе сразу и безусловно. Со спутником своим Аманда вела себя подчеркнуто отчужденно, и Кадди невольно подумала о них как о тайных любовниках. Но тотчас же упрекнула себя за поспешные суждения и странное желание в каждой случайно встреченной паре видеть зеркальное отражение себя и Хауса. — Коннор, — без вступительной речи, как давнему своему оппоненту, заявил хозяину дома Олден, — вы чуть ли не на каждом углу декларируете, что вам нечего скрывать от людей. И у меня с моим напарником Янгом вышел спор, входит ли полиция в светлый круг тех, от кого у вас нет секретов. — Вы отлично знаете, Реджинальд, — ни на миг не утрачивая внешнего спокойствия и простодушия, ответил ирландец, — что все люди равны для меня, и я не сторонник деления людей по какому-либо надуманному признаку. — Тогда позвольте осмотреть ваш дом, точнее, сад, как утверждает молва. — Говоря откровенно, вы хотели бы всё здесь обыскать. А разрешения спрашиваете, потому как санкции прокурора у вас нет. — Но есть сведения, что вы навязываете свое гостеприимство двум свободным жителям нашего города, — сделал прямой выпад капитан. — Вас вводят в заблуждение, Реджинальд, — ответил Коннор ровным и слегка покровительственным тоном, — не зная ни меня, ни моих принципов, связанных с гостеприимством. И я готов возглавить обыск в своем саду, чтобы вы перестали во мне сомневаться. Ирландский проповедник в эти минуты выглядел искренним и открытым, внушающим усыпляющее доверие, вызывающим непреодолимое желание последовать за ним на край земной поверхности. — Не берите на себя лишнего, Коннор, — возразил Олден, который, казалось, был единственным из присутствующих, на кого не действовало обаяние философствующего святого. — Свою работу я знаю, люблю и умею неплохо делать. Вспомогательных кукловодных ниток мне не надо. — Снимайте верхнюю одежду, — с мягкою, почти воркующей интонацией, предложил хозяин. — В моем саду вечное лето. Быстро сняв с себя теплую куртку и помогая раздеться Лизе, Олден старательно обдумывал стратегию обыска. Определяющими намечались два пути: разделить собственную группу и отправить Янга с одним полицейским осматривать правую половину сада во главе с помощницей Коннора. Самому вместе с Кадди и другим полицейским следовать за Коннором через всю левую сторону вечнозеленой растительности. Выбор подобной стратегии уменьшил бы вероятность, что пленники за спиной полиции будут переведены в ту часть сада, с которой начнется осмотр. Олден не допускал и мысли, что Коннор и его помощница находятся в доме одни. И, пытаясь поставить себя на место хозяина, пришел к выводу, что древний девиз «разделяй и властвуй» должен звучать для ирландца соблазнительно и современно. По отдельности все они могут угодить в ловушку, тогда как вместе в случае опасности они способны будут дать отпор. И Реджинальд первым пошел за Коннором и его спутницей, сразу же за порогом прихожей оказываясь на небольшой круглой площадке, сложенной из разноцветной тротуарной плитки в изящный восточный орнамент. Вокруг площадки тремя дугообразными рядами росли молодые, еще не набравшие своей природной высоты кипарисы, стремящиеся к прозрачному потолку, через который было видно вечернее небо с тусклыми огнями равнодушных звезд. Февральские морозные сумерки Принстона здесь окончательно сменялись благоуханием влажных субтропиков, окутанных, словно тончайшей вуалью, ярким искусственным светом. Фонари были незаметны среди густо растущих деревьев, зачастую перевитых зарослями цепких лиан. Края тротуарной плитки обнимала цепь близко расположенных прозрачных лампочек, усиливавших впечатление доброты и миролюбия этого зеленого райского уголка. От площадки в разные стороны уходили две извилистые дорожки, состоящие из рыжеватых, бурых и светло-коричневых