Двойная жизнь

Впервые за долгие месяцы Хаус совсем не чувствовал боли и, переплетая пальцы их рук, поднося к губам руку Лизы для поцелуя, он не находил слов для благодарности. Слова переполняли и ум, и сознание, но их было столько, что не высказать и за целую жизнь. Он пытался отыскать в них что-то самое важное, но, едва он решал, что нужно сказать именно это, а не другое, свою неоспоримую значимость обретали уже совершенно иные слова. — Прости меня, мой Грег, — попросила его Лиза, пока он, не отводя от нее влюбленного взгляда, продолжал блуждать в собственных мыслях. — За все то горе, что тебе пришлось вынести из-за меня. — Я намного больше виноват перед тобою, — ответил Хаус. — Я дважды мог стать причиной твоей смерти. — Раз я жива, это не имеет значения. — Но я не понимаю, Лиз, — помотал головою из стороны в сторону Хаус, — как ты могла набраться решимости вскрыть вот эти, — он очень бережно провел указательным пальцем по ее левому запястью, — тонкие, беззащитные голубые вены. Выплеснуть из них, словно пресную водицу, ту самую кровь, что усиливала свое биение при малейшем моем прикосновении. — Я уже говорила тебе, — ласково улыбнулась Кадди, — что была очень молода тогда. И жизнь без тебя мне казалась бесконечно длинной и неоправданно жестокой. Себя же после твоего исчезновения я оценивала дешевле полуистлевшего тряпичного лоскутка… — Не смей говорить мне такое, — сердито оборвал ее Хаус, и несколько следующих минут они были заняты глубокими жадными поцелуями, в идеальной пропорции смешанными с поцелуями дразняще-поверхностными. — Мне стало значительно легче, когда я пришла в себя в больнице, — продолжила рассказ Кадди, завершая очередной захватывающий дух поцелуй. — Я подумала, что ты того не стоил. Что, как ни цинично это прозвучит, таких, как ты, у меня будут сотни, и на всех просто крови моей не хватит. Словом, вскрытие вен на тот момент полностью излечило меня от любви к тебе. Немного позже я начала понимать, что, кроме чувств, существует физическое влечение, и большинство мужчин в большинстве случаев повинуются именно его дикому зову. — И это именно то, чего у меня никогда не было по отношению к тебе! — эмоционально возразил Хаус. — Я не руководствовался инстинктом размножения, когда шел за тобою в тот вечер! Ты влекла меня, но это не было бешеным стремлением самца завалить молодую здоровую самку! Кадди прижала ладонь к его губам и умоляюще поглядела на него, призывая к молчанию. — Ты пытаешься строить проекции из себя нынешнего к себе тогдашнему. И это напрасная затея, Грег. Давай оставим прошлое там, где его место — в Мичигане. Сейчас за стенами этой квартиры бурлит другой город, и он неоднократно соединял нас. А сегодня снова подарил нам шанс, и от нас зависит, во что мы превратим этот шанс — в хронику потерянных возможностей или в повесть о реализованных желаниях. — Я готов забыть о Мичигане, — кивнул Хаус, убирая ее руку со своих губ, предварительно поцеловав ладонь, — но не раньше, чем ты согласишься простить меня за то, что я натворил тогда. — Я прощу не раньше, чем ты простишь меня за все, что я натворила в более близком к нам с тобой прошлом. — Я слишком люблю тебя, Лиза, чтобы винить в чем-нибудь. — А я не могу сказать, что люблю тебя. Я считаю тебя смыслом своей жизни. Они перекатились по постели, и Кадди вновь оказалась прижатой к простыне обеими лопатками. Голубое небо, своим однотонным цветом родственное глазам Хауса, приблизилось к ней всей своею необъятностью, и Лиза почувствовала себя в свободном, упоительном полете, не признающем главенства задиристого встречного ветра. И в то же время все ее тело жаждало подчиниться, отдаться на удалой произвол целующего ее мужчины, все ближе подходящего к моменту возвращения своей твердой и неоспоримой власти. Грег неторопливо провел губами по розовому рубцу в левой части ее ребер, обеими ладонями умеренно-крепкою хваткой сжал ее грудь, чувствуя нарастающее в ней возбуждение, как с каждою секундой она, подобно шкатулке с множеством секретов, постепенно раскрывается перед ним. И оказывается при этом полностью у него на ладонях, будто бы присевшая на его