Двойная жизнь

Хаус в это мгновение заворочался, снова почувствовал зверскую боль, открыл глаза и сел на полу. Увидев своего противника убитым, а Лукаса во весь рост возвышающимся над ними обоими, Хаус укоризненно покачал головой и сказал: — Ты зря вмешался в наши агрессивные переговоры. — Агрессия была односторонней, — возразил детектив Даглас, — и он мог тебя убить. — Профилактика преступлений — очень благородное начинание, — саркастически заметил Хаус, — но зачем же топить ее в крови важных свидетелей? — Ты, между прочим, теперь мой должник. — Готов им побыть ближайшие два дня. Отсчет пошел, — с непроницаемо мрачным видом ответил Хаус, поднимаясь с пола с помощью Лукаса, подставившего плечо. Детектив помог ему забраться на пассажирское сидение Ауди, и Грег сразу же пересел за руль. — Что-то низко ты оцениваешь свою жизнь, — удивился Лукас. — Все, что составляло ценность моей жизни, теперь принадлежит тебе, — стискивая зубы от боли, дерущей в клочья все его внутренности, с трудом выговорил Хаус. — Так что пожить два дня твоим должником — это еще очень дорого. — Какого черта ты вообще здесь делал? — поинтересовался частный детектив, не рассчитывая, впрочем, соприкоснуться с истинной подоплекой присутствия Хауса в этом месте и в это время. Лукас был прав в своих ожиданиях, но от боли мысли Грега спутались, его привычная замкнутая осторожность дала слабину, и он сказал начистоту: — Я считаю, что ты изменяешь Кадди. Хотел схватить тебя за шиворот, а потом рассказать ей, что ты, грязнуля, даже рук не моешь, когда прыгаешь из постели в постель. — Я не изменяю Лизе, — торжествующе улыбнулся Лукас. — И если тебе уже не надо работать, могу ездить с тобой на все свои встречи. Мне нечего скрывать, тем более от нее. — Кто та женщина, с который ты был в ресторане? — Это конфиденциальная информация, не имеющая отношения ни к тебе, ни к Лизе. — И он тоже не имеет ко мне отношения? — спросил Хаус, кивнув в сторону неизвестного тела. Лукас вздрогнул, вспомнив об убитом, к которому он стоял спиной в продолжение всего разговора с соперником. — Ладно, поедем отсюда в какое-нибудь кафе, там поговорим, — предложил детектив и пошел к своему Форду.

*****

В маленьком кафе, находящемся в двух кварталах от предыдущего места событий, играла спокойная джазовая музыка, царила расслабляющая атмосфера и вкусно пахло свежеиспеченными домашними пирожками. Хаус сразу же заказал пол-литра бурбона, который подали в граненом графине с двумя стаканами. Лукас пить отказался, заметив: — Если тебе настолько больно, лучше поехать в больницу. — Своим попечителем я тебя не назначал. — Как знаешь, — не желая спорить, махнул рукой Лукас. — Я готов рассказать тебе о своем сегодняшнем деле, но с двумя условиями. — Какими? — Ты оставишь нас с Лизой в покое. — О'кей, — согласился Хаус, удивив собеседника своей покладистостью и решив для себя, что любые его обещания через два дня станут дымом, развеянным ветром. — И ты не заявишь в полицию. — Я собираюсь напиться, — пояснил и без того ясную картину Хаус, — и в таком виде мне не найти отзывчивых слушателей среди копов. — Речь идет не только о сегодня. — Обещаю не заявлять. — У моей клиентки, — начал рассказывать Лукас, поудобнее откидываясь на мягком стуле, — Аманды Шипли, есть жених, Мэддокс Шор. Она попросила меня защитить его от шантажиста, принимающего обыкновенного бизнесмена за дойную корову. Когда-то, лет двенадцать тому назад, Мэддокс занимался сбытом фальшивых денег и, в числе многих своих сообщников, был приговорен к десяти годам тюремного заключения. Он отсидел только три года, потом ему удалось сбежать, с поддельными документами начать все сначала и к настоящему времени обзавестись преуспевающим цветочным бизнесом. Сейчас Мэддокс обеспечен, но далеко не так богат, чтобы выложить миллион долларов на пышные похороны своей тайны. В то же время эта тайна, если она всплывет в