Светлячок

Высота — странная штука. Неспокойная, резкая, довольно хрупкая. Непонятная, в общем. Особенно для Города. Город-то с характером. Он многое знавал, он с многим встречался, он многое пережил, и еще больше переживет. Он тоже бывает нервным, но держится куда лучше. Опыт все-таки. Но с Высотой он не ладит. Восстает против нее, вторгается грубо в ее владения. А Высота отвечает дерзкими ударами стихии, громкими словами на языке холодного ветра. Иногда над Убежищем сгущаются тяжелые серые тучи. Иногда по улицам снуют люди и подымают голову вверх, смотрят на свинцовое небо и предупреждающе щурятся. Многим, наверное, хочется закрыть и голову руками — кажется, небо вот-вот упадет и похоронит их души в своей бесконечной тоске и угрюмости. Многим, наверное, хочется убежать, скрыться, влезть, как маленький ребенок под одеяло, обнять себя руками и никогда больше не смотреть на эти страшные тучи, что с каждой минутой хмурятся все больше, плывут медленно, тяжело. Многие, по крайней мере, во второй раз голову не подымают. Иногда в Убежище выпадает снег. Он тает быстро — город, как ни как, не на земле промерзшей теперь стоит. Поэтому по утрам можно ходить по затвердевшим лужам. И видеть тонкую блестящую корку на неровных плоских крышах, чувствовать предсмертное потрескивание мороза где-то в легких, выдыхать туманные облачка пара, но не подымать голову вверх. Иногда на Убежище все-таки падают тучи. Большие и холодные, они обволакивают город влажными объятиями, люди в этом тумане тонут, не хотят выходит на улицу, пьют горячий чай или разгорячающий виски. Смотрят в окна с грустными улыбками, но не тоскуют по земле. Зер0 сидит на влажной крыше, так меланхолично пошатывая длинной ногой в воздухе. А над ним — мириады звезд, как сотни чужих жизней вокруг. А над ним — искореженный Элпис, что криво ухмыляется горькой предсмертной усмешкой. Над ним — властный глаз Гелиоса, что давит на мозг простым фактом своего существования. Он немо произносит: «Вам не выжить…», и тычет в умирающий Элпис длинным металлическим лучом. :) А Зер0 выводит смайлики. Потому что его это не волнует. Потому что, если бы его это волновало, он не был бы собой. Один маленький Зер0 в одной бесконечно огромной вселенной не боится всевышнего гнева. Просто потому что не верит в него. И улыбается. У Экстона хорошее настроение, несмотря на то, что завтра им предстоит сложная миссия. Очень сложная. Для спецназовца это повод побравировать, поднять бутылку с пивом из темного стекла и сказать звучный тост. Что-то вроде: «За будущую победу!», и чокнуться с друзьями, широко улыбаясь. У Сальвадора тоже хорошее настроение. Да, он помнит о сложной миссии. Да, ему плевать на уровень сложности. Шизострелу предоставляется лишний повод напиться, обнять местную девочку за талию и покрасоваться перед друзьями. «Завтра я иду спасать Пандору», — скажет он и ухмыльнется довольно, заглядывая в глубокое декольте. И у Майи хорошее настроение. Она сейчас много читает и смотрит много дешевых мелодрам, потому что хочет воспитать в себе романтичность. Но сирену все равно тянет к незамысловатым развлечениям и тихим неброским словам. Для нее это повод широко улыбаться громким шуткам друзей, повод дышать с ними одним воздухом, повод уложить Экстону на плечо голову и мечтательно вздохнуть. Не потому что она такая вот натура, не потому что ей кто-то нравится, просто приятно чувствовать, как от ее прикосновений расслабляются чьи-то извечно напряженные мышцы, слышится тихий успокаивающий шепот, маячат чьи-то глаза, полные заботы и умиления. Майя больше всех дорожит этой дружбой. Ей удалось воспитать в себе романтичность. :Р Зер0 тоже рад. Разумеется, не завтрашней безумной миссии. Он рад, он действительно искренне рад тому, что рады его друзья, что они сейчас жмутся друг к другу в теплом, пропахшем дешевым алкоголем баре Мокси и смеются дружно, будто в последний раз. Разумеется, не в последний. Зер0 же нравится тихая пустота безлюдных улочек, свежий влажный воздух, запах сырости и душевного спокойствия. Он с наслаждением гуляет по крышам, смотрит в бездонное небо с тысячами чужих жизней, улыбается в ответ на жуткий оскал Элписа и очень хочет продемонстрировать горделивому Гелиосу средний палец. Идеально средний. Не такой, как у этих несовершенных людей. :D Ночью город черно-белый. Черно-серый. Черно-темно-серый. Монотонный. Темный. Немного жуткий. Ночью город идеальный. Не режет глаза кучей грязных красок, не пресыщает слух кучей голосов, что смешиваются в какофонию человеческого безумия, не пугает ворохом несуразных мыслей. Он дышит тишиной. Великолепной музыкой для разума, совершенным инструментом для глубоких мыслей. Люди этого не понимают. А Зер0 жалеет, что он не человек. Иногда к нему подходит Майя. Он считает, что сирена понимает немного больше других. Он видит в ее серых глазах глубину, темную тишину, упорядоченность мыслей. И иногда Майя протягивает ему книгу. Старую, в выцветшем переплете, с тонкими хрустящими от преклонного возраста страницами, с иногда вытертыми буквами и совершенной бессмыслицей в словах. Майя любит такие книжки, она читает их подлогу, толи растягивая удовольствие, толи перечитывая сотни раз, а потом подходит к Зер0, смотрит с низу вверх, легко-легко улыбаясь, и протягивает старую бумажную книжку о чем-то непонятном разуму ассасину, о чем-то туманном, о каком-то глупом литературном образе, что нужен только тихим романтичным натурам, похожим на Майю. И неужели Зер0 не может отказаться? Неужели не может красноречиво покачать головой? Майя поймет. Неужели не может соврать, взять книгу, потаскать немного с собой и отдать? Он все это может, он заинтересован в этом, с учетом того, что после каждой такой книги он все больше и больше разочаровывается в людях. Но нет. Зер0 бережно принимает из аккуратных рук сирены потрепанный временем томик, кивает учтиво и уходит. Он действительно ее читает, он всматривается в каждую буковку, в каждое слово, пусть и так редко находя в них истину. Потому что он… Зер0. Однажды Майя дала ему книгу о Счастье. Зер0 узнал, что оно существует. Зер0 начал применять определение к себе, устраивал его в своем механическом голосе, писал в мокрой грязи, мастерски не испачкав и миллиметра костюма. Но оно не приходило. Его не существовало. Зер0 никогда не был счастлив. И от этого было грустно. — Необъяснимо, — отвечал он сирене, протягивая осторожно пожившую книгу. Та улыбнулась, кивнула, объяснилась: — Просто хотела, чтобы ты увидел. — И ушла. Однажды Майя дала ему книгу о Красоте. Там один глупый автор пытался описать всеобщее мнение выражением собственного. Конечно же, у него ничего не вышло. Потому что даже такое буквальное существо, как Зер0, далекое от литературы, признал, что каждый видит красоту по-своему, но вовсе не так, как описывал автор, что у каждого свои вкусы и предпочтения. И пусть, пусть это глупо! Делить все на хорошее и плохое, выделять любимое и нелюбимое, видеть мир только через фильтр «нравится-не нравится». Но так мир устроен. А автор говорил, что красота — это вот это, или вот это, вот такая она, характеризуется этим. Зер0 назвал бы это наивным, но написано было больно уж серьезными словами, поэтому он придумал другое определение — инфантильность. О чем и сказал Майе. Одним словом. Сирена улыбнулась, развела руками и хлопнула его по плечу: — Ты же у нас особенный. — И ушла. Сегодня Майя дала ему книгу о Любви. Зер0 осилил ее за два с половиной часа и принес владелице с единственным словом: — Нет. Сирена улыбнулась утром наиболее мягко, опустила свои серьезные умные глаза и сказала: — Только не обманывайся, пожалуйста. — И ушла. Об этом Зер0 старался не думать. Но мысли упорно ломали устои и хваленный контроль. Зер0 думал о людях. Об этих странных существах, что бессмысленно дают каждой вещи названия и считают время от своего рождения. О людях, которые разрушают, называя это созиданием. И созидают для разрушения. О людях, чей разум устроен так, что хочет дать определение всему, а на деле только ставит слова в правильном порядке, но не наделяет их смыслом. Он так и не понял, что люди называют любовью. Вроде, странное желание иметь того, кто сможет защитить в случае опасности. Или стремление быть рядом с тем, кто заполнит личную пустоту в мыслях. Или банальное проявление низменных животных инстинктов. Зер0 впервые хотел об этом поговорить. Он вообще никогда раньше не хотел о чем-то говорить, но разговоры утоляли интерес и дарили приятное ощущение принадлежности к обществу. И Зер0 знал, с кем можно поговорить сейчас. Днем выпал снег. Лег большими белыми хлопьями на пыльные дороги и здания. К ночи он растаял, оставив на дорогах и зданиях мокрые пятна. Зер0 не замечает, что с севера несутся новые тучи. — Брось, милая, чего это тебе стоит? Вот всегда — ладно-ладно, а сейчас прямо-таки матерный отказ. Не узнаю тебя. Зер0 замирает недалеко от такой знакомой крыши. Голос, что он слышит, чем-то приглушен, имеет искусственный оттенок. Да и сам тембр, интонация, легкое потягивание слов, такая жуткая беззаботность. Это тоже знакомо. И это порождает подозрительность. И, может, немного страха. Зер0 делает шаг назад — в темноту, в вязкие объятия своей извечной спутницы — скрытности. И слушает. Внимательно. Настороженно. Может, даже волнительно. — Иди к черту! — голос Бьянки. Он дрожит, он дергается на каждом слове. Чуть срывается, натягиваясь. Девушка и сама дрожит, сидя на краю своей крыши, держа в руках небольшой ЭХО. Оттуда звонко, слащаво-грубо смеется Красавчик Джек: — Ах, кренделек, неужто в тебе проснулась преданность? — вновь смех. — Нет! Нет, не говори мне! Нет… или ты втюрилась в кого-то из местных искателей? А? Ну, признайся. Старому другу можно… — Иди. К черту! — шипит сквозь зубы девушка. Идеальное зрение Зер0 замечает, как белеют ее пальцы, как она едва не раздавливает устройство связи. Опять смех. Издевательский. Бьянка рвано дышит. — Ладно, ладно. Теперь серьезно. — Голос главы Гипериона резко выравнивается, становится еще жестче и четче. — Честно, я не представляю, насколько тебе хреново. Но с учетом прошедшего времени, ты, по-моему, должна уже сдохнуть. Значит, находишься на последних стадиях. И, поверь, кренделечек, сейчас очень даже в твоих интересах начинать помогать мне, а не посылать. Знаешь, может быть, я бы и оценил твое самопожертвование, ради друзей, их целей… бла-бла-бла, любовь, нежность, дружба, вся остальная нереальная хрень. Но! Милая, я сам, лично я, очень уж ценю твою издолбанную жизнь. Поэтому… И тут начинает хохотать Бьянка. Нет, ей совсем не смешно. Она просто срывается. Она едва не роняет ЭХО, поэтому упирается пятками в стену и кладет его на колени, смеясь совершенно безумным смехом: — О-хо-хо, как мы запели, Джеки-бой! — Не называй меня… — злобно точит Джек, но его сразу же прерывают новым приступом хохота: — Нет! Нет, малыш, если начал подлизываться, то продолжай. — Смех утихает. Бьянка дрожит еще больше и выдыхает едва слышно: — Я слушаю. Ее собеседник не отвечает пару секунд, потом тянет весьма деловым тоном, убедительно и властно: — Раз уж мы развели страшные сопли, то я… да, при всем своем великодушии и героизме, так и быть, предложу тебе другой вариант. — Ч-что? — Не перебивай меня! — истерия в голосе. Джек тут же исправляется. — Все очень просто, кренделек. Возвращайся ко мне. — Что? — повторяется Бьянка судорожным голосом, опять начинает безумно смеяться. — Что, Сэмьюэлс уже не устраивает? Что, не умеет ничего делать, кроме инъекций из шлака? Люди — не игрушки, Джеки-бой, когда выбрасываешь их — не слоняйся у свалки. Джек шумно выдыхает прямо в микрофон и назидательно отвечает: — Любую игрушку можно подобрать и починить. Особенно, если есть инструменты. Знаешь, Сэмми неплоха. И фигурка такая… очень даже… ну, на один денек. Дело не в этом. И даже не в инъекциях из шлака. Хотя ей с маникюром не очень удобно… Я не о том! Просто я соскучился, кренделек. Знаешь, как-то пусто в этом кабинете без твоих вваливаний и размахиваний своими тетрадочками. Может, вернешься, выкуришь сигарку, прочитаешь свой стишок-нестишок? А? Как в старые добрые… — Нахрен! Детка, ты что, думаешь, будто я поверю, что ты умеешь по ком-то скучать? Ха-ха-ха. Нет. Попытаешь, порасспрашиваешь и опять кинешь на Пандору. Да, может, заставишь сделать пару ручных скагов. Фигушки! Джек нервно хихикает, вздыхает откуда-то из своего кабинета и выдает иронично: — А ты все не меняешься. Все такая же дерзкая и не веришь людям. Правильно делаешь, правильно… да. Только вот… выбора, выбора у тебя особого нет, милая. Я знаю, ты не дура, не геройствуешь без необходимости. А разве необходимо терять свою драгоценную жизнь? Свою гениальную головушку… — Заканчивай! — обрывает его Бьянка. — Ты не думал, что я тут не лежу в мягкой постельке и не ем без конца мятные конфетки? И, сам говоришь, гениальная, значит, головушка. Я давно могла избавиться от этой зависимости от тебя. И теперь… — Да-да, конечно, — язвит Джек. — Обязательно! А голос у тебя дрожит оттого, что ты по старой привычке по морозу в майке гуляешь. Да, да, кренделечек, разумеется! И со мной ты говоришь просто так, ради развлечения. Ностальгируешь! Так? — Бьянка молчит, громко дышит и с ненавистью сверлит глазами аппарат на коленях. — То-то же. То-то же, милая! Признайся, ты сейчас сидишь и мечтаешь о том, как вернуться в свою светлую лабораторию, надеть белый халатик, смешать пару чьих-то генов, в той большой… штуковине для смешивания генов, а не… — Я тебя умоляю… — тянет саркастично Бьянка. — Вонь пластика и химикатов? Пресная жратва и эти одинаковые рожи снующих по станции овощей? Дже-е-ек… — Бья-а-анка, — вторит ей мужчина. — Не обманывайся. Нужно сломать пальцы моей охране и… И тут девушка почему-то не выдерживает. С яростным криком отправляет ненавистное ЭХО в стену соседнего дома. Голос Джека еще слышится, неразборчивый, крошащийся, он почти сразу затихает. А Бьянка закрывает ладонями лицо и тихо страдальчески рычит, раскачиваясь взад-вперед. Зер0 молчит, стоит, замерев в тени, пытается утихомирить рой мыслей в голове. — Если бы я захотела, ты бы этого не услышал. — Ее голос приглушен ее же руками. Бьянка убирает ладони, делая глубокий вдох холодного влажного воздуха и смотрит идеально туда, где притаился Зер0. — Пора уже кому-то узнать. — Она вдруг улыбается, тяжело так, тоскливо, шмыгает носом и хлопает по крыше рядом с собой. — Иди сюда. Я сейчас опять вывалю на тебя свои переживания, расскажу что-то такое, о чем будешь знать только ты и уйду в закат. Как герой. Только сегодня без сигареток и пледов. Давай… — и опять приглашающие хлопки. Зер0 выходит из тени, покорно плетется к ее низкому домишке, смотрит внимательно в бледное-бледное лицо и выдает: — :) Улыбка девушки становится шире. Ассасин знает, что только она заметит здесь сочувствие, ободрение и… может, такое спокойное: «Я все понимаю». Хотя Зер0 ничего не понимает. Он догадывается. Но догадкам никогда нельзя верить. Он просто поступает как глупый человек. Что