Этот большой мир

— Мы заходили в дома, но в домах шёл снег, — Дымитрич неловко брякнул струнами, не успев переставить аккорд. — Замёрз, — виновато буркнул он, обнимая жёлтую обшарпаную гитару и пряча несгибающиеся пальцы в рукавах латаной-перелатаной рубашки. Васька вскинулась, недовольно глядя из-под рыжей, косо стриженой чёлки. — А я говори-ила, — передразнил её Дымитрич, но Василина молча откинулась в продавленное кресло, натягивая на покрасневший нос ворот некогда синего свитера. Всё так и было: они заходили в дома, желая укрыться от вездесущего снега, то хлопьями, то крупкой, то ещё какой-то мелкой взвесью летевшего в лицо и за шиворот, но даже в зданиях, казалось бы, созданных именно для того, чтобы защищать от непогоды, снег шёл не переставая. Кто-то говорил Василине, что на самом деле никакого снега нет, что это всего лишь очень качественная иллюзия, созданная королями, но всё это не объясняло, почему люди, устав искать тепло, садились рядышком по двое, по трое, и, пригревшись, засыпали, чтобы никогда больше не проснуться. А снег прятал следы человеческой слабости. Василина молчала. Ругаться на Дымитрича за то, что он отдал свою куртку какому-то замерзающему бедняге, было бессмысленно. Васька и сама бы отдала что-то тёплое из своих вещей, если было что отдавать — у неё и остались лишь свитер да майка с футболкой под ним. И драные серые джинсы с не менее облезлыми кроссовками. Дым, пока не сглупил, был одет надёжнее. Сидеть на одном месте поначалу было холодно, но чуть погодя, когда снег уже формировался на коленках и плечах в небольшие холмики, становилось теплее. И от этого клонило в сон. — Вась, — позвал её Дымитрич. — Василин, не спи. Василина вздрогнула. Тёплое место, но улицы ждут… Это звучало слишком абсурдно. Тот дом, в который они зашли, был совершенно не тёплый, такой же, как десятки домов до этого. — Ты слышал? — спросила она Дыма, уже готового трясти её за плечи, лишь бы она пришла в себя. — Слышал что? — осторожно переспросил Дымитрич, напряженно глядя в лицо Ваське и понемногу стряхивая с неё снег. — Показалось, наверное… — Василина ещё какое-то время смотрела куда-то влево и вниз, вслушиваясь в шорох снега. Шум его, некогда именуемый белым шумом, скрывал за собой всё, что можно (или было необходимо) скрыть. Дым не слышал ничего, и Василина расслабилась. — Глупо это как-то всё, — пробормотала она, обхватывая руками колени и укладывая голову на них. Чёлка скрыла карие глаза, которые — Дым был в этом уверен, — больше не откроются, если он ничего не сделает, не растормошит засыпающую Василину. Он отложил в сторону гитару, потёр леденеющие ладони, зачем-то попрыгал, подышал на пальцы — всё это не отводя взгляда от Васьки, которая не шевелилась, и было непонятно, то ли она думает, то ли уже спит… Совсем спит. И не добудиться, не дозваться, не дотронуться, потому что оттуда — не возвращаются. Баррэ упорно не хотело зажиматься, но Дым не менее упрямо тянул замёрзшие пальцы, выкручивал себе кисть, стараясь зажать нужные струны, чтобы… Что? Спеть? Станцевать? Забыться в музыке?.. И если есть порох, дай огня. За дверью заскрипел снег, мерно, с каждой секундой всё чаще и чаще, будто весь город вдруг сам встал на ноги и пошёл. Осмысленно. В окнах промелькнули тени, вдруг запахло дымом. Дымитрич отложил гитару и потянулся к Василине. — Вставай… Он неловко тронул её за плечо. — Вась, вставай. Просыпайся, слышишь? — он встряхнул её сильнее и, опустившись на колени перед ней, прижался лбом ко лбу. — Пожалуйста! Ресницы девушки дрогнули, она пошевелилась и, не открывая глаз, хрипло спросила: — Что… случилось? Дым зашептал, но Васька уже и сама почувствовала, что что-то изменилось. Звуки, запахи — всего стало слишком много, и это был не снег, изо дня в день сыпавший с неба, не ветер, свистящий между домов. Это были шаги людей, выживших в этом снежном безумии. Василина открыла глаза. Пришло время. Время сжигать королей.