определенных деловых кругах, способна похоронить все важные для Мэддокса надежды и замыслы, не говоря уже о том, что вернуться в тюрьму с навешенным добавочным сроком ему очень сильно не хотелось бы. Вчера, при первом нашем разговоре, Аманда пыталась убедить меня, что Мэддокс не знает, кто мог бы его шантажировать и с таким излишком переоценить его активы, — при этих словах Лукас самодовольно улыбнулся, не упуская возможности похвалиться своей хитростью и отличными профессиональными навыками. – Но, не прошло и суток, как все переменилось, и Мэддокс пожелал со мной встретиться, так как у него возникли некоторые подозрения. Но о своем подозреваемом он считал правильным сообщить только мне, и с этой целью пригласил меня к себе в офис, находящийся в том здании, откуда мы с тобой только что выбрались. — А там и в самом деле еще остались офисы? — полюбопытствовал Хаус, с равнодушным видом слушая рассказ Лукаса и вливая в себя очередную порцию бурбона. Алкоголь дарил приятное и умиротворяющее тепло, обезвреживал все болевые центры, и Грег в эту минуту чувствовал себя даже лучше, чем утром, когда, по обыкновению, утомляюще ныла правая нога. — Там только один офис, на втором этаже, и принадлежит он Мэддоксу. То есть Мэддокс и его фирма находятся там на нелегальном положении, но экономия на аренде выходит нешуточная. — Этот Мэддокс ехал за тобой от «Испанской ривьеры» и, очевидно, для него, как и для тебя, было открытием, что его офис находится в подобном здании, которое держится на честном слове всеми уважаемого мэра, — с уничижающим сарказмом проговорил Хаус. — И следак из тебя как из муравья сторожевой пес, поскольку из двух хвостов за собой ты ухитряешься не увидеть ни одного! — Мэддокс сказал, что шантажист ему известен, — не обращая внимания на выпад соперника, явно вызванный повышенной дозой горячительного, продолжил беседу Лукас. — Это Родерик О'Коннор, который когда-то руководил группой фальшивомонетчиков, тоже сидел в тюрьме, вышел досрочно за примерное поведение. Сейчас, по мнению Мэддокса, он жаждет восстановить справедливость, так как все его бывшие подчиненные были виновны одинаково и все должны были понести равное наказание. И то, что Мэддоксу удалось вывернуться — это яркая иллюстрация к несовершенному устройству современной модели общества. Потому он и требует заведомо невозможную сумму. Я собираюсь встретиться с Коннором и договориться о других вариантах решения этого конфликта. — Ну да, — саркастически согласился Грег, — ты вмешаешься, и все уладится. Хороший парень на свободе, плохой — при своих неучтенных интересах. А то, что меня сочли неудобным свидетелем, который хорош лишь тогда, когда мертв – это, конечно, с милыми и добрыми покровителями свободы и справедливости, не имеет ничего общего. — Кем был тот человек, я обязательно выясню, как только завершу это дело, — пообещал Лукас. — Ничего подобного! — эмоционально возразил Хаус. — Выяснить это нужно как можно скорее, с этого и начать. Иначе ты так и не узнаешь, что за игру ведут эти люди, каковы ее правила и в чем ее цель. И будешь тупой гусеницей, вообразившей, что гусеница танка — ее ближайшая родня. — Скорее я поверю, что ты в очередной раз довел до приступа ярости кого-то из своих пациентов. В тебя уже стреляли однажды из-за твоего хамства, и не было бы удивительным, если бы это повторилось снова. — Мираж самообмана заставляет тебя думать, что ты дегустируешь колодезную воду в то время, как сам уже по горло наглотался песка. — Если вдруг ты окажешься прав, — с насмешливым сомнением глядя на Хауса, сказал Лукас, — передай Лизе, что я умер в Ирландском квартале, в восьмом доме по Дублинской улице. Он быстро встал со стула и с важным видом избыточно занятого человека направился к выходу из кафе. Хаус, погруженный в глубокую задумчивость и словно рассчитывающий прочесть ответы в темно-янтарной однородности бурбона, рассматривал