Тайна Чёрного Дрозда

Сразу после того, как Америка ушла, Пол провалился в глубокий сон. Он сразу понял, что видит сновидение, подложенное Америкой и почувствовал себя ею. Он не умел прерывать ее сны.       Он шел по ромашковому полю, вдыхая чистый аромат родных шотландских просторов и наслаждаясь мгновением полного умиротворения. Вдруг глаза застлала плотная пелена смога, окутала его целиком. Он почувствовал, что падает, но падает не вниз, а вверх, в небо. Пелена рассеялась, Пол выпал из неба в космос и испугался. Перед ним огромным шаром висела Земля. Она стала так быстро приближаться к МакКартни, что он побоялся того, что расшибется о землю или о водную гладь или его проткнет столб линии электропередач.       Он упал в поле недалеко от дома Америки на Ливерпуль-роуд, не почувствовав ничего, кроме глубокого страха, оборвавшегося в момент прикосновения к земле. Опомнившись, Пол встал, отряхнулся и пошел в дом Америки. Он долго брел по обочине шоссе, но в положенном месте домов не оказалось — лишь голый пустырь. Он пошел дальше искать по шоссе и уже вошел в город, и ливерпульские пейзажи стали перетекать в лондонские. Пол уже двигался по кварталу Марилебоун и вдруг уперся в толпу из беснующихся девчонок, омывающих асфальт слезами, журналистов, операторов и фотографов.       Пол подошел поближе, чтобы увидеть предмет окружения. Сквозь людей пробиралась пара, осыпанная конфетти: Пол в подвенечном костюме и блондинка со знакомым лицом в желтом пальто. Наблюдатель подошел ближе. Пара и спрятавшаяся между ними светловолосая девочка приблизились к нему, и Пол спросил у девушки не своим голосом: «Кто вы?» Она повернулась, и Пол увидел Линду. «Линда... Линда МакКартни», — счастливо улыбнувшись, ответила она, и вместе с мужем и девочкой они сели в черную машину. Дорогу им преградила переместившаяся толпа горюющих поклонниц. Пол не мог не узнать тот самый день, день их с Линдой свадьбы — двенадцатое марта 1969-ого года.       Открыв глаза, Пол долго не мог прийти в себя. Америка так его заболтала, что он и не успел задуматься о том, каким же был 1968-ой год в его биографии, его настоящей биографии. А ведь это был год, когда он влюбился в Линду. В мае они с Джоном прилетели в Нью-Йорк, чтобы представить лейбл “Apple”, и все вечера Пол проводил с Линдой. Когда они полетели на западное побережье, в Лос-Анджелес, Линда последовала за ним, самостоятельно оплатив свой билет. У Пола в Лос-Анджелесе до этого была интрижка с симпатичной негритянкой, Вайноной Уильямс. Они договаривались о встрече, но Пол приехал с Линдой. Однажды Вайнона заявилась к ним в гостиничный номер, чтобы попросить у МакКартни денег. За пять минут до ее прихода Линда сообщила, что беременна от Пола, и он не мог думать ни о чем, кроме этого, хотя впоследствии Лин призналась, что ошиблась. Вайноне Линда очень не нравилась, причем задолго до встречи Линды и Пола, чего она не пыталась скрывать. Она резко оттащила Пола в сторону и начала разборки, и ему с трудом удалось увернуться от ее напора и послать за деньгами к Джону Филлипсу из The Mamas and the Papas. «Может, они поэтому и распались в тот же год?» — думал Пол, усмехнувшись, и продолжил вспоминать дальше.       После того как Пол вернулся домой, ему пришла фотография маленькой Хизер, тогда еще его будущей падчерицы. Фотография так ему понравилась, что он повесил ее в рамочке на стену. Пол почувствовал в этом необыкновенную любовь, такую, какую не получал ни от одной девушки ранее. Он мечтал о детях и узрел в этом знак для создания семьи.       Потом у Пола была короткая интрижка с Фрэнсин Шварц. Той самой, которую он описал Ами как «секретутку из Америки». Видимо, в той вселенной Пол тоже закрутил с ней роман, пока Америка ездила по гастролям, а потом находила белье в разных частях собственного... Так, опять мысли об Америке! Ее не существует! Это все ложь и выдумка! Линда — вот, что было по-настоящему! С ним она случилась на самом деле. А Америку нужно прогнать, пока она не завладела разумом и Пол может контролировать свой рассудок.       Что же было дальше? Ах, как же можно это забыть! Дальше Джейн застала в постели Фрэнсин. А что же дальше... Все забыл из-за этой Америки! Ее нельзя и на пушечный выстрел подпускать! Она посмела прикоснуться к самому драгоценному, что есть у него — к воспоминаниям. Посмела разрушить их и поверить в свою лживую историю! Он поклялся себе прогнать ее и не позволить ей продолжать эту историю.       Все, хватит отвлекаться на эти мелочи. Линда с Хизер переехали к нему осенью. Полу тяжело давалось ожидание, потому он написал “I Will”. А не потому, что он дожидался Америку из какой-то там командировки! Ну сколько можно? Слишком много мыслей о ней! Ее не существует, как и Омпады, Питера, Билли, Эллины, Тода, никого! Была только Линда, самая умная, самая красивая и самая талантливая, самая обаятельная и сексуальная девушка на свете! Она переехала к нему осенью, и они зажили вместе. Часто она уговаривала Пола уехать куда-нибудь, куда глаза глядят, свернуть на проселочную дорогу и потеряться. Иногда они занимались любовью, но в основном просто созерцали природу или разговаривали. С Линдой они отремонтировали шотландскую ферму, катались на лошадях, ездили в Европу и в Америку. Он долго уговаривал Линду пожениться, но она отказывалась, потому что боялась. Ее фанатки тоже ненавидели. Потом она узнала, что беременна, и на этот раз не ошиблась. В марте состоялась свадьба, а через полгода у них родилась красавица Мэри.       — Доброе утро, — раздался голос Америки.       — Уйди, — ответил Пол со злостью в голосе, не вставая с постели.       — Что случилось? — поинтересовалась Америка, приблизившись. Пол старался не смотреть на нее.       — Ты не слышала, что я сказал? Уйди! — с нажимом на голос сказал он. Америка стояла на месте. Пол уже сел. — Еще раз повторить? Проваливай отсюда!       Америка сложила руки на груди. Пол встал, прошелся по комнате, взял с тумбы керамическую фигурку и бросил в девушку. Пролетев по странной траектории, фигурка ударилась о стену между окнами и вдребезги разбилась. Америка сделала шаг назад, и Пол взял стоящий рядом стул и тоже швырнул в ее сторону. Он ударился о ту же стену, но чуть ниже, и развалился. Америка мгновенно растворилась в воздухе.       — Сэр МакКартни, с вами все в порядке? — в неожиданно распахнувшейся двери появился взволнованный лакей. В его ногах лежал сбитый поднос с завтраком.       — В полном. Принесите телефон, — злобно приказал он.       — Успокоительного? — спросил парень. Пол взял со стола первую попавшуюся книгу и бросил в него. Лакей, обороняясь, закрыл дверь, в которую прилетела книга. Отрикошетив, она упала, раскрывшись примерно посередине. Там была фотография Америки с Фредди Меркьюри и Брайаном Мэем. Пол чертыхнулся и, опомнившись, поднял книгу, чтобы она не попала в лапы лакея. Книга раскрылась в месте приложения с фотографиями. Пол немного полистал ее. Там были фотографии маленькой Америки, ее мать и отец... МакКартни захлопнул книгу. Почему она в его руках, если ее не существует? Пора перестать обманывать себя. Пол взглянул на обложку. Его взгляд остановился на черно-белом портрете Америки. Она сидела за столом, сложив тонкие руки, как гимназистка, в черной, нет, скорее, темно-серой водолазке. Ее блестящие черные волосы, которых хотелось коснуться, контрастировали с неоднородным серым фоном. Америка наклонила голову в правую сторону. В этих чертах все было превосходно: в пухлых сомкнутых губах, в зеленых глазах, цвет которых потерялся в монохроме фотографии, в музыкальных пальцах, лежащих на локте второй руки. Пол отогнал от себя эти мысли и забросил книгу под кровать.       Дверь открылась, и вошел лакей, держа в руках радиотелефон. Пол взял его и начал искать номер Ринго в телефонной книге аппарата, клацая по писклявым кнопкам. Потом осекся и нажал на клавишу с красной закорючкой. О чем с ним поговорить? Всегда найдется, о чем поговорить с человеком, с которым полвека знаком, из них десять лет провел с ним бок о бок, но что-то сковывало. Сознание говорило Полу не делать этого, но сердце шептало: позвони, ведь потом можно и не успеть!       Он бросил телефон на стол. «Людям всегда нужно говорить о своей симпатии к ним, потому что потом может стать поздно», — произнес в голове теперь уже знакомый женский голос. Пол сплюнул. На чем он остановился?       В 1969-ом у Пола начался ужасный период. Джон ушел из группы и не собирался возвращаться. Пол потерял самую большую ценность своей жизни — The Beatles. Он тянул группу до последнего, но все разбрелись в стороны и возненавидели Пола. Он никогда не любил вспоминать об этом.       Но он обрел Линду. В тот период они часто ссорились, но у Линды хватило силы, чтобы привести Пола в чувство. И тогда они стали вместе записывать музыку. Пришлось немного повозиться, чтобы научить Линду петь чисто и напомнить, как играть на пианино, поскольку в детстве она немного училась этому. Они нашли себя в фермерской жизни и в борьбе за права животных. В 1971-ом у них родилась вторая прелестная дочечка — Стелла. Это были тяжелые роды, Линде пришлось делать кесарево сечение. Пол в момент операции задремал в холле больницы, и ему явился белокрылый ангел. Так он придумал название для своей группы Wings.       Думая о красавицах и умницах Стелле и Мэри, Пол улыбнулся. Они сейчас, конечно, занятые люди, сами мамочки, но любимыми девочками они от этого быть не перестанут. Пол провел два дня, погрузившись в воспоминания: об успехах Wings, о сыне Джеймсе, о гибели Джона, о многом, что они пережили вместе, пока не дошел до смерти Линды. Но воспоминания о ее последнем дне стерлись. Он не мог вспомнить, как она выглядела после смерти. То ли к облегчению, то ли к несчастью: в глазах стоял только гроб с двадцативосьмилетней девушкой, раненой во дворе своего дома, умершей на глазах шестилетней дочери.       Пол отчего-то почувствовал себя виноватым. Неужели он оставит Америку после рассказа о сокровенном: о смерти матери? Неужели забудет о злодеяниях мачехи? Он ведь сам сирота. Потеря матери — это то, что сплотило их с Джоном, их с Линдой. Им с Линдой повезло с отцами, Америке и Джону — нет. Пол подумал о Джоне. Он никому не показывал свои уязвимые стороны, кроме Пола. В тяжелые для The Beatles и переломные для самого Джона времена он все равно для Пола был большим, чем для остальных. Однажды, в те дни, когда Пол особенно много думал о Джулиане и ездил к ним с Синтией, Джон принес в студию колыбельную — “Good Night”. Он сразу передал ее Ринго, потому что у него было как минимум две причины: сложившийся образ непробиваемого циника и уже исполненная для альбома сентиментальная песня “Julia”. А вдобавок к этому он считал, что плохо споет. Но Джон не понимал, как прекрасно он звучал, когда показывал Ринго, как нужно петь эту песню. Полу показалось, Джон вкладывал в это всю нежность и горькое осознание того, что был Джулиану плохим отцом.       Отказаться от экскурсий Америки — значит отказаться от воспоминаний. Пол понял, что не может лишить себя возможности посмотреть на Джона, на старый Ливерпуль, который их познакомил, на родителей. Пусть впереди самая горькая глава биографии The Beatles. «Наверное, я подсознательно сопротивлялся, чтобы вновь не переживать ужас тех дней», — подумал он и протянул:       — А-ами!       Помолчав несколько секунд, он повторил:       — А-ами-и!       Он слышал в своем голосе жалобный зов мальчика, ищущего маму. «Я ее обидел», — подумал Пол, расстроившись. Он задумался. «Если Америка — дух, то ее нужно вызывать обрядами. Спиритический сеанс? Нет, это слишком сложно. О чем я вообще! Вся моя жизнь — сплошной спиритический сеанс!»       Пол решил нарисовать транспарант. Он стал искать по комнате подходящие предметы. К своему удивлению, Сэр Пол нашел в шкафу рулон ватмана, покрытый паутинкой, черный и зеленый маркеры в ящике стола. Для начала он написал на одном из листов: «Америка, возвращайся».       — Глупо, наверное, — сказал Пол вслух, разглядывая свое творение. — Зато необычно. Ей должно понравиться.       На втором ватмане он нарисовал минималистичный портрет Америки, а когда дело дошло до глаз, МакКартни зубами снял со второго маркера туго сидящий колпачок и вписал по зеленому колесу в миндалевидные заготовки. «А почему в детстве глаза были черные? — задумался Пол, и маркер завис в воздухе над бумагой. — Надо спросить».       — Возвращайся, возвращайся туда, откуда ты пришел, — пропел женский голос на мотив песни “Get Back”. Пол вздрогнул и рассмеялся.       — Ты не обиделась? — спросил он обрадованно.       — Конечно, это было глупо. И стул жалко — теперь же не на чем сидеть, — Америка присела на край стола.       — Я не знаю, что на меня нашло… наверное, предчувствие скорого конца «Битлз», — поспешил добавить он.       — Я знаю, ты еще не раз поменяешь свое отношение к нашей истории, это нормально. Не самая стандартная ситуация для человеческой психики. А плакаты милые.       — Спасибо, старался. Так ты знаешь все наперед? Так же скучно! — воскликнул Пол.       — С одиннадцати лет мое отношение к предсказаниям не изменилось. Мне известен лишь итог, потому что он не может быть иным.       — А что же будет? — Пол посмотрел на Америку. Она улыбнулась, но не отвечала. — Понятно, сам узнаю. «Всему свое время»! Спасибо, что рассказала о своем детстве. Я с удовольствием вспомнил атмосферу Ливерпуля моего детства. Элли очень милая, а Дороти — невыносимая стерва! Зачем гитару только сломала?       — Кому гитара, кому стул, — иронизировала Америка.       — Ну тебя! — шутливо произнес Пол. — А твоя мама очень красивая. Ко всему прочему еще и умная. Я почти никогда не встречал таких. Ты на нее действительно очень похожа. Только вот почему у тебя в детстве были черные глаза?       — Точного ответа дать тебе не могу. До конца черными они никогда не были, просто было больше темного пигмента. Возможно, какая-то мутация, пигмент стал расщепляться. Зимой 54-ого они стали зеленеть, но об этом я тебе чуть позже расскажу, обещаю. А сейчас пойдем на сессии альбома, который я почему-то ассоциировала со своей юностью.       — Это “Get Back”? — спросил Пол, хотя и так прекрасно знал, какому альбому посвятили январь 1969-ого года, и усмехнулся. — А я ведь его тоже всегда ассоциировал со школьными временами. Кстати, а что случилось у Мэри и Роберта? Почему у Мэри теперь другой муж?       Америка посмотрела на Пола испытующе.       — Все, понял! — воскликнул МакКартни. В его путешествии настала самая большая глава.       Он очутился в темной комнате. Стояла глубокая зимняя ночь. Лишь снежный отблеск слегка освещал мглу, что можно было разглядеть черты двух спящих людей на кровати. Один из них похрапывал и время от времени вертелся. Вдруг храп прекратился, раздался глубокий вдох.       — Ами... — позвал полушепотом Пол, коснувшись плеча Америки. Девушка открыла глаза. — Ами, проснись. Мне такой сон приснился, мне надо тебе его рассказать.       — Да, какой сон? — спросила она ласково для разбуженного среди ночи человека.       — Самый лучший на свете. Мне приснилось, что передо мной стоит мама. Я пытался рассказать, что меня тяготит разлад в группе, что все идет не так, как хотелось бы. А она говорит: «Не стоит ничего менять. Позволь этому случиться. Пусть будет так».       — Прекрасный сон, — без тени сарказма произнесла Америка. — Мама всегда говорит правду.       Пол прижался к Америке и положил голову на грудь, как сын матери. Она обняла его и погладила по голове, как мать сына.       Во второй день 1969-ого года The Beatles после долгого перерыва собрались для записи нового альбома в студии Твикенхэм. Америке всегда казалось, что Твикенхэм предупреждает ее о грядущих неприятностях. И вдруг предупреждения стихли. Америка поняла, что пора сбываться предсказаниям.       Пол и Америка вошли в студию, но прежде, чем оказаться в самом ее сердце, прошло около двадцати минут. Сначала они встретили Майкла Линдси-Хогга, режиссера клипов The Beatles и самой Америки. Пол хотел снять документальный фильм-хронику о записи нового альбома. Ему казалось, камеры немного оживят всех.       — О, Майкл, здорóво! С новым годом! — воскликнул Пол и они пожали друг другу руки.       — Привет-привет! С новым годом! Все уже готово, камеры расставлены. Ами, рад тебя видеть.       — Взаимно, — ответила Америка.       Пол принялся расписывать Майклу свои пожелания. Америка простояла около них пару минут, пока не заметила Мэла Эванса. Он, в свою очередь, тоже ее заметил и подошел.       — Привет, Америка, — произнес Мэл с радостной улыбкой. Друзья обнялись.       — Здравствуй. С новым годом тебя. Давно не виделись, — сказала Америка.       — Это точно. Мне кажется, будет что-то интересное, — добавил он. — Мы уже все расставили и готовы к съемкам.       — Предвкушаю! — отозвалась Америка. Мэл, бросив: «Ладно, еще увидимся», ушел.       Вышел мистер Мартин и направился к Полу, расставшемуся к тому моменту с Майклом.       — Здравствуй, Пол, — они тоже обменялись рукопожатиями. — Привет, Америка. С новым годом. Что думаете про альбом Джона?       — Что? — переспросил Пол, будто не расслышал. — Альбом Джона?       — Да, они с Йоко выпустили его в конце ноября.       — Серьезно? Я ни разу не слышал. Мы с Ами были заняты.       — У меня есть экземпляр для вас.       Они прошли с Джорджем. Тот взял из портфеля белый альбом, на котором виднелись две фигуры: подлиннее и покороче. Только когда мистер Мартин протянул пластинку супругам, они с ужасом поняли, что это обнаженные Джон и Йоко.       — А внутри хоть что? — спросил Пол, отходя от шока. — Порнографический аудиоспектакль?       — Сам узнаешь, — усмехнулся мистер Мартин.       — Мне уже страшно, Джордж. Что это такое? Зачем он это сделал?       Джордж, очевидно, сам не одобрял того, что сделал Джон. Но для чего он показал Полу прямо перед первой в новом году встречей с Джоном, когда хлипкую идиллию может разрушить даже перемена ветра?       — Ладно, мы пойдем, — Америка не могла понять, рассержен ли Пол или нет. Он был взбешен авангардной “Revolution 9”, которая вошла в последний альбом. Когда они вышли, Америка отвела супруга в сторону и сказала:       — Стой. Я хочу напомнить тебе, что ты должен идти туда в хорошем настроении, потому что ты идешь заниматься любимым делом со своими товарищами по оружию. Подумай, многим ли везет быть в таких же условиях?       — Да нет, все нормально, — Пол оставался на редкость спокойным. — Просто я вспоминаю сиськи Йоко и сочувствую Джону.       Пол звучал несколько смехотворно.       — Если тебя это успокаивает... — Америка прикусила губу. Они продолжили путь.       Присутствующие были даже несколько бодры, особенно в сравнении с прошлым годом. Визит Америки их наконец-то обрадовал, тогда как в прошлом году ее практически игнорировали. Америка с удовольствием обнялась с Джоном, Джорджем и Ринго. Всем принесли кофе, после чего начались репетиции, потому что Полу пришла идея записать альбом с живым звучанием без вмешательства студийных эффектов типа даббинга, ускорений и прочего. Отчетливо звучали разговоры о том, чтобы дать концерт. Пол мотивировал это тем, что творческого роста без присутствия публики не может быть, поскольку в ее отсутствие планка снижается. Нельзя же вечно сидеть в студии! Для всего этого требовались усердные репетиции.       Обходилось без конфликтов: они репетировали много песен, в основном из заброшенного в прошлом году материала, вспоминали песни юных ливерпульских лет. Йоко не отлипала от Джона и смотрела на все с явным безразличием, а когда Джон пел в один микрофон с Полом, Америка испытывала радость, а Йоко, судя по ревнивому взгляду, чуть ли не ненависть к Полу.       Предвестником приближающейся катастрофы стал микрофон, который несколько раз несильно, но неприятно ударил током Джорджа. Все, конечно, успели пошутить, что деревянного Джорджа не спасут его кеды на резиновой подошве.       Через несколько дней все стало меняться. Пол начал чересчур много командовать. После нескольких часов репетиций они прервались, чтобы попить чаю и поговорить. Охотнее всех говорил Пол, но и он же потом восклицал: «Друзья, прошло уже несколько часов, а мы так ничего и не сделали! Давайте уже работать». Он раздражался, когда ему делали замечания, но требовал терпения, когда делал замечание кому-то другому.       — Нам не надо петь в припеве вдвоем, — сказал Пол во время репетиции “Two Of Us”, — вообще тут нужно что-то изменить.       — Надо записать и послушать, как это звучит, — резонно предложил Джордж.       — В общем-то да... Я хотел сказать, у нас получается слишком сложно, нужно как-то попроще, — лепетал Пол.       — Это не сложно, — возразил Джордж.       — Нет, сейчас нужно упростить. Усложним потом, если понадобится, — МакКартни стоял на своем.       — Хорошо, я сыграю, как ты скажешь, — согласился Джордж. А Пол не унимался:       — Пойми, не хочу тебя раздражать...       — Ты меня не раздражаешь.       — Я услышал тебя и не хочу провоцировать. Просто хочу сказать, чтобы ты попробовал сыграть немного по-другому. Ты сыграл как в “Hey Jude”, а...       — Пол, я не возражаю. Если ты объяснишь мне, как играть, я сыграю...       — Эй, горячие финские парни! — встрял Джон.       Все стало стремительно ухудшаться. Ами удивлялась, какими грубыми стали голоса и движения этих еще недавно мальчиков. Огрубели, как старая мозоль. Битлы занимались ерундой, курили, пили кофе и ругались. А все это записывали камеры. В конечном итоге это все, конечно, вырежут, потому что Пол хотел отобразить в фильме непринужденную обстановку в студии, которой не было и в помине. Америка то утром, то вечером пропадала в театре, потому что ставила новый спектакль, но это не мешало ей следить за записью и съемками.       Вскоре они дошли от конструктивных замечаний друг другу наподобие «Придвинься ближе к микрофону, тебя не слышно», к неконструктивным. «Почему у тебя постоянно открыт рот?», «Хватит столько вертеться» — говорил Джон Полу. Удивительно, что он еще не окончательно поддался своей инертности, приходил на репетиции и играл с маломальским энтузиазмом.       — Это уже ни в какие ворота не лезет, — произнес Джордж не рассерженно, а как-то устало и растерянно, когда Джона и Пола не было рядом. Он не считал, что Америка заодно с Полом. — Долго нам так не протянуть. Пол пытается склеить разбитую вазу. Переливает из пустого в порожнее.       — Хочу показать вам кое-что, — сказал в другой раз Джордж, присаживаясь на стул. Ами, Ринго, Нил и Мэл сели напротив. — Она называется “I Me Mine”. Мне все равно, возьмут ли они ее.       Джордж спел песню в вальсовом размере об эгоизме. Песня все-таки дошла до Пола, он ее одобрил, явно не разглядев сатиры на самого себя. А Джону с Йоко она понравилась настолько, что они вальсировали под нее.       Студию привели в ужасное состояние. Все заставили огрызками, тухлыми объедками, грязной посудой, сигаретами и пеплом, нераспакованной аппаратурой, бумагой. Бардак. Глаза слезил густой и едкий табачный дым.       Пол и Джон пели песню, составленную из двух разных: “I've Got A Feeling” Пола и “Everybody's got a hard year” Джона. Пол вопил и кричал, Джон тихо подпевал строки, но вдруг первый остановился.       — Стой, Джон! Может, сыграешь там септаккорды? Они прозвучат намного лучше!       — Чего? Зачем они здесь? — нахмурил брови Джон.       — Правда, сыграй! Ты можешь хоть что-нибудь разнообразить?       — Не надо усложнять там, где этого не требуется! — почти рявкнул Джон. — Где-то твои любимые околоджазовые аккорды звучат, а здесь не такой случай.       — Ты бы хотя бы попробовал, ну! Точно не испортишь ничего! — Пол начал повышать интонации.       Джон в секунду сыграл два аккорда, которых отчаянно требовал Пол.       — Сыграл. Доволен?! Ты вечно все усложняешь, и я сейчас не про аккорды. Наставил здесь поганых камер, а мы сидим здесь, как подопытные кр-рысы, точим лясы и играем старые песни всем на потеху.       — Да я всегда все упрощаю, чтобы было легче! Это ты на все наплевал и бросил, даже ничего не объяснив.       — А сколько можно тянуть кота за яйца? Неужели ты доволен тем, что мы делаем сейчас?       — Да, я доволен! Потому что это то, чем я люблю заниматься. Я люблю заниматься этим с тобой. Мы занимаемся этим почти с пеленок, корпим и трудимся каждый день, работаем засучив рукава с утра до утра, и ты хочешь забросить то, что мы долго и упорно создавали, потом и кровью?       — Поздравляю! Мы отстроили Вавилонскую башню!       Пол и Джон орали друг на друга громче и громче, превращаясь в бабок с базара, превращаясь в лающих собак. Слова вылетали изо ртов одновременно и скрещивались, превращаясь в комок пыли. Америка чувствовала, что закипает как никогда. Она взлетела с дивана и со всей силы шарахнула по столу рукой, как не смог бы шарахнуть жезл Зевса. Все в оцепенении обратили свои взгляды на девушку. Над ее головой кружили черные тучи, внутри которых пульсировали вспышки молний.       — Какие же вы... — сказала Америка презрительно в гробовую тишину и поспешно удалилась. «Жалкие», — звенел воздух голосом Америки.       Америка чувствовала себя не в своей тарелке. Она взорвалась, как дымовая шашка, и разлетелась на кусочки. Обычно она разрывалась изнутри, но никогда не наружу. Америка не желала, чтобы люди, которым они с Брайаном дали шанс, вытерли об этот шанс ноги.       Америка пошла к рейлу, где висела одежда, накинула на себя пальто и стала поправлять рукава. Прибежал Пол и, схватив Ами за плечи, прижал к стене.       — В чем дело? — напористо спросил он, раздувая ноздри, как разъяренный бык. Борода и прямой пробор волос, открывший лоб и брови, добавляли его грозному виду брутальности.       — Прекрати, — сухо произнесла Америка, оттолкнув Пола, и направилась в сторону выхода.       — Стой! — повелительно воскликнул МакКартни. — Я с тобой еще не договорил!       Вернувшись домой, Америка послушала альбом Джона и Йоко “Two Virgins” и, проникнувшись смешанными чувствами от сборника звукового мусора, написала песню “Real Friends?”              He has been absorbed by the deep abyss in few seconds.       His life was turned into the mess.       Then he's decided to abandon all your records.       I doubt that you are still real friends.              He has been diverted by new passion for few hours.       He made someone precious depressed.       Why should we endure illegal mistress in the house       That was rejected by the rest?              Америка подбирала новую песню на гитаре. Рядом лежал Эдди и посматривал на хозяйку блестящими черными глазами. Дверь хлопнула, и к пришедшему Полу поскакала Марта. Когда Пол вошел в комнату, Америка продолжила играть.       — Джордж ушел, — сказал он сдавленным голосом, садясь в кресло. — Теперь насовсем.       Америка прихлопнула струны и отложила гитару.       — Ты уверен?       — Да. Он сказал: «Ищите мне замену».       Пол выглядел убитым.       — Я стараюсь удержать все, но у меня не получается.       Америка села на подлокотник кресла и обняла Пола.       — Прости, я своей выходкой ничего не улучшила, — сказала она, уткнувшись в его затылок. Пол обхватил ее руками.       — Я ни разу за шесть лет не видел тебя такой. Значит, мы действительно настолько отвратительные и невыносимые. Ты нас тоже прости.       На следующий день в Британии вышел альбом “Yellow Submarine”. На первой стороне оказались старые песни “All Together Now”, “Hey Bulldog”, песни Джорджа “It’s All Too Much” и “Only A Northern Song”, а также уже изданные “All You Need Is Love” и “Yellow Submarine”. Вторая сторона состояла из композиций для одноименного мультфильма в записи оркестра Джорджа Мартина. Тем же вечером открылась выставка “GO 60s!” Эллины Кристи-Кармелит, где она представила картины и фотографии, созданные с 1965-ого по 1968-ой год. Часть экспозиции дублировала первую выставку Эллины, состоявшуюся два с половиной года назад.       После ухода Джорджа все решили собраться только через два дня. Америка познала на себе всю невыносимость напряжения между группой и не хотела больше находиться рядом, но отправилась в Твикенхэм, чтобы морально поддержать Пола. Следовало решить, как поступать дальше.       Когда они прибыли, в студии уже находился Ринго. Грустный от природы разрез глаз в сочетании с отрешенно-печальным взглядом придавал Старру мученическое выражение лица.       — Не тужи, Рич! — сказал Пол притворно весело.       — И ты, Пол, — ответил Ринго.       — А где Джон? — спросил Пол у проходящего мимо Нила.       — Вот уж чего не знаю, — пожал плечами Нил. — Давай я позвоню ему?       — Нет уж, я сам, — Пол пошел к аппарату. Америка направилась за ним. Джон не отвечал, и Пол настойчиво перезванивал.       — Может, он в дороге? — предположила Америка.       — Еще один раз и все, — ответил Пол. На последней попытке Джон ответил. Слово за слово, и Америка не заметила, как они стали ругаться по телефону. Америка гладила Пола по плечам и рукам, и говорила:       — Пол, положи трубку, пожалуйста.       В конце концов Пол шмякнул телефон и злобно выдохнул. Когда он развернулся, Америка разглядела, что его глаза и нос покраснели. Пол закусил губу и поднял блестящие от слез глаза. В груди заболело. Пол терял друга.       — Пойдем, попьем чаю, — Америка увела его в сторону, усадила рядом с Ринго, Нилом и присоединившимся Майклом и пошла делать чай сама. Когда она вернулась, Пол делился переживаниями. Он говорил прерывисто, сдерживая слезы:       — Я не имею ничего против Йоко, она его любит, он ее любит. Но они же слиплись, как два куска теста. Они стараются быть максимально близко, как только могут. Я могу это понять. Но я просто хочу, чтобы все было как раньше. Я хочу, чтобы мы были вчетвером, без Йоко. Но она не уйдет, и это проблема. Я не знаю, как этого добиться. Не обращать на нее внимания? Вы сами видите, что это невозможно. Мы столько сделали вместе, ну очень много. И за все эти годы между нами и Джоном встала только Йоко. Больше ничего и никогда не могло нас по-настоящему рассорить.       — Недавно Джон сказал, что не хочет быть в «Битлз», — сказал Майкл.       Америка знала, как это ранит Пола. Она нашла его руку и взяла ее, скрестив пальцы. Пол промычал и замолчал.       — У нас никогда не было принято, чтобы твоя женщина висела на тебе прямо в студии. За стеклом — пожалуйста. Это было негласным правилом. Всегда.       — А ты не пытался сказать ему об этом?       — Мне казалось, это очевидно.       — Я пытаюсь звонить, но все время занято, — сказал появившийся вдруг Мэл.       — Конечно, отрубил телефон, — фыркнул Нил. — Знаете, когда я с ним говорю, у меня ощущение, что это не Джон. Как будто через него разговаривает Йоко. Он будто не здесь.       — Да, именно, — согласился Пол. — Мне некомфортно писать песни с Йоко рядом.       — Вы еще пишете песни вместе? — поинтересовался Майкл.       — Почти нет. По сравнению с тем, сколько мы играли и писали вместе до ее появления, можно сказать, вообще не пишем. Я помню, мы ездили в поездки, в Париж, например. Останавливались в отеле, вставали по утрам и до завтрака и душа принимались за гитары. Мы могли провести так весь день. Не счесть, сколько раз мы собирались в Ливерпуле у меня дома, потом у Ами дома, сколько бессонных ночей провели у него в Кенвуде или на кухне нашей с Ами лондонской квартиры, в гостиной на Кавендиш… Мы были очень близки, и мы потеряли это. Наша музыка лучше, когда мы вместе. Возможно ли это восстановить? Я не знаю. Не уверен.       Прошло еще какое-то время в ожидании Джона, проведенное за разговорами или в напряженном молчании. Джон появился, конечно же, с Йоко и без каких-либо следов сожаления о телефонной ссоре с Полом. Они приступили к песне “Get Back”. Даже на придирку Джона к тексту: «Туссон действительно в Аризоне?», Пол отреагировал доброжелательным: «Да, конечно!»       — Нам нужно вернуть Джорджа, — внезапно заявил Пол.       — Наверное, — ответил Джон неопределенно.       — Почему «наверное»?       — В прошлый раз вернулся, и в этот раз никуда не денется.       — А если денется? Нам нужен Джордж!       — Ты так переживаешь из-за наших юридических обязательств? Что мы не имеем права никем заменить его? Вот ты как всегда, ведешь себя как большой начальник.       — Наоборот, Джон, это ты всегда был боссом. Куда это делось?       — Нет, Пол, это ты всегда мнил себя королем.       Пол сомкнул губы и искал взглядом поддержки у всех остальных, кто помнил те времена, когда Джон горел группой, когда для него ничего не было важнее, чем лидерство в «Битлз».       — Пора на обеденный перерыв, — выдохнул Пол.       «Конечно, мне пришлось взять все на себя, — возмущенно размахивал руками Пол, когда они с женой шли домой. — Я не хочу терять то, что мы столько времени строили, только из-за его лени!» Дома Америка набрала Джорджа.       — Нет, я не вернусь, — отпирался Харрисон. Америка старалась тактически рассчитать ходы.       — Что тебя заставило уйти в этот раз?       — То же самое, что и в прошлый. То же, что вывело тебя из себя. Напряжение, давление Пола, демагогия вместо толковой работы, всеобщая атмосфера неуважения. Это кино, эта идея с концертами…       — Понимаю, — сочувственно протянула Америка. Пол мылся, и она вслушалась, шумит ли еще вода, чтобы озвучить то, что, как ей казалось, объединяло их с Джорджем: — Я не выношу Твикенхэм. Была бы моя воля, я бы никогда туда не приходила.       — Да, абсолютно! — воскликнул Джордж. — Мне нравилось там раньше, когда мы снимали фильмы. В нынешних условиях она только душит и совершенно не способствует никакой работе. Акустика просто ужасная. Меня волнует, зачем мы возились, открывали свою студию под собственным брендом, если не пользуемся ей?       Джордж попался на крючок Америки.       — Если я настою на переезд сессий из Твикенхэм в “Apple”, ты вернешься?       Америка слышала, как Джордж вздохнул.       — У меня есть еще одно условие. Я привожу своего приятеля, пианиста.       