прощает измены, предательства, бессмысленную трату чужих жизней. Он… верит. Он готов выслушать. — Смешной ты, — опять шмыгает носом Бьянка. Зер0 не видел ее несколько дней. Постоянные чистки, поиски проклятого оружия, перевербовка Брика, подготовка к самой опасной за последнее время вылазке. Выглядит она жутко, так сказал бы ассасин, если бы был человеком. Бледная, почти что белая. Руки ходуном ходят, спина ссутулена, словно ей неимоверно холодно. Может, так и есть. Сквозь белесую кожу проступают неестественно фиолетовые вены — выдает простая черная майка, простые розовые шорты с какими-то разноцветными полосами. Припухли веки, один глаз иногда заходится в нервном тике. — Садись уже, — криво ухмыляется девушка. — Мне холодно, но пледов я брать не хочу. — Она смотрит вверх, щурится, словно от солнечного света. — Скоро пойдет дождь. Мокрые пледы — плохие пледы. — Зер0 ловко забирается на крышу. Садится рядом, также опираясь пятками о стену. И получает дружеский тычок в плечо. — Согласен? — Да. — Славно. Бьянка замолкает. Дышит она громко, рвано, ежится зябко, кусая обветренные и растрескавшиеся губы. Потом улыбается, жутко так, на пределе разрыва всех нервов в организме, трет кулачком нос и говорит тихо, с такой дикой насмешкой: — Знаешь, а у меня бо-о-ольшие проблемы. — И смеется. Тоже нервно. И кусает тонкие пальцы. Зер0 думает, что, наверное, она должна заплакать, расстроиться, бросится к нему, обнять, просить жалобно утешения, просить помощи, хоть какой-то поддержки, поисков выхода из этой ситуации. Но Бьянка только сжимает с каждым разом все больше и больше челюсти. И глаза у нее очень сухие — изможденные, совсем нездоровые, но сухие. Прямо-таки мужественно сухие. Бьянка, наверное, тоже не человек. Зер0 знает, что между людьми бывает связь. И он чувствует что-то подобное. Но это возможно только в двух случаях: или они с Бьянкой просто не люди, или же Зер0 — человек, в чем он очень сомневается. — Скажи, Зер0, — поворачивается к нему девушка, — ты любишь ломать пальцы? Чужие, разумеется. — Нет, — честно отвечает ассасин, с интересом глядя в это высушенное лицо. — Везет. А вот я люблю. Нравится мне звук ломающихся костей, выбивающихся суставов, разорванных мышц и кожи. Нравится, когда я сильнее кого-то. Чувствуешь себя сразу таким… важным, что ли. Знаешь, это чисто человеческое. — Зер0 прислушивается к себе — это разочарование? — Но есть одно очень важное отличие. Люди любят все ломать и обязательно оправдываются. Я никогда не буду оправдываться. — Нет. Все в порядке. — Я жестока. Да. Несомненно. Меня останавливает только тот факт, что чем больше пальцев я сломаю, тем больше вероятность того, что я проснусь со сломанными своими. Или вообще не проснусь. Сдавленные смешки человека, который знает о том, что завтра умрет, и рассказывает, будто когда-нибудь полетит на Эден-5. Болезненный смех, обреченный. — Слушай сказочку! — восклицает Бьянка с картинной охотой, весельем, размахивая руками. — Жила-была на далекой планете Позитроне одна маленькая девочка. Никаких намеков! Никаких. Жила она… ну, не сказать хорошо, но и не плохо. Знаешь, вроде вот все в доме было — родители, как ни как, у нее весьма уважаемые люди — но все равно что-то не так было в этой маленькой девочке. Что именно — потом расскажу. Училась в школе она средненько, кушала хорошо и любила своего плюшевого зайку, писала скромные детские стишки на позитронский лад, рисовала в блокнотике каляки-маляки. А знаешь, Зер0, кем были родители этой милой маленькой девочки? Физиками-ядерщиками! — Нарочито задорный тон рушится. На бледном лице Бьянки появляется тоска, веки чуть подрагивают, и начинает говорить она тихо, глядя куда-то далеко за пределы своего окружения. — Это идиотская профессия, что рушит чужие жизни. Нет времени, нет возможностей, нет… у них ничего нет, они живут сегодняшним днем, живут минутами, что отравляют их будущее и, похоже, совсем об этом не думают. К ним приходит крошка в розовой пижаме и просит прочитать сказочку, а они гонят ее, кричат, что им надо работать, что нет им дела до сказочек, что не место ей здесь, в лаборатории, в четырех белых стенах, пропитанных смертью. Просто нервы у физиков-ядерщиков ни к черту, — ухмыляется девушка. Губы ее судорожно дарят Зер0 жуткие тихие слова, а глаза блестят как-то сухо и пусто, словно из них высосали все, оставив только немую боль и щемящий страх. — Просто они знают, что рано умрут. — Звенящий шепот. —Что их работа дарит только разрушения и смерть. Что жизнь их, великая, воспетая в гребанных стихах без рифмы… это заплаканные глаза детей, сожженная кожа на живом теле, разъеденные их наукой чужие кости и много-много мучений. Просто они ненавидят себя за то, что дали жизнь одному маленькому комочку, ни в чем не повинном, и обрекли его на одиночество и страдания! — Гулкий удар по металлической крыше. Бьянка разглядывает бьющуюся в безболезненных конвульсиях ладонь с разодранными костяшками и открывает рот — не то хочет засмеяться, не то закричать. Поворачивает руку завороженно, еще раз и еще — и Зер0 уже не видит ранок, только капельки засыхающей крови. Теперь девушка смеется, тихо, оттого жутко, с налетом безумия, с налетом той знакомой истерической иронии, что слышится так часто в голосе Красавчика Джека. — Но этот комочек был не так прост, как казался. Он рано озлобился, отбился от рук, которых, по сути и не было. В восемь лет девочка наша начала курить, в двенадцать — пить пиво, а в четырнадцать — носить вызывающие шмотки и колоться всякой дрянью. Это такая обыденная история о людях, которые наделали в жизни ошибок, не смогли их исправить и… Знаешь, однажды девочка возвращалась домой. У нее было очень хорошее настроение. И даже ни капли алкоголя в крови. Вот только вместо дома она обнаружила большую черную дырку в земле. Ха-ха. И сразу звонок, приятный женский голос: мы сочувствуем, но ваши родители… бла-бла-бла, мы поддержим… бла-бла-бла, отличный приют… бла-бла-бла. Но девочка выбросила телефон. К чертям! И обозлилась. Очень сильно. И пообещала себе, что будет мстить. Кому, спрашиваешь? — У Бьянки дрожат губы, но опять глаза слишком пустые, а голос слишком холодный. — А всем. Миру, за то, что он так жестоко с ней обошелся. Людям. За жестокость, за жажду наживы, за это лживое: «Все будет хорошо. Мы сделаем этот мир лучше…» Вдруг девушка вскрикивает и, схватившись за голову, начинает раскачиваться взад-вперед. Дышит она шумно, рвано, словно воздух, что забирается в легкие, причиняет невыносимую боль, но она терпит, не хочет в этом признаваться. — Прости, — голос хриплый и действительно извиняющийся. — Это как ломка. Только не ломка. Х-хуже, наверное. Я все объясню… Я все расскажу… — и Бьянка скрипит зубами, все сильнее сжимает челюсти, все глубже закапывается пальцами в волосы, все крепче сдавливает тонкими пальцами виски. — Господи, только бы дожить… Надо было раньше… раньше… Почему я такая… А Зер0 может только смотреть. Он не знает, как помочь. Он не человек — не умеет утешать, не умеет ободрять. Выводить смайлики глупо, ведь так? Зер0 не удивлен. Хотя такого он не ожидал. Все догадки оказались лживыми, все предположения — пустозвоном. Истина, конечно… должна шокировать. Но Зер0 спокоен. Он просто не умеет поражаться, волноваться. Жалеть. Но почему-то именно этого больше всего хочется. И ассасин бережно касается трясущегося плеча Бьянки, осторожно его сжимает. Оно горячее, тонкие косточки упираются в его длинную ладонь. И дрожь, это безумное раскачивание утихают. Девушка