заполненный на четверть стакан с пьянящей жидкостью. И поспешное бегство Лукаса из-за столика он поначалу и не заметил. Потом, минут через несколько, обратил внимание на странную тишину вблизи себя, всё понял и усмехнулся. «Чепуха какая-то, — подумал Хаус, — и каждая новая деталь этого дела все чепухастее. Всё это могло бы быть таким, каким кажется мартышке, но только в том случае, если бы не вооруженное нападение в том подземелье. То, что известно Лукасу, при условии, что он говорит правду и проговаривает ее полностью, выглядит вполне невинно. Но преступники подобного калибра не мараются об убийство. А, значит, все серьезнее. И мартышка весело и беззаботно собирается залезть в подготовленную для нее ловушку. Странная мысль… Но вся эта чепуха и в самом деле напоминает заговор, объект которого — Лукас. Но кому и зачем он мог бы столь отчаянно понадобиться?» Продолжая напряженно размышлять, Хаус вытащил из кармана зимнего темно-серого пальто захваченный из машины диктофон, стал слушать запись разговора с Лукасом с самого начала. И головоломка не складывалась, фрагменты мозаики были взяты словно из разных картин, и не было между ними соединяющих звеньев. А чем больше обнаруживалось нестыковок и противоречий — как явных, так и предполагаемых, тем огромнее становился соблазн предоставить Лукаса произволу его заблуждений и переменчивости старейшего принципа «будь что будет». Но совершенно иные побуждения уже вступали в противоборство с холодными и отточенно-острыми умозаключениями рассудка. «Нужно помочь, — постепенно теряя контроль над затуманенным разумом, решил Хаус. — Если Лиза и впрямь его любит, нельзя заставить ее испытать боль невосполнимой утраты. А если она его не любит, тогда тем более ему нельзя сейчас погибнуть. Прежде ей нужно натешиться своей забавной игрушкой, после чего пнуть его посильнее, что уже он воспринял бы болезненно и пусть всего на минуту, но счел бы, что этот пинок хуже смерти. В любом случае, независимо от ее подлинных чувств к нему, его сегодняшняя гибель оставит его безукоризненным возлюбленным в ее воображении, а их отношения ничем не омраченными. И сама память о нем будет мне опасным соперником, она станет постоянно сравнивать меня с ним, и наверняка не в мою пользу». С каждым глотком бурбона он пьянел все больше и, начиная спотыкаться на любой простейшей мысли, Хаус позвал официанта и потребовал лист бумаги и ручку. Подбирая минут по пять каждое необходимое слово, он с трудом составил короткую записку, сложил лист формата А5 пополам и уже наскоро, без раздумий, написал на оборотной стороне адрес ПП вместе с именем доктора Кадди. Потом он вручил записку и диктофон кафешному рассыльному и, прельстив его наградой в сто долларов, уговорил срочно сбегать в ближайшее почтовое отделение, чтобы отправить экстренной почтой бандероль главному врачу учебного госпиталя Принстон Плейнсборо. Еще через полчаса прыткий юноша вернулся с квитанцией об отправке и оплате ценного послания, получил обещанное вознаграждение. Хаус расплатился по счету и ушел из кафе, оставив в графине не более одной порции недопитого бурбона. В эти минуты, направляясь к дверям развлекательного заведения и выбираясь на улицу, он почти не хромал и опирался на трость скорее по привычке, нежели из необходимости. Его слегка штормило от выпитого, но внутренне он ощущал себя всемогущим и неуязвимым, способным перешагнуть Тихий океан так же ловко и для себя незаметно, как мелкую лужицу в стыковочном углублении тротуарной брусчатки. И любой капкан, независимо от его величины и коварства, сможет отхватить ему разве что большой палец на злополучной ноге, да и то не обязательно. Небо над Принстоном к этому времени прояснилось, преобразовав сплошное серое покрывало в редкие стайки мелких кучевых облаков. Между ними и солнцем шла напряженная игра в догонялки, и облака то закрывали собою холодное зимнее светило, то