Так «Битлз», не без дипломатических усилий Америки, переехали в свою же “Apple Studio”, в подвальном помещении офиса “Apple Corps” на улице Сэвил-роу. Америка хотела поприветствовать Джорджа и познакомиться с приведенным им музыкантом Билли Престоном. Накануне визита ей позвонила Мэри и попросила денек посидеть с Фиби. Ами с утра собиралась в театр, поэтому поручила Полу заехать за сестрой и привести ее в студию.       После серой Твикенхэм белая студия “Apple” больше располагала к творчеству и дала ощущение свободы. Когда Америка вошла, Джордж подначивал Ринго сыграть песню про осьминога, которую последний сочинил сам. Старр долго ломался и смущался, но Харрисон добился своего. Джордж помог ему подобрать правильные аккорды на пианино. Следом вошел Джон и подхватил партию барабанов.       — Спасибо, что пришла, — сказал Джордж Америке, улыбнувшись.       — Спасибо, что пришел, — ответила Америка с улыбкой.       Ами заметила сидящего за органом темнокожего молодого человека.       — Здравствуйте, — поприветствовала его Америка, подойдя ближе. Он поднялся из-за органа и ответил:       — Здравствуйте, Америка! Я Билли, Билли Престон. Мечтал увидеть вас хоть одним глазком и сказать лично, что очень люблю ваши песни. В особенности “Love You So” и “Suddenly I Appear”.       — Спасибо, — смущенно ответила Америка. — Очень приятно это услышать.       Послышался знакомый девичий смех, и через некоторое время в помещение вошли Пол и Фиби.       — Всем привет! — воскликнул Пол. — Кто помнит Фиби?       — Знакомая девочка, — признался Ринго.       — Я помню, — откликнулся Джордж.       — Вы все видели ее на нашей свадьбе, это двоюродная сестра Ами.       — Я помню старшую. Рыжая такая, — Джон вышел из-за барабанной установки, куда направился Ринго.       — Эля рыжая! — воскликнула Фиби.       — Необязательно так кричать! — ответил Джон строго, склонившись над девочкой, и помахал ей указательным пальцем.       — Бе-бе-бе, — скривила личико Фиби и, увидев Ами, отвлеклась и побежала к сестре.       Группа в течение нескольких часов играла песни прошлых лет, с которых они начинали карьеру, и снова стали дурачиться. Присутствие Билли действительно сплотило и остудило всех. Он оказался потрясающим имровизатором. Когда во время одного из проигрышей “I’ve Got A Feeling” Билли выдал виртуозный проигрыш, никто не мог скрыть удивления с первых же прозвучавших нот: его игра вдохнула новую жизнь в их музыку. Джон стал всерьез интересоваться, можно ли оформить Престона юридически полноценным участником «Битлз».       В перерыве Фиби приставала к битлам, в особенности к Ринго, отбирая палочки и лупя ими по тарелкам. Америка не видела всего безобразия, потому что мистер Мартин позвал Америку поговорить.       — Америка, не хочешь ли выпустить альбом? Мне что-то подсказывает, что у тебя достаточно материала, — сказал он в своей типичной деловой манере.       — Я не думаю, что сейчас лучшее время. Думаю, будет неплохо, если он выйдет после выхода в прокат фильма, в котором я снимаюсь. Продажи будут выше.       — Америка, интерес к твоей персоне остается высоким. Ты для фанатов большая загадка. Даже Йоко, появившаяся всего несколько месяцев назад, не такая загадка, как ты. Спрос всегда будет высоким. Мне неизвестно, запишут ли они хоть один альбом, но то, что у них получается сейчас, я точно не допущу к выпуску. Ты же, на мой взгляд, ответственнее, и мы управимся за неделю.       — Я обещаю подумать над этим.       Долгие обсуждения места проведения концерта не приводили к решению. Музыканты не могли определиться с площадкой, хотелось чего-то неординарного, хотя им многократно намекали, что им прежде следовало бы подтянуть уровень сыгранности, а затем помышлять о выступлениях. Битлы продолжали спорить, и среди вариантов самыми безобидными оказались Вестминстерское аббатство, “Roundhouse” и “Palladium”, затем звучали пустыня Сахара, Гранд-Каньон, пирамиды Гизы, гора Эверест, руины римского амфитеатра в Италии, Греции или Тунисе, аэропорт, детский дом и парламент. Джон предлагал выступить на океанских лайнерах, следующих в Ливию, Пол вдохновлялся любыми предложениями, Ринго хотел выступить в Англии, Джордж не хотел выступать совсем.       ​​Америка застала тот день, который привел их к консенсусу. В студию пришел громогласный Линдси-Хогг и восторженно заявил:       — Мой пытливый ум привел меня на крышу этого здания. Вы бы знали, какой красивый вид открывается на Вест-Энд! Вы вообще когда-нибудь бывали тут на крыше?       На крышу за Майклом пошли Мэл, Нил, Пол, Ринго, Америка, Билли, звукорежиссеры Глин Джонс и Алан Парсонс, исполнительный директор “Apple Corps” Кен Менсфилд.       — “Jefferson Airplane” так месяц назад выступили в Нью-Йорке на крыше отеля. Потом с трудом отбились от полиции, — заметила Америка.       — Мы можем хотя бы попробовать провести здесь сессию. Под открытым небом звук будет особенный! — резюмировал Пол. Решающей была резолюция Джона: «Хватит мяться, давайте уже просто сделаем это!»       Тридцатого января The Beatles и Билли Престон собрались на крыше офиса “Apple Corps”, чтобы дать концерт. Сотрудники “Apple” готовили площадку с ночи. Играть решили в обеденное время, чтобы никого не разбудить и не отвлечь от работы.       Холодный ветер сдувал на лицо волосы. На крыше толпились сотрудники офиса “Apple Corps”, Барроу, Тейлор, Эванс, Аспиналл, Америка, Йоко и Морин. Всюду стояли камеры. Никто из музыкантов не показывал волнение, которое определенно имело место. Все очевидно мерзли. Америка встала за группой рядом с Мэлом и Дереком.       — Снизу их не будет видно, зато будет очень хорошо слышно, — произнес Мэл. — Вот все удивятся!       Концерт начался, и на всю улицу Сэвил-роу раздались неожиданные для офисного Лондона звуки.       — Жаль, что нельзя узнать, что происходит внизу, — сказала Америка.       — Наши операторы внизу будут опрашивать очевидцев. Так что ты все рано или поздно узнаешь, — успокоил ее Мэл. На крышах соседних домов, стоящих вплотную друг к другу, стали толпиться любопытные зрители. Америка слышала музыку не так хорошо, потому что весь звук был направлен на улицу, но из того, что до нее доносилось, она поняла, что звучали они на редкость складно, хотя и позволяли себе оплошности. Долгие репетиции не дались даром.       Концерт действительно больше походил на сессии для альбома, чем собственно на концерт. Группа исполнила три дубля “Get Back”, по два “Don’t Let Me Down” и “I’ve Got A Feeling”. Кевин Харрингтон, один из сотрудников “Apple”, стоя на коленях, держал лист с текстом “Dig A Pony” перед Джоном. Пальцы путались, замерзая на ветру.       Посреди концерта Мэл заметил, что Дерек исчез. Он был легок на помине: буквально через полминуты вышел к Эвансу и Зами и тревожно сообщил:       — Там полиция пытается пробраться сюда.       — О нет, только не бобби! — воскликнул Мэл.       Повисло ожидание вторжения. Перед третьим исполнением “Get Back” из входа на крышу, рядом с которым и притулились Мэл, Америка и Дерек, вышли двое полицейских.       — Добрый день, — отдал честь один из них. — Местные жители жалуются на шум. Так что просим вас прекратить несанкционированный концерт.       — Извините, господин полицейский, но наш концерт согласован, и он должен продлиться еще некоторое время, — интеллигентно ответил Мэл.       — Мы все понимаем, но это — нарушение общественного порядка, и если вы не прекратите, мы арестуем всех организаторов и участников.       — Сейчас, — произнес Мэл. Они с Ами подошли ближе к Джорджу, выжидающему паузу перед соло, нагнувшись так, чтобы не попасть в кадр. Америка позвала:       — Джордж!       Он сразу обернулся.       — Что такое? Мне скоро играть, — произнес он.       — Это важно! Тут пришла полиция. Последняя песня и завязывайте, — предупредил Мэл. В это время к ним обернулся Джон. Группа практически лишилась всего гитарного аккомпанемента, но Пол не прекратил надрывать глотку.       — Что за кипиш? — спросил Леннон.       — Пора заканчивать. Скажи Полу, когда будет соло Билли, — Джордж избавил Мэла от повтора фразы. Америка тем временем вернулась к полицейским, чтобы уведомить их:       — Музыканты осведомлены. Они прекратят играть в ближайшее время.       — Давайте, поторопитесь, — произнес все тот же полицейский.       — Они закончат с минуты на минуту. Мы не можем прервать их посередине песни, — ответила Зами.       Песня была окончена импровизацией Пола, пропевшего вместо привычных слов: «Никогда не выступай на крыше, а то тебя арестуют! Маме не понравится».       Концерт был преждевременно завершен, и все присутствующие на крыше зааплодировали.       — От лица всей группы хочу поблагодарить вас за внимание. Надеюсь, мы прошли прослушивание! — сказал Джон в микрофон напоследок, рассмешив всех.       По инициативе Джона и Йоко новым основным менеджером группы стал американский бизнесмен Аллен Кляйн. Очевидно, им пришлось пойти на определенные ухищрения, чтобы легализовать положение Кляйна и тем самым уменьшить влияние Пола. Америка не раз слышала от ребят из The Rolling Stones рассказы о финансовых махинациях Кляйна, но в приоритете Америки теперь стояли ее собственные проекты, и она добровольно самоустранилась. Началась работа над дебютной пластинкой Ами, которой Джордж пока дал рабочее название “America Zami I”. На стороне “А” они решили переиздать старые песни Ами “I'll Get Older”, “My Magic”, “Suddenly I Appear”, “Love You So”, “I Feel The Sun”, “And I Know”. Размещать на альбоме “Go Shopping” и “Let’s Dance” Америка отказалась.       На второй стороне альбоме появились песня “Clair's Life”, созданная по горячим следам “Honey Pie” (Джордж даже предлагал перепеть ее и объединить их в попурри), “Maharishi (Too Much Rooms Everywhere)” c туманным очерком поездки в Индию, “Real Friends?” и инструментальная “L'arôme de McCartney”. Америка последовала примеру битлов и вспомнила свою юношескую песню “The Art In Myself”, в которой размышляла над словами Станиславского «Любите искусство в себе, а не себя в искусстве». В заключение Америка перепела “I'll Get Older” в аранжировке Мартина с оркестром. Ей было отрадно осознавать, что такой профессионал, как Джордж, признает ее музыку.       Из Америки пришло приглашение на свадьбу, которого ни Пол, ни Америка, не ожидали. На свадьбу их приглашала Линда. Она отхватила себе в женихи «потомственного адвоката» Джона Истмана. Они собирались пожениться двенадцатого марта, но предлагали приехать пораньше на две недели, чтобы познакомиться с семьей будущего шурина. «Я уверена, вы им понравитесь, и они вам тоже», — добавляла Линда.       — Вот это она, конечно, дает... — удивился Пол. — Предупредила меньше чем за месяц!       — Всего на один день, — поправила Америка.       Тут кто-то позвонил, и Пол взял трубку. Америка ушла прятать приглашение в письменный стол. Пол разговаривал так долго, что Ами успела принять душ.       — Суд отменяется! — воскликнул он, входя в комнату. Америка не могла вспомнить, о каком суде говорит Пол. — Помнишь, Джимми Скотт подал иск на меня из-за того, что я использовал его слова? Он позвонил мне и спросил, могу ли я дать ему денег, потому что ему нечем расплатиться за алименты. И... угадай, что сказал я? Я согласился, но с условием, чтобы он прекратил разбирательства. И он согласился!       Пол плюхнулся на кровать. Америка погладила его пальцами по черной макушке, и тот чуть не замурлыкал в ответ.       — У тебя такие мягкие волосы. И длинные... — Америка провела по всей длине шелковистых волос Пола, длиною до плеч.       — С тебя беру пример. Хочу быть копией Америки Зами, — произнес Пол, смотря на Ами.       — Борода тебе помешает, — улыбнулась Америка.       — Сбрею. Делов-то.       — А чего ради? Зачем тебе быть моей копией? — подловила его Америка. — Разве ты не хочешь быть самим собой?       — Точно! Я же Пол МакКартни! — воскликнул он. — Хорошо ли это?       — Конечно, хорошо. Для меня — хорошо, — сказала Америка напоследок, укладываясь под одеяло.       Америку пригласил на фотосессию Тод Агмунти, попросив одеться повседневно. Она облачилась в черную облегающую водолазку, черные атласные брюки и приехала в студию.       — Черная королева! — воскликнул Тод, увидев девушку после того, как она преодолела вахту охраны и оставила пальто в гардеробе. — Одета обыкновенно, а выглядишь божественно!       — Спасибо. Но не перехвали меня, а то возгоржусь, — предупредила она.       — Да, и все фотографии мне засветишь, — продолжил за ней Тод.       Они прошли в помещение с расставленными осветительными приборами, темно-серыми стенами и столом. Тод взялся за фотоаппарат и спохватился:       — Ой, а чаем-то я тебя не напоил!       — Еще успеем, и не только чай, — успокоила его Америка.       — Хорошо, тогда присаживайся, — Тод указал на стол и стул у темно-серой стены. — Хочу воплотить одну навязчивую идею. Мне недавно приснилось, что я снимаю тебя для «Вога» в 1964-ом году, но получаются совсем не те фотографии, которые мы сняли, а еще лучше. Они теперь не выходят у меня из головы. И сейчас мы их повторим.       — Разденешь меня совсем для большего эффекта? — усмехнулась Америка.       — Хорошо обо мне думаешь. Знаешь, я успел снять столько голых девиц, что, если бы я отводил для каждой из них по одному дню, это заняло бы две трети года. Но на мой взгляд, самой интимной съемкой в моей жизни была с тобой в черном купальнике. Многие, конечно, этого не поняли и спрашивали: «У нее что, растяжки на животе? Нет сисек? Почему ты не одел ее в раздельный купальник?» Я устал объяснять им это. У тебя там был такой взгляд, который нельзя описать словами. А что все ищут во взгляде? Флирта, похоти.       — Надоело снимать обнаженных девушек?       — Обижаешь! Мне еще далеко до импотенции, — воскликнул Тод шутливо. — Так, а теперь закрой глаза.       Америка послушно опустила веки, и глаза обозначились линиями пушистых ресниц. Раздался щелчок затвора.       — Класс! Кстати, скоро же у Омпады день рождения! Будем что-то придумывать? — спросил Тод, оторвавшись от фотоаппарата.       — Скорее всего, без меня. Линда выходит замуж, и мы улетим в Нью-Йорк, — призналась Ами.       — Как же так? Я думал, вы лучшие подруги, — с некой досадой в голосе произнес Тод, вновь приставив к лицу фотоаппарат.       — Если мы с ней лучшие подруги, значит, Омпада меня поймет, — ответила Америка.       Ами сложила руки на столе перед собой и наклонила голову немного назад. Тод крутился перед Америкой, то приближаясь, то отдаляясь, и искал нужный ракурс. Америка склонилась влево и улыбнулась.       — Да! — вскрикнул Тод радостно. — То, что я искал!       После фотосессии Тод и Америка попили чай и поболтали о мелочах, пока последней не пришлось отлучиться в театр. Фотограф вызвался проводить ее до машины.       — Ну все, не забывай старика Тода, — Агмунти и Зами обнялись на прощание. Но дружеские объятия на прощание подозрительно затянулись, Тод сжимал Америку все крепче и крепче. Америка похлопала друга по плечу, отстраняясь.       — Давай, пока, — попрощалась она и села в автомобиль. Тод дождался, пока Америка скроется за домами.       Омпада действительно позвонила Америке через несколько дней, уже после того, как Пол взял билеты в Нью-Йорк на вечер двадцать седьмого февраля.       — Догадываешься, чего я это тебе звоню? Срочно обводите в календаре первое марта и пишите: «Дуем в Оксфорд к любимой Омпаде на днюху»! — воскликнула Овод.       — Омпада, прости, мы не сможем приехать к тебе, — виновато произнесла Ами. — Мы летим на свадьбу Линды в Америку.       — Что же это такое! — плевалась Омпада. — Когда ей исполнится тридцать?       — Ей двадцать семь, так что не так уж и скоро. К чему ты клонишь?       — Строго запрещаю тебе приезжать на ее тридцатилетие, — серьезно произнесла Омпада. Америка улыбнулась.       — Но в сам день рождения приехать мы сможем. У нас самолет только в ночь на двадцать восьмое, так что на чай с утра мы заедем, — пообещала Америка.       — Ловлю на слове. Мы как раз только вернулись в Оксфорд до лета. Так что буду вас ждать, — смягчилась Омпада.       Америка долго думала над тем, что бы подарить Омпаде, и решила купить хороший фотоаппарат. В назначенный день, собравшись в дорогу, супруги МакКартни поехали на пару часиков в Оксфорд. Большой дом Оранжей вновь радушно принимал самых долгожданных гостей. В дверях стояла именинница:       — Привет, Америка! А кто это с тобой? Ты все-таки решила бросить Пола и уйти к первому встречному хасиду?       — Тише, — отвечала Ами, держа Пола под руку. — А то муж услышит. Ему не понравится.       — Муж уже услышал, но не обиделся, потому что у него в руке торт, который он может съесть! — воскликнул Пол. — А где дети?       — У бабушки с дедушкой, — ответила хозяйка, закрывая за зашедшими МакЗами дверь. — У тех, что поадекватнее, естественно.       Гости рассмеялись, поняв намек на родителей Омпады, и прошли в кухню, где уже был разложен чайный сервиз на островном столе для готовки. Как только гости расселись, вошел Пит.       — Всем привет, — сказал он и пожал руку МакКартни. Омпада резала на втором столе принесенный МакКартни торт.       — А что, Линда правда замуж выходит? — спросила она.       — Да. За какого-то адвоката Истмана. Мы будем гостить у них некоторое время до свадьбы, — поделился Пол.       — На самом деле, знакомый адвокат нам бы не помешал, потому что Джон каким-то хитрым образом подстроил так, что «Битлз» взял под опеку Аллен Кляйн, — добавила Америка.       — О-о-о, — протянул Пит. — Дела плохи. Слышал я про него.       — А че такое? Бандит, насильник, рэкетир? — спросила Омпада, продолжая стоять спиной.       — Рэкетир, — уверенно повторила Америка.       — Да почему рэкетир? — возмущенно спросил Пол. — Ты преувеличиваешь. Да и вообще мне Мик и Кит года четыре назад рассказывали, что он очень хорошо ведет финансовые дела.       — А полтора года назад они же мне рассказали, что достаточно маленькой искры, чтобы он разозлился и обобрал всех до копейки, — ответила Америка. — Ты сам был против его кандидатуры.       — Так, в моем доме никаких разговоров о деньгах, — категорично объявила Омпада, ставя на стол торт. — И вообще заткните рты тортом.       Все замолчали, увлекшись опробованием торта.       — Вкусный. Даже крем не противный, — изрекла Омпада.       — Я выбирал. Кстати, — воскликнул Пол, — у нас же есть подарок для тебя. Америка, доставай.       — В ином случае я бы сказала, что нельзя выходить из-за стола раньше времени, но это же подарок! — воскликнула Овод.       Америка достала из-под стола небольшую будничную коробочку без всяких нарядных лент и украшений и передала Омпаде.       — Ой, что это? — спросила Омпада, еще не очень разобравшись в том, что ей дали. Наконец она развернула презент. — Фотоаппарат! Как вы угадали? Мы как раз собирались купить хорошую камеру.       — Мы даже с Питом не совещались, — сказал Пол довольно.       — Я всегда говорила: между нами космическая связь! — воскликнула радостная Омпада.       Утром Пол и Америка оказались в одном из нью-йоркских аэропортов. На выходе из терминала их встречала счастливая Линда и высокий молодой человек с серьезным лицом и стильной, не по моде конца шестидесятых, стрижкой.       — Пол, Америка! — радостно воскликнула Линда и побежала навстречу. Первой на ее пути оказалась Америка, и девушки крепко обнялись. Оторвавшись, Линда продолжила. — Как я соскучилась по вас! Пол? Какой ты пушистый! Как медвежонок! Можно потрогать?       — Конечно! — Линда поводила пальцами по пышной, черной бороде. — Нравится?       — Нравится. Только она тебя старит, — ответила МакКартни. Пол усмехнулся. К ним подошел тот самый молодой человек. — Познакомьтесь, мой жених, Джон Истман. Джон, это мой брат Пол и его жена Америка.       — Линда мне про вас много рассказывала. Очень приятно познакомиться, — Джон пожал руки будущим родственникам. Он обладал приятным тембром голоса, явно способствующим победам в делах. Но Полу и Америке еще предстояло с ним познакомиться.       Выйдя из аэропорта, все оказались в дорогой машине с нанятым водителем.       — А ты приглашала еще кого-то из наших? — спросил Пол, когда машина тронулась. Джон ехал на переднем сидении, а Линда притулилась между Полом и Америкой сзади.       — Только Бетт, потому что она, на мой взгляд, могла осилить билет, но она не смогла. У нас будет довольно скромная свадьба: только вы, Хизер, отец Джона и его сестры.       Вскоре они оказались у богатого загородного дома в английской традиции с ухоженным двором.       — Вот здесь вы и проживете две недели, — произнесла Линда, пока водитель доставал из багажника чемодан Пола и Америки.       Изнутри дом тоже был выдержан в духе английской аристократии. Гостей выбежала встречать Хизер, но, забыв, кто есть кто, растерялась. Линда напомнила дочери, что это ее дядя и тетя. Джон тут же отлучился с дворецким в другую комнату. Только после этого появился мистер Истман, приятный пожилой джентльмен, чем-то схожий внешне с Линдоном Джонсоном.       — Добрый день, — поздоровался он, протягивая руку Полу. — Ли Истман, можете обращаться ко мне по имени.       — Пол, — представился Пол.       — Америка, — присоединилась Америка.       — Рад знакомству, — он каждому пожал руки. — Прошу прощения. Дженни! — он подозвал девушку, вышедшую к нему из-за лестницы. — Дженни, будь добра, проводи гостей в их комнату.       Пол и Америка оказались в весьма просторной гостевой спальне. Америка быстро помылась с дороги и, уступив душевую Полу, стала раскладывать вещи. Кто-то постучал в дверь, и Ами попросила войти.       — Это я, — из-за двери выглянула Линда. — Как вы? Где Пол?       Услышав шум воды за дверью, Линда догадливо протянула: «А-а-а».       — Что-то случилось? — спросила Америка.       — Да нет, просто зашла проведать вас, — ответила Лин, присаживаясь на край кровати. — Спасибо, что приехали. Мне очень вас не хватало. Я хотела, чтобы в этот важный день рядом со мной была хоть часть моей семьи.       — Мне очень приятно знать, что ты считаешь меня своей семьей. Я надеюсь, ты чувствуешь себя счастливой здесь?       — Полностью. И, ты понимаешь, это не из-за денег. Мы достаточно давно знакомы, Джон долго ждал, пока я нагуляюсь, а я долго присматривалась к нему. Джон действительно очень порядочный, наши вкусы сходятся, а последнее, что меня подкупило — он принял Хизер и собирается ее удочерять.       — Я только что вспомнила. Когда ты приезжала на презентацию «Пеппера», ты рассказывала, что познакомилась с каким-то адвокатом, и даже предлагала его услуги.       — Да, — Линда улыбнулась, вспомнив тот день, — я говорила о нем.       — И это прекрасно. Я искренне надеюсь, это действительно надежный человек. Ты заслуживаешь стабильности.       — Спасибо за добрые слова, — Линда обняла Америку. — Мне не хочется больше слоняться по разным постелям, быть известной. Хочется семейного уюта. Хочется быть просто счастливой...       Вечером Линда, Джон, Хизер, Пол, Америка и Ли во главе стола собрались, чтобы поужинать. Ли попросил гостей ненадолго задержаться после ужина. Линда, Джон и Хизер поднялись в спальни, а МакКартни остались на серьезный разговор. Во всем доме потушили огни, остался лишь свет над столом, за которым собирались говорить о чем-то весьма темном. Ли сложил перед собой руки и перевел глаза с Америки на Пола и обратно. Они и не догадывались, о чем хочет побеседовать мистер Истман. Их глаза выражали растерянность.       — Линда рассказывала мне, что у The Beatles финансовые проблемы и вам не помешал бы юрист. У меня есть адвокатская контора, но я готов лично заняться вашими проблемами. Насколько я знаю, вы лучше разбираетесь в делах группы, — Ли обратился к Америке.       — В данный момент этим занимается Пол, — возразила Америка. — Честно говоря, мы не ожидали того, что вы предложите нам свою помощь.       — Пустяки, — его тон не сбавлял серьезности. — Линда рассказывала, что ситуация ухудшилась после смерти вашего менеджера, Брайана Эпстайна.       — Это правда. Брайан был менеджером мечты, работал не покладая рук, чтобы не позволить никому сорить деньгами, но допустил много ошибок. Контролировать бесконечное высасывание денег партнерскими компаниями стало некому. Ко всему прочему, он оставил компанию “The Northern Songs Ltd.”, которая обладает правами на многие песни The Beatles и отдает несправедливо распределенные отчисления. Куда деваются огромные суммы денег — неизвестно. Мы уже полтора года не можем связаться со вторым сооснователем. Во многие тонкости мистер Эпстайн меня не посвятил. В последнее время я отошла от дел. Пару недель назад пост менеджера группы занял Аллен Кляйн, человек с сомнительной репутацией. Возможно, вы слышали о нем. Сейчас он наводит свои порядки в офисе лейбла “Apple Records”, но в один момент он может поменять траекторию и отнять у группы баснословную сумму денег.       — Довольно непростой случай. Но я много лет работаю на музыкантов, были случаи и посложнее, поэтому смогу вам помочь, — сказал Ли.       — Скоро будет оспаривание контракта с менеджером. Мы можем предложить вашу кандидатуру, — произнесла Ами. — Главное, чтобы они не подумали, что Ли, как твой родственник, будет ставить твои интересы выше, чем их, — добавила Америка, обратившись к Полу.       — Почему ты считаешь, что они так подумают? Мы же друзья! — наивно воскликнул Пол.       — Друзья, готовые подать друг на друга в суд? Или хитростью отгородить друг друга от дел? Извините, Ли, что отвлеклись.       — Держите меня в курсе. Я приеду в любой момент, — Ли поднялся со стула, а за ним Пол и Америка.       — Большое вам спасибо, что вызвались нам помочь. Мы, все-таки, довольно чужие люди, особенно в представлении американцев, — сказала Америка, намекая на дальность их связи.       — Я родился в России в еврейской семье, — неожиданно признался Ли. — Там даже брат невестки и его жена — родные дети. Спасибо за беседу, спокойной ночи.       Джон и Ли оказались образованными, утонченными приятными в общении людьми с хорошим чувством юмора. Джона, как и Линду, тянуло к природе, и они собирались купить ферму в Аризоне, но перед этим хотели съездить на медовый месяц в Грецию. Линда много рассказывала Америке о вегетарианстве, вдохновляя ее на отказ от мяса. Линда нашла себя в кулинарии и стала придумывать аппетитные и питательные блюда без мяса, о чем говорила с большим упоением. Лин даже призналась Ами по секрету, что беременна, о чем узнала только за несколько дней до их приезда.       — Ловко ты все распределила! — воскликнул Сэр Пол.       — Не я, — поправила Америка.       — Что? — переспросил старик.       — Не я это придумала. У мироздания фантазия побогаче.       — И все же. Все так равномерно распределилось, улеглось... Хотя, скажу честно, у меня это вызывает неприятие.       — Потому что не согласуется с твоими воспоминаниями, — продолжила Америка.       Накануне свадьбы Пол сбрил бороду, решив порадовать Лин и Ами, которым она не очень нравилась. Тем более, она постоянно пачкалась, и после еды Полу постоянно приходилось уединяться в ванной и мыть ее.       — Ну вот, совсем другое дело, — вынесла вердикт радостная невеста. — Совсем другой вид.       Вечером свадебного дня семья устроила музицирование под пианино. Собравшись вокруг огромного рояля, за который сел, разумеется, Пол, все стали петь знакомые всем с детства песни. Пели все: и две младшие сестры Джона, и Хизер, и дворецкий, и даже Ли. Следующим вечером МакЗами летели домой. Их договор с Ли оставался в силе.       — Знаешь, я только вслушался в пение Лин. Я и не думал, что она так фальшивит, — сказал Пол в самолете. — Если бы я создавал свою группу, я бы никогда ее не позвал.       — Все не так уж плохо: любого человека можно научить петь, — ответила Америка.       Во время многочасового перелета Америка успела набросать эскизы для обложки своего альбома. Она хотела сделать ее минималистичной, по-юношески наивной. Тогда же она придумала название: “Young Life”.       Войдя домой, они услышали подозрительный шорох в спальне. Сначала оба списали это на усталость от долгого перелета, но потом услышали заговорщицкий громкий шепот:       — Берем фотографии — и валим!       — Ты трусы взяла?       — Взяла!       Пол решительным шагом направился в спальню. Америка поспешила за ним. МакКартни раскрыл дверь, и Америка, выглянув из-за его плеча, увидела трех девушек, роющихся в бельевом шкафу и тумбочках. Повисло неловкое молчание, пока незваные гостьи и жертвы ограбления ошарашенно глазели друг на друга.       — У вас в шкафу вкусно пахнет. Лаванда? — не растерялась одна из них.       — Нет. Так пахнет штраф, девчата, — ответил Пол.       — Ну трусы-то забрать можно? — спросила раздосадованно вторая.       — Сидите здесь, я зову полицию, — Пол обернулся, ища Америку. Она уже набирала номер. Тогда он обратился к девочкам: — Как вы вообще сюда попали?       — Через окно в ванной, — сказала первая, видимо, самая смелая.       — Что? — рассмеявшись, спросил Пол, из-за чего слово прозвучало обидно насмешливо. — Как? Оно же высоко!       — Мы нашли садовую лестницу, — продолжила она же. — Оно единственное было открыто.       Вернулась Америка.       — Представляешь, они залезли к нам через окошко в ванной! — поделился Пол. Он перестал смеяться, но его тон оставался издевательским. — Подставили садовую лестницу и вошли в единственное открытое окно!       — Думаю, будет справедливо спросить, что они забрали, — Америка обратилась скорее к девчонкам, чем к Полу. — Показывайте.       — Ну... мы взяли только фотографии... и... — третья девочка, молчавшая до этого, стала хватать ртом воздух, стесняясь произнести слово.       — Вставайте и показывайте карманы, — настойчиво сказал Пол.       Девочки помимо трусов Пола и серебряной столовой ложки взяли не просто фотографии, а негативы и пленки, которые еще предстояло проявить.       — Пожалуйста, можно я хоть что-то оставлю себе? — снова заговорила первая, жалостливо смотря на хозяев дома. — Я работаю танцовщицей, выступаю в пятнадцати клубах в день... — она потеряла мысль.       — Ложечку верни, — сказал Пол. — И все остальное тоже.       — Но вы же сможете все это купить, а я нет! — продолжила она и вновь замолчала. Вошли полицейские.       Они оформляли документы на девочек до самого вечера. Пол и Америка слишком устали, чтобы бурно реагировать на инцидент, попросили лишь поставить девушек на учет. Пол иногда смотрел на них и, усмехаясь, пел: «Она вошла в окошко ванной, зачем-то ложку забрала». Только после того, как нарушительниц закона отправили по домам полицейские, Америка вспомнила о почтовом ящике, где скопилось немало писем. Отсортировав послания для Пола, она принялась за разбор своих, но прочесть и ответить решила после того, как поспит. Отложив последний конверт, Америка собиралась лечь спать, пока ее взгляд не зацепился за имя: Дженис Джоплин. Заинтересовавшись, она распечатала конверт и прочла:              «Привет, Америка.       Я уверена, что ты не ожидала моего письма. Это правда я, Дженис, и, скажу честно, в моем письме будет много пустословия. Я писала много писем, и мне всегда говорили, что они хорошие. Но сейчас я теряюсь в поисках слов. А если тебе не интересно мое послание, можешь бросить его в камин, я не обижусь, потому что для меня хуже знать, что я навязываюсь.       Мне о тебе рассказывала Грейс. Извини за такое подобострастие, но ты вполне пойдешь за идеал в рамках, выстроенных в моем сознании. Может, я и не права, потому что мы так и не увиделись лично и пока еще не вели переписку. Тем более, некоторые из моих знакомых любят говорить, что ты высокомерно себя ведешь и не идешь на контакт с людьми. Грейс убеждала меня, что ты просто не из тех, кто вешается всем на шею.       Извини, если тебе скучно читать это... Просто я хочу для себя и ни для кого другого развенчать миф о том, что ты высокомерная и «странная», как тебя характеризуют. Совсем не для того, чтобы рассказать о сплетнях неотесанных придурков. Они говорят, что ты пишешь «нехитовую» музыку, косишь под битника, и никогда не обходят стороной национальность. А я чувствую на подсознательном уровне, стоит ли писать человеку за океан. В любом случае, время от времени мне кажется, что у меня есть интуиция…       Грейс рассказывала мне, что ты не красишься. Мне это очень импонирует. Это же ведь правда?       Д. Д.»              Америка отложила письмо, пока в сознании горело воспоминание о том вечере в Сан-Франциско. Великолепный концерт, Дженис на сцене, как королева этой эпохи, ее душа распускается и расправляет свои лепестки. Пол зачем-то потащил Америку за собой, хотя мог ее оставить. Эта сцена нередко переигрывалась в сновидениях Ами. Прошло уже почти два года, и только сейчас Дженис осмелилась написать ей.       Америка, проваливаясь в сон, продумала ответное письмо. Проснувшись утром, она испугалась, что забыла его, но оно вспомнилось целиком, до единого наречия. Сев за кухонный стол, она, держа перед собой письмо Дженис, написала ответ начисто.       Вышел Пол и начал разговаривать по телефону. Америка даже не поняла: ему позвонили или он?       — Ты знаешь, что двенадцатого Джорджа и Патти арестовали за хранение наркотиков? — спросил Пол возмущенно, положив трубку.       — Второй битл за полгода, — отметила Америка, удивившись.       — В день свадьбы Линды. Символично, не правда ли? — бросил он, уходя. Америка, не придав тому значения, перечитала письмо:              «Здравствуй, Дженис,       Мне очень лестно то, что ты написала мне. Будь уверена, твое письмо никогда не окажется в камине. Честно говоря, я до сих пор жалею об упущенной возможности познакомиться и чувствую угрызения совести. Но мы находимся в такой среде, где наши шансы встретиться невероятно высоки. Не стоит переживать из-за того, что говорят люди. Особенно если они так искренне считают. Стоит переживать, если звучит неправда. Я не могу ни опровергнуть, ни подтвердить их слов, потому что могу знать о себе только с одной позиции. О тебе я смогу рассказать чуточку больше, чем о себе, потому что видела тебя со стороны. Рада вести переписку.       