линию сердца доверчивая яркая бабочка, нашедшая на его теплой коже и кров, и уют, и целый мир. А он в эти мгновения казался Лизе золотисто-черным шмелем, околдованно порхающим вокруг кремово-белого цветка магнолии, задевающего ее лепестки своими крыльями, но от неясности своего диковинного замысла не решающегося пробраться, наконец, к сердцевине, уже приоткрытой, уже источающей лакомый нектар. Хаус, целуя и лаская Кадди, принимая ее ответные ласки, жалел только о том, что человек устроен очень уж несовершенно и не может одновременно целовать манящее желанное тело и в дополнение к этому непрестанно целоваться в губы. И это мимолетное сожаление в конечном итоге отвлекло его от поцелуев живота Лизы, потянуло к ее губам и незамедлительному погружению внутрь заманчивого распускающегося бутона. Несколько позже, когда почти весь нектар был собран, а взаимная страсть Грега и Лизы переместилась во владения временного удовлетворения, Кадди положила голову на грудь любимого и стала чутко прислушиваться к биению его сердца, еще не умерившего обороты. Хаус осторожно провел тыльной стороной руки по ее щеке, не прижатой к его груди. Потом скрутил несколько прядок темных волос в причудливое и трудноразделимое единство. — А все-таки, Лиззи, — ласково улыбаясь, спросил Грег, — почему ты не хочешь, чтобы твой кабинет стал офисом похоронного бюро? Тебе не нравится сама мысль, что вдоль его стен выстроятся гробы, увенчанные траурными венками? — А где же мне тогда работать? — обворожительно улыбаясь ему в ответ, задала вопрос Кадди. — Мы могли бы поставить мичиганский стол в моем кабинете, — предложил Хаус. — Ты же не мог и пяти минут вынести моего соседства в своих рабочих апартаментах, — напомнила Кадди о своей весьма неудачной попытке захватить ненадолго закрепленное за ним помещение. — Ты, очевидно, забыла, что в тот период мы поселили нашу любовь в игрушечный домик, — выдвинул встречное напоминание Грег, на полминуты прерывая разговор глубоким поцелуем. — И с любопытством ожидали, что произойдет раньше: рухнут пряничные стены мелкого и хрупкого домика от сокрушительной силы наших чувств, либо любовь смирится и сумеет приспособиться к своему неподходящему жилищу. Но сейчас, когда я серьезен, я не был бы против общего с тобой кабинета. — Как ты не понимаешь нашей вечной тяги друг к другу, — проводя правой рукой по его щетине, возразила Кадди. — И того, что твой кабинет в таком случае очень быстро превратится в нашу общую трудовую спальню, — они вместе засмеялись этому ее предположению. — Работать будет уже невозможно, и даже многочисленные свидетели едва ли станут нам помехой. В этот момент Кадди случайно посмотрела на часы, стоящие на прикроватной тумбочке и переменилась в лице, резко посуровев. — Половина девятого! — воскликнула она, покидая объятия Хауса и его постель и начиная собирать с пола свою одежду. — Мне холодно без тебя, солнышко, — пожаловался Грег, для которого возврат к реальности был не менее внезапным, чем для нее. — Я уже должна быть дома, Грег, — сказала Лиза, глядя на него с тем же изголодавшимся вожделением, как если бы не было этого полуторачасового упоения близостью. — Я даже не предупредила няню о своем возможном позднем возвращении. — Няня — это Лукас? — ревниво переспросил Хаус. — Нет, Грег, — широко улыбаясь и целуя его руку, протянутую для ласки к ее щеке, ответила Кадди, — няня это няня. А Лукас уже неделю занят слежкой за кем-то в Портленде. Обещал вернуться послезавтра. И я сразу поговорю с ним, Грег. Мне нужен только ты. — Я не хочу и дальше скрывать ото всех, что ты – моя, а я — твой, — Хаус неожиданно затронул тему, со дня их свадьбы пребывавшую под негласным запретом. — Довольно нам быть мнимо свободными и становиться непреодолимым соблазном для тех, кто все равно окажется лишним для каждого из нас. — Лукас знал, что мы женаты, — сообщила Кадди. — В бреду я развернула перед ним почти целиком изнаночную сторону нашей с тобой жизни. Но ему это знание не послужило препятствием. — Я не препятствий хочу для новых вероятных охотников за моим сокровищем, — и Хаус с жадностью поцеловал свою жену в губы, — а