плиток. И эти дорожки, равно как и плодовые деревья, в строгой точности повторяющие их контуры, еще раз подтверждали, что создатель сада не был поклонником прямых, классических линий. И одновременно с этим сад все-таки на самом деле был домом, комнаты которого были изолированы друг от друга стволами деревьев, близко посаженных в чередовании с густым самшитовым кустарником. Внутренняя часть каждой комнаты, а Кадди насчитала их двенадцать, имела форму подковы. Деревья, образующие стены, в каждой части сада были разными: персиковые соседствовали с гранатовыми, а те, в свою очередь — с мандариновыми и абрикосовыми. Везде стояла комфортная плетеная мебель, к запаху цветущего сада примешивался легкий кофейно-шоколадный аромат, доносящийся с кухни. Была и шикарная библиотека в одной из комнат — единственной, где легкая мебель южных стран уступила лидерство дубовому массиву северных широт. Родерик О'Коннор, обходя свои владения во главе нежданных визитеров, углубился в пространный ботанико-исторический экскурс, подробно рассказывая о растительности своего сада, об уникальном его микроклимате, о легендах, сложенных о каждой породе дерева тем или иным народом. От слов Коннора складывалось настойчивое ощущение, что любая шероховатость древесной коры, увядание очередного листа, падение вновь созревшего плода с ветки, всё это имеет собственную неповторимую биографию. В апельсиновой роще, как мысленно назвал Олден девятую по счету осматриваемую комнату, они обнаружили троих молодых мужчин в современной одежде, сидящих вокруг большого, около двух метров в диаметре, плетеного круглого стола. Все трое недоумевающе переглянулись между собой, увидев Коннора, ведущего целую экскурсионную процессию. Олден окинул каждого из них испытующим настороженным взглядом, отмечая про себя их едва прикрытые пиджаками пистолеты. При этом он позволил себе склониться к мнению, что без приказа Коннора эти люди и не шелохнутся. Святой и его фанатики — вечный союз, известный практически со дня изгнания Адама из Эдемского сада. — Это мои братья-садоводы, — прерывая рассказ о даровании людям богами первого апельсинового дерева, представил своих свитских последователей Коннор. — Дейв, Тристан, Гарольд. В Дейве Хаус без труда признал бы конкурирующего преследователя Лукаса, а частный детектив — своего подзащитного Мэддокса Шора. Все трое братьев Коннора в единомыслии поднялись со стульев в той очередности, в какой их кумир называл их имена. Реджинальд еще сильнее нахмурился, когда стало ясно, что вооруженная троица намерена сопровождать дальнейший осмотр дома. Завершающий этап экскурсии также не принес ровно никакого результата, и Коннору все сложнее становилось скрывать свое ликующее торжество. Янг был удручен и раздосадован, полицейские глубоко бесстрастны. Олден собирался спросить о нижних этажах здания, и эта мысль была их с Кадди общей. Но, прежде чем завести разговор о полуподвале, подвале и прочих возможных еще более глубоких ярусах, Реджинальд полюбопытствовал: — Есть у вас документы на огнестрельное возделывание сада? Он мгновенно прикинул в уме всевозможные проволочки в оформлении документов на оружие, начиная от его регистрации и заканчивая медицинским заключением о вменяемости обладателя. — Вам ничего не дадут эти придирки, Реджинальд, — сказал Коннор. — Как видите, мне нечего скрывать, и об этом вы сами говорили с самого начала. Ваших подопечных здесь нет. — Я видела машину Лукаса в двух шагах от вашего дома, — вступила в разговор Кадди. — Если я засну под любым уличным деревом нашего города, — дружелюбно возразил Коннор, — а меня тем временем ограбят, будет ли это означать, что грабителем был хозяин дома, находящегося рядом с тем деревом, под которым я спал? — Полицейское