Америка Зами»              Джон и Йоко уехали куда-то на Гибралтар, и двадцатого марта разнеслась весть о том, что они поженились. Через несколько дней в амстердамском «Хилтоне» они начали антивоенную акцию «В постели за мир», которая заключалась в том, что они… лежали в постели за мир. Все поняли, что раньше чем через месяц, а то и полтора-два, Джон обратно не вернется. Сессии другого альбома, начатые в студии “Trident” в феврале, после того, как “Get Back” был признан неудачным, отложили на неопределенный срок.       После возвращения из США Пол и Америка захотели на пару недель выехать за пределы Лондона и решили проведать дом в Ливерпуле, прежде чем Америка вернется к репетициям новой премьеры. МакЗами наконец решили нанять домработницу, чтобы ухаживать за домом, Мартой и Эдди и переадресовывать письма, а не бросать эти заботы на случайную секретаршу из “Apple” или на Эллину.       Пол и Ами сели в машину и по знакомому, некогда регулярному маршруту отправились в родной город, где в углах прятались воспоминания о детстве и юности. Америка не родилась в Ливерпуле, но считала родными его улицы. Вот они и оказались на трассе, где на подъезде к городу стоял домик Америки, оставленный остывать на ветру. Пол свернул в знакомый двор и оказался у въезда в гараж. Америка вышла и вытянула шею, чтобы разглядеть верхушку любимого дома. С прошлого визита прошло два года, на всем лежал слой грязи, как отпечаток минувших дней. Пол просигналил, и Америка, опомнившись, пошла открывать гараж.       Перед Америкой предстал ее домишко, за которым увядал поросший порожняком сад. Казалось, он очень изменился, стал суровее. Ами достала из кармана ключ и открыла входную дверь, за которой все пропиталось запахом древесины и тоской по хозяевам и новым воспоминаниям. Дом опустел, но многое оставалось от прежней жизни. Например, забытый телевизор в комнате на первом этаже, мамины книги на полках, старая мебель, печатная машинка, замершая в судороге от отсутствия движений. Америка обошла сад, зачахнувший без ее любви.       Первые несколько дней Пол с Америкой занимались садом, что приносило им немало удовольствия. Пришлось вернуться к старым привычкам и укладу. Они частенько вспоминали о первых визитах Пола в этот дом. Стоило кому-то произнести «А помнишь?», как оба пускались в путешествие по грезам.       Многие воспоминания содержали в себе имена Лии и Макси. Америка решила пригласить их на ужин. Получив одобрение от Пола, Ами набрала номер Лии.       — Америка! — воскликнула Лия, обрадовавшись звонку. — Как здорово, что ты позвонила!       — Извини, что долго этого не делала, — стыдливо произнесла Америка.       — Не знаю, за что тут извиняться! Я все понимаю: вы живете в другом городе, у вас много забот, уже не до старых соседей. Главное же знаешь, что? что мы помним друг о друге, думаем, знаем, что мы друг у друга есть. Правда же?       — Ты всегда права. Лия, я хочу пригласить вас с Макси к нам на ужин. Придете?       — Да, конечно! Хоть сейчас! — радостно ответила Лия.       — А вы и приходите! Мы вас ждем.       Лия и Макси пришли через полтора часа, дав Америке время завершить приготовление к приему гостей. Америка попросила Пола открыть калитку и встретить гостей. Вскоре Америка услышала вблизи заливистый смех Лии, не успела девушка моргнуть глазом, как они оказались в объятиях друг друга. Лия не переставала смеяться.       — Как здорово, что вы приехали! Кстати, нам Макси такую пастилу вкусную варит. Все по тому рецепту, который ты дала. Надо же, уже сколько времени прошло!..       — Это уже не важно, — улыбнулась Америка, оглядев Лию. Она слегка располнела; видимо, давала знать о себе гормональная болезнь, о которой Лия рассказывала когда-то давно. В этом Америка понимала Лию. Ами поприветствовала Макси, после чего гости отправились мыть руки.       — Сколько же ты всего наготовила! Так вкусно пахнет, аж слюна капает! — воскликнула Лия, садясь за стол. Америка приготовила экспромтные блюда, придуманные самостоятельно. Сказывалось влияние Линды: она поделилась с Ами несколькими авторскими рецептами и планами на издание собственной кулинарной книги.       Пол по просьбе Лии рассказал, как обстоят их с Америкой дела. Лия обещала скупить все альбомы, о сессиях которых рассказывал МакКартни. Правда, из всех них самым реальным казался только сольный альбом Америки. Наконец тарелки были опустошены, и настал черед Лии. Вмиг улыбка пропала, как и огонек в глазах.       — Дела у нас так себе. Соседи совсем доконали. У нас водопроводная система сломалась — ее еще мой первый муж делал. Мы не можем от совладельцев добиться разрешения на ремонт. А в декабре, прямо в Рождество, нас эти наркоманы вообще пытались поджечь, чтобы мы дом им оставили. Много чего сгорело, но, слава богу, не все. Мы на них пытались жаловаться, только вот у них есть какие-то знакомые мафиози, которые нам начинают угрожать.       Глаза Пола и Америки округлились в блюдца.       — Тогда, может, мы дадим вам денег? У нас есть. Или поживете у нас? Дом все равно пустует, — предложила Америка.       — Не-не-не, — отказалась Лия. Макси поднял на нее глаза. — Во-первых, у меня старенькая мама, у племянницы только дочка родилась, не до переездов. Во-вторых, мы же не можем просто так сдаться?       — Знай, что этот вариант есть. В один момент может случиться так, что будет плевать на оставшиеся вещи, потому что нужен будет кров, — голос Америки прозвучал так буднично, словно это было не предупреждением, а лишь бессмысленной фразой. Вдруг Пол поднялся из-за стола и пообещал сейчас же вернуться. Лия наклонилась к Америке и сказала:       — Ами, не обижайся, но мне показалось, что у твоего дома пропала эта атмосфера чистоты, от которой просыпается желание не уходить отсюда никогда.       — Ничего обидного, — невозмутимо ответила Америка, — я ведь не живу здесь и не занимаюсь им.       — Да нет же. Я имею в виду не заброшенность, а именно загрязненную кем-то энергетику. Словно здесь происходит что-то против воли хозяина...       Из ванной комнаты донесся звук слива, и Лия отстранилась от Америки, задумавшейся над странными словами. Появился Пол, а через некоторое время гости ушли.       В тот же вечер Америка нашла новое письмо от Дженис, пересланное из Лондона:              «Привет, Америка.       Почему ты так тепло говоришь обо мне? Я вовсе не заслуживаю такого отношения. Я иногда чувствую, что все во мне идет крахом, и хочу послать все к черту. Извини, что я изливаю все это на тебя. Мне кажется, что тебе можно это доверить. Ты правда считаешь меня такой хорошей? Когда мир диктует тебе, каким нужно быть, ты уже не знаешь, что есть настоящее, искреннее и чистое. Я так боюсь, что такого не останется.       Я не ношу одежду с короткими рукавами, потому что будет видно мои исколотые руки. Когда я выступаю, мои волосы намокают и лезут мне в лицо. Я их не замечаю, но потом они меня бесят. У меня ужасная кожа, поэтому я не могу понять, что тебя привлекает во мне.       Я не знаю, о какой искренности ты говоришь.»              Это письмо покорило Америку своей откровенностью. Дженис казалась Америке такой беззащитной и маленькой, что захотелось спрятать ее в своих ладонях. Америка заметила приписку внизу:              «P. S. 21-ого я прилечу на несколько часов в Лондон, чтобы дать концерт в Альберт-холле»              Америка не знала, как сказать, что вряд ли попадет на концерт, чтобы не расстроить Дженис. Она ведь может подумать, что Ами избегает ее. На конец апреля было столько запланировано: генеральные репетиции спектакля и премьера, релиз альбома, отъезд в Америку для съемок. Ами просто терялась: ей хотелось увидеть Дженис вживую, но шансов было мало.              «Я не вижу повода говорить о хорошем и честном человеке плохо. А если у него плохая кожа или диатез, это не делает его достойным клеветы. Разве я не могу сказать тебе немного ласковых слов? Разве я должна тебя в чем-то обвинять?»              В одно утро Америка уезжала по делам, не ждущим уже скорого возвращения в Лондон, на почту и в банк и пообещала вернуться около шести-семи вечера. Она предложила Полу съездить вместе, но тот отказался. После того, как они разделались с садом, Пол перестал проявлять инициативу по дому, сочинять песни, только лежал, смотрел телевизор и совершенно погас. Видимо, Пол без «Битлз» совсем загибается. А что же будет, если они все-таки распадутся? Мысль страшная, но, увы, резонная. Если она воплотится в жизнь, будет катастрофа.       По иронии судьбы, Америка освободилась около пяти вечера. Припарковав машину, заперла гараж, достала из кармана ключ от входной двери. Вставив его в замок, она не смогла его прокрутить: ключ мог обернуться только в обратную сторону. Америка решила, что Пол вышел в сад, почему и оставил дверь открытой, и обошла дом, ища его. На первом этаже стояла тишина, а со второго этажа доносились вздохи, как у больного в бреду. Америка подошла к лестнице и вслушалась: нарастали женские стоны, скрипела кровать вперемешку со стонами, знакомыми ей много лет.       Америка не знала, что думать. В ней вспыхнуло возмущение беспардонностью и наглостью: привести в дом жены, пока она отъехала на несколько часов, другую женщину, превратив колыбель юности Зами в публичный дом. Тот самый дом, где они практически познакомились, сочинили их первую общую песню, решили пожениться, зачали нерожденного ребенка, встречали Рождество, курили марихуану, принимали гостей и думали об общем будущем. Они же оба совсем недавно обдумывали все это. Не то ли предвидела Лия Перкинс?       Пол нарушил обещание, данное четыре года назад. Америка не тешила себя иллюзиями насчет его верности. Она не боролась с этим, хотя, возможно, стоило. Америка знала, чего хочет. Она взяла из ящика листок бумаги, ручку и написала: «Пол, первым делом напои гостью чаем. Как проводишь, собирай вещи. Мы разводимся».       Ами повесила записку на холодильник магнитом — знала, что Пол сразу же спустится перекусить. Дама тем временем дошла до кульминации, и повисла тишина. Ухмыльнувшись, Америка вышла из дома, хлопнув дверью.       Америка дошла до калитки и толкнула дверь, которая легко поддалась. Из окна второго этажа донесся крик Пола:       — Ами, постой! Ты что там успела надумать? Это не так!       Америка взглянула на него: в окне виднелся его голый торс. Ей не хотелось отвечать.       — Ты хотел свободных отношений? Поздравляю, ты добился большего: теперь ты свободен от отношений! — прокричала она.       Она пошла вдоль шоссе к Ливерпулю, думая, что очнулась от странного сна. Ей еще восемнадцать, она второкурсница, богатенькая девчонка, только купившая этот дом, на повестке дня покупка телефона или машины. Лучше купить машину, потому что телефона ни у кого нет и не с кем будет разговаривать, а до учебы он добраться не поможет. Она никогда не зайдет в “Cavern”, чтобы послушать джаз. О The Beatles она услышит по радио, купит одну их пластинку, чтобы стояла на полке. Выйдет замуж за рабочего из Ливерпуля, родит двух дочерей и не будет знать ничего: ни бед, ни славы, ни света.       Но ей не это было предначертано. Америке говорили это с детства. Она развернулась и пошла домой. Входная дверь была распахнута, а у входа стоял старый чемодан Пола, с которым он когда-то приехал к ней. Америка переступила порог, не закрывая двери, Пол вышел из ванной. Америку как будто окатило холодной водой.       — Америка! — воскликнул он, подходя к жене. — Я правда не виноват! Нам не надо разводиться! Что я сделал такого?       — Ты правда не понимаешь? — удивленно спросила Америка, сложив руки на груди. Пол продолжил оправдываться:       — Но я же люблю только и только тебя! Разве это не главное? Ами, вселенная хочет, чтобы мы с тобой были вместе!..       — Вселенная может и хочет, только я вот уже не хочу, — спокойный голос Америки словно терялся в шуме, поднятом Полом. — Времена, когда мы с тобой договаривались о том, чтобы преступить черту верности, прошли. Если бы ты снова предложил это, я бы поняла. А ты преступил клятву. Я многого не просила: лишь делать все втайне от меня. Или ты хотел, чтобы я тебе устраивала сцены ревности, контролировала, обыскивала, подозревала? Нет же, я позволяла тебе слишком много. И при этом у тебя хватило наглости привести кого-то в мой дом.       Пол закричал:       — Мы с тобой муж и жена, а значит, все наше имущество общее и этот дом — общий!       — Пол, ты вообще слышишь себя? Этот дом мой и только мой! — Америке пришлось крикнуть, чтобы прервать МакКартни. Америка указала на дверь. — А теперь уходи. Я не хочу тебя видеть. Или тебе дать денег на такси?       Пол, бросив на Америку щенячий взгляд, прошел мимо нее, взял чемодан и направился к калитке. Америка заперла дверь, ощутив себя в сладостном одиночестве.       Сменив белье в спальне на свое любимое, пахнущее недавней стиркой, она забылась сном. Ей наконец-то ничего не снилось. Когда Ами проснулась, болела голова, словно потрясение догнало ее только сейчас. Было уже темно, но Америке так захотелось позвонить Омпаде, что она наплевала на все правила приличия.       — Алло? — спросила Омпада, и в ее голосе звучали нотки усталости и раздражения.       — Омпада, привет. Как ты? — встревожилась Америка.       — С виски пойдет, — ответила она коротко.       — Извини, что поздно. У тебя все в порядке? Сможешь приехать ко мне в гости завтра или послезавтра?       Америка была почти уверена, что Омпада удивится предложению. Но она ответила иначе:       — Не, извини, не до этого сейчас. У детей температура поднялась, а Пит с группой уехали в Уэльс на две недели.       — Ого! — удивилась Америка. — Так почему ты не зовешь меня помочь? Я могу к тебе приехать.       — Не до этого было, да и что я буду тебя дергать, ты же занята. Я могу маму позвать, — Омпада звучала все более подавленно.       — У меня есть несколько свободных дней. Я приеду, заодно расскажу кое-что интересное, — Америка надеялась, что интрига хоть как-то растормошит Омпаду, но и это не помогло.       — Приезжай, пожалуйста, — почти жалобно произнесла она.       Ами немедленно собралась, прихватила с собой какие-то вещи, старое малиновое варенье, банки с травами, но только выйдя из дома поняла, что в Ливерпуль приехала на машине Пола, и он ее забрал. Шел первый час ночи, и поезда в Оксфорд уже не ходили. Америка вышла на трассу и начала голосовать. Редко проезжающие машины слепили глаза светом фар и отказывались останавливаться. Спустя сорок минут у обочины все-таки притормозил «Астон Мартин». Америка долго пыталась уснуть, но темнота и дорога удивительно нескоро усыпили ее. Под утро Америка оказалась прямо у дома Омпады. Отдав шоферу немаленькую сумму, она позвонила в дверь. Прежде, чем хозяйка открыла дверь, Америке пришлось еще шесть раз нажать на звонок.       — Малиновое варенье заказывали? — спросила Америка, когда перед ней предстала заспанная Омпада.       — О, — воскликнула она, поняв, кто стоит перед ней. — Хорошо, что ты приехала. Поможешь мне с малышней.       Америка улыбнулась, поняв, что перед ней уже немного отдохнувшая Омпада.       Девушки прошли в кухню, где стали готовить завтрак — тосты с вареньем.       — Представляешь, до трех часов орали. Я думала, соседи сейчас решат, что я их жру, и вызовут полицию. Последний раз такое было, когда только Ева родилась. Вирус какой-то подхватили, наверное.       — Это ты, получается, спала всего четыре часа? — спросила Америка, взглянув на часы.       — Ладно уж, зато ты приехала. Ты с детьми повозишься, а я наконец просплюсь, — Омпада обсосала палец, испачканный в варенье. — Кстати, ты обмолвилась, что расскажешь что-то интересное. Колись!       — Это не так весело, как ты думаешь, — сказала Америка, опершись на столик. Омпада отложила тосты. — Я застала Пола с любовницей.       — Что-о-о?! — протянула Омпада рассерженно, нахмурив густые брови. — Вот же бастард! И что же ты сделала?       — Я его выгнала.       — И правильно сделала! — воскликнула Омпада. — Что же произошло?       — Мы решили отдохнуть в нашем ливерпульском доме. Я поехала по делам, вернулась, а там... Теперь этот дом как будто осквернили.       — Ну козли-и-ина, — протянула Омпада, злясь. — Как ему это вообще в голову пришло? У него совсем крыша поехала! Я бы на его месте вообще привязала себя к стулу и не рыпалась, имея такую жену!       — Ладно уже. Пусть занимается тем, что в голову взбредет. А я наконец побуду в одиночестве.       Омпада протянула руки к Америке и крепко прижала ее к себе.       Америка обещала недолго задержаться у Омпады и уехать завершать дела в Лондон. Первый день она провела с раскисшими Алексом и Евой: поила травяными чаями, делала ингаляции, читала книжки, но большую часть дня они все-таки спали.       — Спасибо, что дала мне небольшую возможность понянчить детей, — поблагодарила Америка Омпаду, когда они вечером собрались на кухне, чтобы попить чаю.       — Да это ж разве дети? — спросила она шутливо. — Это ж трупики!       Америка улыбнулась.       — На самом деле это тебе спасибо, что подстраховала меня. От тебя прямо пахнет счастьем. Эх, какой же козел все-таки этот Пол. Знаешь, мне иногда приходит такая странная утопическая фантазия. Что мы с тобой живем в одном доме, без всяких там мужиков, и вдвоем воспитываем моих детей, как общих. Классно, да?       — Бесподобно, — ответила Америка, расплываясь в еще более широкой улыбке.       Через два дня Америка отправилась в Лондон. Она чуть по привычке не уехала на Кавендиш-авеню, но опомнилась и направилась на Джермин-стрит, предупредив по таксофону Билли, что нанесет визит. Кармелит ей дверь и открыл.       — Здравствуй, Ами! — воскликнул он, обнимая ее, и потянулся, чтобы закрыть дверь. — Как жизнь?       — Нормально, — ответила Америка. — А ваша как? А где супруга?       — Наверное, все еще возмущается, что ты о ней забыла, — улыбнулся Билли.       — Сейчас пожалеет, что вспомнила, — ответила Америка спокойным тоном. Билли рассмеялся. В прихожую вышла Эллина.       — Ами-и-и! — протянула она, и что-то в ее голосе прозвучало от Фиби. — Как дела? Почему не заезжала так давно? Голодная, наверное? Пойдем, покормлю.       Америка покорно прошла за сестрой в кухню и села за стол.       — Рассказывай, как у тебя дела, — Эллина поставила на плиту чайник и зажгла огонь. — Кстати, Билли согласился играть у Пита. Я его столько уламывала, а знаешь, благодаря кому согласился? Его мама уговорила! Он в своем оркестре одни копейки получает за то, что дирижер их изводит пятичасовыми репетициями по три раза в неделю. А Пит альбом думает записывать, и Билли может получить аванс. Небольшой, но больше, чем оркестровая зарплата.       — Они оба учились в Политехе в Ньюкасле. Если что, у них есть запасная профессия, — заметила Америка.       — Что осталось от этой «профессии»! Билли бросил учебу восемь лет назад, — пожала плечами Эллина. В кухню вошел Кармелит.       — Я слышал свое имя. — Билли сел за стол, и тот закачался, скрипя.       — Осторожнее! — воскликнула Эллина. Билли поднял руки, как арестант. — Так как ты?       — Да ничего. Скоро премьера «Вишневого сада». Приглашаю, — Америка оглядела Билли и Эллину.       — Мы придем, — произнесла последняя. — А когда ты на съемки?       — В начале мая.       — А что Пол?       Америка ответила немедленно:       — Пол? А Пол в отпуске.       — В смысле? И когда он вернется?       — Надеюсь, никогда, — произнесла Ами уже после вздоха. Билли перевел взгляд с Америки на жену и обратно.       — В смысле — никогда? Он что, натворил какую-то глупость? Он тебя обидел? — взволнованно спросила Эллина. Засвистел чайник. Девушка сняла его с плиты, пробурчав: «Будь он неладен» то ли в сторону Пола, то ли в сторону чайника.       — Ами, правда, не молчи. Ты знаешь, мы поймем и поддержим, — голос Билли прозвучал мужественно.       — Пол снова решил развлечься, а мне надоело отмалчиваться в стороне. Вот так он и отправился обратно в холостяцкую жизнь, — произнесла Америка.       — Вот же козел! — почти вскрикнула Эллина. — И как же ты теперь будешь? Бедняжка!       — Да какая бедняжка, — махнула рукой Америка. — У меня столько всего есть, чем бы заняться. Это ему жить с его тараканами. В любом случае, я сюда приехала не жаловаться. Эль, я бы хотела пока пожить у тебя до отъезда в Америку. Я вернусь и сниму квартиру.       — А он тебя еще из дома выгнал? — возмущенно протянула Эллина.       — Нет, я сама ушла, — отчеканила Америка. — Точнее, я еще хочу забрать вещи.       — Ами, не надо снимать никакую квартиру. Этот дом и твой тоже! Живи здесь, сколько захочешь! Эх, до чего он тебя довел... — раздосадованно сказала Элли. Америка недовольно вздохнула. — Все, молчу.       В один из ближайших дней Америка добралась до Кавендиш, чтобы отогнать свою машину. Входить в дом ей не хотелось, и вещей, взятых в Ливерпуль, ей вполне хватало. Вдруг она услышала приглушенный лай Марты, почувствовавшей хозяйку. «И я скучаю по тебе, моя девочка», — прошептала Америка.       Вечером зазвонил телефон. Америка знала, что звонит Пол, и решительно отказалась поднимать трубку.       — Слушаю, — деловито произнесла Эллина. — Нет, Америка не у нас. Да, знаю, но тебе не скажу. Потому что тебя это больше не касается.       Америка подошла к Эллине и крепко обняла ее, молча высказывая благодарность. «Ты заслуживаешь лучшего, сестренка», — сказала Эллина.       Весь апрель Америка вставала спозаранку и шла работать на благо искусства. Она стала много времени проводить в театре, чтобы довести до ума спектакль к премьере, да так, что перестала замечать дни.       Одним вечером, когда Америка рассказывала актерам о нюансах одной из сцен, в зал вошла девушка. Актеры подняли глаза на нее, что не укрылось от Америки.       — Мисс Зами, вас к телефону, — сказала она.       — Спасибо, — Америка обратилась к труппе: — Ладно, на сегодня все.       Уставшие актеры поплелись в гримерные, а Америка пошла за секретарем. Америка взяла трубку:       — Слушаю.       — Америка, умоляю, прости меня! — в ней все перевернулось от голоса Пола. — Я был не прав.       — Пол, умоляю, иди к черту. И больше никогда в жизни не звони мне на работу, — Америка поспешила положить трубку.       Двадцать второго апреля ожидался релиз первого альбома Америки. Генеральный прогон для художественного совета назначили на двадцать первое, и поход на концерт Дженис накрылся медным тазом. О чем Ами так и написала Джоплин в одном из ответных писем:              «Я уверена, что мы с тобой скоро встретимся. Это произойдет в ближайшие полгода. Чутье меня не обманывает. Видимо, нам нужно еще немного времени для того, чтобы подготовить вопросы друг к другу.»              Америка часто думала о том, что Дженис давно бы уже взяла ее номер телефона у Грейс, но было что-то трогательное, искреннее и ранимое в ее письмах, нередко облитых виски.       В потоке театральных мероприятий Америка и не заметила, как пролетел вечер концерта Дженис. Она не раз обвиняла себя в том, что не сопротивлялась работе и не удосужилась выделить хоть пару часов на встречу с Дженис. Встретиться с Джоплин невозможно было и в Америке, куда должна была отправиться Зами в ближайшие дни — у певицы был тур в Европе.       Эллина уговаривала Америку остановиться и хоть один день отдохнуть. «Я говорю Фиби, что ты живешь у нас, а она не верит, говорит: а покажи!» — восклицала она. Но Америка продолжала отнекиваться и пропадать на спектаклях, в том числе и чужих, на разборах полетов и совещаниях, даже не задумываясь о том, что Эллина и Мэри считают то следствием их с Полом разрыва.       Третья премьера Америки в «Олд Вике» волновала ее не меньше, чем первые две. Америка стояла в фойе между Эллиной, Билли, Омпадой, Питом и Тодом и размышляла, не слыша их разговоров. Задав планку самой себе, она не могла оплошать. Два года назад состоялась ее первая премьера, и за это время многое переменилось. Никто из битлов не явился на премьеру, думала она, пока не разглядела в дверях Пола.       — О нет, — сказала она друзьям, прервав их разговор.       — Что там? — озадаченно спросила Омпада, и все обернулись туда, куда устремлялся взгляд Америки. — А, он. Не волнуйся, он не подойдет к тебе, увидев нас.       Компания принялась наблюдать за движениями Пола и едко комментировать их. Он долго вглядывался в толпу, очевидно, ища Америку. «Ой, кого это мы ищем?» — язвила Эллина. «Совесть, я надеюсь», — взгляд Омпады из-под челки казался яростным. Вдруг они встретились взглядами, и Пол резко отвел глаза. «Смотрите, какой стеснительный», — присоединился Тод.       К Америке подошли журналисты. Голову занимали мысли о том, как бы ей хотелось, чтобы Пол ушел, но Америка бойко отвечала на вопросы о том, почему она решила ставить Чехова и именно эту пьесу: «В этой пьесе поднимается тема соперничества будущего и прошлого: чтобы вступить в будущее, надо отпустить прошлое. Эта тематика мне кажется особенно актуальной в конце десятилетия, в особенности десятилетия, полного революций против застарелых устоев». Омпада, Пит, Эля, Билли и Тод стояли рядышком, чтобы не подпустить Пола, способного воспользоваться любым моментом.       Как и прошлые два, спектакль приняли на ура. Встал вопрос о том, чтобы поставить “At Home”, который четыре года назад стал сенсацией в Ливерпуле и шел там всего один сезон, и Лоуренс назначил премьеру на ноябрь. «Это становится доброй традицией — весенний и осенний спектакли Америки Зами», — заметил мистер Оливье.       На вечеринке к Америке подошла Джейн Эшер, занятая в спектакле в роли Ани.       — Прости за бестактность… что у вас с Полом?       — Мы разошлись, — ответила Америка спокойно. Джейн отвела взгляд, полный сочувствия.       — Он звонил мне недавно, говорил, что чудовищно ошибся, что потерял группу и тебя, даже плакал.       — Надо же иногда немного задумываться о том, какие последствия несут твои поступки, и просто их не совершать. Особенно, когда тебя об этом предупреждают. Тогда не придется плакать.       — Я понимаю. Наша компания все равно всегда открыта для тебя. Мы с Джоном, Питером, Робертом и Барри будем рады тебе и без Пола.       На следующий день после премьеры Америке позвонил Джордж Харрисон, поздравил с премьерой и пообещал прийти на спектакль в мае.       — Как бы там ни было с Полом, мы все равно твои друзья. Извини, что касаюсь этой темы. Приезжай к нам в Кинфаунс.       В последний день апреля Америка выдвинулась в путь к юго-западу от Лондона. От апрельской наготы не оставалось ничего: трава и листья наливались зеленым соком майского солнца. Включив радио и улыбаясь мелькающим между деревьями лучам низко висящего солнца, Америка в полном умиротворении ехала в гости к Джорджу и Патти.       За воротами Кинфаунса Америку встречал расписанный одноэтажный домик с огромными окнами-иллюминаторами и стоящий у входа Джордж в пастельно-розовом свитере и бордовых брюках, и даже в этом облачении выглядел бледно на фоне дома, напоминающего о том, что когда-то был 1967-й год.       Друзья обнялись, и Америка передала Джорджу корзинку с капустным пирогом.       — А где Патти? — спросила она, заходя в дом.       — У родителей, в Лондоне. Так что мы вдвоем.       — А она знает?       — Конечно, — заверил Джордж. Америка почувствовала неладное. Джордж заварил чай.       — Давай договоримся: сегодня никаких разговоров о «Битлз», — произнес Джордж серьезно, разливая чай. Америка усмехнулась:       — Мне кажется, ты мог и не говорить об этом, я и так не горю желанием. На свете есть множество других тем!       — Вот именно. Хочешь послушать мои новые наработки?       — С удовольствием!       Джордж и Америка отнесли пирог и чай в гостиную и уселись на полу перед камином. Америка приехала под самый закат, и ночь обещала быть по-весеннему холодной, поэтому Джордж развел огонь.       — Фреска просто бесподобная, — произнесла Америка, завороженно разглядывая ее, пока Джордж возился с дровами. Он поднял на нее голову, словно бы забыв.       — Да, потрясающая работа. Ей уже два года, а все равно, проходя мимо, нахожу в ней новые детали. Даже сложно представить, как ее демонтировать и увозить, если вдруг мы решим переезжать.       Поленья, потрескивая, давали жизнь огню, освещающему лица Америки и Джорджа, его длинные и умелые пальцы на струнах. Джордж пел свои песни одна за другой. Очевидно, их, отвергнутых Полом и Джоном, скопилось много за эти годы. Америка смотрела на объятые пламенем деревяшки и наслаждалась мягким голосом Джорджа и его мелодичностью. Она восхищалась даром Харрисона-композитора и видела, как он сам расцветает, найдя в Ами слушателя и ценителя.       — Ты такой тонкий автор. Твои песни должен знать мир, — заключила Америка, и ее взгляд зацепился за ситар, покрытый синевой неосвещенной части комнаты. — Сыграешь на ситаре?       — С радостью! — Джордж забрал ситар и вернулся на прежнее место. Он пустился в импровизацию, и металлический, медитативный звон инструмента увлек Америку в фантазии. Как и всегда, звук рисовал в голове Америки узоры, но строй ситара насыщал их новыми красками. Ами закрыла глаза и не заметила, как музыка прервалась, а ее губ коснулись губы Джорджа.       Америка отстранилась.       — Видимо, поэтому Патти у родителей, а я здесь? — спросила она тихо и строго, вставая.       — Наш брак разваливается. Пат неприкрыто флиртует с Клэптоном и абсолютно этого не стесняется. Ты свободна, я почти свободен.       — Сказки, — отрезала Америка. — Прости, но я поеду домой.       Америка отправилась в машину, чувствуя спиной взгляд Джорджа. Он однозначно привлекал ее своей глубиной и неординарностью. Если бы он был холост, их давние чувства наконец нашли бы свое место, но становиться причиной их развода с Патти ей не хотелось. Со слов Джорджа все разваливается, а что думает об этом Патти, Америка не имела понятия.       Наутро Джордж позвонил ей:       — Извини, я не должен был пользоваться твоим состоянием. Надеюсь, это не помешает нам быть друзьями.       — Никаких обид, Джордж. Просто забудем, — сказала Америка, зная, что их не перестанет тянуть друг к другу.       А в начале мая Америка вновь улетела в США. На пару недель, для съемки нескольких сцен, упущенных в прошлом году, в старом поместье около Вашингтона. Тогда же режиссеру в голову спонтанно пришла великолепная идея: можно снять музыкальный клип и пустить по телевидению, как эффективную — из-за присутствия в ней популярной персоны — рекламу фильма. Америка не нашла ничего лучше, чем сняться под “Clair’s Life”. Около недели Америку снимали внутри роскошного особняка, в котором развернулись события нескольких сцен из фильма, и в его окрестностях.       Изредка Америке было трудно уснуть, несмотря на то, что многочасовые съемки выжимали из нее все соки. Она задумывалась о том, что почему-то мало размышляет о них с Полом. Как будто чувств и воспоминаний не осталось, их загородили горы Аминых дел. Она думала, что должна страдать и переживать, но вместо этого испытывала какое-то смятенное бессилие. Может, мудрое смирение? Из-за этих мыслей заснуть становилось еще труднее, и тогда она начинала продумывать сцены для своего фильма, продолжение которого она думала снять в Америке.       В один из последних день в Вашингтоне, аккурат в перерыв, Америку позвали к телефону. Пока она шла к нему, перебирала в голове варианты, кто бы мог ей позвонить. Не питая каких-либо надежд, она взяла трубку и деловито произнесла:       — Слушаю.       — Добрый день, мисс Зами, — послышался приятный и уверенный голос, принадлежащий молодому парню, — Вас беспокоит Ирвин Остин, журнал «Знаменитые люди». Я хотел бы взять у вас масштабное интервью. Насколько мне известно, вы сейчас снимаетесь в фильме в Калифорнии.       — Вы правы, но ближайшие два дня я буду находиться в Вашингтоне, — объяснилась Америка. Она поняла, что ей есть, что сказать. Заодно ее заинтересовала неопытность журналиста, которая могла сделать интервью забавным.       — А когда вам будет удобно встретиться? — тактично спросил Ирвин. Америка прикинула у себя в голове календарь и предложила назначить встречу на ближайшую пятницу и провести интервью на веранде отеля. Она и не заметила, как пролетело несколько дней, и ей в номер позвонили с ресепшна, чтобы сообщить о приходе юного журналиста. Америка спустилась и, судя по всему, увидела расхаживающего по холлу и разглядывающего зеркальный потолок, расписанный узорами, Ирвина.       — Ирвин? — спросила Америка, и он опустил голову.       — Да, здравствуйте, — улыбнулся он ей.       — Ну, пойдемте, — позвала она и пошла в сторону веранды, заставленной благоухающими цветами, находящимися на самом пике своего цвета. Они сели за стол прямо друг напротив друга.       — Спасибо, что откликнулись, — улыбнулся Ирвин. — Выглядите обворожительно.       — Благодарю, — произнесла Америка, улыбнувшись в ответ. Легкий ветер едва колыхал ее волосы. — Давайте начнем.       — Америка, вы — невероятно популярная личность, желанная женщина, но, несмотря на вашу активную деятельность и особенное положение в культуре, для многих вы остаетесь неразгаданной загадкой.       Вдруг она поняла, что не обойдется без упоминания «Битлз» и Пола. Она не злобно ответила:       — Мне говорили это в интервью и не один раз. Меня не надо разгадывать, я не ребус и не кроссворд.       — Однако наши многочисленные опросы показали, что публика с упоением читает, смотрит и слушает каждое интервью с вашим участием, которых на самом деле не так и много, и их интересуют ваши взгляды на разные сферы жизни: политику, экономику, социологию, историю, кинематограф, музыку. Вас считают умной.       — Надеюсь, что вопросы к интервью готовили вы, а не ваши читатели, — иронизировала Америка.       — Нет, это была лишь преамбула, — бойко ответил Ирвин. Америка довольно улыбнулась. — А как вы думаете, в чем тайна вашего успеха?       — А что по-вашему значит «тайна»? Египетские пирамиды, Стоунхедж, йети, сотворение мира, Бермудский треугольник, Атлантида, манускрипт Войнича — вот, что тайна. А что такое «успех»? Известность — очень редко успех. Если вы говорите о том, как я пришла к тому, что я имею сейчас, то, надо сказать сразу, здесь нет универсального рецепта. Я просто всегда делала то, чего желала моя душа. Но если вдруг встречались трудности, я шла им наперекор. Мне кажется, это до тошноты банально.       — Но многие отступают, сталкиваясь с препятствиями. Чтобы быть такой уверенной, нужно иметь источник вдохновения. Что вас вдохновляет? — находчивость и прозорливость юноши приятно удивляли Америку.       — Свобода и осознание собственной самодостаточности двигают меня вперед. Я имею все, чтобы заниматься любимым делом — я существую. Наверное, люди стремятся надумать себе преграды. Искренна ли их любовь к работе? Мне нравится наблюдать за моими друзьями, которые бросили престижные вузы, наплевав на перспективы, и сейчас посвящают всех себя делу. Меня вдохновляет осознание того, что я совершенствуюсь, приобретаю что-то новое и меняюсь. И я не завишу от чужого слова, не жду ничьего приказа.       — А на каких фундаментах держится ваша независимость?       — Если правильно расставить приоритеты и ни о чем не жалеть, дорога будет светлой и ясной, — Америка откинулась на спинку стула.       — Но уверенность рано или поздно сходит на нет. В чем же вы тогда уязвимы?       — Вы правы, иногда действительно наступает период смятения. Когда начинаешь жалеть о чем-либо, сомневаться во всем и однобоко судить о произошедшем и происходящем, вдаваться в не касающиеся тебя подробности. А если я вам прямо скажу, в чем я уязвима, мной можно будет манипулировать, правда?       Ирвин усмехнулся.       — Мне кажется, вы так безупречно выстраиваете понятия «личное пространство» и «имидж», что вряд ли выскажете что-то интимное или близкое к тому. Вы говорите по делу. Увы, средние читатели любят грязные подробности. Умные одобряют подобные интервью. Мы говорили о том, что вас вдохновляет. А что вы не переносите?       — Ложь в любых ее проявлениях, в том числе предательство, лицемерие, сплетни. Гордыня. Хамство. Неравенство.       — Вы про эмансипацию женщин?       — В том числе. Не в последнюю очередь о возрасте. Я не считаю, что нужно постоянно подчеркивать, сколько тебе лет. Меня всегда задевало, если со мной говорили как с маленькой, потому что я привыкла общаться на равных. Порой эта нетерпимость усложняет жизнь.       — А что вообще может усложнить вам жизнь? Может быть, это воспоминания?       — Налоги и бестактные люди. Воспоминания — это пища для размышлений. Возможно, мои предыдущие ответы заставляют думать, что я терпеть не могу думать о прошлом. На самом деле думать об этом, о том, что могло произойти, если бы в какой-то момент все пошло по другому сценарию, очень интересно. Просто не стоит об этом жалеть. Это уже произошло, и изменить это уже невозможно.       — А есть какой-то «сценарий»?       — «Сценария», конечно, нет. Он появляется уже после «спектакля».       — Америка, — Ирвин собирался перевести тему, — мы находимся в Калифорнии. Что вас привело в этот солнечный край? Или это секрет?       — Это не секрет. Я приехала сюда на съемки фильма «Жизнь Клэр», который выйдет в прокат этой осенью. Это уже третий визит сюда за последний год — работа очень скрупулезная.       — А насколько давно вы в актерском деле?       — Моя жизнь давно связана с театром. В тринадцать я устроилась в один из ливерпульских театров, где поначалу работала помощницей костюмера. В пятнадцать я ставила в летнем лагере небольшие спектакли. В девятнадцать лет меня пригласили режиссером в том театре, где я работала. Сейчас я ставлю спектакли в лондонском театре «Олд Вик».       — Вы еще и режиссер «Вечера трудного дня», — добавил Ирвин.       — Да, это мой кинодебют. Но на самом деле я редко нахожусь по ту сторону баррикады. Я дебютантка.       — А хватает ли у вас при этом времени на музыку? В апреле вышел ваш первый альбом, в него вошли песни, в которые уже несколько лет влюблена не только Британия, но и Новый Свет. Там лишь пять новых композиций. Это сказывается недостаток свободного времени?       Америка усмехнулась.       — На самом деле я очень много занимаюсь музыкой — стоит лишь вспомнить, в какой среде я нахожусь. Но для того, чтобы написать новую песню, мне нужно немного накопить эмоций. Это главный ингредиент творчества. Я думала, что не стоит часто мелькать и надоедать людям своим присутствием, но если уж и вправду обе стороны Атлантического океана от него в восторге, время задуматься. Кстати говоря, музыку к фильму написала я, — Америка сглотнула, прежде чем добавить: — в соавторстве с Полом МакКартни.       — Мы плавно перешли к «Битлз». В самом деле сложно избежать эту тему. Как вы уживаетесь с ними?       — Хороший вопрос. Публика видит в них идеальных людей, обделенных недостатками. Приятно иметь дело с людьми, которые понимают, что это не так, что они такие же, как мы, просто одаренные, бесспорно, огромным талантом и харизмой. За время долгого знакомства с ними пришлось пережить немало неприятностей. Но даже политические высказывания не доставляли столько хлопот, сколько их... любвеобильность, благодаря воспеванию которой они и снискали популярность у юных девчонок. Например, песня “Another Girl”? Это не просто плод фантазии, она отражает их бабническую суть.       Ирвин усмехнулся.       — Хотя они, безусловно, гении и живые легенды. Это признают те, кто сталкивается с их самыми неприятными сторонами каждый день. С ними было бы скучно, будь они идеальными.       — А каково жить с гением? Часто ли приходится идти на уступки? Что пришлось принести в жертву во имя семьи?       — Часто приходится наступать себе на горло, — Америка вздохнула. — Но с этим браком я больше приобрела, чем потеряла. Слово «семья» не может стоять рядом со словом «жертва». Любовь — это самоотдача, и от нее нельзя ожидать большего, чем отдавать, тем более, требовать чего-либо. Но это не жертвенный камень.       — А почему вас, замужнюю женщину, зовут «Мисс Зами»? Может, есть какие-то объяснения, с чем-то может быть связано?       — Думаю, мир все еще не может привыкнуть к тому, что Пол МакКартни и Америка Зами женаты, это лишь газетная утка. Меня узнали и запомнили как мисс Зами.       — Вас это не раздражает?       — Ничуть. Это подчеркивает мою независимость.       Ирвин еще раз усмехнулся.       — И вправду подчеркивает. О вас можно рассказать не меньше, чем о мистере МакКартни. Зачастую кажется, что вы работаете в разных плоскостях. А какими проектами вы собираетесь порадовать нас в ближайшее время?       — Я не работаю на потребу публики, не ставлю во главу угла удовлетворение ее интереса и не задаюсь целью ее порадовать, а создаю продукт, который будет передавать мои мысли и образы дальше. Тому, кто способен прислушаться и задуматься. Я планирую заново поставить спектакль по моему сценарию, который был моей дипломной работой. Я ставила его в своем первом театре четыре года назад.       — Обычно я заканчиваю оптимистичным вопросом: где бы вы хотели жить в старости?       — Не хочу портить вам концовку своим пессимистичным прогнозом, но я не думаю, что застану новое тысячелетие. Что-то меня в нем отталкивает. Я будто знаю, что там будет, и мне там оказаться не хочется. Поэтому в старости я хотела бы жить на необитаемом острове. В информационном вакууме.       Ирвин улыбнулся.       — Спасибо, — произнес он, вставая из-за стола. — Мне давно не было так интересно беседовать с интервьюируемым. В начале июня в новом выпуске журнала можно будет прочесть интервью.       — И вам спасибо, Ирвин. Думаю, у вас большое будущее в журналистике, — искренне похвалила Остина Ами. Его щеки слегка порозовели. Ирвин и Америка попрощались и разошлись в разные стороны. Вернувшись в номер, Америка набрала номер Эллины.       — Алло? — услышала Ами и поприветствовала сестру. — Америка! Что же ты не звонишь, уже две недели прошло! Мама волнуется, между прочим.       — Извини, — произнесла Америка, — передавай маме привет.       — Тебе тут куча писем приходит, но больше всего — открыток от Пола, а каждое утро курьер привозит огромный букет цветов. Ты не обижайся, но тут у Фиби в школе макулатуру сдавали, я открытки и письма отправила туда. У Фиби благодаря ним второе место по школе.       — Не извиняйся, правильно делаешь. Хоть кому-то будет польза. Кстати, принцессе тоже привет. И Билли.       — Кстати, тебе тут еще звонила, м-м... как ее... Маями Черри? Просила перезвонить.       Америка поняла, о ком идет речь, попросила Эллину найти телефонный справочник и продиктовать номер Мийами, и после разговора с сестрой позвонила ей.       — Америка! Спасибо, что перезвонила! Я хочу пригласить тебя в июне на две недели в Испанию. Заодно познакомлю тебя с моим женихом.       — Почему бы и нет?       Съемки «Жизни Клэр» благополучно завершились в первых числах июня, а в перерывах у Америки оставалось немного времени, чтобы продолжить свой фильм. Америку не переставали приглашать на вечеринки, на которых собирался весь цвет лос-анджелесской элиты. Америке было с кем пообщаться и на кого отвлечься от размышлений о том, как сейчас Пол заваливает квартиру Эллины посланиями к практически бывшей жене. Она познакомилась с режиссером Тони Ричардсоном, актерами Джорджем Махарисом, Табом Хантером, Стивом Маккуином, Грегори Пеком, Винсом Эдвардсом, Элиа Казаном, Ральфом Микером, Джоном Леммоном, воинственными Чаком Норрисом и Брюсом Ли, с музыкальным продюсером Куинси Джонсом и абсолютно осознавала себя отдельной единицей, стоящей чего-то и без Пола МакКартни.       Чаще к Америке подходили и заводили дискуссии о политике. Она могла поддерживать подобные разговоры, но не видела в этом надобности, поэтому лишь выслушивала радикальные мнения по поводу войны во Вьетнаме. Ами и не думала, что люди ее среды настолько безжалостны. Ей казалось, что большая часть мира на стороне хиппи, требующих прекращения этой резни. «Война — это истощение, — думала Америка. — И для чего тогда нужна дипломатия, если обе стороны не могут договориться?»       На одной из вечеринок к Америке подошел продюсер «Жизни Клэр», и по-отцовски обняв ее за плечи, куда-то повел, игнорируя всех тех, кто пытался воспользоваться свободной минутой их обоих и начать получасовую политическую пропаганду. «Этого человека, — начал мужчина, наклонившись к уху Ами, — сложно сейчас застать. Либо он сильно пьет, либо по судам таскается. Особенно после мартовского инцидента в Майами...» Америка не поняла, о ком идет речь. Они вошли в маленькую комнату, в которой за столом сидел мужчина с длинными каштановыми волосами и курил. Его фигура выглядела пополневшей — скорее всего, еще полгода назад он был тонким и атлетичным. Длинные, нездорово блестящие волосы были заправлены солнечными очками, как ободком.       — Давно хотел вас познакомить, — произнес продюсер, — Америка Зами — Джим Моррисон. Полагаю, вы друг о друге слышали.       — Конечно, — расслабленно произнес Джим, выпуская изо рта дым.       — Тогда оставлю вас, меня там заждались, — улыбнулся продюсер и попятился в дверной проем. Америка огляделась по сторонам, словно стесняясь, и села на стул.       — О вас говорят как о самой умной женщине современности, — все так же расслабленно продолжал Джим.       — Врут, — ответила Америка твердо. — Это Голда Меир.       Джим усмехнулся. Для человека, о количествах ежедневно потребляемой выпивки которым ходят правдоподобные и ужасающие легенды, у него был все еще крепкий голос. Тот самый, что звучит на пластинках и по радио.       — Америка, вы когда-нибудь испытывали такое, что слушаешь музыку и видишь ее в цветах? Например, слушаешь Аппассионату Бетховена, а в голове — красные узоры на темном фоне.       — Да, постоянно, — ответила Америка без раздумий. — А у вас?       — И у меня. Я даже пытаюсь это зарисовать, обычно маслом. Когда-то я воровал краски, а теперь могу кому угодно сказать, и мне принесут все что я только пожелаю. Масло мне нравится. А ты пыталась? Мне кажется, у тебя бы вышло.       — Думаете? Надо попробовать.       Америка вгляделась в карие глаза Моррисона, он отвел взгляд в сторону. В этих глазах отражался гаснущий интеллект.       — Думаю. Я не всем говорю о своей любви к рисованию.       Джим приблизил лицо к Америке. Ей в нос ударил запах перегара и табака. Последний был настолько несносным, что у Америки больно засвербило в горле.       — А ты бы переспала со мной? — настойчиво, даже несколько грубо спросил Джим.       Америка посмотрела в его правый глаз.       — Два года назад, возможно, да. Сейчас — нет, — она осмысленно вкладывала в свои слова два значения.       — Жаль, — Джим встал и, застегивая ремень, вышел из комнаты. Америка не знала, что думать: что в положении сидя ремень перетягивает живот или что-то иное?..       Америка вышла и тут же встретилась с продюсером.       — Что-то он удивительно долго продержался, — заключил он.       В первых числах июня Америка вернулась в Лондон с несколькими метрами пленки cвоего фильма. Первыми ее встретили открытки от Пола на всевозможные лады: глянцевые, с цветами, в виде сердечек, — словом, Ами не думала, что таковые существуют.              «Прости, Америка, я виноват. Ты не достойна такого отношения! Ты самая лучшая! Прости меня!       Твой Пол»              Содержание открыток мало отличалось от этого. Ами, читая их, фыркала и выбрасывала в ящик с надписью «макулатура», хранящийся в гостиной квартиры Рамонов. А потом Фиби с видом познавшей жизнь девы утверждала: «Когда я вырасту и у меня будет муж, я тоже буду выбрасывать его открытки!» «А ты продолжай сдавать макулатуру», — сказала как-то Эллина саркастически. Мэри не одобряла того, что Фиби стала свидетельницей происходящего. Однажды она вызвала Америку на серьезный разговор. Точнее, пригрозила, что он будет серьезным, а сама лишь задала странный (по всей видимости, риторический) вопрос «еще пару месяцев назад все было нормально. Что же случилось?» и попросила при Фиби не проявлять свое наплевательское отношение к посылкам от Пола, а то Фиби вырастет мужененавистницей.       Америка сама вернулась к мыслям о размолвке с Полом, краски в голове пытались сгущаться, но она отгоняла их — близилось путешествие по Испании с Мийами. Ами собралась в дорогу заранее: только перестирала вещи, взятые в США, и со спокойной душой ожидала дня встречи. Они с Мийами давно не виделись и тем более никогда не отдыхали вместе. А что удивляло Америку больше всего, так это то, что Мийами словно почувствовала неладное и позвала одну Зами, без мужа.       День встречи наступил даже несколько внезапно. Америка приехала в аэропорт на такси и стала ожидать Мийами в терминале за чтением книги. Сначала она оборачивалась по сторонам, выискивая Мийами в толпе, но стоило ей погрузиться в книгу, как кто-то потрепал Америку за плечо. Над ней нависала Черсин.       — Привет, дорогая! — воскликнула Мийами, обходя стул, и обняла Ами. — Как я по тебе соскучилась!       — Да что уж там — я тоже! — ответила Америка. Завершив объятия, девушки взяли чемоданы и пошли сдавать их в багаж, договорившись рассказать последние новости как только сядут в самолет. Быстро пройдя необходимые процедуры, они оказались в салоне.       — Садись у окошка, меня там укачивает, — сказала Мийами, и они с Америкой сели на свои места. — Ты была в Испании?       Америка начала вспоминать.       — Да, была. В прошлом году, с друзьями на яхте катались.       — Ничего себе! — восторженно произнесла Мийами. — Арендовали?       — Да, вышло очень даже недорого. Хорошо повеселились, — Америка вспомнила, как они с Омпадой прыгали с высоты в воду, и вдруг почувствовала тоску по ней. Может, провести немного времени после Испании в Оксфорде? Омпада вряд ли будет против этого.       Самолет тронулся.       — Здорово. Америка, я позвала тебя в общем-то для того, чтобы отпраздновать свою помолвку, — призналась Мийами. — Мой жених, Роберт, учился в том же колледже, что и я, только окончил его в тот же год, когда я заканчивала первый курс. Я даже не помню, как мы познакомились! Роберт сделал мне предложение в мой день рождения, но мы только сейчас решили отпраздновать.       — Ух ты! — успела вставить Америка. Мийами улыбнулась.       — Роберт будет встречать нас в аэропорту. Он снимает славный домик в одной из испанских провинций и мы проводим там уже второе лето. У нас на июнь намечается славная программа с друзьями. Будет много разных знакомых, в основном Роберта.       Америке вдруг стало интересно, почему позвали только ее, ведь Пол Мийами не менее близок, чем она сама. Мийами вздохнула, как будто хотела что-то спросить, но лишь улыбнулась.       Вскоре лайнер приземлился в аэропорту Мадрида. Девушки, проболтавшие всю дорогу о разных мелочах, вышли в зал, освещенный палящими солнечными лучами. Мийами тут же кого-то приметила и изо всех сил помахала рукой. Они приблизились к высокому, под стать, наверное, Питу Оранжу, парню с огромным гнездом мелко кудрявых рыжих волос. На кончике носа практически висели круглые очки. Его лицо было бы похоже на Билли Кармелита, если бы не огромные небесно-голубые глаза. Мийами подскочила к нему, повесилась на шею и крепко поцеловала.       — Робик, познакомься, Америка Зами, — произнесла она, показав на Ами рукой. — Она и ее муж Пол очень помогли мне в свое время. Мы бы даже не узнали друг о друге, если бы не их помощь в свое время.       Роберт изумленно сжал губы.       — Роберт Ким, очень приятно! — представился он, протянув руку. Америка ответила на рукопожатие, переспросив:       — Ким? Корейская фамилия.       — Ну, как видите, кореец я такой же, как Уинстон Черчилль эстонская певица, — усмехнулся Роберт. — Мой отчим был корейцем. Хороший был человек, воспитал меня как родного сына. Я не стал менять фамилию.       — Как интересно, — заметила Америка.       Они погрузились в машину и тут же понеслись мимо кажущихся необъятными испанских холмистых полей, выжигаемых солнцем. Солнце изредка пряталось за белоснежными кучевыми облаками, которые в один момент словно растворились в небе, сделав его от горизонта до горизонта ярко-голубым. Из-за раскрытых окон с ревом мотора перемешивался шум ветра, так что Роберт, Мийами и Америка предпочитали молчать, поскольку не могли услышать друг друга. Америка, сидящая сзади водительского кресла, то есть слева, поначалу пугалась выезжающих, казалось, прямо на нее, машин — правостороннее движение на серпантине было ей малознакомо и непривычно.       Когда солнце покатилось к горизонту, автомобиль въехал в небольшой поселок, а вскоре въехал во двор двухэтажного кирпичного домика.       — Позже в гараж загоню, — сказал Роберт, выходя из машины.       Америка оглядела дворик: небо мешала увидеть сетка виноградных листьев и спиралей. Посредине двора стоял стол, за ним — садовые качели. Двор ограждался сетчатым забором. Америка подошла ближе и увидела в низине спокойное голубое море.       — Сейчас отнесем вещи в дом, сходим в магазин и приготовим ужин, — Мийами открыла багажник, девушки достали чемоданы и отнесли в дом, встретивший их приятной прохладой. Америке выделили комнату на первом этаже, с окном, выходящим на ту сторону двора, где лежали хозяйственные принадлежности. Переодевшись, девушки отправились в супермаркет, и Мийами рассказала Америке рецепт средиземноморского рагу, который она придумала еще прошлым летом, отдыхая с Робертом здесь. Слушая подругу, Ами роняла слюну — ей не терпелось отведать рагу — не только потому, что не ела с самого рейса, но и из-за великолепно расписанных Черсин прелестей авторского блюда.       — Рагу великолепно, как всегда! — похвалил невесту Роберт, прервав молчание, повисшее на время ужина во дворике.       — Да, очень вкусно, — присоединилась Америка, прожевывая приготовленную на гриле креветку.       — Спасибо, — скромно отозвалась Мийами. — Кстати, что-то известно насчет гостей?       — Да, известно. Уолш прилетит послезавтра вечером, Диоген в воскресенье утром.       — Диоген? — переспросила Америка удивленно.       — Да, это мой друг — Диоген Мандилаки — грек. Физик и совершенно незанудный парень. Я сначала тоже удивился, потом привык, — ответил Роберт гостье.       — А ты Беллу позвал? А Жоржа? А Джея? — взволнованно спросила Мийами.       — Всех позвал, дорогая, не переживай, — ласково произнес Роберт. — В воскресенье, в четыре. Устроим пирушку.       — Тогда завтра и послезавтра мы можем посвятить себе! — резюмировала Мийами.       Утром все трое решили позволить себе проспать до обеда, а после полудня пойти на море. Давно Америка не купалась в настолько теплом море и никогда дотоле не купалась в солнечных очках и шляпе: хотя полуденная кульминация солнечного света осталась давно позади, лучи продолжали жечь темные волосы. Выходя на берег, Мийами и Америка прятались под широким пляжным зонтом, где уже сидел Роберт. Он на солнце не выходил — для него это было опасно. Мийами и Америка, входя в воду, частенько резвились, как девчонки, и осыпали друг друга мелкими брызгами, лупили руками по воде, шумя и смеясь.       Над Средиземным морем разлился розово-красный смеющийся закат, и почти что в тон ему покраснели от солнца обожженные светлые плечи Америки. Смуглая Мийами, давно не знавшая такой проблемы, посочувствовала Ами и повела ее домой, мазать ожоги спасительно холодными мазями. От перегрева у Ами слегка болела голова, которую Мийами взялась лечить отличным тосканским вином, сидя на балконе в креслах-качалках.       — Моей первой любовью был сын моих соседей, — вдруг начала Мийами после некоторого молчания. — До того, как мне исполнилось двенадцать, мои родители снимали дом недалеко от границы с Албанией. Когда мне было восемь, вторую половину дома начала снимать другая семья, эмигранты из Македонии. У них было четверо детей: три дочери и старший сын Агазон, на три года старше меня. Если я не ошибаюсь, у них был еще мальчик, но он уехал с друзьями в Турцию и там погиб еще в начале пятидесятых. Мы с Агазоном проводили вместе все свободное от школы время. Мы смотрели друг на друга по-особенному, защищали от родителей и неприятелей, бегали друг к другу по ночам. Хотя сдружились мы не сразу, в отличие от наших родителей и младших братьев и сестер: около полугода смотрели друг на друга волками. Однажды я заснула у него на кровати, а проснулась от того, что он подлег ко мне, обнял и поцеловал в затылок и в виски. Он потом сделал вид, что ничего не случилось, и наши отношения стали напряженными. Потом мы сдружились, а родители рассорились и перестали ходить друг к другу на ужины. А потом мой папа умер, и мы переехали в Афины. Вот так. А у тебя как было?       — У меня все просто: мне нравился одноклассник, я ему тоже, но меня перевели в другую школу. По-дурацки расстались. Хотя я его в прошлом году встретила в холле театра. Пришел с женой на мой спектакль.       — А-а-а! Я в прошлом году тоже встретила парня, с которым был мой первый раз. Спросила, как дела, а он мне предложил сходить в уборную, — Мийами усмехалась. — Мы с тобой еще об этом поговорим. Что-то я устала. Расскажешь мне о своем первом опыте? Обещаешь?       — Хорошо, обещаю.       Америка, попрощавшись с Мийами, поняла, что хочет немного помечтать о прошлом, побродить по своим воспоминаниям, но, вернувшись в комнату, быстро уснула. Под утро зашумел дождь, небо задернули плотной шторой серых облаков, поход к морю был отменен из-за штормового предупреждения, и Мийами, Роберт и Америка до обеда провалялись в кроватях, после чего отправились в магазин, чтобы закупиться продуктами к завтрашнему приезду гостей. У Америки менее опытная Мийами постоянно спрашивала совета, и та не отказывала.       С самого утра начались приготовления к приезду друзей. Во дворе Роберт разложил широкий стол. «А стульев-то, наверное, и не хватит», — предположил он, войдя в кухню, где полным ходом шел процесс приготовления ужина. «Не хватит — у соседей попросим», — успокоила Мийами, облизав испачканный в томатном соусе палец, и Ким ретировался.       В первом часу приехала троюродная сестра Роберта, Анна — смешливая полная девушка лет тридцати пяти, и присоединилась к Мийами и Америке. Дополнительная пара рук была кстати: Мийами либо часто подзывали к телефону, либо она выносила во двор приготовленную снедь — словом, постоянно отвлекалась. Анна оказалась барабанщицей, давно оставившей барабаны гнить в сыром гараже. Она не переставала шутить, громко смеясь над собственными шутками, и была настолько занята Мийами, что на Америку обратила внимание лишь тогда, когда та чихнула. В три часа пришла еще одна девушка, которую бойко встретили и хозяйка дома, и Анна, но она тут же ушла.       Во дворе уже поднимался шум разных голосов. Залаял соседский пес, и под колесами незнакомого автомобиля заскрипела щебенка. У самого окна зазвучала громкая и быстрая мужская речь и смех, которая вскоре проникла со двора в дом.       — Мийами! — воскликнул высокий смуглый мужчина, внезапно оказавшийся на пороге кухни. Мийами обернулась и воодушевленно ответила:       — О, Диоген, ты приехал! — и они бросились обниматься. Диоген закружил Мийами вокруг себя, ноги заболтались в воздухе, и девушка весело заверещала: «Ты что делаешь? Отпусти!» Он сделал еще пару кругов и поставил Мийами на место.       Америка услышав имя Диогена, посмотрела на него, но после потеряла интерес и начала снимать фартук.       — Здравствуйте! — вскрикнул голос Анны, вернувшейся в кухню.       Из-за Диогена вышла миловидная светловолосая девушка с удлиненным каре.       — Познакомься, это Валери. Моя бывшая одноклассница, — добавил Диоген.       — Очень приятно, — сказали Мийами, Валери и Анна вразнобой.       — А это Анна, двоюродная сестра Робика. И... Ами, иди сюда! — Мийами помахала рукой Америке. Она отложила полотенце, которым прежде вытирала руки, и подошла.       Диоген обладал теми чертами средиземноморской красоты, от которых европейские женщины часто сходили с ума. Америка часто подчеркивала это, но знала, чего от таких мужчин ждать. Диоген в свою очередь тоже обвел Америку выразительными зелеными глазами с головы до ног.       — Это Америка, моя близкая подруга.       От Диогена в тот же момент пахнуло одеколоном. Он протянул свою руку к Америке, взял ее ладонь в свою и притянул к губам.       — Приятно познакомиться, — сказал он, оторвав горячие губы от кисти девушки.       — Так! — Мийами хлопнула в ладоши. — Потом пообщаемся, нам нужно немного доделать. Идите к Робику, мы скоро придем.       — Пойдем, — обратился Диоген к Валери. — Мы вас ждем!       — Ой, и я с вами! — подорвалась Анна.       В кухне стихло, и уличный шум стал еще заметнее: разговоры, смех и музыка. Мийами быстро глянула в окно.       — Диоген, — вздохнула она, — красавец. На самом деле золотой человек. Овдовел полтора года назад.       — Что, угробил жену? — цинично спросила Америка, ища в окне предмет их разговора.       — Нет. Родная мать с балкона скинула. Он долго с ума сходил, сидел на антидепрессантах, ездил в Индию, не мог найти покоя, хотел вслед за ней. Еле выкарабкался, только недавно все более-менее стабильно стало. Он человек хороший и надежный, хотя на первый взгляд кажется бабником... Ладно, пойдем, а то все самое интересное пропустим!       Девушки вышли во двор. «О-о-о, Мийами, привет!» — послышался возглас. Америка обернулась и увидела Мийами, обнимающуюся с незнакомым лысым мужчиной.       — Жорж, как здорово, что ты все-таки приехал! — прощебетала Мийами, оторвавшись       — А как я мог пропустить вечеринку у Роберта и Мийами, на которой будут Диоген, Джей и Уолш? — развел руками Жорж. — Кстати, тут где-то Белла и Питер ходят, я их решил подвезти.       — Это ты правильно! — воскликнула Мийами, потрепав Жоржа по плечу, и они с Америкой прошли вглубь двора. У стола, заставленного посудой, блюдами и бутылками с напитками, стояли по нескольку человек гости. У одной группы можно было приметить Роберта в парадном пиджаке. Он, словно почуяв приближение невесты, повернулся и помахал ей рукой, подзывая ближе.       — Нам пора садиться за стол, — сказала она, входя в объятия Роберта, и ее слова оказались в потоке чужой речи. Америка подошла ближе.       — Нет, — ответил Роберт одному из трех стоящих перед ним мужчин. — Это, на самом деле, вопрос времени. Невозможно решить все наскоро, тут нужно набраться терпения, если не хочешь получить по шапке.       — Я не знаю, сколько нужно пережидать...       — Слушай, поехали со мной в воскресенье в Стамбул, я тебе город покажу, поешь апельсинов, будешь как новенький! — с апшеронским акцентом произнес другой и рассмеялся.       Все замолчали, потому что к компании подошел высокий человек в желтых затонированных очках и высоким лбом.       — Добрый вечер! — доброжелательно прошепелявил он и обменялся рукопожатием с Робертом. — Я Алекс.       Он поцеловал руку Мийами, пощекотав ее усами, и протянул руку одному из троих мужчин.       — Симон, — представился первый из них.       Алекс потянулся ко второму.       — И я Симон.       Алекс взметнул бровями и потянулся к третьему.       — Вы не поверите, но я тоже Симон!       Алекс вопросительно взглянул на Роберта. Тот кивнул. Алекс подался на полшага назад. Мийами тихо прыснула, а потом, посмотрев на Роберта, рассмеялась вместе с ним.       — Они правда тезки? — поинтересовалась Ами у друзей.       — Правда, — подтвердил Роберт.       Все уселись за стол. Все ожидали приезда некоего Уолша и в его отсутствие уже приступили к пиву, надеясь после приезда таинственного гостя повысить градус. Разговоры слегка стихли, зазвенела посуда.       — О-ой, — вдруг вскочил Роберт.       — Ты чего? — забеспокоилась Мийами.       — Слышу, дохтур приехал, — сказал он и ушел. Мийами подкинулась бежать за ним.       Заскрипели ворота, и через полминуты вышел маленький лысый пожилой мужичок с пушистыми усами и круглыми очками. С ним под руку шла сухонькая дамочка — жена.       — Доктор Уо-о-олш! — загудели за столом. Мужчины повскакивали, чтобы пожать руку новоприбывшему.       — Ты, Жорж, стал таким лысым, как я, — сказал доктор, показав рукой на макушку Жоржа.       — Но таким умным, как вы, мне никогда не стать.       Доктор лишь махнул рукой, садясь за стол.       — Если ты его знаешь, значит, знаешь всю британскую врачебную диаспору, — проведал Роберт Америке, присаживаясь.       Над черным морем, что-то тихо шепчущем сизому песку, поднялся медный полукруг луны.       — Друзья, — почти сразу поднялся Роберт, словно взлетел над столом, прервав беседы увлекшихся друг другом гостей, — если раньше мы всегда встречались без повода, то сегодня мы собрали вас не просто так.       Поднялась Мийами.       — Только не говори, что ты собрался клянчить деньги! — воскликнул Джей и рассмеялся.       — Э-э, ну это как дальше пойдет, — ответил Роб, пожав одним плечом. — Мы с Мийами вообще-то хотели объявить свою помолвку.       — О-о-о! — прогудели гости, и откуда-то послышалось: — Давно пора!       — Ага, все равно деньги придется дарить! — снова пошутил Джей.       — Почему сразу деньги? Можно машину — Кадиллак, например!       Гости рассмеялись.       Америка внимательно присматривалась к тем, кто сидел с ней за одним столом. Доктор был человеком невероятного ума, жизненного багажа, любви к прекрасному и легкой ментальной усталости. Его жена не особо проявляла себя. Белла оказалась обаятельной женщиной между сорока и пятьюдесятью годами. Ее муж, Питер, был красивым мужчиной, на несколько лет старше Беллы, очень большим, (как говорят, «два на два»), и харизматичным. Говорил он настолько метко, что Америка постоянно ждала, когда он что-то скажет, но говорил он куда реже Джея, который оказался не настолько интересным. Разговор в основном держали он, Жорж, Роберт, Мийами, Белла и Диоген. Симоны, Алекс, Анна и незнакомка, еще днем промелькнувшая на кухне, как-то быстро исчезли. Диоген постоянно стрелял глазами в Америку. Пару раз он попытался вовлечь ее в разговор, сказав: «А ваше лицо мне очень знакомо. Где я мог вас увидеть?». «Наверное, дома у Роберта и Мийами», — ответила Америка, и он отвлекся на кого-то еще.       Незаметно шли часы, медный полукруг перестал висеть у горизонта и поднялся серебристым лезвием над виноградной сеткой. Америка чувствовала, как теплый ночной воздух касается оголенных плеч, как нежная ткань легкого сарафана покрывает кожу, как заполняются легкие и как вздымается от дыхания грудь, и как прекрасна молодость.       Друзья Роберта и Мийами оказались на редкость умными и неординарными людьми. Они настолько не могли напитаться компанией друг друга, что разошлись только когда над морем посветлело небо: кто поехал домой, кто остался ночевать. Америка иногда улыбалась сама себе, зная, что, хоть 1967-ой год позади, бесчисленные знакомства только впереди. И жизнь только начинается.       Ближайшую неделю Роберт и Мийами показывали Америке Испанию. Иногда к ним по вечерам заезжал кто-то из тех, кто был на большом вечере. Особенно интересно оказалось ближе пообщаться с Беллой и Питером. Одним вечером о своем визите заявил Диоген. Он приехал чуть раньше полудня, когда Америка еще только проснулась. Его голос гремел где-то на кухне, но стоило Мийами предостеречь его: «Тихо ты! Ами еще не встала», Диоген сбавил тон. Но было поздно — через две секунды в кухне появилась сама Америка.       — О, милая, привет! — Мийами улыбнулась. — Это мы тебя разбудили?       — Нет, я давно проснулась.       Мийами стала наливать кофе.       — Как спалось? — спросила она, не отрываясь от кофе. — Сегодня тоже что-то снилось?       — Да, сегодня исключения не было. Но здесь сны совсем другие. — Мийами передала чашку Америке. — Спасибо.       — Я тебе немного завидую. Мне вообще ничего не снится, а так хочется, чтобы хоть что-нибудь приснилось, хоть какой-то кошмар! — пожаловалась Черсин, оперевшись на край стола поясницей.       — Я не представляю, как это — совсем без снов. Иногда так устаешь от этого, потому что как будто бодрствуешь круглосуточно и вовсе не спишь. А еще мне часто снятся вещие сны, к которым надо присматриваться. Так иногда утром не понимаешь: пора к чему-то готовиться или это был холостой сон.       — Америка, а какие здесь сны? — поинтересовался Диоген.       — Здесь? — переспросила Америка, задумавшись. — Очень длинные и отрывистые.       Ами сделала несколько глотков кофе. Мийами, что-то пролепетав, выбежала из комнаты.       — Америка, свободна ли ты завтра? — спросил Диоген спокойно.       — Если Мийами ничего не запланировала, то свободна.       — Не хочешь съездить со мной на границу с Португалией? Я знаю мыс, с которого открывается очень красивый вид. Он часто мне снится, я давно там не был. Думаю, ты такое тоже любишь.       В кухню вошла Мийами.       — Мийами, я украду Америку завтра? — спросил Мандилаки, не дождавшись вердикта Америки.       — Пожалуйста, — махнула она рукой и подмигнула Ами.       Диоген дождался возвращения Роберта, обсудил с ним что-то во дворе и уехал, чтобы вернуться завтра ранним утром и забрать Америку.       — Купальник прихватила? — спросил Диоген у выходящей из калитки Америки.       — Конечно.       — Зря. В одежде купаться веселее, — строго сказал он и открыл для Ами дверь. — Прошу.       Америке снова выпал шанс посмотреть на испанские виды. День был не ясным и даже слегка беспокойным, но это даже оказалось на руку: солнце часто скрывалось за облаками, рассеивая струями лучи, не слепя глаза.       — Диоген, извините за нескромный вопрос. Меня все время нашего знакомства интересует один вопрос: почему вас так назвали?       Он усмехнулся.       — И ты даже предполагала, что мои родители были фанатами философии?       — Нет, слишком поверхностно, — отмахнулась Америка.       — Поверхностно, — повторил Диоген. — Диоген переводится как «рожденный Зевсом». Но узнал я это сам. Родители были студентами, когда я родился, и не заморачивались над именем. Они мне так и сказали, что не думали совсем. Так что я интересовался всем сам.       — Я думаю, это правильный подход. Многие люди носят свои имена, даже не задумываясь над их значениями. Правда, не на всех людей накладывает отпечаток значение имени. Люди часто делают что-то, не вдумываясь.       — Америка, а ты знаешь значение своего имени? Оно же еще необычнее моего. — Мандилаки перевел взгляд с дороги на Америку.       — Вам не удастся подловить меня на двойном стандарте, — улыбнулась Америка. — Когда-то, на гастролях, мне принесли французскую газету, в которой была статья о том, что мои родители-евреи мечтали сбежать из Германии, где их сначала притесняли, а потом вовсе собирались сослать, в Америку. И, потеряв всякую надежду оказаться по ту сторону океана, назвали дочь именем своей неосуществимой мечты.       Диоген истерически рассмеялся.       — Желтая пресса... Мийами рассказывала, она тоже становилась ее жертвой. Особенно когда уехала в Лондон учиться и гастролировала по Европе. Как хорошо, что я не читаю их, иначе бы отговорил бы Роберта от женитьбы на этой вертихвостке! — и вновь рассмеялся фальцетом.       Они доехали до каменистого побережья как раз тогда, когда Америка начала чувствовать наваливающуюся дремоту. Диоген взял руку Америки и повел за собой куда-то вверх. Ами шла чуть позади и чувствовала, как сердце начинает странно стучать. «Имею право!» — воскликнул внутренний голос. Они вышли из череды деревьев прямо на край скалы. Небо было чистым, прозрачным и недосягаемо высоким, волны закручивались у берега и омывали камни. Дух действительно перехватило, будто сжало в кулак.       — А то уже не море, это океан, — сказал Диоген прямо над ухом Америки, касаясь ее плеча своим.       — Ты прав, — Америка перевела взгляд на загорелое лицо Мандилаки. — Есть здесь что-то такое, что потом видишь во сне морозной английской ночью.       Потом они спустились к берегу, не решившись прыгать с высокой отвесной скалы — можно разбиться о выступ, не достигши синей океанской пучины. Взяв теплой рукой бледную руку Америки, он повел ее за собой, к океану.       — Это камни, они больно врезаются в ступни. Но это полезно — доктор Уолш говорил.       Америка осторожно двигалась по камням, которые вроде стачивались водой, но походили на осколки стекла. Совершенно неожиданно Диоген подхватил ее и взял на руки, держа под коленями и под спиной. Америка рефлекторно обхватила его шею, невольно вспомнив Джорджа Харрисона, который нес ее на своих тонких руках по другую сторону Атлантики.       Диоген внес ее в прохладную воду, сделал с десяток шагов и медленно опустил девушку. Ноги стали проваливаться в мягкий песок, особенно приятный после ходьбы по камням. Америка медленно стала идти навстречу горизонту, закрыв глаза.       Купание быстро закончилось, Америка переоделась в машине, а Диоген — где-то за деревьями, купальник и плавки разложили на полотенце на заднем сидении. Диоген отвез Ами в какое-то уютное кафе, сев за окруженный цветами уличный столик.       — Америка, говорили ли тебе, что ты особенная? — спросил Диоген, отставив бокал с бордо, и обвел Америку глазами в миллионный раз за время их знакомства. Любая другая женщина таяла бы от этого жадного взгляда, Ами же было от него не по себе.       — Говорили. Я этим избалована, — сказала она, посмотрев Диогену прямо в глаза. — Каждый человек по-своему особенен.       — Не-е-ет, тут я с тобой не соглашусь, — протянул Мандилаки, проведя взглядом по дну бокала. — Есть гигантские пласты одинаковых людей, в которых особенного ничего нет.       — Как же они могут быть одинаковыми, если за спиной у каждого — своя история и свой опыт, у каждого свои принципы, представление о мире, происхождения? — запротестовала Америка. — Эти сочетания и делают людей уникальными.       — А есть люди, у которых ни истории, ни принципов, ни представлений, ни происхождения, — произнес Диоген, подавшись вперед, и что-то злобное сверкнуло в его глазах.       — И кто же они такие, чтобы не иметь ничего из этого? — спросила Ами.       Диоген спасовал.       Возвращались они уже на закате, и, чтобы не заснуть от усталости, Америка включила радио. Крутили Ван Ронка, которого Диоген и Ами слушали молча.       — Никогда его не слушал. Надо исправлять, — сказал Диоген в перерыве между песнями.       У дома Мийами и Роберта они оказались уже тогда, когда небо начинало превращение из светло-голубого в темно-синее. Америка вышла из автомобиля, взяв свои вещи.       — Я тебя провожу, — решительно изрек Диоген. Они дошли до калитки и остановились. Но вместо того, чтобы попрощаться, они почему-то поцеловались.       — Пойдем, — прошептала Ами, оторвавшись. Они тихо пробрались во двор, заполненный всюду слышным пением цикад, еще тише прокрались по дому в комнату Америки.       Америка зашторила окна и заперла на щеколду дверь.       Диоген уехал незаметно рано. Никто не заметил его ночного визита. Днем Америка решительно поднялась в спальню Мийами. Дверь была открыта, девушка сидела в кресле и чинила кофту.       — Тук-тук, — произнесла Америка, стукнув по косяку. Мийами подняла сосредоточенный взгляд.       — А, заходи, — вымолвила Мийами. — Садись.       Америка присела на другое кресло.       — Мийами, ты как-то догадалась, что я свободна, или тебе кто-то сказал?       Мийами остановилась на секунду. Потом попыталась продолжить. Вздохнула. И отложила кофту в сторону.       — Пол звонил. Все рассказал и попросил, чтобы я с тобой поговорила. Я решила, что это не мое дело, вы взрослые и самостоятельные люди и сами все решите.       Америка хмыкнула. Какие изощренные пути примирения он ищет. Можно сказать, лезет из кожи вон.       — Очень мудрый ответ. Ты очень мудрая.       — Нет, меня этому научили действительно мудрые люди, — пожала плечами Мийами. — Я по своей природе люблю совать нос в чужие дела. Кстати, вот, например, ты мне так и не рассказала, кто был твоим первым, а обещала, я давно жду.       Америка ухмыльнулась.       — Ладно, обещания нужно выполнять, хотя там не было ничего интересного. На первом курсе я влюбилась в парня. Его звали Дэвидом, он был, по его словам, чистокровным шотландцем, и я этому верила — он родился в Эдинбурге. Мы учились на одном курсе, он жил этажом выше. Я старалась сама проявлять инициативу, хотя он поначалу сопротивлялся. Мы с ним иногда сидели вместе, иногда обедали. Он тоже был довольно отчужденным и в студенческих попойках не участвовал. Где-то по весне мы с ним вместе взялись за один проект. Одним вечером я поднялась к нему, чтобы выполнить задание — осталась на всю ночь. Сразу после этого он потерял ко мне интерес, а на втором курсе перевелся в другой университет. Вот и все, — завершив повествование, Америка поднялась.       — Ого, ничего себе. И ты его после этого никогда не встречала?       Америка помотала головой.       — Он, наверное, разбил тебе сердце?       — Это странно, но нет. Я сама почувствовала, что остыла. Он был красивым, но глуповатым.       — Да-а-а, — протянула Мийами разочарованно. Америка направилась в свою комнату, но на пороге ее остановил возглас Мийами.       — А Диоген правда классный, да?       Америка обернулась и увидела любопытное личико Мийами.       — Интересный, — бросила она и спустилась вниз.       Они с Диогеном провели еще несколько вечеров до отъезда Америки. В ее день рождения даже поехали в Мадрид и прогуляли там до поздней ночи. Накануне возвращения домой во дворе Роберта снова собралась компания: Белла, Питер, Джей и Диоген. Роберт принес гитару, и друзья затянули песни. Америка, уставшая от длительных сборов, полвечера проспала у Мандилаки на плече.       Диоген приехал в аэропорт, чтобы проводить Америку. И, смотря на него из-за таможенного ограждения, чувствуя на губах прощальный поцелуй, она понимала: ничего у них больше не будет. Это останется мимолетной интрижкой, какие были и еще не раз будут.       Америка оказалась в Хитроу уже затемно. В гомоне аэропорта она услышала, как кто-то зовет ее: «Ами, Ами». Америка обернулась и увидела радостно машущего ей Тода с покрасневшими от солнца лбом и переносицей. Они пошли навстречу друг другу и обнялись.       — С прошедшим тебя, дорогая! Я тебя еще в самолете видел, но не пробрался. Ты тоже из Испании? Какими судьбами?       — Ездила к подруге, отмечать ее помолвку и знакомиться с женихом, — призналась Америка. — А ты?       — Тоже отдыхал, — сказал Тод, восхищенно оглядывая Америку. — Тебе очень идет загар. Подчеркивает глаза.       — Спасибо, — смутилась Америка. Они постояли с несколько секунд, оглядываясь по сторонам. Америка неловко раскачивалась, держа двумя руками чемодан.       — Может, кофейку? или в бар? поболтаем? — энергично спросил Тод.       — Давай здесь кофейку выпьем, а то неудобно с чемоданом куда-то идти, — Америка чувствовала, что хочет провести время с Тодом, несмотря на усталость от перелета.       — Не переживай за чемодан, я возьму, — в подтверждение слов Тод взял чемодан Америки. — Кофе? Покрепче?       — Покрепче.       — О-о, какой настрой! — воскликнул Тод, и они направились на улицу искать такси.       Машина привезла их в Сохо, по-прежнему эпицентр гламурной лондонской жизни. Узнав улицы их похождений с Майлзом, Данбаром, Фрезером, Эшерами и МакКартни, Америка сжалась, ожидая увидеть последнего. Они приехали в клуб “Marquee”, потому что, как оказалось, их излюбленная обитель “The Bag O’Nails” закрылась.       Когда они вошли, звучало соло на органе. Не заинтересовавшись выступающей группой, они уселись за барной стойкой и заказали напитки. Америка долго оглядывалась, всматриваясь в сидящих за столиками, но прекратила, когда подали коктейли.       Америка долго рассказывала Тоду о пластинке, о съемках, о Мийами, о знакомстве с ее друзьями. Затем он рассказал о дайверских погружениях в Красном море и о прогулках по Мадриду на обратном пути. Америку грела умиротворяющая близость с родственным по духу, давно знакомым человеком.       — Мне нравится путешествовать одному, самостийно, независимо. Мне всегда хотелось, чтобы и мои женщины были независимыми, чтобы каждый проживал свою жизнь, просто рядом друг с другом, как настоящие компаньоны. А они все растворялись во мне и требовали от меня постоянных подтверждений любви. Так, извини, мне надо отлучиться, — Тод пошел через весь зал в уборную. Америка чувствовала, как от опьянения слегка раскачивается голова, и опустила веки, вслушиваясь в свои ощущения. Музыка играла громко и быстро, быстрее, чем если бы Америка была трезвой.       — Все хорошо? — спросил бармен. Америка открыла глаза, улыбнулась и кивнула.       Америка четко отметила про себя, как закончилась одна песня, началась другая. Только под конец явился Тод и, коснувшись ее плеча, поспешно произнес:       — Там в дальнем углу за столиком Пол с Фрезером сидят, на обратном пути они окликнули меня, зацепились языками. Не хочешь уйти в другой бар? Как бы этот черт не приперся к нам.       — Кто-то с ними еще нет… есть? — запнулась Ами.       — Не знаю. Застал я чисто гейскую парочку.       — Давай уйдем, — Америка встала, Тод взял одной рукой чемодан Америки, а другой стал ловить ее руку. Они прошли до угла, завернули и вошли в паб, названия которого Ами не различила. Реальность понемногу уплывала. Тод и Америка снова сели за барную стойку, но как бы за углом, чтобы не бросаться в глаза сразу с порога.       В пабе было намного тише, чем в “Marquee”. Они вновь заказали крепкие напитки и пили молча, поглядывая то в бокалы, то друг на друга. Америка вглядывалась в его разметавшиеся русые волосы, в голубые глаза, в блестящий обгоревший нос, в обветрившиеся губы и вспоминала, как впервые почувствовала влечение к нему, когда они с Билли спасали Пола. Влечение к Тоду воскресало и нарастало в ней вместе с нежностью.       — Ты все еще нравишься мне, — сказал Тод, тоже глядя то в глаза Америки, то на ее губы.       — А как же Сьюзи? — Америка вспомнила подружку Тода, с которой он приходил на свадьбу Кармелитов.       — Вот это ты вспомнила, — усмехнулся он. — Мы расстались еще в январе.       — Извини, — тихо сказала Америка, но ответ Тода оказался кислородом для огня. В это мгновение Ами поверила в их историю. — Ты мне тоже всегда нравился.       — Ты не обязана это говорить, я не обижусь, если это не так, — Тод никогда не звучал так строго.       — Привет! — раздалось так громко и неожиданно, что оба вздрогнули. К большому неудовольствию обоих, перед ними стоял Пол. Тод и Америка решили сделать вид, что не заметили его, тогда он крикнул: — С днем рождения, Америка!       — Что же ты так кричишь? — скривился Тод, изобразив, что прочищает ухо.       — Хотел поздравить с днем рождения Америку. — лепетал Пол. — Формально она еще моя жена.       Тод спустился с высокого барного стула и стал медленно засучивать рукава пуловера, угрожающе надвигаясь на Пола.       — Оставь нас в покое. Волшебное слово — «немедленно». Ты ей больше никто!       — Ты хочешь подраться? — спрашивал Пол, пятясь назад.       — Не хочу. Но за Америку могу. Проваливай, — приказал Тод неожиданно басом. На Пола уставились немногочисленные взгляды посетителей, и этого хватило, чтобы он смутился. Промямлив: «Извините», он скрылся.       Тод и Америка проводили Пола взглядом, выражающим презрение, но, вернувшись друг к другу, снова просветлели.       — Надеюсь, он перестанет восстанавливать то, что сгорело, — сказала Америка, бросив последний взгляд в сторону выхода из паба.       Дальнейший разговор не клеился. Рассчитавшись, Тод и Америка вышли в холодную июньскую ночь. Расходиться тоже не хотелось, и они стояли у паба. Америка легко коснулась свободной от чемодана руки Тода, и он взял ее руку в свою. Они долго не решались приблизиться, неотрывно глядя друг другу в глаза, пока Тод не наклонился к ней.       — Попьем кофе у меня дома, — сказал он, не раскрывая глаз.       — Да-а-а, — протянул МакКартни хрипло и откашлялся, — монашеским поведением ты не отличалась.       — А зачем? — вновь проявилась призрак Америка. МакКартни рассмеялся.       — Так я тоже не ангелом был. Но все же я из тех, кто считает, что мужчина с разгульным поведением более естественен, чем гуляющая женщина.       Тут ухмыльнулась Америка.       — Я знаю. Поэтому вокруг тебя женщины, склонные к подобному образу жизни. Не находишь? — сказала Америка, словно выполнила ловкий трюк. Не хватало только «Оп-ля!» — Помнишь тот сон, про падение с неба, про тебя, про Линду?       — Ну да, — согласился он.       — А замечаешь, что тебе часто снятся сны не от твоего лица?       — Э-э... да. Мне снилось, что я спускаюсь по лестнице и вижу силуэт мужчины, похожего на меня. А еще я иду по улицам затопленного кровью Ливерпуля, а кровь эта — как будто из меня. Я подумал, что это твои сны.       — Эти сны: и про кровавый потоп на улицах Ливерпуля, и про силуэт мужчины, и про Линду, действительно мои. Мои вещие сны. Силуэт мужчины мне снился до апреля 1961 года. А потоп снился в сентябре 1965-ого, больше мне в то время ничего не снилось. Будто бы предупреждал, что скоро потеряю ребенка, и произойдет это в Ливерпуле.       — О, ясно. И падение с неба приснилось тебе 12 марта 1969-ого?       Америка кивнула.       — Слушай, может, ты мне лучше про свое загадошное детство скоро расскажешь? Мы как раз остановились на очень интересном месте!       — Давай. Разбавим повествование, — произнесла Америка так, как будто действительно планировала разбавлять повествование.       К началу нового года дом Мигольц внушал ощущение запустения, хотя был заставлен коробками. Со стен поснимали картины и единственное, что напоминало о них — светлые квадраты на обоях. Серванты, буфеты, шкафы с бесстыдно распахнутыми дверями зияли пыльной пустотой. Любимое пианино продали, ковры и большую часть мебели раздали. А главное — сняли розовую занавеску с двери — первое, что Америка увидела, придя в этот дом. Туда-сюда постоянно шастали риелторы с посетителями — желающих нашлось довольно много. Америка помогала в сборах, хотя сама понимала, что способствовала переезду самых близких людей. Но Роберту предлагали престижную работу и долю в огромной квартире в центре Лондона, и Америка понимала, как глупо упускать такой шанс. Тухнуть в бесперспективном Ливерпуле, хоть и в хорошем жилище — нелепо. Последовать за ними она не может, потому что до совершеннолетия за нее решают отец и мачеха. Придется ждать несколько лет.       К концу каникул Роберт, Мэри и Эллина, пообещав регулярно звонить и писать, загрузились в лондонский поезд, а их вещи отправили вдогонку грузовым составом. Так Америка осталась переживать тяготы жизни одна. Дороти не прекращала ее пилить, и Америка вспоминала ехидные комментарии Мэри: «А не беременна ли она? А если и беременна, то, видимо, непрерывно». Ами часто размышляла о том, что родные ей люди теперь далеко, а абсолютно чужие — часть ее жизни, семьи, дома. Или даже потенциальная мать ее брата или сестры. Одна мысль ее утешала: через несколько дней начнется учеба, а ее школа полна дружески настроенных людей.       В первый учебный день на пороге ее остановила дежурная из классов постарше, Элис Кейт, преградив дорогу рукой.       — Господи! — артистично схватилась она за сердце. — Что ты сделала с глазами?!       Америка не очень понимала, что имеет в виду мисс Кейт, и смотрела на нее недоуменно. Тогда Элис подхватила Ами за шиворот и подвела к зеркалу.       — На, посмотри!       Америка стала внимательно разглядывать свое отражение. Лицо выглядело немного уставшим из-за постоянных переживаний. Потом она вгляделась в глаза: они действительно были зеленее, чем обычно.       — Позеленели, — ухмыльнулась Ами.       — Позеленели! Сами? — всплеснула руками Элис. — Признавайся, ты куришь?       Америка сама поразилась тому, что за несколько недель из-за переживаний совсем не обратила внимание на странные метаморфозы.       — Может, это возрастное? — спросила она, не желая произносить слово «стресс».       — Ага, будто они за две недели просто так на несколько тонов светлее станут! Иди отсюда, — резко ответила Элис Кейт.       Америка и не думала, что изменение глаз окажется настолько заметным. Несмотря на то, что в весьма типичной английской школе коридоры освещались слабо, к Ами то и дело подходили одноклассники, ребята из других классов, учителя. А кто-то отводил ее к окну, чтобы рассмотреть цвет поближе. Вопросы сыпались самые разные: что за операция? сколько стоила? Кто-то говорил, что думал, такое только у младенцев бывает. А одноклассники назвали ее Лайми — из-за сходства глаз с мякотью лайма, привозимого из индийских колоний.       Но главной радостью стала для Америки встреча с Дианой и мисс Лилиан. Ей казалось, что сейчас это единственные люди, способные поддержать верным словом. Мисс Лилиан, несмотря на кажущиеся легкость и непоследовательность, могла правильно подбодрить и развеселить, Диана же говорила мудро, вдумывалась глубоко, но после беседы с ней все равно ощущалось облегчение.       — Знаешь, что лучше всего помогает справиться с переживаниями? — спросила Лилиан, сделавшись необычно серьезной, и столкнулась с заинтересованным взглядом Америки. — Дневник. Заведи толстую тетрадь и начни записывать все, что заблагорассудится. Поначалу будешь теряться, видя перед собой пустой лист и чувствуя, сколько слов просятся наружу — и какое же из них выбрать? А в дневнике есть множество преимуществ. Во-первых, ты проговариваешь свою проблему. Озвучивание всегда помогает. Нам всегда надо делиться чем-то с кем-то, но так не хочется никому раскрываться! Во-вторых, ты так сохраняешь дух времени. Откроешь дневник хотя бы лет через пять, почитаешь и поностальгируешь. А все описанные проблемы даже будут неактуальны! В-третьих, будешь много писать и развивать свой слог. Кто знает, может ты станешь писателем, а?       Кокетливое «а?» означало, что мисс Лилиан уже не столь серьезна, и советы на данный момент кончились. В тот же день Америка по пути домой заскочила в лавку с канцелярскими товарами и, поняв, что карманные деньги ей дают лишь на проезд, купила новую тетрадку и хорошую ручку в ущерб нескольким поездкам на автобусе.       Америка начала вести дневник. Каждый вечер она, закончив делать уроки, доставала неприметную тетрадку — ей, конечно, и красивую хотелось, но такую бы заметила Дороти, — и подводила итоги дня. «Какая все-таки пустая и грустная началась жизнь... Я пытаюсь заполнить ее углублением знаний языков, чтением, общением с Дианой, но чувство одиночества никак не хочет меня покидать».       В начале февраля неожиданно потеплело, и Америке пришлось переодеться в легкую курточку, в которой она ходила во время поездки в Германию. В кармане она нащупала несколько забытых монет и какую-то бумажку. Ами достала из кармана потрепанную, помятую бумажку с аккуратно написанным на ней адресом. Из-за привычки Америки теребить содержимое карманов, адрес изрядно потерся, но был различим. Перед глазами Америки возникли улицы Бремена, на одной из которых она повстречала Джой Сериз, ее лицо и голос, их смех, пение и разговоры, прощание на вокзале. Ами пересчитала монеты: их хватало на то, чтобы купить марки для письма в Германию. Америка тут же села за стол и начала писать, объясняясь адресату, почему долго не писала. Сердце наполнилось радостью от того, что переписка с Джой разнообразит ее жизнь и ослабит ощущения одиночества.       А через полторы недели в ящике лежало два письма: ответ Джой и первое письмо Эллины. Америка в первую очередь открыла письмо сестры и начала его читать, стараясь не обращать внимания на многочисленные ошибки:              «Америка моя любимая! Как я по тебе соскучилась! Я постоянно спрашиваю маму с папой, когда же мы с тобой увидимся? Они говорят, что не очень скоро! Иногда ты мне снишься и после этих снов я плачу…       Но я могу рассказать тебе много хорошего. В сентябре родители отдадут меня в художественную школу. Круто! Я так этому рада! Они мне говорят, что будет сложно, но мне не страшно!       У нас огромная квартира! Но мы делим ее с другой семьей. Я подружилась с Алисой и Карлом, они живут во второй половине квартиры. Они классные, но Карл иногда противный! А еще у меня классная школа и две подружки в классе. Как ты, моя любимая сестричка? Страшно по тебе скучаю и хочу узнать, как ты живешь? Мама и папа тоже по тебе скучают и часто о тебе говорят. Звони нам! У нас есть телефон!       P. S. Загляни в конверт: папа передал тебе немного денюжек!       Люблю, скучаю, Эля»              Роберт передал совсем не «немного денюжек», а примерно половину стоимости апрельской поездки в Уэльс. Остальную часть Америке чудом удалось выпросить у отца. А Джой в своем письме ни в чем подругу не винила, сказав, что все понимает и что несказанно рада началу переписки между ними.       В самом конце апреля Ами с классом отправились в трехнедельное путешествие по Уэльсу и Ирландии. Конец поездки должен был прийтись на теплую середину мая, поэтому путешественники планировали вторую половину провести в палаточном походе и пеших прогулках. Поначалу им пришлось передвигаться поездами и автобусами и селиться в гостиницах. Америка предупредила Джой в письме, что нескоро сможет ответить, и попросила не переставать писать ей. В поездке Америка была все так же неразлучна с Дианой. Буквально через несколько дней их одноклассники, притираясь друг к другу, начинали ссориться и конфликтовать, а дружба Зами и Белл, казалось, только укрепляется. И, что нравилось обеим девочкам, им было уютно подолгу молчать, находясь вместе.       Уэльские города поражали своими духом и древними красотами. Но больше всего ребят волновало другое. Британия прекрасно пробуждалась от зимнего сна, и наблюдать за этим пробуждением было отрадно. Весеннее солнце ускоряло сердцебиение, распускающиеся листочки будили фантазию. Мальчики и девочки странно общались, стараясь обходить друг друга стороной, словно боясь. Америка улыбалась, подставляя бледное лицо лучам. Где-то дома лежат цветы, одной давно прошедшей весной засушенные ею и мамой, а сейчас у нее с собой лишь живые воспоминания и пастель, которой можно зарисовать в блокноте прекрасие ирландских и уэльских широт.       Одной ночью, уже тающей перед ранним весенним рассветом, Америка вскочила с постели, разбудив себя скачком. Ей только что приснился сон, который она когда-то видела, но быстро забыла. Ее мама роняет нож, и он вонзается в пол, а когда мама достает его, лезвие оказывается окровавленным. Он приснился ей еще в роковом июне 1948-ого года. Ами о нем молчала, потому что забыла сразу после того, как он приснился, а теперь вспомнился. А сейчас этот сон приснился с продолжением. Они с Дианой молча шли по побережью, дул прохладный ветер, и огромные облака то загораживали солнце, то обнажали его. Девочки шли по мокрому песку, не обращая внимания на воду, заливавшуюся волнами в ботинки. Вдруг ветер сбил Америку с ног, она еле поднялась с вязкого песка и стала искать Диану. Там, где она должна была оказаться, на песке осталась лишь ее красная налобная лента. Вода растворила ее, как карамельную конфету. А бьющиеся о берег волны пугали своим кроваво-красным цветом, окрашивая песок.       Америка проснулась, сидя на краю кровати, и пыталась отдышаться.       — Сон плохой приснился? — послышалось в тишине. — Мне тоже не спится. Чувствую, скоро Рори перестанет носить фамилию Лилиан. После этого лета она уже не будет «мисс». Не будет ее скоро с нами.       — Судя по тому, что ты говоришь, ничего плохого с ней не случится, — ответила Америка и удивилась тому, как мрачно прозвучал ее голос.       — С ней не случится, а с нами случится. Ладно, давай спать, вставать рано.       Майские ночи оказались весьма холодными для ночевок в палатке, но это никого не остановило. Череда экскурсий по городам завершилась, и теперь ребята знакомились с довольно заболоченной британской природой.       Вернувшись в Ливерпуль к началу переводных экзаменов, Лилиан собрала учеников для того, чтобы подвести итоги поездки.       — Я вами горжусь, ребята. Вы преодолели огромный путь. Конечно, обошлось не без ссор... Да, Кейт? — Лилиан посмотрела на ученицу, которая приложила все усилия, чтобы рассориться со всем окружением. — Ладно, все обиды в прошлом, сейчас перед вами стоит цель поступить в девятый класс. А после этого, в июле, я приглашаю вас в скаутский лагерь.       — Да ну, мисс Лилиан, мне друг из Америки рассказывал, там такая скукотища! — заныл один мальчик. — Все так строго, по уставу. Шаг влево, шаг вправо — там чуть ли не расстрел.       — И там, наверное, одни мальчики в лагере твоего друга? — спросила Рори.       — Ну да.       — Нет, наш лагерь совсем другой. Там стараются воспитать дух братства, создать семейную атмосферу и научить ребят делать необходимые вещи, выживать в лесу. Там старшие и младшие общаются на равных. Прямо как у нас в школе. Считайте, что этот лагерь — продолжение учебного года, только без тетрадок, математики, но с мясом на углях и песнями у костра. И это бесплатно! Больше нигде вы не найдете такого. Вы пока подумайте, я напомню вам об этом в конце месяца.       Америка заинтересовалась этой поездкой. Переписка с Джой — это, безусловно, хорошо, но сколько интересных знакомств, сколько увлекательных дел ее ждет в лагере? Тем более, она все лето проведет в не занимательном городе. Дома ее будет постоянно третировать Дороти, а в августе они с отцом вовсе вдвоем собрались на море. И что ей делать в пустом доме три недели?       В разгар экзаменов Америке позвонили из Лондона.       — Алло? Племянница? — спросил родной, давно не звучавший голос. У Америки от радости и неожиданности пробежал холодок по спине. — Как ты поживаешь?       — Привет, Мэри! — ответила Америка растянутым от улыбки ртом. — Я нормально, экзамены сдаю. А вы там как?       — Бедняжечка, устаешь там небось страшно. Мы хорошо. Ты помнишь, что у тебя скоро бат-мицва? Как собираешься праздновать?       — Если честно, никак. Не с кем и незачем, — произнесла Америка несколько расстроенно, сколько сухо.       — Так нельзя. Это очень важный праздник! Его обязательно нужно отпраздновать! Ничего, мы к тебе приедем и обязательно справим твой день рождения, любимая девочка! Как раз будет суббота.       Встреча вышла невероятно сумбурной: родственники приехали лишь на пять часов. Этого хватило для того, чтобы посидеть в кафе, прогуляться по городу, обменяться последними новостями и наобниматься. Сойдя с поезда жарким полуднем, лондонцы вручили Америке подарок, который она тут же развернула: в коробочке лежала красивая лакированная блок-флейта. Мэри рассказала, что карьера Роберта резко пошла в гору, что Эллина сдала экзамены в художественную школу и поступила, описала их быт. Жили они неподалеку от Букингемского дворца. Америка рассказала, что собирается в скаутский лагерь и узнала, что в отрочестве Роберт тоже состоял в скаутском движении. Эллина не давала Америке покоя и практически не выпускала из объятий. Мэри и Роберт неоднократно обещали, что обязательно оплатят Америке билет до Лондона, как только будет возможность.       Когда жара начала спадать, Мэри, Роберт и Эллина покинули Ливерпуль. Ами вернулась домой в приподнятом настроении и начала осваивать подаренный ей инструмент, пока в комнату не ворвалась Дороти с криками: «Прекрати свистеть! У меня от этого писка мигрень!»       Через несколько дней Америка сдала экзамены. Она оказалась в числе немногих одноклассников, захотевших поехать в скаутский лагерь. Диана поехать не смогла из-за ослабшего здоровья. В назначенный день Ами приехала на вокзал, где увидела нужную ей толпу веселых ожидающих кого-то ребят. Она подошла к ним и тоже стала кого-то ждать. С Ами даже попытались завести знакомство, и она не отказала, хотя и страшно смутилась.       Совсем скоро к собирающимся мальчишкам и девчонкам подбежал высокий, подтянутый мужчина с загорелыми лицом и руками.       — Что, мои юные друзья, готовы?       — Всегда готовы! — хором ответили они.       — Хорошо, проверим это в лагере. Если это не так — исправим.       Это был начальник лагеря — майор Уорд. Как позднее узнала Америка, очень веселый, чуткий, справедливый, строгий, но добрый человек, который не прочь сказать что-то с сарказмом и грубо пошутить. Он устроил перекличку, не упуская ни единой возможности подколоть кого-то из давних и новоприбывших воспитанников. Кроме майора Уорда лагерь сопровождали еще несколько человек, давно прошедших эту школу, но продолжающих ездить сюда в составе его команды. Как неоднократно скажет потом Уорд: «В лагере ни у кого нет возраста».       Они сели на электричку до Лондона, где надо было пересесть на другой поезд, до Кроули. В Кроули они пересели на автобус, поехали по узкой пыльной дороге куда-то в леса и оказались на лесной опушке. Из разных автобусов вышли ребята разных возрастов, лет от восьми до двадцати. Им предстояло две недели налаживать совместный быт, да не привычный городской, а сложный лесной. Опушка скоро преобразилась: расставили палатки, растянули тент между соснами, расставили деревянные столы и лавочки, зажгли костер и повесили над ними каны, в которых варился обед, даже поставили стол для пинг-понга и повесили сетку для волейбола, в который тут же начали играть парни, поснимав футболки. Девушки, большинство из которых проявляли к спорту равнодушие, стали с интересом наблюдать за игрой и даже искренне переживали из-за поражений.       Лагерь был отличной школой жизни; там Америку научили оказывать первую помощь, завязывать узлы, колоть дрова, вставать без будильника, варить супы и все виды каш, открывать консервные банки, разводить костер, ездить верхом на лошади, устанавливать палатку, шить, гладить. Даже пытались научить вязать, но Америке это давалось куда труднее, чем разводить костер. Здесь Америку на каждом шагу ждал вызов. Во-первых, все из перечисленного делать было физически нелегко. Во-вторых, многое предстояло делать в команде, что Америке тоже давалось с трудом. Пришлось много бегать и даже поиграть в волейбол — с Аминым страхом мяча это было для нее настоящей пыткой. Но вскоре Зами заметила, как ее тело начало меняться, быстрее расти, подтягиваться и покрываться легким загаром.       