хочу быть с тобой во всех смыслах. — Сначала я порву с Лукасом, — поделилась своими ближайшими планами Лиза. — А потом мы решим, что с нами будет дальше. Я хочу, чтобы Лукас обо всем узнал от меня, а не из радиопередачи «больничные сплетни». Кадди к этому моменту полностью оделась и, еще раз поцеловав Грега на прощание, собиралась пойти к двери. Хаус на миг задержал ее руку в своей и сказал: — Подожди, я провожу тебя. И он тоже стал быстро одеваться. Обнявшись за талию и сияя самыми светлыми торжествующими улыбками, Грег и Лиза вышли из квартиры и направились к лифту. Едва за ними закрылись двери кабины, они вновь заключили друг друга в объятия и соприкоснулись губами, вначале слегка, словно играючи. Затем, набирая чувственности и пыла, этот поцелуй стал одним из завершающих элементов связующего мостика между Хаусом и Кадди. Прекратился поцелуй тесным сближением лбов при звуке расходящихся дверей лифта. Еще через пару минут они, по-прежнему обнимая друг друга за талию, подошли к черному Ленд Роверу, приткнувшемуся у тротуара в числе нескольких других автомобилей. Хаус прижал Кадди к двери пассажирского сиденья машины и, положив руки на крышу авто, возобновил только что оборванный поцелуй. Лиза обхватила правой ладонью его затылок, левой провела вдоль его позвоночника, притягиваясь к нему, словно наэлектризованная частица к самой подходящей для нее поверхности. Разум в ней схлестнулся со всеми остальными чувствами, и только он один бдительно упрекал ее за малодушное промедление на пути к дочери. Но чувства требовали отдаться Грегу еще раз, прямо здесь и непременно сейчас. — Мне на самом деле надо домой, — позволяя разуму взять над нею верх и отстраняясь от Хауса, сказала Кадди. — До завтра, солнышко мое, — не возразил ни словом Хаус. Но тотчас же еще раз поцеловал ее так крепко, что ей заново пришлось собирать все рассыпанные по тротуару и мостовой крупицы своей воли. И все же через несколько минут Кадди села за руль, а Хаус отошел к подъезду своего дома. Он постоял возле крыльца некоторое время, с любопытством наблюдая за серой городской пылью, поднятой Ленд Ровером и вновь постепенно оседающей на дороге и соседних машинах в ровном свете уличных фонарей. Пыль еще не улеглась окончательно, когда Хаус, так и не справившись с рассеянной задумчивостью, прошел мимо подъезда и направился в ближайший бар. Ему хотелось напиться до абсолютного бесчувствия. Согреться изнутри, раз Лиза уже не согревает его своим объятием. Заново пройти все стадии опьянения, как если бы они с Кадди в третий раз за вечер заплутали бы в зарослях хмеля, а после заснули бы друг у друга на руках, от усталости утратив способность различать даже силуэты своих многоликих сновидений. «Бросит ли она его? — начал терзаться сомнениями Хаус, допивая первую порцию отменного бурбона. Он сразу же потребовал налить еще, и, сидя за барной стойкой со стаканом в руке, безжалостно разворошил свои опасения. — Она обещала, и у меня нет причин не верить ей. Сегодня все было так, как я хотел, и даже лучше того, — он пленительно улыбнулся, невольно притянув к себе несколько женских заинтересованных взглядов, не завершенных попыткой знакомства лишь из-за его очевидной отстраненности и полного упоения одиночеством. — Но надежным она считает его, а не меня, ведь мне так и не удалось убедить ее в ошибочности этого мнения. Я так и не смог доказать, что он надежен еще менее, чем почва планеты в период десятибалльного землетрясения. Если она решит жить с ним и предложит мне встречаться с ней ради потрясающего секса, я не уверен, что мне хватит сил отправить ее на все четыре стороны. К тому же, я и сейчас не понимаю, зачем женщинам дети и удастся ли мне в полной мере смириться с присутствием ребенка в ее доме. Что же это за инстинкт такой, способный выдергивать ее из неразрывных объятий? И все же этот инстинкт существует отдельно от ее желания быть со мной, а я, должно быть, пьян уже запредельно, раз сомневаюсь во всем сказанном ее телом и ею самою вслух. Она – моя, как и была всегда. Но почему тогда меня не покидает предчувствие какого-то непоправимого горя? Как будто я выпустил