поворачивает к нему иссушенное лицо, улыбается слабо, изможденно, кивает благодарно: — Спасибо. Да, так немного лучше. — Улыбка становится шире и, кажется, теплее. — Приятно, что хоть кто-то это узнает. Спасибо, Зер0… правда, спасибо… Ассасин убирает ладонь, но подвигается ближе. А с неба начинает срываться мелкий холодный дождик. Капельки неосторожно застревают меж розовых волос, но быстро умирают, соприкасаясь с обнаженной кожей девушки. У нее слишком горячая кожа и слишком бледная. — Да, так вот, это совсем еще не объяснение, — оживляется Бьянка через какое-то время. Выпрямляется, резво запрокидывает голову, убирая со лба чуть торчащую неровную челку, подставляет лицо дождю с совершенно неоправданным наслаждением. — Через пару годиков находят у этой милой девочки очень уж серьезное заболевание. Генетическое. Знаешь, быть дочкой физиков-ядерщиков, которые, видимо, даже во время беременности превращают дом в испытательный полигон, — не очень выгодно. Мутации некоторых генов под действием радиации еще внутриутробно. Странно, как это девочка наша не родилась без мозга. У нее просто крайне быстро начали изнашиваться органы. Шестнадцать лет, а сердце, как у пятидесятилетней старушки. Врачи напророчили десять лет. Это как максимум. Но наша девочка, испорченная, побитая, как говорилось ранее, не так проста, как кажется. Она послала этих врачей, куда знала, куда привыкла посылать всех, кто с ней не согласен. И ведь была права — лгали. И слова: «Никаких шансов» — ложь. Гнусная, подлая ложь! Девочка хрустнула пальцами и решила показать всему миру средний палец, показать, что один человек может противостоять этому чертовому круговороту событий! Она изучила все о своей болезни, она изучила все о многих других подобных болезнях и, знаешь, она смогла. — Бьянка самодовольно улыбается, глядя на лужи, которые тихо хлюпают от все ускоряющегося шага дождя. — Она вылечилась! Она сломала свою жизнь пополам и доказала, что так жить лучше! И пусть, пусть гетерохромия глаз и волос, пусть эта чертова болезнь Марфана! — Девушка неприязненно оглядывается свои худые руки, потом опять подставляет лицо холодному душу с неба. — Разве это большая цена за прожитую жизнь? По-моему, нет. По-моему, на это можно забить, особенно с учетом того, что с этими пороками жить можно, при том долго, а вот… В общем, девочка показала зубы миру. А в придачу умудрилась еще стать знаменитостью. На Позитроне генетика всегда была засунута куда подальше. Это же промышленная планетка, мать вашу! Какая наука? Не, только если механика, чтобы улучшать и улучшать технологии добычи ресурсов. Но тут появляется наша девочка, наша умница, и показывает, что эта «захудалая» генетика куда круче всего, что видел мир. А девочка думает, что судьба ей, наконец, улыбнулась, что можно немного расслабиться и насладиться. Она дарит Позитрону лекарства от многих заболеваний, она делает людей лучше, повышает им иммунитет, делает сильнее и выносливей. И… создает первое в мире органическое средство для добычи тяжелых металлов из почвы. Кругленькая сумма, понимаешь? Просто «заколдовать» пару бактерий на разрыхление почвы, пару других — на отслоение тяжелого металлического слоя. Это как программирование. Только дольше и труднее. Но у нашей девочки было много времени… И она решила, что можно немного и отречься от совершенствования генетического кода человека. — Опять ухмылка. Жесткая и колючая, едкая, с отметиной старой раны. — И этим самым она создает величайшее оружие для уничтожения собственной планеты. Бьянка замолкает, улыбается страшно, рассматривает свои длинные пальцы. — Я уничтожила свою планету, Зер0, — говорит тихо, с горечью, тягуче, — вот этими вот руками. И когда поняла, что Позитрон обречен, трусливо сбежала. Дождь уже гулко бьет по шлему Зер0. Он поит лужи, мутит в них неспокойную грязь. К Бьянке прилипла уже мокрая майка, демонстрируя торчащие ребра и острые бедренные косточки. Девушка пальцами зачесывает назад промокшие потемневшие волосы, стирает капли воды с бледных впалых щек и, кажется, больше никогда не улыбнется. — Люди ужасны, Зер0. Не все, разумеется. Просто все человечество порочно. Мы рождаемся невинными ангелами, превращаясь в огнедышащих чертей. Шаг влево, шаг вправо — чужая сломанная жизнь. Мы сами создаем себе ад и оправдываем этим жестокость. А потом называем это место раем и пропагандируем на ярких неоновых вывесках. И опять молчание. Долгое и вязкое. Но Зер0 слушает дождь. Тихих стук капель о крыши красноречив, он никогда не соврет. — И девочка бросилась скитаться по Вселенной. Она видела сотни миров, тысячи людей, миллионы историй. Она вела себя тихо: иногда помогала смертельно больным или делала детям послушных опасных тварей. Для защиты. Для дружбы. Она ни к кому не привязывалась, ни с кем не сближалась. Нет, она не была хорошей. Она тоже разрушала, делала кому-то больно, ломала жизни. Потому что один раз ты ступишь на эту дорогу и больше уже не сойдешь. А эта дорога прямая, из битого черного камня, покрытая людскими костями. Ведущая прямо в ад. Узнавать, изучать, прочувствовать — ради разрушений. Но, знаешь, в чем особенность, Зер0? Люди — страшные создания, это верно. Но им дана уникальная вещь. Эмоция. Чувство. Или способность. Зовется она совестью. И нужна для равновесия. И сколько бы ты ее не давил, не душил в себе — все равно будешь мучится от кошмаров, слышать голоса, а потом страдать — расплачиваться за все злодеяния — страдать от безумия. Бьянка мотает головой, словно желает отогнать все мысли. Взгляд немного проясняется, но остается таким же тяжелым и пустым. А рассказ продолжается: — Потом наша девочка находит Пандору. Оплот человеческого порока. И закрадается к ней в голову мысль: а откуда оно берется, это разрушение, эта жестокость и лживость? И она пытается это узнать. Она долго живет среди мародеров и психов, она долго вникает в их быт и обычаи, но так ничего и не знает. И развлечения ради желает поработать на местного «уничтожителя» — Гиперион. Там тогда еще правил нудный Тэсситер. Худой, сухой, скучный, как дверь. Но в один прекрасный день все меняется. И начинается моя история. История Бьянки. Разноцветные глаза горят с каким-то призрачным наслаждением. Бьянке нравится то, о чем она хочет рассказать. А Зер0 наклоняет с интересом голову: ее дрожь унимается, наверное, не просто так. — Я делю жизнь на две неравные части, — говорит девушка ровно и сильно, жестко чеканя слова, — на жизнь глупой, ничего не понимающей девочки, что наделала очень много ошибок, и на жизнь переломанной в прошлом личности, что желает познать суть своего человеческого бытия. К власти приходит Красавчик Джек. И я начинаю видеть красоту в людях, изящество. Он говорил: «Мы все умеем ломать и крошить, растирать в порошок, давить в мягкий фарш. Только одни это делают бездарно, ломая в ходе этого и свою жизнь. А другие делают этого изысканно, привнося в саморазрушающийся мир каплю целительного хаоса. Они сломают, чтобы создать то, что впоследствии сломает для создания. Они замкнут цепочку, этим самым подарят стабильность». — Не похоже на слова Нашего врага злейшего. Слишком мудро. Бьянка ухмыляется криво, пожимает плечами: — Чтобы это услышать, нужно засунуть ему пару иголок под ребра. Надо разговорить и показать, что не он один презирает людей. Надо сломать его доверие и… очень сильно в этом ошибиться. — Девушка вздыхает. Как-то легко и непринужденно, распрямляет ноги, опирается руками за спиной, принимая расслабленную позу. Зер0 