Каждый вечер старшая часть лагеря, в которую Америка входила, собиралась у огромного костра. Сначала все по очереди подводили итоги дня и высказывали свои мысли и впечатления. Америка замечала, что, когда очередь подходила, волнение усиливалось, ладони становились влажными, хотя она знала, что хорошо говорит. Незнакомцы ее смущали, хотя в начале второй недели таковых уже не осталось. Под конец смены Америка сделала для себя несколько выводов: а) если произнесешь речь одной из первых, что-то важное обязательно упустишь, и об этом скажет либо кто-то другой, либо никто; б) если будешь говорить одной из последних, твою мысль выскажет кто-то другой; в) сколько ни репетируй речь, когда подойдет очередь, все выветрится из головы. После этого доставали гитару и начинали петь песни. Поначалу Америка сидела почти молча, потому что знала лишь несколько песен из пары десятков. Через неделю она пела уже наравне со всеми.       А еще они играли в «тайного друга»: каждому досталось имя какого-то человека из лагеря, которому нужно было тайком подкидывать что-то приятное. В конце смены маски срывались, и каждый узнавал, кто в течение двух недель устраивал ему сюрпризы. Америке эта авантюра очень понравилась, ей казалось, она должна невероятно сближать. И ей, по закону жанра, достался мальчик — симпатичный, но весьма язвительный. Ами старалась придумать правильную тактику, чтобы не раскрыть карты раньше времени. Она старалась вести с ним так, как и с другими мальчишками, и постоянно анализировала свое поведение: а не вызывает ли она подозрений?       Порою во время тихого часа Америка уходила поглубже в лес и ощущала максимальное единение с природой. Ее городская технофобия в лагере сошла на нет. Она любила подумать о чем-то именно здесь, где деревья сходились кронами над ее головой. Здесь ей казалось, что ее разум и душа очищаются. Стояла практически полная тишина, ухо улавливало лишь шум дыхания, стук сердца и шорох шагов. А по пути обратно Америка собирала шишки — пару раз она подарила их своему тайному другу.       Последние два дня майор Уорд решил устроить настоящую проверку на прочность и провести поход к побережью Ла-Манша. Лагерь быстро свернули, опушка резко опустела. Америка пыталась угадать в ее чертах, где еще недавно они обедали и играли в волейбол, но теперь это место вновь часть природы, а не цивилизации.       Приходилось, как в мае, во время походов с классом, много ходить с тяжелыми рюкзаками на спинах, переправляться через ручьи вброд, осторожно перескакивать с камня на камень, взбираться на скалы. Когда отряды дошли до побережья Ла-Манша, где-то неподалеку от Брайтона, майор Уорд сказал:       — Вы такие выносливые! Не ожидал. Значит, можно вас взять в Скандинавию, на сплав!       Оставшееся лето Америка провела между Ливерпулем и лагерем, в котором прошли еще три смены. Америка знала, что найдет там крепких приятелей, но не друзей до гроба. Мисс Лилиан оказалась права: все в лагере было по-родственному. Смены промчались быстро, ярко, оставив бесконечную череду воспоминаний.       — Америка, — подошел к Зами майор Уорд и по-отечески обнял ее за плечи. — Ты большая молодец. Люблю смелых девочек. Приедешь еще на три смены, сходишь с нами в осенний и весенний поход — будешь вожатой! Все, ни пуха тебе. Будь готов!..       — Всегда готов! — ответила Америка громко и улыбнулась. Слова майора Уорда зажгли в ней желание съездить в лагерь еще и стать вожатой — наставником для таких, как она. Ами понимала, что ей самой еще нужен опыт, но она его наберется.       Перед сентябрем Америке вновь приснился сон про Диану, но без части про маму. Она чувствовала в этом очередной недобрый знак. Когда Америка вернулась в школу, мисс Лилиан действительно, как и говорила Диана, сменила фамилию и стала миссис Джонсон, а на безымянном пальце левой руки заблестело колечко. Сама лихорадочно бледная Диана проходила лишь несколько недель и пропала. Америка сразу выпросила ее номер у учительницы и тем же днем позвонила семье Белл. Америке ответил сдавленный плачем голос.       — Добрый день, миссис Белл. Это Америка... Зами. Могу ли я поговорить с Дианой?       — Здравствуй, Америка. Извини, она слишком слаба, чтобы говорить. Ей что-то передать?       — Нет, спасибо. Что с ней случилось?       — Америка, боюсь, ты больше никогда ее не увидишь. У Дианы туберкулез, и она с ним... — мама Дианы всхлипнула, — не сможет справиться...       Ами вспомнила море, явившееся к ней во сне. Больных туберкулезом часто везут лечить к морю. Может, этот сон был не предсказанием, а показанием к действию?       — Как?.. И я не смогу навестить ее?       — Мы не уверены, что она переживет сегодняшнюю ночь.       Америка посмотрела в справочнике адрес Дианы и немедленно отправилась на Оксфорд-стрит. Маленький, типичный ливерпульский домик теснился на самом краю улицы, и казалось, что его легко опрокинуть. Ами взошла на крыльцо и постучала. Пришлось немного подождать, прежде чем дверь открыла сухонькая женщина, ростом даже чуть меньше Америки.       — Миссис Белл? — спросила Ами.       — Америка? Ты что ли? — женщина зачем-то прищурилась, хотя знали они друг друга только по голосу.       — Да. Я хотела бы поговорить с Дианой. Или хотя бы попрощаться... — Америка слегка подалась вперед, но миссис Белл резко загородила ей путь.       — Слушай, не нужно тебе это... Уходи, пожалуйста. Ты не сможешь с ней поговорить. Когда ее не станет, ты узнаешь. Уходи.       — Миссис Белл, — позвал мужской голос из коридора. — У меня плохие новости...       Америка и миссис Белл подняли глаза друг на друга. Взгляда хватило, чтобы все понять. Америка развернулась и ушла домой.       Дома она написала Джой.              «Все мои друзья находятся физически далеко от меня. Ты живешь на континенте, мои тетя, дядя и сестра в Лондоне, мамы в этом мире нет, а сегодня в тот мир ушел еще один друг. Я утешаю себя лишь той мыслью, что сейчас мне надо все это преодолеть с достоинством, чтобы потом началась лучшая, светлая жизнь. И я вкладываю в эти слова не христианский смысл. Я верю только в жизнь при жизни, а в загробный мир и Бога — нет».              Америка старалась не погружаться в долгий траур. Вскоре она заметила, как изменилась ее школа после каникул, хотя прошло уже почти два месяца: директора мистера Ллойда уже давно никто не видел — его уволили, учеников стало намного больше и дух родства и дружбы уже никто не поддерживал — все разбились по своим шайкам, взаимоотношения с учителями ухудшились, былая атмосфера бесследно пропала, поездок с классом в конце семестра не намечалось. Даже школа! Последний оплот! Для полной блокады не хватало Дороти, которая в последнее время вела себя очень пассивно, забыв о своих негласных обязанностях мачехи. Она лишь сидела в своей комнате и, наверное, по обыкновению красила ногти, и две стены, отделявшие их, позволяли Америке играть на гитаре или на флейте, но совсем-совсем тихо. В конце октября собирались праздновать годовщину свадьбы Дороти и Наума. Ранним субботним утром Дороти подняла Америку:       — Так, девочка, быстро на кухню. Будешь помогать мне готовить сегодняшний ужин для гостей.       Америка с трудом разлепила глаза: надеясь на поздний подъем, она допоздна сидела с книгой. Одевшись, она умылась и вышла в кухню. Дороти быстро окинула ее своим брезгливым взглядом:       — Надеюсь, вечером ты наденешь что-то поприличнее? На, чисть картошку.       Америка не впервые в жизни чистила картошку, но только сейчас задумалась о том, что проще съесть ведро картошки в одно горло, чем столько же почистить. «Конечно, придется надеть что-то поприличнее», — думала она, глядя на промокшую и испачканную одежду. Дороти, поставив на плиту кастрюлю, всунув в утку яблоко и отправив блюдо в духовку, ретировалась. Иногда она заглядывала в кухню и лишь придирчиво спрашивала: «Ну сколько можно одно несчастное ведро картошки чистить?» Когда Америка закончила, Дороти фыркнула, что этими обрезками можно роту накормить, после чего на Америку легли заботы об остальном ужине. Тут Дороти уже не уходила в комнату, утверждая, что «иначе девчонка все попортит».       Когда все было готово, Америку настолько тошнило от еды, что ей не хотелось никакого ужина. Дороти отправила Америку в гостиную сервировать стол, при этом «обязательно аристократически разложить приборы». Девочка надеялась, что хоть после этого ее отпустят, но в нее бросили мокрую тряпку и заставили мыть полы, а после этого — вытирать пыль с полок. Начав задыхаться от пыли, Америка открыла окно и услышала, что вернулся отец.       — О, Дороти, как все сияет! — хвалил он. — Ты у меня просто молодец!       — Да! — кокетливо отвечала она. Америка сжала зубы.       — А особенно сияешь ты. Как тебе удается переделать все в доме и при этом выглядеть сногсшибательно?       Америка вновь поймала себя на мысли, что всегда думала, так бывает только в книгах. Пока отец пошел к себе в кабинет, Америка закрыла окно и юркнула в уборную. Приняв душ и начав переодеваться, она услышала, как зашли первые гости. В прихожей обменивались любезностями Дороти и пожилая пара.       — А что это за девочка? Твоя дочь? — заинтересовался пожилой джентльмен, когда Америка вышла и произнесла робкое: «Добрый вечер».       — Отпрыск мужа от первого брака, — ответила Дороти, улыбаясь.       — А еще сто лет назад существовал обычай отправлять таких детей в пансион, — рассмеялся ехидно джентльмен.       — Да ну что вы, пусть девочка привыкает к милости своей благодетельницы.       Америка ругала себя за низкое желание плюнуть этой женщине в лицо. «Я выше и благороднее», — говорила себе она. Ами вернулась в комнату и села на кровать. Вскоре за дверью зазвучало множество голосов, среди которых выделялся бархатистый голос отца. Дверь распахнулась, появилась Дороти:       — На тебя места не хватает. На кухне есть хлеб и масло. Сделай себе бутерброды. В гостиную не смей соваться, не мешай взрослым, — и, хлопнув дверью, ушла.       Ами почувствовала, может, не сильный, но болезненный голод. В кухне она сообразила себе два бутерброда с чаем и, сидя на шаткой табуретке, вслушивалась в тиканье часов и громкий смех в гостиной, чувствовала усталость во всем теле, даже в пальцах. «У них вкусная картошка», — подумала она, вспоминая вкус блюда, взятого на пробу.       С того дня Дороти поняла, что Америка вполне может убирать квартиру вместо нее. Отныне суббота и воскресенье были днями уборки, в которой принимал участие только один человек — Ами. Дороти лишь осматривала владения вечером и мало контролировала падчерицу.       На Рождество Роберт и Мэри пригласили племянницу к себе. Они позвонили в начале декабря и начали издалека. Сначала спросили, как дела — Америка рассказала все: и про Диану, и про изменившуюся школу, и даже немного про Дороти. Потом тетушка и дядюшка узнали, нет ли у девочки планов на каникулы, и после попросили передать трубку кому-нибудь из взрослых. Трубку взяла Дороти.       — Алло?.. Как я ее отпущу? Вы вообще помните, сколько ей лет?.. Вот именно, что двенадцать!.. На нее мне плевать, а вот на Наума нет, он же из-за нее повесится!..       Америка поняла, что Роберт и Мэри хотят отпраздновать Рождество вместе, но этому препятствовала Грымза. Она уже собралась возвращаться в комнату, как вдруг Дороти переменилась в лице.       — Заметано — расходы на вас! — и передала трубку Америке.       Роберт и Мэри оплатили сопровождающего. Так Америка оказалась в Лондоне спустя почти пять лет, в более сознательном возрасте. На вокзале ее встретили все трое.       — Ничего себе, как вымахала! — удивилась Мэри. Америка догнала ее по росту — где-то пять с половиной футов.       — Будешь рослой, — добавил Роберт.       На шикарном такси они отправились на улицу Джермин. Америка оказалась в сдвоенной квартире с общей кухней — на другой стороне, как и говорила Эллина, проживала другая семья. Эллина сразу побежала знакомить сестру с соседскими детьми, их ровесниками. Только вот в письме Эллина ошиблась: девочку звали не Алисой, а Аннелисой. Ее младший брат в силу возраста и пола был тем еще врединой. Ребята быстро приняли в свои игры Америку. Она быстро поняла, что Карл и Аннелиса — дети выходцев из Германии. Ее родители, Вильгельм и Грета, узнав, что Ами хорошо владеет немецким, невероятно обрадовались и говорили с ней только так. «Шифруетесь?» — неустанно спрашивала Мэри, слыша немецкую речь. Вильгельм посоветовал Америке почитать немецких философов, много рассказывал о Гете, Шопенгауэре, Ницше и Гессе, а в конце каникул даже подарил ей пару книг последнего из домашней библиотеки.       Жили семьи действительно совсем недалеко от Букингемского дворца и ходили в Гайд-парк. Над дворцом флаг не развевался — очевидно, Королева находилась в отъезде. Рождество они отпраздновали в просторной гостиной семьи Мигольц. Эллине подарили альбом для рисования с разноцветными листами, а Америке — атлас с глянцевыми страницами. «Ты побываешь во всех странах, в каких только пожелаешь. А подарок поможет тебе узнать, где та или иная страна находится», — прошептал Роберт. Америка вернулась домой уже в первые дни наступившего 1955-ого года.       После каникул привычная жизнь вновь поменяла расклад. Мисс Лилиан, то есть, миссис Джонсон, легла в больницу. Америка знала, почему — это должно было последовать за замужеством. Возвращаться она не планировала, и класс расформировали. Больше никаких уютных классных часов, чутких одноклассников и куратора. В новом классе на Америку не обращали внимания, хотя оно и не было ей нужно. Лишь один мальчик выпрашивал у нее на математике разрешение списать, а когда получал отказ, обзывался последними словами. Переодеваясь в девичьей раздевалке на физкультуру, Америка поражалась тупости и примитивности одноклассниц, которые любили обсуждать какие-то глупые вещи, скакали по лавочкам и писали на стенах гадости.       Ами начала снимать фильм о своей жизни, только камерой были ее глаза, пленкой — память, сценаристом — жизнь, актерами — все окружение, композитором — она сама. Рисовала в голове заставку, смотрела на цветы и переводила фокус с них на потрескавшуюся оконную раму и обратно, брала пейзажные кадры, городские виды. Больше всего она любила снимать сцены на лестнице. Она смотрела на свои ноги, перебирающие ступени, вслушивалась в шаги, отражающиеся эхом по всей лестничной клетке, а в ее голове голос тихо озвучивал тяжелые мысли. Начинающий Альфред Хичкок. Нужно ли для кого-то демонстрировать оптимизм? Как улыбаться без причины? Радости особо нет, да и английский менталитет, предполагающий скупость на эмоции, вполне ее оправдывал.       В начале весны ей приснился очередной странный сон. Она перебирала вещи, связанные с мамой: ее фотографии, книги, гербарий, скрипку. Она держала эти вещи, давно запертые на чердаке, и плакала. Слезы были настолько сладкими и приятными, что хотелось плакать еще и еще. Это, наверное, и называется «жалеть себя». Послышался издевательский голос Дороти:       — Что, по мамочке скучаешь?       Америка закивала.       — Хочешь ее вернуть?       Америка продолжала кивать, не обращая внимания на унижение.       — И что ты мне предлагаешь сделать? Эксгумировать ее?       Это слишком умное слово для Дороти, это явно сон. Америка проснулась, задыхаясь от слез. Сон явно предвещал что-то, но толковать его оказалось задачей не из легких. Ами лишь в очередной раз убедилась, что хорошо помнит маму и очень по ней скучает.       — Теперь, — начала как-то Дороти за обедом, — ты, Анна, будешь убираться не только по выходным, но и по будням, пока что через день. Мне это делать противопоказано. Когда родится ребенок, убираться придется каждый день.       Америка отвела ото рта ложку с бульоном. «Родится ребенок», — повторила она про себя. Плевать, что родное имя игнорируется, но этот ребенок... Жизнь будет ради него одного, Дороти сделает Америку бастардом и выставит за порог, чтобы ей по праву первенства не досталось ничего. Дороти проста, как азбука, и просчитать ее ходы можно раньше, чем она сделает это сама.       Дороти запретила Америке делать уроки до уборки, только после, иначе она за этими уроками не сделает ничего по дому. А уборка так выматывала, что Ами приходилось вставать раньше обыкновенного, чтобы сделать домашнее задание, но все чаще и чаще уходила без него. Приходилось врать, что забыла положить тетрадь в портфель, или потеряла ее и учебник дома. Оставалось совсем немного до конца девятого класса, и Америка старалась всеми правдами и неправдами не испортить табель. И ни Рори Лилиан, ни Диана не поддержат.       На пасхальных каникулах Америке все-таки удалось вырваться в поход с отрядом майора Уорда. Как рассказал ей сам Уорд, осенью они идут собирать грибы и ягоды, а цель весеннего похода — высадить деревья. «Кто знает, может, твои внуки уже застанут на тех местах настоящие леса?» — сказал Уорд совсем не мечтательно и толкнул Америку в бок.       В поход пошло намного меньше ребят, чем в лагерь. Ночами приходилось сильно померзнуть, но вечерние посиделки у костра отменно грели. Порою Ами казалось, что она обнимает всех, кто здесь сидит, длинными руками. Давно ее никто не обнимал, а в отряде Уорда она получала тепла сполна.       Вернувшись домой, Америка увидела, что ее вещей в шкафу нет. Она тщетно искала их под кроватью, в ванной, и пошла добиваться правды у Дороти. Она смотрела телевизор в гостиной. Стоило Америке войти в комнату, как миссис безразлично сказала:       — Если ты ищешь свои вещи, я отдала их знакомой семье. Все, что ты в свой лес взяла, все твое.       Америка опешила.       — Но этого не хватает! Там только теплые вещи, в чем же я буду ходить летом?       — Не знаю, — Дороти как бы в доказательство пожала плечами. — Я тебя обеспечивать не должна. Купишь себе платье с карманных денег. Или в помойке найдешь, там для тебя экземпляры — самое то что нужно. А теперь иди в комнату и чтобы я тебя до вечера не видела!       С вещами разберемся, думала Ами. Но главное богатство — мамины вещи, в которых память о ней, — лежит на чердаке. Не расквиталась ли Дороти с этим? Америка решила проверить это ночью. Ей пришлось выкрасть ключ и забраться наверх. Все было в сохранности, только покрылось пылью и паутиной за два года. В темноте она не могла различить практически ничего и не могла понять, где лежит блокнот с гербарием. Дороти из дома практически не выходит, а потому забрать его и в светлое время суток было нельзя. Америка решила, что ей будет достаточно хранить этот ключ у себя.       А потом все стало еще хуже. Дороти обвинила Америку в краже.       Америка возвращалась домой теплым майским днем. Листья касались трамвайного стекла, и эти перехватывающие дух кадры попали в продолжение ее фильма. Над стеклом висело объявление. Америка представила, как она выглядит стороны, когда подходит к этому объявлению и начинает рассматривать внимательным, немного мечтательным взглядом. И подумала, как было бы здорово, если бы эти кадры в ее фильм попали. Лист гласил:              Открывается новый экспериментальный и молодежный театр «Фортуна»!       Театр создается не только актерами и режиссерами. Для того, чтобы подготовить полноценный спектакль, нужны декораторы, гримеры, костюмеры, статисты, художники и прочие-прочие!       Если ты — молодой и активный, приходи к нам в «Фортуну»!              Внизу стоял адрес. Америка ухмыльнулась, но примерно прикинула, где этот театр находится. Вскоре трамвай остановился. Америке предстояло еще немного пройти пешком.       — Вернулась, воровка проклятая? — услышала Америка, не успев закрыть за собой дверь, и вздрогнула. — Ты зачем украла мои пятнадцать шиллингов?       Америка ничего не понимала. Какие еще шиллинги? Дороти накинулась на нее, схватила за волосы и стала водить перед собой, крича что-то нечленораздельное. «Салтычиха!» — вспомнила Америка недавно прочитанную книгу Гейнце. Сил сдерживать крик не хватало, уж слишком больно мачеха драла волосы. И как живот ей не мешает?       Женщина, наконец, остановилась.       — Если из-за... тебя... — она пыталась отдышаться, — мой ребенок... родится уродом... зарабатывать на его лечение... будешь ты... на панели...       Логическая цепочка была Америке неясна.       — Я спрашиваю: зачем ты сперла мои пятнадцать шиллингов?! Дружкам своим лесным?!       — Я беру только те деньги, что дает мне отец на проезд. Если надо, я могу отдать те десять пенсов, что у меня остались, — Америка уже собралась выворачивать карманы.       — Не верю ни единому твоему слову! Не ве-рю! Врешь! За вранье и воровство я лишаю тебя завтрака и ужина на ближайший месяц. Если будешь опаздывать на обед, будешь жрать холодное! — желтые глаза Дороти стали красными и, казалось, сейчас вылетят из глазниц. Обхватив руками живот, она переваливаясь пошла в спальню.       Америка решила, что это знак, и немедленно уехала в театр на Хоп-стрит. Оказавшись у порога, Ами долго не могла пересилить стеснение и войти. Руки сжались в кулаки, и девочка решительно прошла в здание. В холле она вновь растерялась, но ненадолго, и подошла к окну кассы.       — Здравствуйте, я хотела бы устроиться к вам на работу, — отчеканила она. В окошке, как в телевизоре, находились мужчина, он сидел, а рядом с ним стояла молодая светловолосая девушка.       — Это то, что нужно, — сказала последняя радостно. — А кем бы ты хотела быть?       — Кем угодно. Я могу многому научиться.       Девушка развернулась и вышла в дверь, находящуюся прямо за ней. Америка не заметила, как быстро девушка оказалась рядом с ней.       — Хорошо, что ты к нам пришла, — девушка повела ее за собой, и совсем скоро они начали идти по странным коридорам. — Руками что-то умеешь делать? Даже если нет, тебя здесь научат. Тебе сколько лет?       — Через месяц будет тринадцать.       — Хорошо. Нам очень нужны прилежные девочки на должности костюмера, гримера, декоратора, реквизитора. Будут платить, но не очень много. В тринадцать лет это самое то. До четырнадцати будешь числиться подпольно, потом оформим в штат. Коллектив у нас собирается очень дружеский, атмосфера творческая. Кстати, у нас есть летняя детская школа. Можешь туда походить. Первая премьера будет в сентябре. Что еще тебе сказать... Остальное тебе расскажут во время работы. Ну вот мы и пришли.       Так Америка оказалась в мире закулисья. Навыки, которые развил в ней скаутский лагерь и которыми она овладевала сама, действительно ей пригодились. Так она стала ассистировать бутафорам и костюмерам: расписывала декорации, вырезала из дерева ненастоящие пистолеты и яблоки, шила одежду. Ей достались добрые и чуткие наставники. Америке позволяли упражняться за швейной машинкой, и вскоре ей удалось сшить себе пару вещей. Что-то она купила на скромное жалование и сэкономленные деньги. Такой вид творчества одновременно и требовал сосредоточенности, и позволял погрузиться в свои мысли. В театре она и отпраздновала свой день рождения, а через неделю собралась в лагерь.       — Ты что это, к своим дружкам в лес собралась? — спросила Дороти, вновь ворвавшись в комнату Америки. Ее живот был уже просто огромным, а ему предстояло расти еще не менее двух месяцев.       — Допустим, — Америка не останавливала сборов.       — Отвечай нормально! Твои уклончивые ответы у меня в печенке сидят! — процедила она, и слова просочились через плотно сжатые зубы, раскрошившись. — Знаешь, сейчас ты у меня как миленькая пойдешь стричься, потому что я не хочу, чтобы ты привезла из леса вшей и отравила меня уксусом!       Дороти отстригла Америке волосы чуть выше плеч. Эта разлука была мучительной, к новой себе привыкнуть, казалось, невозможно. Америке пришлось пройти школу тяжелого принятия себя.       В лагере Америку приняли очень тепло, многие ее узнали, даже прошлогодний тайный друг встретил ее радостно. Она еще никогда в жизни столько не обнималась, а по вечерам у костра испытывала утраченное ощущение счастья. Теперь она знала все песни. Быт ничем не отличался от прошлогоднего. Майор Уорд под конец первой смены вновь устроил марш-бросок, а в конце четвертой сказал Америке практически торжественно, уже привычно приобняв на ходу:       — Молодчина, Америка! В следующем году будешь в моей команде. Будет нелегко, но ты девчонка не из робкого десятка!       Америка выходила на финишную прямую: в школе оставалось проучиться два года. Три недели сентября прошли спокойно, лишь потому, что Дороти легла в больницу. «Рори, наверное, уже давным-давно родила», — думала Америка, заканчивая приготовления к спектаклю. Тринадцатого сентября «Фортуна» показывал свой самый-самый первый спектакль — «Полианну». Ами, глядя на сцену, поражалась тому, что в это вложены и ее усилия, радовалась сопричастности. Тем же вечером она узнала, что Дороти родила девочку — Мию Яэль Зами.       Дороти с Мией оказались дома в начале двадцатых чисел. В доме появилось очень много людей. Ами не хотелось к ним соваться. Она наблюдала за гостями, окружившими люльку и тискающими новорожденную, от двери.       — Подождите, — Наум прервал ропот и показался Ами даже немного властным. — Давайте познакомим сестер. Ами, иди сюда.       Он подозвал ее рукой. Америка нехотя оттолкнулась от косяка, к которому прислонилась спиной, и подошла к отцу. Он, взяв ее за плечи, подвел ближе. Гости расступились. Америка взглянула в люльку. Люлька все-таки так похожа на гроб, а гроб похож на люльку, и Америка познала встречи с ними в неверном порядке. В люльке булькало маленькое розовое существо, и Ами поняла, что не чувствует в нем никакого родства. Она глупо пообещала себе воспитывать это чувство вопреки тому, что знала — это ей никогда не удастся.       — А тот эпизод с половой тряпкой мы пропустим. Я уже его показывала, — появилась Америка-призрак, и Сэр Пол заметил, как Ами-ребенок все более походит на себя взрослую. — Дороти проявила себя достаточно, но это еще не конец. Ну что, теперь в Оксфорд, к Омпаде?       — Я не совсем уверен, можно ли доверять тому, что ты показала, — вновь показал свой скептицизм старик. — Не утрировала ли ты издевательства мачехи? А то выходит какая-то сказка Шарля Перро: девочка рано лишается матери, тяжелое детство, злая мачеха, а потом счастливое замужество, прямо-таки Золушке достается принц.       — Это ты — принц? — спросила Америка, приподняв левую бровь.       — Я, конечно, сам «из грязи в князи», но у тебя все настолько нереалистично! Ты небось и погибла трагично, как принцесса Диана, и тебя оплакивало полмира... Вот только не надо на меня так смотреть!       Америка продолжала смотреть на Пола не мигая.       — Все, все, давай в Оксфорд, к Омпаде!       Первое утро в Британии поприветствовало Америку пасмурным небом. Ветер покачивал деревья, морось оставляла свои следы на асфальте. Америка, понаблюдав пейзаж из окна кухни под сигарету натощак, ушла в зал к телефону и набрала лондонский номер Омпады. Никто не подходил, и она перезвонила в Оксфорд.       — Алло? — прозвучал знакомый энергичный голос.       — Омпада, привет, это...       — Не представляйся, я тебя по вдоху перед «Омпада» узнала.       Америка улыбнулась.       — Я по тебе очень соскучилась, — призналась Америка как на духу. — Я могу к тебе приехать?       — Что за вопросы? Без разрешения, когда и на сколько хочешь! Поговорим, наконец, нормально, детей моих понянчим, поквасим слегка. Хоть сейчас приезжай! Как ты поняла, мы в Оксфорде.       — Да, я сначала позвонила на местный, — подтвердила Америка и почувствовала объятие сзади.       — Мы решили поехать в Лондон осенью. Жду тебя, целую!       Америка положила трубку и повернулась к Тоду лицом.       — Я подумал, мне все приснилось, — прошептал он, скрывая утреннюю хрипотцу.       — Нет, — прошептала она в ответ. Тод потянулся поцеловать Америку. После поцелуя он прижал ее к себе.       — Куда ты вскочила?       — Омпаде звонила, хочу с ней увидеться, — Америка, прижимаясь к Агмунти, слышала его сердцебиение.       — Ты же не прямо сейчас к ней поедешь? — спросил Тод по-мальчишески, по-детски. — Поваляемся немного?       Тод и Америка вернулись в комнату, улеглись и скрестили пальцы рук. Америка примостила голову на плече Тода.       — На сколько ты поедешь к Омпаде? — спросил он.       — Думаю, дней на пять. Максимум на недельку.       — Приедешь ко мне, когда вернешься? — Тод взглянул Америке в глаза. Америка задумалась на мгновение.       — Приеду, — ответила она. Тод от удовольствия прижал ее к себе еще ближе и поцеловал в затылок.       — Давай, разводись с этим МакКартни скорее, будем жениться, — мечтательно вздохнул Тод.       — Но ты же совсем меня не знаешь! — возразила Америка в попытке вернуть его с небес на землю.       — Америка! Я пять лет мечтал о тебе и не просто так. Я счастлив как никогда. Поверь, тебе придется очень постараться, чтобы я в тебе разочаровался. А я буду стараться, чтобы не разочаровать тебя.       Америка взяла такси до Оксфорда. В дороге началась гроза: небо опустилось и практически легло на поля, молнии сверкали ежесекундно, озаряя небо, гремело где-то вдалеке, за лугами, а затем начался сильный ливень, почти мгновенно затопивший дорогу. Скоро Америка оказалась у дома подруги. Шофер помог донести чемодан до входа и ушел. Америка спешно постучала. Козырька над крыльцом у Овод практически не было, и к тому моменту, как хозяйка открыла дверь, Ами промокла без остатка.       — Совсем промокла малышка! — воскликнула Омпада. — Входи скорее!       Америка вошла, Омпада переставила чемодан через порог и обняла гостью, наплевав на неудобства.       — Тебе нужно срочно в горячий душ, чаю и посидеть у камина, а то еще простудишь свое тщедушное и прекрасное тело.       Америка рассмеялась, дрожа. Омпада схватила Ами за руку и импульсивно повела наверх, в душевую одной из гостевых комнат. Включив воду, она сказала властным тоном:       — Давай, залезай, пока не переохладилась. Одежку — на трубу, наденешь что-то из моего, полотенце на крючке, — и ушла. Америка давно не видела Омпаду такой энергичной, она словно помолодела в этот миг грубоватой заботы. Америка сняла мокрую одежду и повесила, как и повелели. Горячая вода побежала по холодной коже Ами. Хватило совсем немного времени для того, чтобы согреться.       Шум воды резко стих. Вода капала с волос и ударялась о кафель душевой. Америка прислушалась к этой тишине. Обычно в такие моменты ощущаешь, дома ты или нет — когда ты обнажен в чужой ванной. Америка чувствовала, что это самое комфортное место после собственного дома. Обмакнув себя вкусно пахнущим полотенцем и облачившись в какое-то домашнее платье Омпады, Ами спустилась вниз. Омпада двигала к камину кресла, на кофейном столике стояли две чашки и блюдо с печеньем.       — Отогрелась? — спросила Омпада, подняв глаза на Америку.       — Да. А где Алекс и Ева? — поинтересовалась Ами.       — Сегодня у бабушки и дедушки, — Омпада плюхнулась в кресло и расслабилась. — Садись! Скажи, ты чего с баулом таким заявилась? Что ты думала, у меня для тебя вещей не найдется? Я тебе все что угодно могу дать, даже трусы не побрезгую. А вот лифчик мой тебе великоват будет.       Омпада взяла чашку и передала ее Америке, затем взяла себе и отхлебнула немного чая.       — Если бы я ехала из дома, я бы не взяла практически ничего.       — Так ты из командировки? — Омпада отставила чашку.       — Из отпуска, если быть точнее. Я сегодня прилетела из Испании. Помнишь Мийами Черсин? Они с женихом живут на побережье. У них много друзей, часто приезжают в гости, все они — очень интересные люди.       — А кто-то был самым интересным, я правильно понимаю? — в глазах Омпады загорелся дьявольский огонек, который Америка не могла не заметить. — Не смущайся, я тебя раскусила! Да, именно раскусила. Ты, конечно, тайна за семью печатями, но в чем-то даже мне, такой простушке, удается видеть тебя насквозь.       — Нашлась тут простушка, — заметила Америка.       — Ну, кто у тебя был? — с детским нетерпением спросила Омпада. — Кстати, бери печенье. Испекла, пока ты ехала. Рассказывай, не томи.       — Меня познакомили с одним греком, весьма недурным и неглупым. Я бы даже сказала, упакованным. Он овдовел какое-то время назад. Сначала я подумала, что у него таких, как я, целый гарем, но меня убедили, что он приличный парень.       Про Тода Америка решила пока не рассказывать.       — Ну так и? Что дальше-то? Прекрасные перспективы! Да и ты уже свободная женщина. Пора бы уже подумать о себе, о счастливом и безбедном существовании.       — Живу я безбедно и так, но я еще не в разводе. Официально я еще замужем.       — Если ты боишься, что тебя осудят, развод уже давно не считается чем-то неприличным, — возразила Омпада. — Неприличнее жить с бабником.       Эти мысли давались Америке нелегко.       — Есть в твоих словах доля правды. Но я не готова связывать жизнь с человеком, к которому я не испытываю ничего, кроме влечения и некоторого уважения — из-за трагедии. А про развод мы поговорим, но не сейчас.       — Ладно, тонкие материи, — отмахнулась Омпада. — Зато развлеклась, даже загорела немного.       Жар огня уморил Америку.       — Что-то голова разболелась... Я, наверное, лягу.       — Конечно! — воскликнула Овод. — Я тебе в той комнате постелила. Не зря же? Ты с дороги вообще квелая. Надо, надо отдохнуть. А завтра забабахаем какую-нибудь вкуснятину!       Америка улыбнулась и встала.       — Спокойной ночи. Спасибо тебе, — Ами чмокнула Омпаду в затылок.       — Было б за что! — ответила она. — Чмоки!       Перед сном Америка позвонила Тоду, чтобы рассказать, что доехала и уже ложится спать, а он сказал, что уже скучает, и пожелал спокойной ночи. Реальность казалась Америке ненастоящей. Она улыбнулась тому, как безбашенно складывалось ее лето.       