отбегали прочь, выставляя его напоказ во всем его легендарном неизменчивом обаянии. Минут через двадцать, немного поплутав по городу в поисках Ирландского квартала, Хаус вылез из Ауди возле солидного белого здания, выступающего вперед своим полукруглым фасадом и, таким образом, нарушающего общую прямую линию обычных домов, стоящих вдоль улицы. От фундамента до сводчатой стеклянной прозрачной крыши это здание достигало пятнадцати метров и значительной частью своей было невидимым снаружи, скрываясь в глубине прилегающей территории. Начиная с двухметровой высоты и до самого крайнего верха, фасад был богато украшен декоративной лепниной, представляющей собой искусно изображенные сцены идиллической сельской жизни. Вход в здание с трудом угадывался благодаря типичному прямоугольному углублению в белой стене, не снабженным ни звонком, ни ручкой, ни какими-либо еще отличительными особенностями двери. Гостей здесь явно не любили и не ждали. Преодолев две полуовальные ступени из белого камня, Хаус уже поднял руку, чтобы постучать тростью в предполагаемую дверь, когда она бесшумно отодвинулась влево, открывая перед ним таинственный и неприветливый черный проход. В спину ему светило солнце, пробежавшее впереди него лишь два шага, и он с горячечным безрассудством непобедимого воина-одиночки отважно зашел внутрь неизвестного помещения. Чувствительным обонянием он уловил устойчивый запах цветущей экзотической оранжереи, в котором было намешано столько уникальных ароматов, что выделить и определить он успел всего два — мангового и гранатового деревьев. На более подробный анализ ему попросту не хватило времени, так как дверь очень быстро закрылась, оставив его в непроглядной тьме, а еще через мгновение Хаус почувствовал разбегающийся по всему телу легкий разряд электрического тока, достаточный, чтобы он, как и пару часов назад, повторно потерял сознание. Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на прохладном матово-белом полу, собранном из крупных толстостенных стеклянных плит, щедро подсвеченных по всей плоскости слепящим искусственным светом. Трость лежала рядом, с правой стороны. Пахло сладковато-тягучим букетом цветочных ароматов, составленным из ландыша, фиалки и жасмина. Запах был настолько насыщенным, словно бы кто-то нечаянно разлил полканистры женских духов. Хаус с трудом приподнял застывшее от долгой неподвижности туловище, переместился в сидящее положение и повертел тяжелой головой, пытаясь определить, какой гадостью его вырубили на неопределенный промежуток времени, поскольку слабый разряд электрошокера вывел бы его из игры самое большее на десять минут. Перечень лекарственных препаратов, способных погрузить его в длительную отключку, выходил солидным, и Хаус перевел взгляд на Лукаса, который сидел в трех шагах от него, небрежно привалившись к стене. Они оба находились в большой квадратной комнате, и трехметровый потолок цветом и освещением был не отличим от пола. Стены, снизу доверху увешанные фотографиями размером 15 на 21, выдавали свое полное сходство с полом и потолком только двумя узкими свободными полосами в верхней и нижней своих частях. Незанятой фотографиями и тоже бело-матовой была стена, напротив которой находились Хаус и Лукас, пытаясь разглядеть в ней хотя бы малейший намек на дверь. Двери словно бы не было, как не было в этой комнате окон, и Хаус мельком взглянул на оригинальную фотовыставку, которая тотчас же произвела на него угнетающее впечатление. Все эти фотографии были, по сути своей портретами, мужскими и женскими, и эти люди были самого разного возраста и всевозможных оттенков кожи. Все снимки явно делались посмертно и в большинстве случаев они свидетельствовали о том, что человек погиб от выстрела в висок. Глаза всех покойников были закрыты, каждая фотография помещена в вишнево-коричневую рамку. Рядом с Лукасом лежал его пистолет, на который он смотрел