думает: ей стало лучше или это что-то в мыслях подарило сил? Или, может, Бьянка просто любит дождь? — С Джеком я достаточно быстро нашла общий язык. Сначала у нас были противоречивые деловые отношения. Потом — противоречия исчезли. Он понял, что я лучше знаю свою работу. Деловые переросли в… Позже скажу это слово. Честно, сейчас я считаю себя продажной тварью. Я купилась на дорогие кубинские сигары. У него в кабинете, в этом огромном кабинете, стоял красивый позолоченный портсигар. Его девушка любила только дорогое курево. Но не любила его кабинет. Обзывала вонючим (а там долго пахло новым пластиком). Она любила свою родную порочную Пандору, а на Гелиос возвращалась, когда хотела с Джеком переспать. Все просто. — В ход пошли слишком ностальгические улыбки и теплое спокойствие. Девушке пришлось говорить громче — дождь все нарастал, давил толщей воды, норовя скинуть Убежище на землю. — Да, верно, сигары, продажная тварь, спасибо, что напомнил. Кубинские сигары, — Бьянка приподымает указательный палец, подчеркивая важность этого факта, хотя Зер0 этого не понимает. — Он покупал их у очень элитного торгового рейса, что пролетал мимо Гелиоса всего раз в год. Я частенько ногой открывала его драгоценную дверь, до этого сломав пару пальцев охране у кабинета, я вваливалась в это огромное величественное помещение, по пути громко скандируя: «Дже-е-ек!». И вываливала на него кучу научных терминов, махала руками и заглядывала ему в глаза (опасное дело!). Я любила протопать к самому его столу и громко треснуть по этой твердой столешнице руками, чуть-чуть наклониться и сообщить совершенно непонятным ему языком о каком-то открытии. Я делала ему оружие. Смертельные вирусы, бактерии, что вызывают коррозию костей, мутировавшие скаги, ракки, живоглоты. Да, я вваливалась в кабинет, говорила всякий бред, а потом объясняла: «Это будет великое открытие!» или «Случаются же и неудачи, верно». Очень часто звучал именно второй вариант. Просто потому что мне нравилось видеть его недовольство. И прочувствовать каждой клеточкой его реакцию. У нас быстро образовались традиции, а движения как-то сами отрепетировались. — Бьянка негромко смеется, вспоминая, начинает активно жестикулировать и переходит на захватывающе-торжественный тон. — Я выбивала дверь в его кабинете, входила беспардонно, по-своему изящно, размашисто шагала, упиралась руками в стол и несла какую-то чепуху с понятиями из генетики. Потом — «Правда, опытный образец еще не готов, но… нам нужно еще немного времени». У него всегда были горячие руки. Он хватал меня этой самой огромной рукой за горло и довольно сильно сжимал. А в глазах плескалось безумие. «Не разочаровывай меня, Бьянка» — говорил он и вдавливал спиной в свой большой пахнущий новым пластиком стол. А я смеялась. Громко и звонко, да, испытывала его. И он проходил это испытание раз за разом. «Я ничего никому не обещаю, — говорила я на это его «не разочаровывай…», — но в моих интересах пытаться». И он всегда меня отпускал. И я оставалась лежать на столе. Закидывала руки за голову, укладывала одну ногу на другую и молча вытаскивала сигару. Кубинскую сигару. Как офигенно пах ее дым, какой привкус она оставляла на языке… Ммм… — девушка прикрывает глаза блаженно, болтает неспешно в воздухе ногами. А с неба на нее все льет дождь. — Он садился в свое кресло, и мы начинали болтать. Как друзья почти. Никогда не считала его другом. Но собеседником интересным. Хоть и отшибленным на всю голову. Он рассказывал что-то о своих планах, жаловался на человеческую глупость и расхлябанность. Я курила, пускала кольца из ароматного дыма и… читала позитронские стихи. Потом мы вместе их обсуждали. — Девушка вдруг поворачивается к Зер0, трогая его за локоть. — Это кажется такой глупой неправдивой сказкой. Красавчик Джек — и не убить кого-то! вздор! Да? — Да. Улыбка куда-то испаряется. Бьянка облизывает губы. — Я была такой, как он. Я, еще тогда давно, когда он спросил мое имя, придирчиво разглядывая мелкую молоденькую девчушку, ответила: «Бьянка». И впервые надела маску. Знаешь, почему люди носят маски? Постоянно, не так, что притвориться на один вечер. — ? — Потому что, когда они подходят к зеркалу, им больше нравится увиденное, чем то, что было раньше. Как Джек. Только не в таком буквальном смысле. Он ненавидит свое лицо. И носит маску. Фактически, самого себя. На деле — злобного безумного тирана. Потому что ему кажется, что так лучше. Вот и я надела маску. Маску выдуманной Бьянки. Просто я ненавижу то, кем я была раньше. Так гораздо лучше. Все можно оправдать. Жестокость — безрассудностью, безбашенность — долбанутым оптимизмом. Просто маска скрывает кровь, что забрызгала когда-то лицо. И пусть на ней каждый день появляются новые пятна, маска ведь пластиковая — ее можно протереть. А вот кожу отмывать нужно долго и тщательно. Жизни на это не хватит. — Хм… Девушка опять поворачивает к нему голову. Ресницы слиплись, веки стали тяжелыми, но морально — легкими, не дрожат от пресловутого нервного тика. Серьезная такая улыбка: — Нет, я его не оправдываю. Джек — ублюдок. Но и я по сути, не лучше. Мне нравилось каждый день играть с ним в русскую рулетку. Я ждала каждый день того момента, когда удача повернется задом и хрустнут мои шейные позвонки в его сильных ладонях. Но этого не происходило. И мне нравилось это осознавать. И повторять снова и снова. Видеть безумие в его глазах, видеть страх потерять голову и видеть зеркало в своих — он замечал мою маску, вспоминал о своей и становился на то мгновение, когда разжимал пальцы, — собой. Зер0 с подозрением наклоняет на бок голову и начинает очень пристально разглядывать Бьянку. Она ловит это действие, тоже вглядывается в его отблескивающий в свете тусклых фонарей шлем. И начинает хохотать. Так приятно и мягко, щебечущим легким смехом знакомой, так хорошо знакомой Зер0 Бьянки: — О черт, — она прикрывает ладонью глаза, — я не вижу твоего взгляда, но прекрасно понимаю, о чем ты думаешь. Чертов Зер0! Как ты это делаешь? — разумеется, никакого ответа. — Нет, я не втюрилась в него. Нет-нет-нет. Хотя мне нравятся с отбитой головой и большим… самомнением. Но я ни в кого никогда не влюблялась. Это, видимо, побочный эффект моего прошлого лечения. Влюбленность — пара химических реакций в голове. Ограничь доступ мозга к этим мелким нейрончикам — все! — прощай чудо влюбленности. Поэтому нет. У нас было то, что Джек называл таким красивым выражением… кхм… сейчас… — девушка подстраивает голос и выдает вдохновенно: — Доверительные отношения! Вот. Типа доверия. Но доверительные отношения. Знаешь, не просто взаимодоверие, а такая вот доверительная связь. На подсознательном уровне. И я в это верила. Я просто знала, что он не сломает мне шею. Что он не сломает мне ее, даже когда я напортачу. А он знал, что я не напортачу. Что мне можно верить в этой области. Да. Красивые доверительные отношения. — Досада в оживших глазах. Бьянка хлопает по колену. — Чертов ублюдок! Она опять смеется. По-своему как-то. Зер0 кажется, что смех этот похож на шепот дождя. Бьянка сама похожа на дождь: от нее пахнет приятной сыростью, с ее тонких пальцев тоже падают мелкие неуклюжие капельки. В глазах у нее слишком много погоды, того, чего никогда не увидишь в глазах людей. Зер0 кажется, что Бьянка понимает голос ручья, текущего где-то далеко внизу, у нее под домом. Зер0 кажется, она говорит с ним, этим ручьем, своим шелестящим смехом, тихим, нежным, каким-то совершенно не похожим на все человеческое. Кажется, она