Америка проснулась довольно поздно. Где-то были слышны детские голоса. Девушка спустилась вниз и заглянула в гостиную: там резвились Алекс и Ева. Ами улыбнулась, не решаясь отвлечь детей от игры. Из кухни вышла Омпада.       — Доброе утро, милая. Как тебе спалось? — она поцеловала Ами в щеку. — Хотя стой, какое утро, уже второй час дня! А я обед закончить не могу. Поможешь?       — С радостью. — Девушка вошла в кухню и услышала, как Омпада говорит детям:       — Можете поиграть на улице, только за забор не выходить! — и она тут же появилась на кухне, а детский топот исчез где-то в другой части дома. — Скоро приедет Пит, устроим пикник на заднем дворе. Он сделает мясо и овощи на гриле... Надеюсь, погодка хоть порадует?       Омпада подняла глаза и взглянула на небо из-под челки.       Нарезая салат, Америка задумалась о том затишье, что наступит на несколько дней. Дома у Омпады царила та атмосфера семейности, что замедляет время. С таким встречаешься только когда сам еще ребенок или когда уже растишь детей и строишь семью. Америке повезло оказаться в этой атмосфере не ребенком и не родителем. Время замедлилось, и теперь можно заняться тем, для чего не хватало времени в суматохе.       — Омми?       — Да-а-а? — протянула Омпада, занятая чем-то.       — Ты не знаешь хорошую поликлинику в Оксфорде?       — Знаю, конечно. Сколько я по-твоему лет здесь живу? А что, тебя что-то беспокоит? — Омпада обеспокоилась сама.       — Нет, просто пора провериться, — Америка же была спокойна. — Предчувствий никаких нет, просто пора провериться, пока есть время. С августа график уплотнится, и я просто не успею.       Омпада рассказала Америке про поликликнику, которую они с Питом предпочитают всем другим. Америка отправилась туда на следующее же утро.       У Омпады Америка возобновила переписку с Дженис и неожиданно для себя вновь стала писать стихи. Вскоре приехал Пит, и Оранж устроили восхитительный пикник на заднем дворе. Пит приготовил великолепные овощи, которые отменно сочетались с белым вином. Вечером Пит позвал Америку в свою подвальную музыкальную студию, показать новую гитару. Они и не заметили, как начали джемить, и к утру сочинили инструментальную композицию.       — Пит, ты человек с невероятным музыкальным чутьем. Едва ли не с самым мощным из всех моих знакомых, — сказала Америка поутру, воодушевившись совместным творчеством с Питом.       — Хотел сказать тебе тоже самое. Я вообще считаю, что мы с тобой люди похожей конституции, — ответил Пит.       — Хорошо, что мы не сошлись. Мы бы друг с другом не ужились. — Пит и Америка смущенно хихикнули.       — Гормональный фон в норме, — резюмировала врач на следующий день. Америка едва улыбнулась уголками губ. — В норме для первого триместра беременности.       Америка поднялась со стула от неожиданности.       — Не может быть, — поспорила Америка. — Я бесплодна.       — Никаких следов бесплодия, миссис, — покачала головой доктор, оторвавшись от подписи бумаг. — Становитесь на учет и ждите прибавления.       Америка вернулась домой в замешательстве.       — Ты как? — спросила Омпада, прервавшись от приготовления обеда.       — Думаю, мне стоит провериться у еще одного врача. — Америка протянула подруге лист с диагнозом. У Омпады от изумления челка поднялась над бровями.       — То есть..? А отцом может быть этот... как его... грек? — спросила она и, не дожидаясь ответа, выпалила: — Это, наверное, у Пола проблемы, а у тебя все хорошо было.       — Нет, отцом вполне может быть Пол, — возразила Америка безразлично. — Может, наоборот, я поправилась.       — И ты не хочешь от него рожать? Пойдешь на аборт?       — Я бы родила ребенка от Пола, потому что люблю его и хочу иметь от него детей. Но я не беременна.       — Почему ты так считаешь? — поинтересовалась Омпада.       — Во-первых, нет изменений в организме. Во-вторых, я знаю, что не беременна, сердцем. Этот диагноз ложный.       — И ты правда все еще любишь этого подонка? — продолжала давить вопросами Омпада, не стесняясь в выражениях.       — Люблю. Но не его, а прежнего, моего Пола, которого я знала. Если я люблю его сейчас, значит, буду продолжать любить дальше. Как и всю жизнь до нашей встречи. Но я его не простила. Мы обязательно разведемся; он женится на какой-нибудь клуше и будет счастлив в праздном шатании с ней. Даст ей обет преданности. Я не могу представить его чужим мужчиной, но скоро это пройдет. Я познакомилась еще с мальчиком и не заметила, как он превратился в мужчину. Со мной был мальчик. Пусть мужчиной он будет чьим-то чужим. А я... поеду преподавать в Африку.       — Дура совсем, да?       Америка усмехнулась и скрестила руки на груди.       — Ну если я решу поехать в Африку, ты же меня не остановишь.       Пару вечеров супруги оставляли Америку на детей (или наоборот — детей на Америку) и уходили гулять, и эти вечера приносили ей огромное удовольствие. Алекса и Еву она считала своими родными племянниками.       Одной ночью Америке приснился сон, выделившийся из череды других. Она идет по невероятно скользкой, вероятнее всего, ледяной дороге. На ногах было трудно удержаться, Америка постоянно готовила руки, чтобы упасть на них. Но вдруг появлялся незнакомый, но казавшийся родным мужчина, который подавал ей свою руку. Идя с ним под руку, Америка чувствовала себя куда спокойнее. Его присутствие внушало ей безоговорочную уверенность в безопасности.       — Все понятно — мужского плеча тебе не хватает! — ответила Омпада без тени неуверенности, когда Америка рассказала ей свой сон. И Америка поняла, что очень хочет к Тоду.       — Я очень рад твоему звонку, — сказал Тод, когда Ами позвонила ему глубокой ночью.       — Я скучаю по тебе, — Америка звучала трогательно и искренне. Тод, казалось, на секунду опешил.       — Я тоже скучаю по тебе, очень. Приезжай.       Наутро Америка собралась и уехала в Лондон. Оранжи отпустили ее с трудом. Омпада все шутила, что не нагулялась, и Америка пообещала вернуться и нагуляться как следует.       Дверь в квартиру Тода была не заперта и легко поддалась. Звучала проникновенная рок-баллада, незнакомая Америке. Она прошла вглубь и заметила Тода в спальне, сидящего над коробкой с пленками. Он поднял глаза на Ами, улыбнулся и встал, отложив коробку.       — Ты вернулась, — сказал Тод, нежно обхватывая ее голову и притягивая для поцелуя. Их взгляды в глаза друг другу сверкали.       — Кто это? — спросила Америка, косясь на проигрыватель.       — Led Zeppelin, — ответил Тод. — Пластинка без имени.       — Я их не знаю.       — Знаешь, это же Yardbirds!       — А поставишь заново?       — Конечно.       Лениво проваливаясь в мягкие и топкие слои постели, они дарили друг другу мгновения счастья. Оба не верили в происходящее: Тод был согласен даже на то, чтобы она просто позволяла любить себя, но и Америка неожиданно почувствовала себя другой рядом с Тодом.       — Ты такая красивая, — восхищался он. — Можно я тебя сфотографирую?       Вооружившись «Кодаком», Тод запечатлел Америку в розоватом свете закатных лучей, а затем и глухо горящего торшера в сумеречных отблесках из окна: домашнюю, растрепанную и счастливую.       В квартире Тода была таинственная темная комната, в которую Америка никогда до сегодняшнего дня не входила и не знала, для чего она предназначена. Окна были завешаны плотной материей. Тод запустил “Child is father to the man”, прошлогоднюю пластинку Blood, Sweat&Tears, включил красную лампу, и началось таинство. Америка с удовольствием наблюдала, как тусклый красный свет разрезает мрак и освещает точеные черты Тода, его размашистые кудри и жилистые руки, как он разводит жидкости, достает фотобумагу, сосредоточенно выбирает кадры, разглядывая негативы через лупы:       — На, посмотри, — пригласил Тод, — выбери, какие тебе нравятся.       Тод посвятил Америку в свое непростое искусство: он филигранно переводил пленочные кадры на бумагу.       — Как же ты отменно фотографируешь, — хвалила Америка, разглядывая контуры только что возникших карточек на сушке. — Даже не верю, что это я.       — Фотографии отражают только мгновение. В жизни ты еще красивее. Твоя красота длится дольше мгновения.       Америка лишь улыбнулась.       — Я не шутил, когда делал тебе предложение, — сказал Тод так серьезно, что Америка даже подалась назад.       — Понимаешь, разводиться не так уж и просто, — от волнения Америка потирала свое плечо. — Жене нужно доказывать неверность мужа суду, но если муж обвинит жену в измене, доказательства не нужны. Пол же не согласится подавать на развод.       — Давай напишем ему письмо?       Америка молчала.       — Ты уверена, что хочешь с ним разводиться?       — Я даже думать о нем не хочу, — сказала Америка твердо. — Мне настолько все противно, что я не хочу иметь ничего общего ни с ним, ни теперь уже с «Битлз». Мне больно думать даже о них. Давай пока отложим этот разговор.       — Поговорим о чем-нибудь хорошем, — согласился Тод.       — А может поговорим о том, как ты все-таки познакомилась с Омпадой и Питом? — начал брать нахрапом Сэр Пол.       — Не нравится смотреть на меня с Тодом? — съехидничала Америка и не дала развиться неловкости: — Хорошо. Только сначала расскажу о том, что этому знакомству предшествовало.       Во рту стоял вкус банана. Америка ехала в тамбуре электрички и рассматривала пролетающие мимо нее поля, леса и деревни. Она впервые направлялась в лагерь в качестве вожатой. В середине июня пришлось походить на подготовительный курс к майору Уорду. Америка чувствовала невероятную уверенность в себе. Вчера она отпраздновала свое четырнадцатилетие. Волосы уже прилично отросли, не вились большими, жесткими локонами над плечами, их уже можно было завязать в тугой хвост. В лагере Америка пообещала себе забыть о том, что ее тревожило, но уже в поезде беспокоиться об этом не хотелось.       Джой уже около года не отвечала на письма Америки. Она писала ей безответные письма каждый месяц, рассказывала о произошедшем за последнее время, а напоследок обязательно спрашивала, не обидела ли чем? Может, Джой уже надоело помогать Америке с марками? Два месяца назад Америка оставила попытки. Может, с Джой случилось что-то или она вправду обиделась, но от этого Америка любила ее не меньше и очень скучала по ее рассказам об очередных музыкальных и лингвистических находках, по рисункам, вложенным в конверты. Благодаря этому она поняла, что человек не может жить не любя никого. Он может жить, когда его никто не любит, но если ему самому некого любить — он живет не по-настоящему. Пока ей есть, кого любить, она жива.       В лагере Америка раскрывалась. Она предлагала новые, не очень сложные блюда для полевого меню, придумывала игры, чтобы развлекать ими желающих в свободное время. Часто по вечерам ей давали слово, и она рассказывала о прочитанных недавно книгах. Ее рассказами так вдохновлялись, что часто бегали в ее палатку за книгами, скорости ее чтения подстегивали — эти рекорды всенепременно хотелось побить. Книг хватало на всех, Америка их не жалела. Уорд постоянно шутил над тем, что Америка «возит с собой целую библиотеку». Или над тем, что она мешает делать из подопечных Уорда здоровых и спортивных людей, потому что они теперь сидят и читают, превращаясь в хлюпиков. Никто не обращал внимания на то, что Ами младше многих в лагере — она являлась советником и транслятором мудрых мыслей даже для майора Уорда.       Америка чувствовала себя счастливой здесь, в окружении природы и вдали от постылых дома и школы. Здесь никто не бил ее тряпкой и не прочил будущее на панели, не унижал и не игнорировал. К ней относились уважительно, внимательно, каждое слово ценилось. В лесу особенно гармонично звучала ее деревянная флейта. По ночам Америка выходила из палатки, чтобы полюбоваться ясным звездным небом. Остановить ее мог только дождь — тогда она лежала на спине и вслушивалась в его постукивания. В одну ночь ее встретила луна, лишь слева совсем немного уходящая в чернильное небо. Вокруг нее сгруппировалась россыпь звезд, опоясала по кругу. Как будто лагерь собрался вокруг огромного костра. И луна, как костер освещает лица, освещала ближайшие звезды, но не целиком, а как бы с одной стороны. Те, что были дальше, освещались тусклее, а дальше шло уже темное небо, покрытое слоем сизых лучей. Америка знала, что такое фотоаппарат не запечатлеет и ее кисть недостаточно профессиональна, чтобы передать необычность этого предполнолунного неба.       Иногда казалось, что она забыла, как испытывать радость и как ее выражать. Радость не могла стать полноценной, всеобъемлющей, что-то хорошее всегда омрачало злое предчувствие. В лагере ее душа словно проходила очистку.       До самого конца августа Америка не возвращалась в Ливерпуль. Дом совсем ее не звал, она уже ненавидела его всеми фибрами души. Ами часто вспоминала кошмары первых месяцев жизни Мии. Сейчас ей практически год, она уже немного спокойнее, но ее крик все еще хуже сирены, предупреждающей бомбардировку. Ее плач был слышен даже через две стены и не стихал по часу. Дороти вечно нагружала работой по дому, била тряпками в профилактических целях. Америка сравнивала себя с рабом на галере и боролась со склонностью жалеть себя. Лишь иногда ей удавалось убежать в театр, заработать копеечку, а главное — отвлечься за глажкой или шитьем одежды. Дороти не пускала падчерицу к сестре, называя слишком грязной для этого. Америку это ни капли не расстраивало: ей не хотелось возиться с пеленками.       Америка продолжала помногу ходить по Ливерпулю в свободное от учебы и работы время, наматывала мили и мили. Центральные Черч-стрит, Гановер-стрит, Лайм-стрит, Лондон-роуд, кинотеатр «Одеон», ресторан “Reece’s” по близости к театру стали родными. Иногда Ами увлекалась и забредала в довольно дальние районы, уже считавшиеся пригородом, типа Спика.       Осень не спешила наступать, до середины октября стояли вполне летние дни, только солнце разливало лучи с характерной осенней грустинкой. Вспоминая о лагере, Ами уходила в чащи за кладбищами. В тишине лучи сочились между листьями, освещая буквы на разбитых надгробных плитах, обелиски и поросшие мхом камни. Там она играла на флейте, и никто не мог сказать ей ни слова. Много раз она играла своей маме на Long Lane, найдя могилу Мерлин по памяти. На флейте она играла гаммы и арпеджио, придумывала свои мелодии, лишь иногда брала с собой ноты и наигрывала этюды. А, возвращаясь домой, включала над кроватью ночник и засыпала за чтением.       В одну из прогулок к набережной Мерси, когда стало неожиданно темнеть, Америка заспешила домой. В cкверике Сент-Джонс Гарденс раздавались звуки саксофона. Несмотря на быстро подступающую темноту, Америка направилась к источнику музыки. Немолодой высокий и худой человек увлеченно играл, по всей видимости, вариацию “How Deep Is The Ocean” — в бешеном галопе пальцев по клапанам угадывалась знакомая мелодия, спрятанная в импровизации, словно в кляре. Америка подошла ближе. Это был не уличный попрошайка. Он, по всей видимости, как и Америка, не имел возможности играть дома. Но того требовала его душа. Он играл, поглощенный музыкой всеми душой и телом. Вокруг никого не было, но отсутствие зрителей его не останавливало, как и холод. Ами вдруг почувствовала неоспоримое душевное родство с этим человеком. Он играл с закрытыми глазами и ее, разумеется, еще долго не замечал. Америка вглядывалась в его беглые длинные и тонкие пальцы, так легко зажимающие эти закорючки-кнопки, что казалось, это и вправду так легко. Но Ами знала по собственному опыту, что обманывалась. Чтобы начать легко играть на пианино, гитаре, флейте, как практически умела она, надо заниматься этим долго, в любых условиях, не обращая внимания ни на кого и ни на что. Особенно на мысли, посещающие в самом начале: ничего не получается. Вначале все кажется невыполнимой задачей, и нужно постоянно пересиливать себя.       Музыкант уже давно стал играть вариации гершвиновских мелодий. Небо уже практически достигло критической темноты, холодный ветер задул с особой силой, и Америка уже собралась уходить, как музыкант сыграл завершающий пассаж и прекратил игру. Открыв глаза, он сразу заметил девочку.       — О, привет, — поздоровался он, начиная разбирать саксофон на части. — Давно стоишь?       Америка подошла ближе.       — Здравствуйте. С “How Deep Is The Ocean”.       — Гхм, — озадачился он, остановившись. — Не могу понять, как давно это было. А насколько темно было?       — Солнце еще не спряталось за горизонтом, — ответила Ами. Мужчина улыбнулся.       — Ты музыкант? Пальцы у тебя очень музыкальные. Что у тебя в футляре? — он снова прекратил разбирать свой саксофон.       Америка приблизила к мужчине футляр.       — Блок-флейта.       — То что нужно! — воскликнул саксофонист, чуть не выронив саксофон. — Играешь? Сколько времени?       Америка чуть не ответила: «Около шести вечера».       — Два с небольшим года.       — Это долго, — по его интонации нельзя было понять, хорошо это или плохо. — Вот это подарок судьбы! Именно ты мне и нужна. Раз умеешь играть на блок-флейте, а она — основа всех основ, значит, саксофон без труда освоишь. Мне нужно избавиться от своего. Он отличный, это настоящий американский Кливленд! Сам привез из Нью-Йорка семь лет назад. Он еще несколько десятилетий проживет, если за ним правильно ухаживать. Донесешь до дома?       — Вы что, какой саксофон... — пыталась отказаться Америка. — Это очень дорогой подарок! Мы же совсем друг друга не знаем.       — Неправда! — возразил он строго. — Ты сама это знаешь.       Америка смутилась.       — Значит так. Мундштук там есть новый, а этот я себе забираю, иначе не гигиенично. Там есть немного тростей, кончатся — купишь новые. Они недешевые, но если ты в эту игру ввяжешься, уже не выпутаешься. Еще внутри есть тряпочка, ею нужно после каждой игры изнутри чистить саксофон от испарины.       Он рассказал ей об уходе за саксофоном, наверное, все. Потом, идя домой, Америка прокручивала целиком его речь, заучивая наизусть и стараясь не упустить ни одной детали.       — Извините за бестактность, а почему теперь он вам не нужен? — спросила Америка после его «Ну, вроде, ничего не упустил».       — Эх, девочка, нужен он мне. Только взять с собой я его не могу. Ну что, берешь? — он протянул ей футляр, и Америка чуть не уронила его. — Так, далеко живешь?       — На Ньюкасл-Роуд.       — В Вултоне. Далеко. Понятно. До Вултон-Роуд я тебя провожу.       Он взял футляр и проводил Америку на автобусе почти до самого дома.       — Ну все, удачи тебе, девочка. Я уверен, что саксофон — твой инструмент. Передаю тебе с ним часть своей силы. А с такими пальцами ты просто не можешь на нем плохо играть. Это твой инструмент.       Он отдал футляр, и на сей раз он не показался уже таким тяжелым. Америка, не проводив его взглядом, поспешила домой.       Америка старалась как можно тише открыть входную дверь, но Дороти, словно злобная собака, все равно учуяла ее появление и выбежала из кухни, как будто бежала от огня.       — Где ты шляешься до поздней ночи? — начала кричать Дороти, не смущаясь того, что часы в гостиной только-только пробили всего лишь восемь вечера. — Все-таки решила пойти зарабатывать на панель? С твоими данными только проституцией деньги зарабатывать! Что это? Неужто уже заработала целый чемодан? — она указала на футляр и жадно бросилась к нему. Саксофон сверкнул золотом, и Дороти отпрянула от него, как ударенная током. — Только не говори мне, что твои мужики этим оплачивают твои грязные услуги! Срочно продавай эту мерзость! Я не буду обеспечивать тебя до самой старости, пора уже самой зарабатывать на хлеб. Со своей паршивой музыкой ты только умрешь от передоза в канаве! Мы с твоим отцом уже потеряли всякую надежду сделать из тебя приличного человека! Чтобы через три дня духу от этой паршивой железки в моем доме не было.       Америка поражалась тому, с какой скоростью Дороти находит столько выразительных слов. В этом она определенно талантлива и одаренна. Саксофон Америка отнесла в театр. Учиться игре на нем она могла только там.       Флейта осталась там, среди природы, деревьев и листвы. Пришла пора чего-то серьезного. Она постепенно осваивала сочетания клапанов и звукоизвлечение. Порою она выходила на сцену и под прицелом софитов и воображаемых зрителей, сидящих на пустующих креслах, играла. Она играла своим коллегам по цеху, стараясь не стесняться своей пока еще слабой техники и вырабатывая устойчивость к публике. Конечно, Ами осознавала, что в отсутствие учителя она научится чему-то неправильному и переучить ее будет трудно — например, непростой постановке губ, но для самоучки у нее выходило неплохо. Она не останавливалась и практиковалась по несколько часов в день, не пропуская ни одного, доводя все до совершенства.       За несколько месяцев Америка узнала и запомнила все ноты, научилась читать с листа, и начала несмело импровизировать. Музыкой Америка пыталась отвлечься от новых навязчивых мыслей — об однокласснике Пауле Розенберге. Он был из семьи выходцев из Германии, в совершенстве владел немецким. Пауль мог обаять любого за несколько минут: кристальная арийская красота в сочетании с удивительными умом и харизмой. Только несколько вещей свидетельствовали о том, что он не стоит никаких переживаний. Он игнорировал Америку, умело избегал ее и пресекал все ее попытки контактировать. Пауль практически со всеми вел себя как последний подонок. Она видела в этом определенную иронию: еврейка влюбилась в немца; они ведь дети врагов. Ами не корила себя за это, потому что сделала несколько выводов. Во-первых, сердцу не прикажешь. Во-вторых, лучшее, что она могла предпринять — никак не контактировать с ним. В-третьих, это чувство несерьезно — оно телесное, относится только к оболочке человека, а не к нему самому; оно неглубокое и слишком импульсивное, а значит, скоро пройдет. Она всячески подавляла его, отвлекаясь на саксофон. Разве что читать было сложно — слова с трудом проникали в сознание, потому что им мешали мысли о другом. «Что за несерьезность, мисс Зами?» — спрашивала она сама себя.       В феврале театр пригласил оркестр из соседствующей филармонии для новой постановки, и Америка сразу отправилась пробоваться туда. Шел одиннадцатый класс, и Америка серьезно думала над своей профессией. После всех изменений, произошедших в десятом классе, она передумала учиться до тринадцатого и озадачилась над поступлением в музыкальный колледж. Оркестр стал бы отличной школой для Америки перед вступительными экзаменами. Руководитель оркестра прослушал Ами, которая продемонстрировала игру на фортепиано, гитаре и саксофоне. Она еле скрывала свое волнение, а дирижер не вмешивался в процесс со словами поддержки, которые с трудом сдерживал. Так Америка оставила декорации и костюмы и вошла в состав в оркестра в качестве духовика. Лучше всего, сказал дирижер, Америка играла на пианино, но пианистки уже имелись.       Америка быстро подружилась с музыкантами и стала впитывать их профессиональные шутки и терминологию. В оркестре ей открылись самые разные инструменты: она попробовала и виолончель с контрабасом, которые после знакомства со скрипкой в детстве освоились так же легко, как и саксофон после флейты. Но особенно за нее взялись ударники, и три раза в неделю Ами занималась на ударной установке и ксилофоне. Потом ее стали обучать маримбе, глекеншпиль, вибрафону и более простым инструментам типа бубна, треугольника и маракасов.       Весной чувства к Паулю опять вспыхнули, Америка стала больше играть и работать. Это казалось невыносимым, ей что-то говорило о том, что надо во всем признаться Паулю. Ами поражалась своей глупости, о чем писала в дневнике. «Знаю же, что он настоящий тиран и подлец, что он высокомерен и что от него я только пострадаю. Умом его отвергаю, а сердце бьется болезненно быстро». Зато сколько стихов порождали эти чувства! Америка чувствовала, что переживания, как топливо, дают ей силы, чтобы творить. Чем больше она писала, тем глубже осознавала, что оттачивает свое перо и совершенствует слог. Иногда у нее выходили не стихи, а короткие прозаические зарисовки.       Из-за этого участился сон Америки, который снился ей лет с одиннадцати, но очень-очень редко, и она почти о нем не задумывалась. Но когда он снился, Ами испытывала что-то схожее с дежа-вю. Он был таким светлым и добрым в контрасте с теми снами-предупреждениями, что ей не верилось, что он тоже может быть вещим. Америка спускается по лестнице в незнакомом доме и оказывается в пространстве, размер которого трудно оценить из-за неестественно яркой, больно бьющей в глаза, как свет прожектора, холодной голубизны. Немного привыкнув к свету, Америка различает очертания кухни: стол, плиту, холодильник. У окна спиной к ней стоит незнакомый черноволосый юноша. По сюжету сна он явно приходился Америке кем-то очень близким, но, просыпаясь, она не могла его узнать. Это будущее вмешивается в мое сознание, думала Ами. Незнакомец выносливо смотрит в окно, что Америку удивляло каждый раз, как впервые. Как только она пыталась его разглядеть, да и он в тот же момент поворачивался к ней, свет становился ярче, настолько невыносимым, что она зажмуривала глаза и просыпалась. Кто этот человек с черными волосами? И каждый раз этот сон нисколько не отличался от своей предыдущей версии. Словно короткий фильм, который иногда проигрывают в маленьком внутреннем кинотеатре.       Одним апрельским днем в класс заглянул директор школы, высокий, как шпала, человек с прилизанными вверху, но неопрятными сзади внизу, соломенными волосами.       — Вы помните, — в тысячный раз завел он давно приевшуюся шарманку, — что в июне вам предстоит сдать экзамены. У вас остался последний шанс, чтобы определиться: будете ли вы учиться до тринадцатого класса, чтобы поступить в университет, или вы изберете другой путь: шестую форму.       Америка давно определилась, но волнения от этого не убывало. Она понимала, что слишком поздно занялась музыкой, и не была уверена в своем поступлении в колледж. Даже так: она была уверена в провале. Когда потеплело, она вновь стала ходить играть за кладбища. Совмещать подготовку к выпускным и вступительным экзаменам оказалось задачей не из легких. В оркестре ее научили очень многому, Америка порою разрывалась между инструментами. Последние несколько месяцев оказались настолько насыщенными, что Ами была уверена: жизнь не прекращается ни на минуту.       В свой день рождения Америка сдала последний экзамен и уже через несколько дней получила школьный аттестат. Америка с трудом верила, что школьный этап ушел в прошлое.       Оставалась пара недель до поступления в колледж. Она старалась не перетрудиться и не переиграть руки, чтобы не попасть впросак, но заниматься приходилось много. В театре, куда Америка ходила готовиться, не смолкали разговоры об открытии молодежного клуба по интересам. Вечером дня «икс» должно было состояться открытие этого клуба, которую они называли «Встречей творческой молодежи». Ами очень хотелось туда попасть, но все зависело от того, хватит ли ей на это сил.       Оставалось совсем немного. Америка собиралась сыграть на саксофоне, хотя опыт игры у нее не достигал и года. Пианино никуда не денется и будет существовать в виде курса общего фортепиано, а на ударных она сможет начать играть со второго года обучения — говорили, что желающие смогут выбрать второй профиль.       Накануне экзамена Америка решила не прикасаться к инструменту и просто погулять по Ливерпулю, прокручивая какую-то музыку в голове. Америке иногда нравился этот угрюмый город. Летом он преображался, отчасти благодаря появляющейся молодежи. Одна группа очередных скиффловых стиляг, мимо которой она прошла, ей особенно запомнилась. Они стояли около входа на кладбище, за которым Америка не раз играла, прижимали к себе девчонок, пили пиво. На плечах некоторых висели гитары на ремнях, у одного в руке была не девушка, а банджо. Ами немного напряглась, ожидая, что кто-нибудь скажет: «Эй, девка, хочешь развлечься?» и предложит пива. Но то, что они музыканты, ей импонировало. Она постаралась проскользнуть мимо них побыстрее, почувствовала на себе взгляд. Что-то заставило ее обернуться. Ами заметила того, кто пристально смотрел на нее: парень с взъерошенными черными волосами и не очень мальчишеским лицом, одной рукой обнимал девушку, а другой держал бутыль с пивом. Вдруг его позвали: «Мак, Мак», а его барышня, заметив, что возлюбленный обратил внимание на кого-то другого, прижалась к нему ближе. Ами ухмыльнулась и продолжила свой путь.       На экзамене Америка отыграла лучше, чем ожидала, и на волне адреналина отправилась на вечеринку, надеясь наконец-то отдохнуть. Казалось, целый год прошел в режиме нон-стоп, не дав ни минуты на передышку. Так оно и было, и Ами решила позволить себе расслабиться. На пороге перед входом в клуб собралась молодежь, схожая с той, что Америка наблюдала накануне, разве что на вид более интеллигентная и менее развязная. Америка затерялась между незнакомыми парнями и девушками и растерялась. Послышался басовитый смех над правым ухом, и кто-то столкнулся с Аминой спиной. Она развернулась и увидела двух парней: светловолосого в очках и темноволосого — настолько длинного, что, казалось, он волосами касается облаков.       — Ой, извини, — первый нежно притронулся к Аминым плечам и спросил то ли у нее, то ли у товарища. — А что, еще никого не пускают?       — Не знаю, сама только что пришла, — ответила Америка и удивилась своей смелости.       — Ну, подождем. Через какое-то время они же все уйдут, да? — он подмигнул девушке. — Не будем терять время, давайте знакомиться. Билл Кармелит!       Он протянул ладонь. Бойкость и неотталкивающая наглость этого парня заставили Америку улыбнуться краями губ.       — Америка Зами, — Ами протянула руку в ответ, и Билл ее галантно поцеловал. Второй смущенно стоял в стороне и явно хотел прокомментировать поведение друга.       — Извини за такой вопрос... А это псевдоним или нет? — как-то совсем интимно спросил Кармелит.       — Нет, это мое настоящее имя. А что насчет Кармелита? — второй парень одобрительно усмехнулся. — Это же ведь орден.       — Да, откуда знаешь? — удивился он. — Только они «кармели́ты», а я Кармéлит. Фамилия у меня настоящая, а вот имя — не совсем. По паспорту я Билли, но для солидности называю себя Биллом, — Билли как-то приосанился, и от его возросшей важности Америка сама хихикнула. — А ты чем занимаешься: музыкой или стихи пишешь?       — И тем, и другим.       — А я вот стихи пишу, на гитаре играю, сочиняю песни. Давно этим занимаюсь и буду заниматься, только учиться, наверное, в политехнический пойду. А ты вообще из Ливерпуля?       Америку немало интересовал тот загадочный парень, скромно стоявший на отдалении. Билли достал из кармана сигарету и закурил.       — Билли, ты бы спросил, не противен ли табак девушке, — все-таки сделал замечание второй, продемонстрировав глубокий бас.       — Ой, да, — Билли тут же выбросил сигарету на мостовую. — Виноват. Так ты отсюда?       — Родилась не в Ливерпуле, но с двух лет живу здесь, — Америка выглянула из-за плеча Кармелита и значительно посмотрела на его друга. — Представишь?       — А! Да-да, извини, — он потянул того парня за руку и поставил перед собой. — Это мой друг, Пит. По паспорту Питер Оранж. Он офигенно играет на гитаре, влюблен в джаз, учится в Политехническом. Мы с ним из Ньюкасла, знакомы с пеленок. Я вообще не помню того времени, когда не знал Пита!       — Он еще даже не выпил, — намекнул Пит на словоохотливость друга, и Америка коротко рассмеялась.       Америка оглянулась и заметила, что окружавшая их толпа поредела, кто-то уже скрылся в дверях.       — Может, и нам пора? — Ами указала в сторону входа.       — Погнали! — воскликнул Билли.       Молодые люди спустились в полуподвальное просторное помещение, на стенах которого висели совершенно неизвестные картины. Америка сначала рассматривала только их. Столы со скромными угощениями, стоящие в углу, были моментально оккупированы голодной творческой молодежью, среди которых оказался и Билли. Лишь немногие стояли у импровизированной сцены, отделенной от зала только микрофонными стойками. Среди них оказалась девушка в платье с цветами, необычайно высокого роста — Америка всегда думала, что у нее слишком высокий рост для девушки, больше пяти с половиной футов, а у той явно все шесть. В свете лампы ее русые волосы отливали золотом, как будто из сундука с сокровищами струился доступный только избранным луч. Она скрестила руки на груди и выжидающе переминалась с ноги на ногу. Тут она начала оборачиваться по сторонам, и Америка попыталась разглядеть ее лицо. Даже короткого мига хватило, чтобы понять, насколько необычны его черты. Ами не знала, что к этой девушке были прикованы и взгляды ее новых знакомых.       — Буэнос ночес, ла белла! Познакомимся? — Кармелит со стаканом наперевес в мгновение очутился около той девушки. Ами и Пит переглянулись. «Он всегда так. А сейчас еще и нетрезв», — сказал Пит, и они пошли оттаскивать Билли от несчастной жертвы.       — Что? Ты посмотри на себя, мальчик. Да у тебя молоко на губах не обсохло! Тебе сколько лет? — ответила девушка с невозмутимостью взрослой женщины. Голос ее нельзя назвать нежным, но его грудная женственность завораживала. Хотелось, чтобы она говорила еще и еще.       — Шестнадцать! — протянул Билли полуудивленно.       — Ваше чудо? — спросила Омпада, заметив стоящих в тылу Пита и Америку.       — Я сама только что стала жертвой этого чуда, — ответила Америка. Девушка посмотрела на нее: в искрящемся взгляде серых глаз было что-то хитрое, кошачье.       — К несчастью, мое, — вздохнул Пит, и девушка перевела искрящийся взгляд на него.       — Ну и забирайте свое чудо и держите его при себе. Сколько он еще приличных девушек облапает?       — Какая нахалка! — воскликнул Билли, окинув девушку взглядом. — Вот теперь делай этим прелестным и грубым созданиям комплименты.       