дознание проверило бы эту версию, чтобы узнать ответ, — заметил Олден. В эту минуту все услышали приглушенные звукоизоляцией пистолетные выстрелы. Кадди инстинктивно побежала в ту сторону, откуда они доносились. То была центральная часть сада, где росли самые высокие деревья, а вьющаяся растительность создавала эффект непроходимых зарослей. По мнению Кадди, стрелять так отчаянно, неугомонно, безостановочно, мог только Хаус. И никакие колючие, цепляющиеся ветки не могли стать преградой между ней и Грегом. Олден помчался за нею, остановил в двух шагах от края зарослей, крепко схватив за локоть. — Вы с ума сошли, Лиза! — воскликнул капитан. — Откуда вам знать, кто там упражняется в стрельбе? — Это Грег! — с пылкой убежденностью во взгляде и голосе возразила Кадди. — Это недостоверно! — Я права, капитан, — быстро посмотрев влево, с грустным вздохом сказала Лиза. — Вы только взгляните на них. Пока Олден и Кадди спорили, трое братьев Коннора, встав на садовой дорожке полукругом, прицелились в них из Смит-энд-Вессонов. Полицейские, под аккомпанемент громогласной команды Янга «бросайте оружие!» тотчас же взяли на мушку троих садоводов, и ситуация вступила в кризисную стадию. — Всем опустить оружие! — послышался резкий, не подлежащий обсуждению приказ Коннора. Садоводы подчинились, их примеру последовали полицейские. Коннор твердой поступью обошел два изгиба дорожки, остановился на ее краю напротив Олдена и Кадди и растерянно сообщил: — Я и сам хотел бы знать, что за демона они поселили в святилище, пока меня не было всего два дня. Выходите оттуда, проход к святилищу с другой стороны. — Коннор, ты не можешь отвести их туда! — подбегая к хозяину дома, возмущенно заявила его помощница. У нее был очень красивый, мелодичный, обольстительный грудной голос. Она выглядела смертельно испуганной, словно находила очевидным, что ирландец собрался обрушить на собственный сад все испепеляющие молнии неба. — Не похоже, чтобы ты и тот демон оставили мне богатый выбор, — глядя на нее переполненными гневом глазами, ответил Коннор. Он помолчал немного, наблюдая, как Реджинальд и Лиза выходят из зарослей на садовую дорожку. Олден медлительным движением выпустил ее локоть. Кадди продолжала всматриваться в темноту густой растительности, напряженно прислушиваясь к каждому шелесту, словно ее внимание способно стать Хаусу защитным покровом, гарантирующим неуязвимость. — Ваша взяла, Реджинальд, — прибавил Коннор, встретившись с капитаном взглядом. На ирландского проповедника было больно смотреть в этот миг, поскольку выглядел он настолько растоптанным, словно табун мустангов проскакал по нему. Был изничтоженным, словно полчища захватчиков отпинали и сожгли все, во что он верил и чем дорожил. И только глаза все еще сверкали яростью, гневом и жаждой жесточайшей борьбы. Но Олден, отмечая все это, промолчал из нежелания потешаться над сильным, но надломленным противником. Несколько минут спустя все участники событий обогнули заросли слева, Коннор осторожно отодвинул гибкие стебли свисающих до пола лиан, открывая темно-зеленый освещенный тоннель, который представлял собою металлический каркас. На его нержавеющих прутьях были протянуты провода с лампочками освещения и умелой рукой направлены лозы винограда. Метрах в двадцати от входа тоннель упирался в стену трехметровой высоты из актинидии и лисьего винограда. Ветви актинидии притягивали всеобщие симпатии своими крупными розоватыми цветами; виноград был еще зелен, и в каждом пробуждал невольные воспоминания о самой нежной поре давно минувшей юности. Коннор пропустил Олдена и Кадди вперед, поманил за собой свою спутницу, велел остальным ждать у входа и чтить при этом тишину. По периметру квадратного сооружения, оплетенного вьющимися