Тайна Чёрного Дрозда

Наш дом в Майами. Мы продали его в девяностом, и с тех пор я его не видела, но хорошо помню. В общем-то мы и переехали туда из-за меня: когда мама была беременна, папа решил расширить недвижимость, а заодно переехать в более теплый климат. Я и мой брат Дэйв родились в Майами.       Я сижу на диване в гостиной и смотрю через огромное окно в сад, то изнывающий от зноя, то подтапливаемый тропическим ливнем. Мама ставит на журнальный столик кружку какао, и я тянусь к ней резким, жадным движением. Пока я делаю несколько медленных, смакующих глотков, она смотрит на меня, а я закрываю глаза от удовольствия. Как же я скучала по этому вкусу!       — Эстер осталось жить почти два с половиной месяца, — говорит мама, когда я отставляю кружку на столик, прогоняя по рту послевкусие. — На тебе ответственность важной миссии. У меня есть небольшая инструкция для тебя.       — Я вся внимание.       — Первое. Дневник. Читай его не торопясь. В идеале — не каждый день. Больше уделяй внимания Эстер. Помоги ей по дому, выводи ее гулять, всячески развлекай. Это второе. Третье. Ни под каким предлогом не рассказывай ни одной живой душе, у кого и зачем ты здесь находишься. Не бойся соврать. Даже братьям и сестре. Почему так, я расскажу тебе потом. Ты справишься.       С последними словами Тара проснулась. Еще во сне она понимала смысл маминых слов, наяву же приходилось восстанавливать его заново. Тара села и закрыла руками глаза. Два с половиной месяца… Без мужа и детей… Тара решила не вдумываться в значение этих сроков. Одно обнадеживало — определенность.              За дверью шипело раскаленное масло. Спросонья обоняние работало с трудом, и Таре пришлось приложить усилия, чтобы понять, что пахнет блинами. Одевшись, она вышла из комнаты, и Эстер сразу подняла на нее глаза.       — Привет! Проснулась? Я думала тебя попозже разбудить, — Эстер посмотрела на напольные часы в гостиной.       — Доброе утро! Эти умопомрачительные ароматы подняли меня с постели! — воскликнула Тара, и Эстер рассмеялась. После утренней гигиены Тара сервировала стол, достала из серванта купленную вчера «нутеллу», подходящую к блинам, заварила чай, и они с Эстер принялись за завтрак.       — Как это называется? — Переспросила Эстер, намазывая шоколадную пасту на блинчик.       — «Нутелла». Ее производит та же фабрика, что и «киндеры». Жаль, что их не продают, привожу их дочкам из Европы.       — Вкусно, хотя и очень сладко. Хорошо, что я делаю пресное тесто. И с медом вкусно, и с красной икрой. Жаль, что ее тоже почти не найти.       Тара подметила про себя, что нужно достать красную икру.       — Эстер, не хотите ли выйти на небольшой променад, подышать? Хоть немного, по ближайшему скверу.       — А что, хорошая мысль! — Оживилась Эстер. — Я давно не выходила на улицу. Одной тяжело, а девушек надо либо сильно заранее предупреждать, либо ждать, пока освободятся, если внезапно решишь пройтись.       Тара собрала посуду и пошла ее мыть. Эстер предлагала отложить это на потом, но Тара, зная, что потом Эстер будет корячиться над раковиной сама, возразила, что им будет приятно вернуться в чистоту.       Эстер неторопливо собралась, тепло укутавшись не по погоде. Они с Тарой вышли из комнаты и заперли ее на ключ. Мисс Гольденберг крепко-крепко обхватила локоть внучки, и они пошли по коридору. Шаги немолодой женщины были маленькими, очень осторожными и медленными, и Таре пришлось приноравливаться к этому непривычному, тяжелому для нее темпу. Иногда она забывалась, делала пару больших шагов, и руки начинавшей отставать Эстер тянулись за Тарой, оттягивая ее назад. Поздоровавшись с персоналом в холле, Тара и Эстер вышли на улицу. Дул небольшой ветер, из-за облаков периодически выглядывало ласковое солнце, и погода стояла вполне весенняя.       