странным выжидающим взглядом, полным одновременно и отчаяния, и самых радужных надежд. Хаус отвел глаза от устрашающих портретов, и спросил соперника: — Сколько времени мы здесь? — Это только черти знают да те сатанинские прихвостни, что забросили нас сюда, предварительно отобрав часы и мобильники. С мобильниками все ясно, мы должны быть без связи. А вот часы… Черт их поймет, зачем они им. — Благодаря тебе эти люди так и останутся скрытой страницей в книге тайн и загадок Вселенной, — насмешливо проговорил Хаус, начиная ощущать примешанный к цветочному все более явственный древесный аромат разлагающейся секвойи. И этот последний, постепенно переходящий на передний план, запах воспринимался мозгом как сигнал тревожной, но и манящей при этом опасности. — Ну и пусть, я глупо поступил, — с тоскливым видом согласился Лукас, — но тебя-то какой стихией забросило сюда? — Давно мечтал посетить закрытую выставку неизвестного фотографа, — ответил Хаус, — да все времени не было. И вот сбылось, и времени полно. Раз нет часов, то и время не существует. — Ты понял, да? — спросил частный детектив, кивая на портреты. — Они самоубийцы, а эти негодяи хотят, чтобы и мы к ним присоединились. — Уж это вряд ли, — неуверенно пробормотал Хаус, глядя на пистолет и чувствуя его неодолимую притягательную силу. Новая идея, едва сформировавшись, уже всецело завладела его сознанием, и он подумал, что и в самом деле, застрелиться — наилучший выход из дурацкой ситуации, когда жена променяла его на карманную обезьянку, тело яростно воет от боли, а день не сложился с самого утра. — Не смотри так, он несъедобен, — съязвил Лукас. — Это мой пистолет, и я буду стреляться первым. — У меня одной причиной больше, — возразил Хаус. — Лиза меня не любит. — Лиза никого не любит, — не менее Хауса одолеваемый побуждениями к самоубийству, солгал Лукас. — Тебе читали в детстве сказку о Снежной королеве? — Хаус кивнул. — Так Лиза и есть та самая королева. Прекрасная, величественная и ледяная. Хаус многое мог бы рассказать о другой совершенно женщине, горячей и ласковой, ровно солнышко, но он промолчал, желая оставить эти воспоминания своей безраздельной собственностью, тем более в этот час, способный стать для них с Лукасом последним. — Проси как милости, чтобы она любила одного из нас, а не кого-нибудь третьего, — с угасающей надеждой в голосе сказал Хаус. — Иначе мы оба переберемся отсюда на кладбище. — Говорю же, она никого не любит, — повторил Лукас. — Да и чем бы она могла помочь? — Она приведет полицию, и она не успокоится, пока нас не найдут. — Ну да, мертвыми и безмятежными. И такими мы ей понравимся больше. Усиливался гнилостный запах секвойи, нарастало желание оборвать все разом, и Лукас схватил пистолет. Хаус тотчас же со всей силы стукнул его здоровой ногой по руке, отчего оружие грохнулось на пол, не оставив даже вмятины на ударопрочном стекле. Лукас снова протянулся за пистолетом, и между соперниками завязалась потасовка, перерастающая в драку. Лукас дважды попытался нанести подвздошный удар, но был шутя, почти лениво, отбит ударом в грудную клетку и заламывающим захватом левой руки. Окончательно подмяв его под себя, Хаус дотянулся до пистолета и быстро, вопреки разрушительным желаниям, сделал семь выстрелов в свободную от фотографий стену — туда, где должна быть дверь, хотя ее и не видно. После седьмого выстрела двенадцатизарядный магазин беретты полностью опустел, пули застряли в толстом стекле, а Лукас посмотрел на Хауса с невольным восхищением. Хаус отбросил бесполезный теперь пистолет в дальний угол комнаты, отпустил Лукаса и, прихрамывая, отошел к белой стене с семью характерными паутинками трещин от пуль. Он медленно опустился на пол и, осознавая победу над соперником и самим собой временным явлением, задумался над дальнейшими действиями. И первый же возникший план был предельно прост: если хочешь жить, разучись дышать.