специально сидит и дрожит под потоками холодной воды лишь для этого. Глупый разговор с неживым ручьем приносит ей наслаждение. Она подставляет небу ладони, собирает в них расслабленные капли, согревает и отпускает в ручей, что струиться откуда-то издалека, тянется огромным мутным потоком по всему Убежищу, очищая его, заставляя несмело блистать в лучах тусклых ленивых фонарей. А еще Зер0 кажется, что Бьянка не умеет плакать. И лицо она подставляет дождю лишь для того, чтобы на нем появились хоть какие-то слезы. Она блаженно стирает их с лица, отряхивает ладони и опять подставляет лицо. Хотя ей холодно, Зер0 понимает, ей чертовски холодно, но она не хочет лишать себя этих выдуманных слез. А еще Зер0 кажется, что с ним что-то не так. — Думаешь, ностальгирую? — усмехается девушка, вздрагивает крупно, ежится, но старается на ассасина не смотреть, прячет глаза в полюбившемся дожде. Тот запоздало кивает. — Правильно думаешь. Но нет тут ничего сверхъестественного. — Какие искренние у нее улыбки, думает Зер0. — У меня была работа, которая мне нравилась. У меня была большая удобная комната. У меня был… человек, с которым очень уж я любила болтать. И не буду, никогда не буду этого стыдиться или укорять себя за то, что связалась с таким злобным, беспринципным, ужасным просто человеком-психопатом-тираном… ну, ты понял. Нет, Джек чертовски интересный. И в сигарах он толк знает. И… черт, — девушка отбрасывает с лица вновь прилипшие мокрые волосы, глядит далеко за пределы этого бесконечного пространства, — я обожала запах его кабинета. Такая благодатная химия. И почему же не вспомнить это время с улыбкой, а? — ее улыбка гаснет искоркой под проливным дождем: быстро, почти мгновенно; Бьянка обнимает себя руками. — Наверное, потому что любое воспоминание чем-то заканчивается. И мое… — девушку передергивает, она негромко вскрикивает и хватается за голову. Как тогда. Зер0 безвольно поворачивается к ней, но Бьянка выставляет ладонь, сдавленно отзываясь: — С-сейчас, все… все пройдет, — а сама давится словами и раскачивается сухим листиком на ветру. Ассасин молча смотрит, не зная, что делать. Все кажется банальным и глупым, и совсем неуместным. Странно, что Зер0 об этом задумывается. Но вскоре девушка просит сама: — Эй, может… это твое… чудо-прикосновение? — и смеется нервно, корежится в своих же руках, кажется, вот-вот сломается. Зер0 касается ее плеча. Но Бьянка, наверное, непроизвольно, пододвигается совсем близко, ныряет ассасину под руку, вынуждая того легко обнять ее. Она дрожит, кожа очень горячая, вся в крупных мурашках. Ей словно страшно. И Зер0 почему-то опять разочаровывается: все-таки она человек. А он надеялся… странно, он надеется. Парадоксально, но охлаждает пылающую нездоровым огнем кожу Бьянки вовсе не ледяной дождь или тот дикий пронизывающий ветер, что так часто появляется в высотных улочках Убежища. Охлаждает ее теплая рука Зер0, затянутая в плотную перчатку. И сам ассасин высокий, худой, отличается от девушки только габаритами. Он не может обнять так благородно, с должной военной выдержкой, как Экстон, не может обнять, как Сальвадор, — искренне, но до удушья. Даже Майя, с ее нежными женскими руками и справедливыми глазами, обняла бы лучше. Но утихает жар у Бьянки только возле Зер0. Потому что дело сейчас не в умениях и навыках, а тонких духовных связях. Зер0 думает с мысленным смайликом, что немножко тоже свихнулся. А Бьянка улыбается робко, виновато смотрит куда-то вниз и выбирается из этих странных неуклюжих объятий. Она вытягивает блаженно ноги, свешивая их с крыши, кивает сама себе и тихо говорит: — Уже намного легче. — Потом так знакомо оживляется, тряхнув совершенно мокрыми волосами. — Да, так вот, знаешь, почему я здесь? — ? Несмотря на забрал в голосе, не отвечает девушка долго, продолжает ловить ладонями капли. И начинает с какой-то непривычной неохотой: — В свое время сделала я одно большое открытие. Для Джека. Даже не для себя. Хотя я всегда люблю, когда меня хвалят. А он хвалил. О, он мне тогда пообещал даже памятник поставить! — ностальгическая улыбка. Зер0 кажется, что он вот-вот поймет Бьянку. Но понимание с каждым словом ускользает все дальше и дальше. Правда, это вовсе не повод перестать слушать. — Я создала вирус. Да, это моя специализация. Я ведь тоже делала оружие. А какое генетик может создать оружие? Или бактериальное, или вирус. Ну, или армию скагов-мутантов. Они только не живут долго… В общем, создала я вирус. Смертоноснейшая вещь, скажу я вам. Он поражал нервную систему, точнее, он размножался в нервной системе, а кормился нейронами мозга. Человек ничего не подозревал. Два дня никаких симптомов, а потом — бац! — дичайшая головная боль и буквально через пару часиков смерть. Нейронные связи с легкостью рвались, вирус, из-за того, что на это действие тратил слишком много энергии, тоже сразу погибал. — Девушка разводит руками с кривой усмешкой. — Никакого сложного процесса утилизации. — И тут же тяжело вздыхает. — Но заразиться от живого человека через воздух — совсем не проблема. Мы с Джеком пустили его в одну деревушку. Испытания, да. Погибло очень много людей. Но тогда мы обнаружили небольшой такой недостаток моего гениального изобретения: вирус совершенно не затрагивал детей и стариков. Честно, я даже порадовалась. Нет, не потому, что спасла больше жизней. Простите, но людей я не жалею… — тут девушка замирает, так и не закончив. Смотрит вниз, болтая ногами в воздухе, думает о чем-то усиленно, потом кивает несмело и продолжает: — Да… я просто считала этот вирус более чем умным. Даже благородным! Но Джека такой расклад не устраивал. Он хотел убить всех. Он тоже людей не жалел. И меня буквально силком выпихали в лабораторию, поставили у стола и ткнули глазом в микроскоп. И знаешь, я трудилась. Могла махнуть рукой, сказать, мол, прости, брат, похоже, ничего не выйдет. Но я работала. Это было чертовски интересно. И… правда, хотелось, чтобы мне действительно поставили памятник в Перспективе. — И вновь Бьянка замолкает, задумчиво трет подбородок, мечтательно смотрит вверх. Капли бьют по ее чуть прикрытым векам, потому девушка щурится. И молчит. Дождь утихает. Широкие мутные потоки внизу замедляются. Город скоро будет блестеть, ухмыляется про себя Зер0. Почему его это радует? — Ко мне на испытания привели девочку, — начинает Бьянка неторопливо после довольно длительной паузы. Говорит она намного тише, и еще не прекратившийся дождь сильно заглушает ее слова. На Зер0 девушка не смотрит, правда, вовсе не потому, что стыдиться. Она просто вглядывается глубоко внутрь себя, и слова оттого даются ей труднее. — Знаешь, забавная такая, — сухая улыбка, — с кудрявыми рыжими волосами, — непонятное движение у головы, — зеленоглазая… ну… чудо просто. Милая очень. — Опять пауза. — От нее пахло топленым молоком и шоколадом, моим любимым клубничным желе и… — Девушка очень громко вздыхает, проводя руками по слипшимся, значительно потемневшим волосам пальцами и всматривается в небо. — А у меня в руках шприц с… Она тогда заявила, так самоуверенно и дерзко даже: «Я от родителей сбежала не для того, чтобы попасть к врачам». И потом добавила очень тихо: «Я умру, да?». — Бьянка закрывает глаза и прячет лицо в ладонях. — Она… Зер0, она… Мне привел ее дюжий солдатик в поцарапанной броне и сказал, что жалеть не нужно сильно, дите больно чем-то там страшным, родители ее бросили… в общем… — Вновь тяжелый-тяжелый вздох. Бьянка отнимает руки от лица и теперь смотрит точно в глянцевое отражение