Они молча сделали круг по скверу и буквально через двадцать минут Эстер попросилась домой. Так же неспешно вернувшись, Эстер похвалила Тару за мудрые мысли о чистоте, высказанные до ухода на прогулку, и пригласила попить чай.       — Спасибо тебе, Тарочка, я хоть воздухом чистым подышала, — сказала Эстер и прихлебнула чай из сервизной чашки.       — Давайте практиковать это каждый день? — Предложила Тара.       — Будем смотреть по моим силам, дорогая. Это отнимает столько сил, хотя и приносит много радости, — Эстер улыбнулась. — А расскажи мне про свою семью, о муже, о дочках.       — С чего бы начать… — задумалась Тара. — Моего мужа зовут Марк, Марк Левив. Он композитор, музыкант, всего на четыре года меня старше. Мы с Марком вместе уже двенадцать лет. Мы друг друга заметили на репетициях мюзикла, который так и не выпустили, но инициатива была за ним.       — Извини, я тебя перебью, а почему Левив? Сколько слышала еврейских фамилий, а такой еще никогда.       — Его прадед эмигрировал из Российской Империи до революции. У него была фамилия Левинзон, и он решил укоротить ее до «Левин». А «н» получилась похожая на «в», и он стал Левивом. Это ему даже понравилось, и он решил оставить так.       — Интересно, — резюмировала Эстер.       Тара рассказала про Джим и Агнесс и достала телефон, чтобы показать фотографии девчонок и их рисунки, видео, как они резвятся в парке развлечений в боксе с шариками, как Джини играет на фортепиано и учится кататься на велосипеде. Сердце снова защемило: да, она регулярно уезжала на гастроли или на съемки, но ни разу не расставалась с дочками дольше чем на неделю, а сейчас ей предстоит прожить два с половиной морально тяжелых месяца рядом со смертельно больным человеком.       Эстер почувствовала себя неважно, извинившись, ушла прилечь. Тара тоже ушла в другую комнату и легла поверх покрывала, уткнувшись в телефон. Она пересматривала фотографии с мужем, с детьми, приближала их лица и любовалась ими, пока ее не придавила тяжеловесная, бесцветная дремота.       Тара открыла глаза на закате и почувствовала накативший голод. В комнату зашла Эстер.       — Спишь? — спросила она.       — Немного подремала, — ответила Тара, садясь.       — Будешь ужинать?       Тара поняла, что невероятно хочет пиццу.       — Не готовьте ничего, я угощу вас кое-чем.       На лицо Эстер легла тень какой-то неопределенной эмоции: детского ли предвкушения лакомства, облегчения ли от отсутствия необходимости готовить ужин, радости ли от инициативы гостьи.       Поужинав сочной римской пиццей, Тара и Эстер снова разошлись по комнатам, и Тара позвонила мужу.       — Слушай, — сказал Марк после обмена новостями, хотя, скорее, у него их было больше, — приходит много писем, звонят, приглашают тебя на съемки, на какое их время сориентировать?       — Нет, никому ничего не озвучивай. Я и сама не знаю, сколько здесь пробуду. Если кто-то будет уговаривать, предложи повторить запрос после нового года. Если я действительно им нужна, два месяца они подождут.       Положив трубку, Тара заглянула в электронную почту. Ей никогда не приходилось жаловаться на невостребованность — предложения всегда сыпались градом. Тара понимала, что этому поспособствовало наследие ее родителей, но хотела надеяться, что остается на плаву благодаря тому, что достигла и умеет сама. Это время в Норфолке, подумалось Таре, нужно еще и для того, чтобы замедлиться, сделать паузу в сумасшедшем ритме этих двадцати лет записей, съемок, поездок, камер, вспышек, папарацци и интервью, пересмотреть планы на жизнь и обратить внимание на то, что действительно важно. Тара метнула взгляд на лежащую на столе книгу, но поняла, что уже слишком устала.       За завтраком Тара вновь предложила Эстер прогуляться, но она отказалась, сославшись на боль в суставах. Тара уже собралась уединиться в комнате, но увидела, как Эстер скрылась в кладовке и начала там что-то перебирать. Тара последовала за ней и удивилась, застав Эстер взбирающейся по шаткой стремянке.       — Эстер, — тихо сказала Тара, — давайте лучше я. Как вы будете с больными суставами?       Эстер попыталась обернуться, и стремянка зашаталась. Тара крепко схватилась за нее.       — Да ничего, я справлялась тут всегда, — ответила Эстер придавленным от испуга голосом.       — Эстер, но сейчас же здесь я! Слезайте, пожалуйста, — настаивала Тара.       — Придержи меня, пожалуйста.       Тара усадила Эстер на стул и начала выполнять указания. Вскоре мисс Гольденберг расчихалась от взлетевшей пыли, и разбор кладовки решили прервать. Эстер прилегла, а Тара решила почитать. Найдя последний прочитанный абзац, Тара продолжила:              Вскоре сосватали Абигаиль за благочестивого юношу Беньямина К***, что означает «счастливый сын», сыграли они свадьбу, народили двадцать детей, из которых двенадцати Господь даровал милость остаться в живых и обзавестись своими семьями и детьми, и все они жили в одном большом гостеприимном доме. Муж Абигаили слыл очень уважаемым раввином, к кому стекались с окрестных деревень за советом и исцелением, да и сама Абигаиль была не меньшего авторитета.       Но умер Беньямин, и стала Абигаиль вдовой. Не иссякал поток людей, посещавших их дом в поиске ответов. Заблудшие просили мудрых слов, а хворые просили врачевания. Не забыла Абигаиль уроков лесной колдуньи и стала промышлять знахарством и зельевареньем. Стали приезжать к Абигаиль из других городов.              Тара оторвала глаза, устающие от мелкой вязи почерка. Разбирать этот интересный текст все еще было трудно. Тара сделала что-то наподобие зрительной гимнастики и продолжила читать, потирая виски:              Так минули десятилетия. Надвигались черные времена, видела уже пожилая Абигаиль. Не раз говорила ей в юные годы Колдунья, что есть у нее особые способности, и вот провидение подсказывало ей: смертельная угроза нависнет скоро над евреями, заселившими Иберийский полуостров. Чувствовала Абигаиль, что нужно спасать ей свой род.       Собрала она за одним столом всех детей своих и потребовала, чтобы все до единого приняли они крещение. Благочестивая Абигаиль была праведной иудейкой, преданной Ему искренне и самоотверженно, как мало кто другой. Сыновья и дочери не решались спорить с матерью, но наказ ее они нашли небогоугодным. Тогда Абигаиль добавила: «Так нужно, чтобы спасти внуков».       Так дети Абигаили стали марранами — номинально крещенными евреями, соблюдающими иудейские законы. Прошло совсем немного времени, и король Фердинанд издал эдикт, согласно которому евреи изгонялись из Испании, если отказывались принять христианство…              Тара перечитала последние два абзаца, чтобы удостовериться, правильно ли она все поняла, после чего забила в поисковую строку запрос «изгнание евреев из Испании». Тара прочла об Альгамбрском эдикте, изданном в марте 1492 года, и уставилась в окно, задумавшись. Она знала о Холокосте, об изгнании евреев из Египта, мама много рассказывала об еврейской истории, но Тара не придавала этому особое значение. Удивительно, сколько несчастий пережил их народ, сколько еврейских судеб перемолотила в труху история, ведь не у всех в роду была такая ясновидящая Абигаиль, да и была ли? Тара пока не поняла, художественный или документальный текст перед ней. Если художественный, то способности автора потрясают. Если документальный, то потрясают способности Абигаиль.       В дверь постучала Эстер и предложила чаю. Увидев на столе печенье, Тара почувствовала себя голодной и решила приготовить сырно-овощной крем-суп.       — Как же ты вкусно готовишь, Тара! — Хвалила Эстер, отставляя тарелку после добавки. — Твои дочки всю жизнь будут помнить вкус твоих блюд. Моей мамы нет на этом свете уже тридцать лет, но я до сих пор помню вкус ее борща.       Эстер посмотрела на лампу, и Тара увидела, что она пытается задержать слезы.       — Ведь знаешь, моя мама родилась в Одессе, и научилась готовить его там. Моя бабушка Мирра родилась во Франции, выросла в Англии и тридцать лет прожила в Одессе. Мой дедушка, ее муж Натан Фельдман, был коренным одесситом. У них родились три дочки: Элла, Циля и Серафима. Элла — это моя мама, а Серафима — это твоя прабабушка, мама Мерлин, бабушка твоей мамы… Родились они все в Одессе и жили там мирно и счастливо, пока не наступил 1917 год. Мирра, как и многие, испугалась революции и предложила семье уехать к ее родственникам в Англию. Натан отказался, Циля колебалась и надеялась присоединиться позже, а Серафима собиралась выходить замуж и уезжать к жениху подо Львов. Мирра и Элла добрались до Севастополя, сели на пароход и отплыли в Константинополь, а оттуда до Ливерпуля, а оттуда до Лондона.       В дороге маме исполнилось двадцать пять лет. В Лондоне они с бабушкой устроились хорошо, через год родственники Мирры познакомили мою маму с моим папой, его звали Марк Гольденберг. Поженились они довольно быстро, и в девятнадцатом родилась моя сестра Сара, в двадцать втором — я, в двадцать третьем — Ева, в двадцать седьмом — Малка. Все, все живы. Между Сарой и Малкой восемь лет разницы, в юности они ощущались довольно сильно, а когда всем перевалило за шестьдесят, стали говорить друг про друга: «Ну бабка и бабка!», — Тара и Эстер рассмеялись. — Вот Малке в следующем году девяносто, а Саре через два года стольник минет.       Эстер долго рассказывала о родителях, образованных людях, любивших друг друга и своих детей, о своих сестрах, зятьях, племянниках, внучатых племянниках, но всех Тара не запомнила. Стал накатывать сон, но Тара не смела прерывать рассказ, пока сама Эстер не начала путаться в словах. Они обнялись на прощание и пожелали друг другу сладких снов.       Утром Тара проснулась с мыслью, что очень хочет узнать продолжение истории об Абигаили, и думала немного почитать до завтрака, но зашла Эстер. Они позавтракали омлетом, Тара вновь предложила пройтись, но Эстер сказала, что сегодня ее сильно дурманит, она едва приготовила завтрак, и кладовкой они заниматься не будут. Тара укорила Эстер в том, что она не поручила эту заботу Таре, на что та сказала, что не хотела ее будить. «Отдыхай», — бросила Эстер и ушла в свою комнатенку.       Тара вернулась к книге. Ее взгляд цепляли предыдущие строки, пока она не нашла абзац, посреди которого прервалась:              Так дети Абигаили стали марранами — номинально крещенными евреями, соблюдающими иудейские законы. Прошло совсем немного времени, и король Фердинанд издал эдикт, согласно которому евреи изгонялись из Испании, если отказывались принять христианство. Потомки Абигаилевы выдохнули спокойно, поняв, что меры предосторожности приняты. Но Абигаиль продолжала остерегать: «В Испании будет опасно!»       Одна из самых младших внучек, девочка по имени Эстер, питала особую тягу к бабке. Абигаиль узрела в ней достойную наследницу всех ее тайн. Одним июльским вечером Абигаиль поведала маленькой Эстер первую и самую главную тайну, которую она пронесет через всю жизнь: «Много веков потом, в тяжелые, грозные, черные времена, когда мир сойдет с ума, и брат пойдет на брата, когда небеса смешаются с землею, в заточении, в нашем роду родится чистою душой дева, которой придется хлебнуть и страданий, и счастья, но станет она женою Короля, которому будут поклоняться люди со всего света. Станет она могущественнее самых сильных из нашего рода. И соединит она в своем имени семь имен праматерей, начиная с Абигаили Испанской».              «Интересно, сбудется ли предсказание? — подумала Тара — Если да, то как?»       А следующие строки оглушили ее:              В ту же нощь дом переполошил погром: в поисках вдовы раввина и знахарки Абигаиль К*** нагрянула инквизиция, намереваясь казнить ее. Но нигде не нашли они старой женщины. Абигаиль Испанская бесследно исчезла.       

      Конец книги первой.