растениями, была проложена узкая дорожка из тротуарной плитки, словно очерчивающая границу между доступным и запретным. Реджинальд и Лиза прошли сквозь тоннель и остановились на этой дорожке, дожидаясь идущих следом Коннора и Аманду. Коннор подошел вплотную к наиболее густому сплетению виноградных лоз и стеблей актинидии, приподнял эту живую зеленую завесу и свободной рукой снял с шеи висящий на грубой веревке пластиковый электронный ключ. Растительность скрывала углубленный дверной проем и дверь из толстого непрозрачного белого стекла. Также становилось заметным, что внешние стены комнаты сложены в два слоя из красного кирпича. Ключ ирландца идеально подошел к небольшой вмятине в верхней части двери, и дверь сначала подалась навстречу хозяину, а затем ушла на две трети вбок, освобождая не особенно широкий, но достаточный для одного человека, проход. Коннор растерянным взглядом быстро окинул просторное помещение и, сокрушенно покачав головой, отступил назад, на дорожку, предоставляя Олдену и Кадди возможность войти внутрь. — Что же ты творишь? — свистящим от ярости тоном спросил хозяин свою спутницу. — Двойной выкуп, — предельно лаконично ответила Аманда, весь внешний вид которой отражал внутреннее осознание полного краха всех пленительных надежд. Этот немногословный ответ мгновенно довел Коннора до крайней точки кипения, и он хлестко ударил помощницу ладонью по правой щеке. Аманда взглянула на него вызывающе, резко отвернулась и стала ждать распоряжения идти обратно в основную часть сада. Кадди тем временем переступила невысокий порог белой комнаты и вскользь, страшась выдать свои взволнованные чувства, посмотрела на Хауса. Он выглядел сильно потрепанным и помятым, но, с учетом всего случившегося, вполне прилично. Она прошла несколько шагов по освещенному полу и, нагнувшись на мгновение, подняла трость Грега. Лукас в эту минуту опрометью бросился из комнаты прочь, едва не сбив с ног только что вошедшего Олдена. — Мой безжалостный бог! — воскликнул капитан, увидев весьма неординарную фотовыставку. Избегая смотреть на Хауса, притягивающего ее взгляд в обход ее воли, Кадди стала рассматривать фотографии, одновременно отмечая боковым зрением, что Олден уважительно и ненавязчиво помог Грегу встать на ноги. — Уходим отсюда, — отдал приказ капитан, размышляя над тем, какова должна быть мощность вытяжной вентиляции, чтобы с наименьшими потерями времени полностью убрать тревожный запах гнили. Только после этого можно будет приступить к работе в этой комнате и выяснению личностей убитых, а также всех обстоятельств, обрамляющих их гибель. Олден вышел из комнаты, а Хаус, прихрамывая, подошел к Кадди, которая застывшим и скорбным взглядом смотрела на стену с фотографиями, слегка запрокинув голову вверх. — Кого из нас ты хотела спасти? — спросил Хаус, напряженно вглядываясь в нее и стремясь прочесть по ее лицу малейшие противоречия между ее чувствами и возможным ответом. — Катнера, — сказала не Грегу, а, скорее, своим мыслям, Лиза. И, по-прежнему не сводя взгляда со стены, она прибавила: — То есть, я хотела сказать, что эти люди убили Катнера. — Довели до самоубийства, — внес уточнение в ее обвинительные слова Хаус, проследил за направлением ее взора и тоже наткнулся взглядом на фотографию Катнера, лежащего черноволосой прострелянной головой в луже собственной крови. Предсмертная мука, застывшая на лице Лоуренса, всколыхнула в Хаусе заглушенные Мейфилдом все травмирующие чувства, связанные с той нелепой и необъяснимой гибелью. И чувства эти приводились в движение гневом и жаждой мести. Они с Кадди постояли еще около двух минут в трагическом безмолвии перед фотографией безвременно ушедшего друга и коллеги, потом Лиза передала Хаусу его трость и пошла вслед за ним к выходу.