ее из своих рук навстречу всем земным и вселенским бедам?» Осушенная вторая порция бурбона лишь утяжелила все его тревоги, и Хаус решил вернуться домой, пока не стало хуже. Но и теперь, все ближе подходя к своему дому, он и не вспоминал о своем лучшем друге, чьим гостеприимством пользовался уже который месяц. Уилсон же в эту минуту ворвался домой схожим с ураганным ветром, жаждущим разметать упорядоченное пространство своей среды обитания, а сразу после убить Хауса. Или хотя бы пошвырять его от стены к стене, пока его лихое мальчишество не испустит последнего вздоха. Не обнаружив Грега в квартире, Джеймс начал понемногу успокаиваться. Днем раньше Уилсон получил городской почтой извещение, заверенное нотариусом и сообщающее ему о необходимости приехать к девятнадцати часам следующего дня в нотариальную контору в Нью-Йорке, так как в этой конторе хранится составленное на его имя завещание. И, перебирая в уме всех дальних и не очень родственников, весь этот вечер Уилсон провел на шоссе, ведущем в один из главных мегаполисов американского континента. «Туда и обратно» — вспоминался ему неунывающий Толкиеновский хоббит Бильбо. Но если Бильбо в конце пути «туда» было суждено увидеть несметное сокровище, то Уилсона ожидало только понимание, что он в очередной раз блестяще проведен и разыгран своим лучшим другом. — Хаус, ты где был? — угрожающе спросил Уилсон Грега, как только тот вошел в гостиную и с нахмуренным видом стал снимать весеннее светло-серое пальто. Уилсон подошел к другу поближе, и на него повеяло алкогольными парами, очень слабо выветренными улицей. — Ты что, пил? Мы же сто раз с тобой говорили, тебе нельзя пить! — Ты мне не мать и не жена, чтоб запрещать, — заявил Хаус саркастичным, смешанным с надменностью тоном. — Это ты подстроил, чтобы я поехал в Нью-Йорк ознакомиться с несуществующим завещанием несуществующего португальского дядюшки? — задал Уилсон самый главный вопрос этого своего вечера. — Если у тебя нет дядюшки из Португалии, как он мог написать для тебя завещание? — равнодушно передернул плечами Хаус, которого в этот момент менее всего занимали переживания Уилсона, пусть и спровоцированные им самим. — Хаус, мне надоели твои выходки! Хотя бы скажи откровенно, чего ты хотел этим добиться? Не отвечая ему, посуровев еще сильнее, Хаус направился в свою комнату. Уилсон, сам не свой от злости и раздражения, на автопилоте последовал за ним, и через несколько шагов по гостиной и коридору его осенила догадка. — Ты приводил проститутку? — спросил он Грега, и гневный взгляд друга его самого едва не пригвоздил к стене за подобное предположение. — Нет! — очень резким, категоричным тоном ответил Хаус, открывая дверь в свою спальню, из-за чего Уилсон смог увидеть лежащее на полу одеяло и серую футболку Грега, выглядывающую из-под него. Весь день на работе эта футболка находилась под рубашкой Хауса, и повторно он не стал ее одевать из-за спешки, вызванной желанием Лизы поскорее вернуться к дочери. — Конечно, да! — воскликнул Уилсон, заметив обе эти улики. – Но, Хаус, если тебе был нужен секс, ты мог просто сказать мне об этом! Я нашел бы, куда исчезнуть на час-полтора! — Мне нужно побыть одному! — отрезал Хаус и захлопнул дверь перед носом недоумевающего друга. Уилсон возмущенно помотал головой из стороны в сторону и удалился в свою комнату. Хаус подошел к своей постели, сел на кровати и, поднимая с пола одеяло, вспомнил, как Кадди уже протянулась к нему, чтобы поднять, но он схватил ее за левое запястье и попросил: «оставь». Она улыбнулась ему и продолжила одеваться. «Как же я люблю свою женщину», — подумал Грег, перебирая мельчайшие детали этого прекрасного вечера. Он лег на постель, которая еще хранила следы двух тел, лежавших рядом. Ласково провел ладонью по второй половине, оберегающей контур желанного тела. Постельное белье дурманяще пахло им и Лизой, их взаимной любовью, их самым сокровенным. Окутывал и убаюкивал этот запах почти так же, как могла бы Кадди, будь она рядом с ним. И, не утруждая себя раздеванием, не желая и на мгновение убрать руку от примятой простыни, Хаус незаметно для себя безмятежно заснул.