в темном шлеме. — Знаешь, что самое страшное для того, кто носит маску? Увидеть в зеркале не то красивое отражение, которое ты на себя все время цепляешь, а истину. Она такая страшная, Зер0… она может убить… И мне стояло разбить к чертям это зеркало, без промедлений ткнуть в ручонку девчушке тот идиотский шприц!.. Но я не смогла… — девушка кусает губы, стирает с лица уже поредевшие холодные капли. — Я убежала. Испугалась. И, знаешь, что сделала, дура этакая? — ухмылка недобрая, вздернутая гордо бровь. — Я поперлась к Джеку. И призналась ему… Просто призналась, что не могу… что у меня кишка тонка… что я просто слабачка. И он… — улыбка становится шире, оттого страшнее, — о, мой милый Джек, он сказал, что понимает, что даже отчасти одобряет. Что все мы люди, у нас должны быть слабости. Я наивно спрашивала, мол, ты даже не поругаешь меня для вида, не схватишь за горло и не вдавишь в свой любимый стол? Он улыбнулся тогда, наверное, слишком ласково, встал из-за стола, подошел ко мне и обнял. Крепко-крепко. Так тепло и нежно. — Улыбка испаряется, Бьянка по-детски шмыгает носом. — И проговорил тогда самые прекрасные в жизни слова: «Я не предам наше доверие». — Девушка смотрит в одну точку, и на глазах ее лицо наливается холодным жестким металлом. — Я почему-то отрубилась. — Слова уже чеканят, не тянут задушевно. — И проснулась в красивом удобном кресле… со связанными руками-ногами. А рядом расхаживал Джек с одной крайне важной штучкой в руках. И сказал тогда самые важные в жизни слова: «Милая Бьянка, — начал он торжественно, — я знаю, что ты совсем не ребенок, но почему-то ты так по-детски мыслишь. Что ж, мой совет, запомни на всю жизнь: нет в мире бесполезнее вещи, чем доверие». Слышится гром. И Бьянка, и Зер0 вглядываются в темные тучи, что начинают несмело сверкать. Девушка опирается руками о крышу за спиной, говорит задумчиво: — Ты знаешь, что из-за состава атмосферы на Пандоре крайне редко бывают грозы? Наслаждайся. Это раритетные кадры. И они сидят еще долго молча, слушая чуть притихший дождь, что начал шептаться, позволяя петь громовым раскатам, разглядывая причудливые молнии, странного синего и фиолетового цвета. Наслаждаются, наверное. По крайней мере, Зер0 чувствует умиротворение, но вовсе не душевный хаос, порожденный стихией. — На Пандору я пришла не только из глубоких духовно-моральных побуждений, — Бьянка вздыхает, молнии чертят на ее лице жутковатые разноцветные линии. — Еще очень давно, когда у меня постоянно разламывало косточки и казалось, что через пару минут откажут легкие, я случайным совершенно образом нашла один очень интересный реактив. К тому времени я поняла, что со своей болезнью надо бороться народным методом: клин клином вышибать. И я очень долго искала на свои мутировавшие клетки еще один мутаген. Облучала их всякой хренью, обрабатывала всякими токсинами, издевалась, в общем, по полной. Но ничего не давало эффекта. Пока одно торговое судно вместе с кучкой химии не привезло мне славную баночку. Скажи, Зер0, чем так известна Пандора, из-за чего бедная веками страдает? — Эридий, — тут же отвечает ассасин и получает слабый обреченный кивок: — Верно. Сильнейший мутаген. Просто лучший из лучших. Он непредсказуем, крайне нестабилен, он может превратить человека в супер-героя (в отдельных случаях), а может сделать ходячей атомной бомбой. Но при правильной обработке и с уже достаточно мутировавшими клетками, он будет давать обратный эффект. Фактически, излечивать от всех имеющихся мутаций. Но я не взяла в учет то, что в организме человека он очень быстро распадается. И целебный эффект не держится дольше месяца. Потом опять радиация, которую из организма в моем возрасте не выведешь, одерживает верх. — Девушка замолкает, кусая губы. Гром перекрикивает ее роковыми раскатами, молнии слепят, но Бьянка все равно упрямо разглядывает небо. — Я получила здоровье, — тянет она медленно. И опять раскат. — А еще сильную, смертельно опасную зависимость от вещества, которого не найдешь нигде во вселенной, кроме как на одной маленькой, но очень скверной планетке. Тогда я об этом не знала. Покупала малюсенькие баночки за страшные деньги. А потом нашла Пандору. — Опять вздох. Опять улыбка из-за приятных воспоминаний. — Работая на Гиперион, я имела доступ к потрясающему оборудованию, без которого мое лекарство превращается в ничто. Я обеспечила себя не только интересным занятием и стабильным доходом, но и относительным долголетием и силой. Эридий все же сильнее всех видов облучения. Мне он дает и некоторые дополнительные эффекты: ну, уже знакомая худощавость и нестандартный цвет глаз и волос, низкая потребность в кислороде, высокий болевой порог, даже, черт возьми, регенерация ускоренная. Но, как только мое целебное лекарство заканчивается… начинается то, с чем я живу сейчас. Дождь уже почти прекратился. Но гром все оповещает о своем присутствии настойчиво, и облака метят небеса разноцветными молниями, диковатыми, слишком резкими. Но в этом есть свое очарование, думает Зер0. Он ведь никогда не видел гроз на Пандоре. Раритетные кадры. :) — Я никогда не пользовалась лекарством на виду, об этом не знал никто. Но Джек как-то пронюхал. У меня, привязанной тогда к стулу, махали перед лицом моей же сывороткой жизни, моим сильнейшим наркотиком и моей будущей пыткой. Джек тогда говорил: «Все мы, милая, когда-нибудь расплачиваемся за свои грехи. И нет, это вовсе не вера. Это истина, с которой нельзя спорить. Твое время пришло. Но, благо, каратель я, а не мир». Меня скинули на Пандору. Без доступа к технике и тем более, настоящему очищенному эридию. И если камушки еще можно достать, то к моей лаборатории не добраться. Моей задачей было сообщать о всяких нарушениях, всячески вредить бандитам и, порой, не только. За это регулярно приходили порции лекарства. Правда, скажу честно, Джек хоть и смог наладить производство, но качество… — очередная улыбка перерастает в отчаянно прикрытые ладонью глаза. — Я следила за вами, Зер0, докладывала Джеку. Старалась что-то несущественное, но если наш психически неустойчивый руководитель злился, то я могла получить вместо лечения пару недель полуобморочного состояния. Я… — Бьянка вдруг сурово сводит брови, становясь слишком серьезной, — но мне почему-то до сих пор не совестно. Сны, страшные мысли, но не раскаяние. Особо звучное громыхание. У других уже давно заложило бы уши, но Бьянка смиренно сидит, теперь прижав к себе колени, скорее не от холода, а просто от непредвиденного страха, с которым, казалось, она раньше вообще не сталкивалась. Лужи убегали, скатывались грязными потоками куда-то на удушливую пандорскую пыль внизу. Тучи опять норовили упасть, но столпы молний упорно держали их на месте. Стихия оживала перед Зер0. И его это… удивляло. Никогда он не думал о чем-то неживом столь духовно. — Знаешь, есть еще одна загвоздка, — проговаривает Бьянка и опять замолкает, трет руки и хмурится, словно подбирая слова, но вновь и вновь молчит, так и не решаясь начать. Ее побуждает, кажется, последний раскат грома. — С тех пор, как я начала принимать лекарство, мои клетки не стареют. Я замерла в том возрасте, когда впервые опробовала сыворотку. И рост не продолжается, даже когда я прекращаю ее принимать. Это аномалия. Я пыталась разобраться. Очень много времени на это ушло. По молодости-юности думала, что бессмертна, но… потом в одном гене обнаружила нечто, что… — Бьянка закрывает ладонями лицо, отнимает их, несколько раз зажмуривается, мотает головой. Зер0 кажется, что ей или трудно говорить, или трудно думать. Это вызывает какое-то щекотание под ребрами. И это не очень приятно. — Прости. Что-то я… Это программа. Ну, так называемая. Своеобразный счетчик того, сколько лет нам осталось жить. Да, обратный отсчет. И у обычных людей, да у всех живых существ, этот ген напрямую связан с тем, что отвечает за изнашивание клеток. Время идет, клетки самообновляются все с большим трудом, некоторые и вовсе исчезают. Это примерно и есть старение. А у меня обновляются и обновляются. И этот процесс застыл на том уровне, на котором он работает у 16-летней девочки. Да, я чертов гений, придумала чудо-лекарство в 16, — усмехается криво девушка, но тут же ее уголки губ опускаются вниз, она трет нервно ладони. — Просто мозг подростка может уместить очень многое. И это самое продуктивное время для изучения чего-то. Не суть. Я не о том. Ген, ответственный за старение тканей, был отключен. Да, по сути, он вообще у меня сдох. И я не могу его запустить никаким образом. Так же, как и вернуть нормальный цвет глаз. Но счетчик… счетчик работает. Автономно. И он думает, что мои ткани стареют. — Зер0 на мгновение кажется, что девушку одолевает сонливость. Она усиленно пытается раскрыть пошире глаза, но тут же морщится, обхватывает голову руками и тычется лбом в колени. Проходит пара минут. — Да, о чем это я? Счетчик… он… как сказать… если учитывать то, что к 16 мои органы постарели примерно на 50 лет, то… счетчик вот посчитал это все очень буквально. И, если судить по нему, то в 16 у меня уже отняли те 50 лет жизни. Потом все нормализовалось. Он якобы не чувствовал изменений. Органы обновились, пришли в норму и функционировали в нормальном режиме. А он считал годы. Как обычно. Представь, а я путешествовала почти что 20 лет. Правда, тогда я не думала, что мне по мнению этого гребанного счетчика уже… 70. — Бьянка обреченно вздыхает и усмехается, едва-едва качает головой. — Только потом я взялась за голову. Попыталась даже влезть в генетический код. Но комбинировать другие мутагены с эридием нельзя. Я накинула себе десяток. Примерно. Я не знаю точно. Это только предположения. Я пыталась перенести информацию со своего гена на сходный в клетках скага. Животинушка сдохла. Сразу. От старости. Но ведь люди живут дольше скагов, верно? Бьянка не продолжает долго. А на улице затихает гроза. Еще сверкают вдали молнии, но вот небо удивительно тихое. Теперь хорошо слышно музыку из бара Мокси. Теперь хорошо слышно шумное дыхание девушки, натужное и рваное. Она прикрывает ладонью лоб и осматривается как-то потеряно, кусает губы и на легкий наклон головы Зер0 отвечает: — Это… эридий, да. Он… слишком нестабильный и… у меня бывает всякое… разное. Я сама не знаю, какой ломки мне ждать. Она опять криво ухмыляется и продолжает тереть лоб. Зер0 никого не торопит. Он разглядывает появившиеся на небе звезды. — Проблема в том, что, когда я не принимаю лекарства, мои органы опять начинают стареть. Теоретически. На деле у них просто мутируют мутации, как бы это странно не звучало. Доза моего эридия все нормализует. Но тот стресс, который организм испытывает во время ломки, ген-счетчик воспринимает, как преждевременное старение. И по сути я накидываю себе еще и еще годочков. И сейчас мне по естественному ходу вещей… ну… где-то… я не знаю… больше 90. Конечно, я не чувствую этого. Я молода и прекрасна, — нервный смешок, — но… черт, я чувствую, что… не очень много осталось. Бьянка укладывает голову на сложенные на коленях руки и чуть-чуть пошатывается из стороны в сторону, словно убаюкивая себя. Зер0 поворачивает к ней голову, когда опять слышится тихий сбивчивый голос: — Хуже всего не это. — Она тихонько смеется, шелестит усталым дыханием. — Хуже то, что мне на все это плевать. Меня гложет… черт… меня гложет только один факт… — она закусывает губу, а ассасин находит в ее затемненных ночью глазах какой-то неестественный блеск. — Это я придумала доверительные отношения. Это я нарисовала их у себя в мозгу. А потом кто-то сжег картинку. И показал, что рисование ничем не поможет в жизни. И хуже еще, знаешь, что? То, что я так и не могу ненавидеть Джека. Он просто человек со своим складом ума. И таких, как оказывается, не мало. Я ненавижу себя, Зер0. Ненавижу даже в этой прекрасной глянцевой маске. И от этого-то почему-то хреново… Она вглядывается в его шлем, так пристально, задавая глазами слишком много вопросов. Глаза продолжают блестеть, блестят они слезами, что никогда не коснуться земли, которые никто никогда не сотрет ладонью. Сухие слезы. Но такие горячие. А в блестящем шлеме с мелкими тонкими царапинами не читается ничего. Быть может, обычное умиротворение, что тоже успокаивает, быть может, какое-то неосмысленное понимание. Или хотя бы желание понять. Но нет гнева, злобы, осуждения. И от этого в глазах Бьянки зажигается самая теплая благодарность. — Это все потому, что я человек. А людям свойственно самое дурацкое во вселенной поведение. Меня не волнует своя жизнь, меня волнует то, что кто-то разрушил мой маленький мир в голове. Меня волнует то, что я была настолько глупой, что его создала. Девушка вдруг подхватывается на ноги, смешно стряхивая с босых ступней холодные капли. И продолжает говорить: — Но потом появились вы. И, честно, раньше я не знала, что такое дружба, — Зер0 кивает — он понимает, он тоже раньше не знал. — На сей раз я сама сломала свои доверительные отношения, увидела настоящее доверие и поняла, что Джек, пройдоха-черт-бы-его-побрал-Джек, нагло-нагло лгал. Но я продолжаю себя ненавидеть. За то, что ношу маску перед друзьями. Ради себя, ради них. Так ведь намного лучше, верно? Кому нужна избитая жизнью девчонка, которой по сути за 90? Есть же веселая, немного выбешивающая, но этим и очаровательная Бьянка. А порой так хочется быть собой… Девушка вздыхает и опять смотрит на Зер0, что все еще сидит, меланхолично покачивая ногой в воздухе: — Прости, я пойду. Спасибо, что выслушал. Это… очень и очень важно… Она разворачивается и шагает крайне медленно. Идти ей, похоже, трудно. Худощавый силуэт, которому так жалко прилипла вся одежда, который так мелко дрожит, уходит, как и обещал, в закат. Точнее уж, в рассвет. И тут прорывает Зер0. Бьянка быстро оборачивается, заслышав слова: — Ответь, пожалуйста, На один вопрос волнующий. Любовь — что это? Нет, девушка не удивляется, она улыбается широко, как-то слишком уж весело для сложившейся ситуации и отвечает: — Любовь, наверное, — это когда ты битый час слушаешь «нераскаяния» отпетого преступника. И не осуждаешь. Совсем. Зер0 отзывается коротким: — Нет. Бьянка кивает и подходит к нему, опускается на колени и… целует в глянцевый шлем. Там, где по идее должна располагаться щека. А потом шепчет, обхватив ассасина за плечи: — Зер0, прошу тебя, никогда не мечтай стать человеком… И уходит. Зер0, конечно, не будет слушаться. Ему всегда люди будут казаться странно-очаровательными и куда более интересными, чем все те тайны вселенной, за которыми, собственно, гонятся люди. Он будет жадно наблюдать за ними, он будет сидеть часами в размышлениях, в попытках осознать и понять все… но так и не сможет. Он так и не понял, что такое любовь. А Бьянку с тех пор в Убежище не видели. Экстон перевернул весь город вверх дном, допросил всех, кого мог. Майя успокаивала Сальвадора, который только и делал, что вспоминал своего Светлячка, что все это время светил ему самым прекрасным светом. И только Зер0 видел вспышку в небе. И даже махал озлобленному «Глазу Гелиоса».