Девушка фыркнула и сделала несколько шагов в сторону. Билли, Пит и Америка отходить не собирались. Билли обсуждал свое фиаско с Питом, косясь на бойкую девушку, а Ами ее разглядывала. Платье в цветочек сидело на ее крепком теле так, как сидело бы, наверное, на мужчине. Ами решила об этом не думать и посмотрела на ее лицо. В ее чертах прослеживалось что-то слегка дисгармоничное, но этим, наверное, и примечательно было ее лицо.       — Какое-то сборище голодных одиночек, желающих найти новых друзей. Когда ж они уже начнут? — возмутилась она так, что стоящий неподалеку Билли не удержался от комментария:       — Что же ты сама сюда пришла, раз такая... продуманная?       — Тут обещали материальную помощь, — бросила она, не оборачиваясь.       Билли так громко фыркнул, что несколько стоящих рядом ребят обернулись.       — Ради денег, значит.       Америку фраза девушки заинтересовала.       — Извини, что лезу не в свое дело, ты сказала про материальную помощь. Тебе нужны деньги?       Девушка обернулась, и полупрезрительный взгляд, предназначенный Билли, смягчился.       — Ну да. Я перепутала в Лондоне поезда, села на ливерпульский вместо оксфордского, — говорила она невозмутимо, так, как будто это не имело никакого значения. — Примерно на втором часу поездки почуяла неладное, от Лондона до Оксфорда рукой подать, а я тут сколько трясусь. Ходила по городу, уже думала натурой заработать, а тут эта творческая молодежь.       Тут она громко и заразительно рассмеялась.       — Так начинаются великие истории.       — А сколько тебе нужно? — Америка полезла в сумочку, уже надеясь достать недавнюю получку.       — Да ты что! — девушка взяла Ами за запястья. — Не надо. Небось, свои последние карманные отдашь.       — Нет, это заработанные, — возразила Америка.       — Ну вот, ты сколько трудилась, чтобы какой-то засранке в один вечер все отдать. Нет уж, спасибо!       — Я же не все собираюсь отдавать, только на билет, — Ами не знала, почему так быстро прониклась симпатией к этой волевой девушке. — Потом вернешь.       — Тебя как зовут? — вдруг спросила та.       — Америка Зами.       — Омпада Овод, — Америка впервые встречала кого-то, чье имя казалось ей необычнее, чем ее собственное. — Очень приятно.       — Необычное у тебя имя!       — У тебя тоже!       На сцену вышел ведущий и объявил об открытии творческого клуба, после чего у микрофонов оказалась какая-то музыкальная группа. Группы — сильные конкуренты друг для друга — сменяли одна другую, и молодые люди натанцевались под энергичную музыку на несколько лет вперед. Омпада с Билли даже примирились.       Праздник кончился около трех часов ночи, и молодые люди вышли на уже светающую улицу. Билли травил анекдоты, над которыми Омпада смеялась громче всех. «Тихо ты, разбудишь людей, не в своем же городе!» — подтрунивал он. Америка хотела показать гостям из Ньюкасла и Оксфорда город, но оказалось, что Билли и Пит так часто сюда наведываются, что сами обо всем знают. Они дошли до дока прямо в разгар рассвета, окрасившего жесткую серую воду в нежно-розовый. Америка так увлеклась разглядыванием воды, что не заметила, как Билли и Пит заспорили об исчезновении Гленна Миллера.       — Я тебе говорю, он был захвачен в плен, и от шока потерял память, поэтому перестал писать музыку!       — Билли, это просто не очень правдоподобная теория. Мы не можем знать, что с ним произошло.       Америка ухмыльнулась, поняв, что будет иметь дело с этими парнями.       Около шести утра они отправились на вокзал.       — Девчонки, приезжайте к нам в Ньюкасл. Там, конечно, мало интересного, но мы повеселимся.       — Мне интересно. У меня там папа работает, а я ни разу Ньюкасл не видела.       Молодые люди обменялись адресами. Телефон оказался только у Америки, Омпада пообещала пользоваться телефоном на маминой работе, а парни планировали раскошеливаться на таксофон.       Ребята скинулись Омпаде на билет. Сначала они проводили ее, еще долго кривляясь в окно, — так любили дурачиться на прощание Мэри и Эллина, — а потом Америка проводила самих Пита и Билли и отправилась домой в приподнятом настроении.       Через несколько дней Америка увидела в списках поступивших свое имя и сразу пошла на вокзал покупать билет в Ньюкасл, где она собиралась провести три дня с Питом, Билли и Омпадой. Счастливая Америка отправилась в долгожданное небольшое путешествие уже через пару дней, жарким июльским утром оказавшись в городе друзей. Америка с Омпадой поселились в квартире Пита, в которой он жил один. Он был опрятен и даже педантичен, умел готовить, чем очаровал девушек. Ньюкасл оказался обыкновенным индустриальным городом с большой историей, судостроительным, как Ливерпуль, но намного севернее. Его низенькие улицы упирались в гигантские корабли. Билли и Пит многое знали о своем городе и с удовольствием о нем рассказывали. Вечером парни повели девчонок в кинотеатр. После сеанса шел дождь. Он лил стеной, усиливаясь и шипя. Над деревьями и крышами домов грохотал гром. Друзья долго стояли под козырьком, дожидаясь конца ливня.       — Что мы тут стоим, как бараны? — спросила Омпада и выбежала из под козырька прямо под ливень.       — Да ты обалдела! — воскликнул Билли. Омпада прервала танец, чтобы поддразнить друзей:       — Вы прямо как старички! Не трусите! Знаете, как тут клево? Теплые капли, м-м-м!..       Билли, приняв вызов, схватил за руку Америку и потащил за собой. Пит еще растерянно пооглядывался и тоже присоединился. Так они вчетвером побежали по улицам, вмиг промокнув насквозь, под радостный визг Омпады.       Америка чувствовала в них по-настоящему своих людей с общими взглядами на жизнь, пониманием мира и самих себя. В музыкальных, культурных и политических спорах она слышала их бесподобную эрудированность, которую она давно мечтала встретить еще в ком-то. Она почти не участвовала в этих спорах, потому что Билли и Пит и так в большинстве случаев высказывали то, что она сама давно для себя решила.       Они много времени провели у Пита в квартире, лежа на разложенном диване, попивая пиво и вино и музицируя. Билли был прекрасен в игре на гитаре, а Пит просто божественен. Когда он играл, Америка не могла оторвать глаз от его красивых длинных пальцев, так тонко чувствовавших струны. Пит очаровал ее всем: своей сдержанностью, скромностью, умом, музыкальностью, внешностью, голосом. Билли был попроще. Он здорово травил байки и сочинял очень достойные стихи. С Омпадой, чувствовала Америка, у них сложатся абсолютно особенные отношения. Глядя на нее, Америка понимала: выбежать под ливень — не самый безбашенный поступок для Омпады, она способна на что-то более смелое и безумное.       — Теперь я вас приглашаю к себе в Оксфорд, — сказала Омпада в конце поездки. — Но у меня селиться негде — лучше приезжайте на один день, но несколько раз.       — Вы классные, девчонки! Я рад, что с вами познакомился. Приезжайте еще. Да и давайте вообще собираться чаще! — предложил восторженный Билли.       Америка уже реже гуляла одна. Она и не замечала того, что друзья живут в других городах — настолько часто они оказывались рядом. Чаще всего они почему-то приезжали в Ливерпуль. И, ходя по летним улицам с компанией и без, Ами замечала тех парней с гитарами, которых встретила накануне экзамена.       В начале августа Билли и Пит пригласили девушек присоединиться к их с друзьями ежегодному походу. Америка, как лагерный человек, и Омпада, как ищущий приключений человек, охотно согласились. В поход отправлялись из Бристоля вечером первого августа, и Билли придумал великолепный план.       — Удобнее всего поехать туда, конечно, со стороны Лондона, то есть из Оксфорда, но Омпада совсем негостеприимна, — Билли получил резкий толчок в плечо, — поэтому у нас есть второй вариант — Ливерпуль!       — Лишь бы у девчонок заночевать! — воскликнула Омпада.       — Вечно ты всем недовольна! А может, я тебе нравлюсь? — издевательски спросил Билли.       — Ты про план забыл, — напомнила Америка. — А то меня очень интересует часть про Ливерпуль.       — Да, мы переночуем ночь с тридцать первого на первое у Америки, утром сядем в автобус и уедем в Бристоль, — Билли зажег сигарету и, затянувшись, довольно откинулся на спинку кресла.       — Ты бы хоть спросил, удобно ей это или нет, балда! — Омпада вновь толкнула Билли в плечо. Он махнул рукой и обратился к Ами:       — Ты согласна?       — Я не против. — Билли выдохнул. — Только у меня живет опасный злой питбуль. Набросится, не обнюхав. Проглотит целиком, даже не прожует.       — Собака? С собаками я в ладу! — Билли снова беспечно махнул рукой. — Это у меня в крови, у меня ж в роду дрессировщики были. А какая у нее кличка?       — Дороти. Только я не сказала, что это собака. Это моя мачеха.       Билли ссутулился. Омпада усмехнулась.       — Но выход есть. Если хотите остаться в живых, вам придется с наступлением темноты лезть ко мне в окно, — Америка серьезно посмотрела Билли прямо в глаза, ожидая, что он струсит.       — Это вообще не вопрос! Да? — он оглядел всех присутствующих, требуя поддержки. Омпада и Пит закивали.       Вечером, как назло, началась гроза. Америка долго не могла дождаться, пока Дороти закончит смотреть телевизор и пойдет спать, и надеялась, что антенну сейчас снесет ветром. Но пока она готовила комнату к появлению друзей, стоящих под окном на мокрой земле. Зонт их не очень-то спасал. Америка передвинула стол от окна и постелила тряпки, принесла полотенца, достала из шкафа постельное белье, чтобы постелить парням на полу. Омпаду она собиралась положить с собой на кровати.       — Америка, что там? — послышался в шуме дождя крик Билли.       Америка высунулась из окна, приставив к губам палец, и убедилась, что окно Дороти закрыла.       — Еще громче спроси в следующий раз, если хочешь ночевать здесь, — сказала она. — Телевизор смотрит. Я подам вам сигнал.       Америка продолжала приготовления. Дождь лил, как из ведра, не прекращая, ветер раскачивал деревья. И вдруг снова послышалось жалобное «Америка-а-а!»:       — Мы есть хотим.       Америка ушла в кухню с веревкой, сделала несколько бутербродов с колбасой, перевязала тарелку и спустила вниз. Комната была практически готова к налету, как из гостиной послышалось недовольное бурчание. Америка выглянула в окно: там стояли только Омпада и Пит, судорожно вглядывающиеся в небо. Над головой Ами послышалось победное «Да! Кажется, сбил!»       — Вы сбили антенну? — спросила Америка театральным шепотом.       — Билли сбил антенну, — сказала Омпада саркастично.       Америка заперла дверь в комнату на щеколду, которую сама повесила за несколько дней до этого, привязала канат к ножке кровати и сбросила его вниз. Но ребята замялись.       — Вы не решили, в каком порядке будете лезть?       Ребята посмотрели на Америку так, как будто им вообще это в голову не пришло.       — Ну что, смельчаки? — Омпада поставила руки в бока.       — Нет. Омпада должна быть посередине, чтобы кто-то из парней подстраховал меня здесь и Омпаду снизу.       Вызвался Билли. Он не очень ловко, но изрядно постаравшись не показать страха, добрался до подоконника, крепко вцепился в руку Америки и очутился в ее комнате.       — Вытирай ноги, снимай ботинки и придерживай канат, — сказала Америка. Омпада забралась так быстро, как будто всю жизнь занималась альпинизмом. Питу хватило подняться на метр над землей, чтобы зацепиться рукой за подоконник и подняться уже без каната. Все расселись на полу.       — Меня сейчас только одно интересует. Билли, как ты забрался на крышу? — спросила Америка, стоящая у окна.       Билли встал.       — По водосточной трубе. — И закурил в открытое окно.       Америка заставила гостей снять мокрую одежду и развесила ее по комнате. Встать предстояло на раннем летнем рассвете, чтобы не попасться на глаза Дороти, и тихо выйти уже через входную дверь. Билли и Пит храпели так, что Америка долго не могла уснуть из-за страха, что Дороти услышит и накроет их с поличным. Омпада во сне крепко обняла Америку и сопела ей в ухо.       Утром они собрались и вышли без приключений. Им пришлось еще почти пять часов прождать своего автобуса на вокзале. Покемарив пару часиков, парни сходили в соседнее кафе за сэндвичами, и друзья позавтракали.       — Вот все смотрю на вас, девчата, и думаю, — сказал Билли, прожевывая свой сэндвич.       — Ты? Тебе вредно, — прервала Омпада.       — Это девочкам вредно быть такими злюками. Вот про тебя, Омпада, думаю: откуда ты взялась такая с таким странным именем — Омпада Овод? Почему?       — Омпада — это из индийской тематики. У меня мама ребенком в Мадрасе жила. А Овод — это древняя славянская фамилия.       Повисло молчание.       — Я слышал, что такое прозвище могли дать язвительному и остроумному человеку, — сказал Пит.       — Овод-то? — Омпада резко повернулась в сторону Пита. — Мне папа тоже что-то такое говорил.       — А вот, Америка, а тебя все слушаю, а ливерпульского акцента почему-то не слышу. Даже у Омпады оксфордский говор есть, и у нас с Питом проскальзывает что-то северо-восточное, а у тебя нет этого ужасного ливерпульского акцента.       — У моих родителей никогда не было акцента.       Все вновь замолчали. Америка настолько погрузилась в свои мысли, что она не заметила разгоревшегося между Билли и Питом спора о Вагнере и Стравинском.       После полудня друзья загрузились в автобус. Там они сидели через проход: девушки справа, парни слева. Омпада почти сразу уснула на плече Америки, а она смотрела в окно, любуясь летними пейзажами. К концу поездки солнце начало медленно клониться к горизонту, и сонная тишина автобуса нарушилась разговорами пассажиров.       На вокзале уже собиралась компашка. Девушек практически не было, одни парни семнадцати-двадцати пяти лет.       — Я тут историю вспомнила, — Омпада чуть наклонилась к уху Америки, — мне лет шестнадцать было, поехали мы с друзьями тоже в поход. Нас было шестеро и я седьмая. Денег ни у кого не было, хватило только на один билет. Вдруг доходит слух, что идут контролеры. Нас семеро, а билет всего один. Решили спрятаться в туалете, а на вещах оставили нашего щуплого друга, Зденека. Представь себе, сидит парень-дистрофик, в очках с толстыми линзами, а вокруг него — десять рюкзаков и три гитары. Но это еще не все. Мы с ребятами пошли в туалет и пробыли там около получаса. Как мы там уместились вшестером — тоже интересно, но не очень. И представь лица людей, которые ждут своей очереди в туалет, дверь открывается, и оттуда: парень, парень, еще один парень, опять парень, (когда ж они там уже кончатся!) еще двое, и за ними девушка.       Америка рассмеялась. Сам рассказ вызвал бы смех, даже если б Омпада не была таким умелым рассказчиком. Омпада рассказывала очень смешно, эмоционально, размахивая руками, живая речь плавно текла.       Когда прибыли на поляну, стояла темная ночь, и ставить палатки решили утром, а переночевать в спальниках. Тех девушек, которые были в походе, обязательно клали в спальник с парнем, но не в целях сватовства, а чтобы было теплее. Кто-то объяснил это тем, что присутствие противоположного пола способствует выработке гормонов, которые разгоняют кровь. Америка оказалась с Билли, а Омпада с Питом.       Жизнь в лагере мало отличалась от той, что Америка знала. Все те же каша в кане над костром, мытье в реке, комары и даже песни у огня. Разве что не было «самого старшего». Но зато родилось много смешных случаев.       Среди отправившихся в поход был парень, которого все звали Кучерявым. Америка долго не могла понять, почему, ведь его голова была побрита под ноль. Омпада однажды спросила, почему он так коротко обрит, и тот ответил: «Я юнга на лайнере!» Одним утром Кучерявый на попытки разбудить его к завтраку отвечал только просьбой дать ему пару минуточек. Все решили, что накануне он переборщил с питьем, и что надо его проучить. Палатку с Кучерявым (жил он, к счастью, один) подвязали веревкой к дереву так, что она поднялась почти до самого верха сосны — метров десять. Было видно, как прогибается дно палатки под весом Кучерявого. К завтраку все уже отсмеялись, а после истошный визг Кучерявого оказался настолько внезапным, что некоторые повздрагивали.       Особенно потешным был Билли, извлекавший из травинок смешные звуки. Он поразил этим не только всех девушек, но и многих парней. Он каким-то образом зажимал травинку между пальцами и губами и дул в эту щель, а получался очень смехотворный писк, тембра, схожего с утиным. Билли пытался научить этому хоть кого-то, но этим искусством оказалось так сложно овладеть, что последователей у Билли так и не осталось.       Не говоря уже о неудавшихся кашах и супах и виновных в этом дежурных, всеми силами пытавшихся, иногда и очень извращенными путями, замолить свою вину. Один парень спалил за день и завтрак, и обед, и его послали в ближайший магазин за пополнением припасов. Он пропадал три часа, уже начался закат, и тут он, на радость голодным соплеменникам, вернулся:       — Крупы и консервов я не нашел, но зато купил три мешка соли за бесценок!       — Я думал, так только в анекдотах бывает, — сказал кто-то.       «Как его не зажарили тем вечером на костре?» — спрашивала позднее Омпада у Америки.       Большинство ребят курили, и, хотя это не было ни для кого секретом, они уходили курить к ржаному полю. Билли очень любил зазывать Америку на перекуры, поэтому однажды ей пришлось стать свидетелем одного случая. Парни брали с собой спички. Один затягивался, а дальше подкуривали по кругу. Отправившись на полуночный перекур, ребята вновь оказались у ржаного поля. Стояла настолько темная ночь, что невозможно было различить ни деревца, ни колоска. Лишь горела точка кострового огня между соснами.       Билли чиркнул спичкой, и его лицо ненадолго озарилось оранжевым огнем. Он бросил спичку, и парни начали затягиваться от его сигареты.       — Билли, мудак! Ты че, спичку не затушил? — послышался возглас в темноте.       — В смысле? — переспросил Билли. Все обернулись назад: за ними полыхала рожь. Билли непечатно выругался. — Валим!       От страха ребята не бежали, а летели между деревьями, не спотыкаясь о корни, сучья и прочие лесные помехи, и в момент оказались в лагере. Билли захлопал в ладоши, и весь лагерь посмотрел на него.       — Друзья, важное объявление! Рядом с нами начался лесной пожар! Нам придется переместить наш лагерь в другое место, чтобы не сгореть и отвести подозрения от нас!       — Интересно, из-за чьего окурка он начался, — фыркнула стоящая рядом с Питом Омпада.       — Окурка? — переспросил Билли.       — Если это не вы, тогда зачем отводить подозрения? — спросила Омпада.       Перемещать лагерь посреди ночи не стали, а под утро несколько смельчаков отправились на разведку. Какая-то часть поля почернела, но огня и дыма не было. «Странно, — сказал кто-то, — ночи сейчас ветреные, огонь должен был разнестись по всему лесу». Друзья перекурили и вернулись назад, но за Билли закрепились клички Прометей и Инквизитор.       Августовские ночи славятся удивительными звездопадами. В последнюю ночь похода обещали самый яркий звездопад. Все отправились в поле, чтобы загадать желаний на год вперед. Они разлеглись на траве, кто-то «подкладывал» себе под голову плечо, живот или бедро соседа.       — Положи голову на меня, — раздался вблизи голос Пита.       Обрадовавшись глубоко внутри себя предложению, Ами неловко согласилась и осторожно легла к нему на живот, устремив взгляд в темное-темное синее небо. Где-то поблизости сидели Билли, Омпада. Когда первые серебристые или желтоватые полосы разрезали густое полотно неба, раздались восторженные возгласы. Америка одновременно чувствовала и умиротворение, к которому стремилась и которое достигала обычно на природе, и какое-то странное смятение в душе. Сердце быстро стучало, тело бросало в дрожь. Полосы сверкали все чаще и чаще, походя на выпрямленные и более спокойные грозовые молнии. «Пусть эти люди всегда будут рядом со мной», — подумала Ами. И почувствовала на макушке нежные пальцы Пита, медленно гладящие волосы. И прикрыла глаза.       Скоро начался учебный год, и Америка отправилась в колледж. Ее сразу окружило столько людей, звуков, дел. Первые полтора месяца она осваивалась и знакомилась, пыталась втянуться в процесс. Ребята репетировали буквально везде: в коридорах, на лестничной клетке, в свободных кабинетах (точнее, свободных кабинетов никогда не бывало), на улице. Раздавалась жуткая какофония, но каждый настолько погружался в свое дело, что не отвлекался ни на кого.       На самом деле, очень скоро поняла Америка, возможность заниматься в колледже была для нее спасительной. Дороти запретила ей шуметь дома, сказав, что поступление в колледж не является веским поводом для «этого страшного воя умирающего слона». А заниматься нужно было по шесть часов в день.       Ее преподавателя по специальности звали мистер Закс. Это был высокий, статный человек лет сорока, с черными, немного вьющимися волосами; его черные глаза всегда смотрели строго, лицо всегда выглядело сурово. Разговаривал он строго и правильно. Играл он тоже методично, застыв на месте восковой фигурой. Совсем не так, как тот музыкант в парке. Он попросил ее сыграть гамму ре-мажор и этюд с листа.       — Видно, что ты недавно в деле. Сколько времени ты играешь на саксофоне?       — Одиннадцать месяцев.       Его брови вздрогнули.       — Для одиннадцати месяцев неплохо. Кто тебя учил?       — Я самоучка.       — Я понял это на экзамене. Поэтому решил взять тебя в свой класс. Тебя будет несложно переучить, потому что у тебя нет никакой школы.       Это признание немного огорчило Америку. Она не знала, как следует к нему отнестись. Долго она анализировала поведение учителя. Но мистер Закс оказался чутким и внимательным педагогом. Как-то после урока, пока не пришел следующий ученик, они разговорились, и Закс начал рассказывать Америке о теории музыки и сам поинтересовался у нее, как она начала играть на саксофоне.       Потом начался оркестр. Она села рядом с еще несколькими саксофонистами — двумя молодыми людьми. Оркестровая жизнь была Америке знакома, но то был взрослый оркестр, а она оказалась в юношеском. Не до конца сформировавшиеся мужские голоса раздавались с разных концов зала, отвечая искрометной шуткой на искрометную шутку дирижера.       В одном из произведений, которые они репетировали, дирижер заметил ошибку: в партии саксофонов был лишний такт, и он попросил саксофонистов его не играть. Но из раза в раз один парень из троицы просьбу дирижера ненароком игнорировал. Второго парня, да и Америку, это раздражало. Они уже и сами начинали заражаться этим вирусом и играть этот такт, пока тот второй парень со спартанским криком не проткнул этот такт пальцем.       В соседнем от колледжа ларьке круглый год продавали пиво, и иногда студенты приходили на лекции уже в легком подпитии. На это редко обращали внимание, потому что юные музыканты знали меру. И даже после одного случая, произошедшего на лекции по гармонии, ничего не изменилось. Вторая пара отменилась, и между первой и третьей образовался огромный перерыв. Однокурсники Америки восприняли это как сигнал и пошли в магазин. И, несмотря на достаточное количество времени, к началу лекции они опоздали и сели на заднем ряду. Но пришли все равно вовремя: к проверке домашнего задания. Преподаватель, постоянно бурчащий что-то в бороду старичок, ходил между рядами, проверяя домашние задания. Публика с интересом ожидала того, как профессор подойдет к подвыпившим студентем, и замерла, когда он подошел к последнему ряду с вопросом: «А что тут у вас, юноши?» Амбре, видимо, оказалось настолько мощным, что резко оттолкнуло преподавателя на метр, и он смог лишь смятенно пробурчать в бороду: «Хорошая работа, хорошая работа».       Старичков-профессоров в училище работало довольно много. Все они приходили из консерватории, где их было еще больше. И один, проходя по коридорам, не просто бурчал, а ворчал на студентов, но очень неразборчиво. Ходил и ворчал под нос целую тираду, в которой можно было разобрать только слово «занимаетесь». Однажды кто-то осмелился подойти к нему поближе, чтобы разобрать все слова. Оказалось, что это была фраза «Занимаетесь тут всякой…», а дальше шла обсценная лексика.       Девятого октября Пит приглашал всех к себе на день рождения в Ньюкасл. Америка две недели ходила по городу, судорожно придумывая подарок. Она собиралась признаться ему в своих чувствах, очень быстро разгоревшихся, прямо на вечеринке.       В сентябре Омпада несколько раз приезжала к Америке с ночевкой. Попадала она домой под видом новой подруги Америки по колледжу, с которой они вместе делали уроки, а около девяти вечера Америка и Омпада десять минут «прощались» в прихожей, после чего Ами хлопала входной дверью, и девушки шли в комнату.       Всего за три месяца Омпада стала для Америки человеком номер один в ее ближайшем окружении. Омпада никогда не акцентировала на их трехгодичной разнице в возрасте, относилась к Ами как к ровне. Но опытным наставником она все же для Америки была. Особенно она помогла ей разобраться в вопросах полового воспитания. Америке всегда было не с кем проконсультироваться по этому вопросу, а ей шел уже шестнадцатый год, и многие вещи она уже должна была знать для своей же безопасности.       У Омпады за плечами, казалось, уже огромная жизнь. Она рассказывала столько историй, слушая которые невозможно было не удивиться тому, что эта девушка еще жива. Несмотря на все, работа у нее была миролюбивая — Овод трудилась модельером в ателье. Хотя успела побывать и барменом, и продавцом в ларьке, и парикмахером, и боксом заняться, и альпинизмом, и баскетболом, и в художественной школе, и даже в тринадцать лет немного воровала с друзьями у богатых, чтобы помогать бедным.       Одной ночью в самом начале октября Америка проснулась от стука в окно. Встав, она увидела голову Омпады и распахнула створки.       — Что... как сюда забралась? — спросила Америка, протирая глаза. — Почему ты не дома?       — Америка, мне нужна твоя помощь. У меня тут маму знакомой отчим избил.       Она сказала это спокойно, с полуотчетливыми нотками тревоги в голосе.       — Я подожду тебя здесь, — сказала Омпада и спрыгнула. Америка быстро оделась и тихо вышла. Оказавшись на улице, поняла, что опрометчиво оделась слишком легко, а стояла холодная октябрьская ночь. Но менять что-то было поздно.       Они с Омпадой пошли куда-то в сторону пригорода. Шли долго, около сорока минут, Америка уже даже привыкла к собачьему холоду, пока не оказались у обросшего плющом и сорняками полуразбитого дома. Там они встретили восьмерых бравых парней. Те обменялись с Омпадой сухими приветствиями и отправились к дому. Окно на первом этаже было распахнуто. Оттуда, услышав приближение гостей, выглянула молодая девушка, зазывающе помахала руками и быстро скрылась. «Погнали!» — воскликнул кто-то.       Компания двинулась в сторону дома, но у самого порога парни будто остолбенели.       — Чего стоим? — спросила Омпада, оглядев скуксившихся пацанов. — Вы, пацаны, как всегда. Кричите «в бой!», а в огонь лезть и не пытаетесь. Ну вас!       Она взяла Америку за руку и вошла в дом. Внутри их встретила та девушка.       — Я его уже вырубила вазой. Он бы ее убил!       Они вошли в комнату. В углу лежал мужик, а на кровати — женщина в синяках, гематомах и крови. Америка отвернулась.       — Они опять вместе бухали, и на него вдруг нашло.       — Ты полицию вызвала?       — Нет...       — Дура!       Омпада отправила девушку вызывать полицию. Вскоре зашли парни, кого-то Омпада назначила следить за мужиком, а кого-то — обрабатывать раны женщине. Америка в этой суматохе была никак не задействована.       Вскоре мужик очнулся и начал буянить. После нескольких секунд криков и шума раздался глухой стук и все стихло. Америка сидела в соседней темной комнате. Пахло чем-то тухлым. Она и не думала включать свет, боясь увидеть разруху типичного обиталища пьяниц. Уже начался рассвет — шел, вероятно, восьмой час. Через десять минут потолок осветил свет фар — приехала полиция. Послышались мужские голоса в прихожей, а потом и за стеной. Омпада начала звать Америку.       — Ты тут? — спросила она, зайдя в нужную комнату. — Пойдем, я провожу тебя до дома.       Она по-матерински взяла Америку и повела за собой. Подул холодный утренний ветер и сразу стих.       — Ом... скажи, зачем я была нужна?       Омпада резко остановилась и крепко-крепко обняла Америку.       — Извини меня за это, пожалуйста, я не должна была так делать. Но ты была нужна мне.       Америка обняла ее в ответ.       Америка отправилась к Питу на день рождения. Кроме Омпады и Билли, там должна была собраться большая компания друзей Пита. Кого-то она уже знала по походу. С собой Америка везла с трудом добытую калимбу. Ее поглощали радость приближающегося праздника, предвкушение реакции Пита и страх признания в любви.       От вокзала Америке пришлось самостоятельно добираться до дома Оранжа. Пит открыл ей дверь и попросил пройти на кухню ничего не боясь. Америка, конечно, немного сконфузилась, заметив за столом пару немолодых людей — явно родителей Пита, двух юношей и одну девушку.       — Семья, это моя подруга, Америка. Садись, — Пит предложил Америке свободный стул.       Все члены семьи посмотрели на Пита с крайней степенью заинтересованности в глазах, кроме матери — в ее взгляде читалась ревность.       — Америка, это мои родители, Тим и Александра, сестра — Элиза, братья — Кит и Ричард.       — Очень приятно, — улыбнулась Америка.       — Какая очаровательная спутница! — недружелюбно произнесла Александра и поднялась. — Но мы, пожалуй, познакомимся с ней в другой раз. Наше время окончено, мы должны уйти, ведь...       — Пит, смари, какой я вермут нашел! Ты оху...       В кухню вбежал Билли с бутылью мартини и остановился на пороге, шокированно оглядывая присутствующих.       — …ведь у тебя же молодежная вечеринка, друзья, — Александра сначала разочарованно, а затем брезгливо оглядела Билли. — Ой, Билли, как ты изменился. Ну все, Тим, Кит, Ричард, нам пора домой.       — Здравствуйте! — воскликнул Билли.       Все семейство послушно отправилось за Александрой, осталась только Элиза — она была старше и имела право на собственное мнение хотя бы по закону. Братья и отец смиренно вышли из квартиры.       — Повеселитесь хорошо... баз нас... — сказала Александра укоризненно, задержавшись на пороге, и ушла, хлопнув дверью.       — Ваша мама, — Билли опустил руки на плечи Питу и Элизе, — настоящая королева драмы. Понятно, чего вы каждый свою квартиру снимаете — она ж на пустом месте скандал закатит! Она всегда такая была.       — Так, мама есть мама. Она уже ушла, — твердо сказал Пит, и ребята начали готовить все к вечеринке. С приходом шустрой Омпады, которой все неподдельно обрадовались, процесс пошел еще быстрее.       Через двадцать минут приехали гости, через десять минут вторые, через пять — третьи, а после этого они стали прибывать нескончаемым потоком. Громко включили свинг, начали танцевать, разливали газированные и крепкие напитки. Америка была, как часто, не очень разговорчива. Смотря на Пита, она пыталась усмирить дрожь. «Надо обо всем ему сказать... нет, не сейчас, позже», — говорила она себе.       Шум вечеринки перекрывал стук в дверь, который был услышан лишь Билли.       — Тихо! — крикнул он. — Стучат!       Кто-то прекратил музыку.       — Интересно, это бобби или соседи?       Пит пожал плечами и направился к входной двери. За дверью стоял светловолосый человек лет под пятьдесят.       — Привет, папа, — сказал Пит.       Любопытные лица повыглядывали из-за углов.       — Питер, твоя мать сказала мне зайти к вам и проверить, как вы тут поживаете. Как вы поживаете?       — Поживаем. Проходи. Хочешь кока-колы?       — Ну, я пойду. Веселитесь.       Дверь закрылась.       — Как вы думаете, как скоро мистер Оранж вернется проведать нас? — спросил Билли, и после этого все вернулось на свои места. Снова заиграла музыка, поднялся шум. Америка решила найти Элизу, чтобы познакомиться с ней. Она все-таки сестра Пита и могла бы рассказать о нем много интересного.       — Ами, ты тут стоишь одна, даже ни с кем не разговариваешь. А зря — тут много интересных людей.       Омпада обняла Америку.       — Детка, ты дрожишь. Что-то случилось?       — Нет, ничего не случилось.       — Ты уверена? Ты пила что-то?       — Нет, я ничего не пила.       — Тебя никто не обидел?       — Никто не обидел.       — Устала? Плохо себя чувствуешь?       — Вовсе нет.       — Что-то беспокоит?       Ами молчала.       — Мда, из тебя ничего не вытянешь, — Омпада крепче обняла Ами. Ей даже стало спокойнее. — Ами, мне, кажется, нравится Пит.       Сердце Америки бухнуло с небывалой силой, прокрутилось вокруг своей оси и остановилось. Она обняла Омпаду в ответ.       — А ты ему нравишься?       — Не знаю. Надо узнать. Но это не так-то просто.       «Но она не сказала «боюсь». Она, в отличие от меня, не боится, — думала Америка. — Она призналась первая, поэтому я должна уступить. Все карты у нее. Пусть он сегодня проявит к ней симпатию!»       Пит как будто услышал ее мысли и направился к девушкам.       — Омпада, сейчас поставят медленную музыку. Ты согласна потанцевать со мной?       Омпада весело и смущенно посмотрела на Америку. Она широко улыбнулась и кивнула. Омпада чмокнула Америку в лоб.       Заиграла “I'm Glad There Is You” в исполнении Джулии Лондон. Почти все присутствующие разбились по парам, но выделялась среди них лишь одна — Пита и Омпады. Она положила ему руки на плечи, он — на ее талию. Столько робкой нежности, присущей зарождающейся влюбленности, Америка не видела никогда. У других пар этого не видно: они торопливы и неуклюжи. Пит и Омпада медленно, аккуратно переставляя ноги, оборачивались вокруг своей оси, пространство между ними уменьшалось. Омпада положила голову Питу на грудь, и продолжали они уже в обнимку. Америка не могла оторвать от них глаз и нарадоваться за обоих. «Любовь настоящая тогда, когда ты желаешь кому-то добра больше, чем себе. И счастлив его счастью».       — Ничего себе! — вырвалось у МакКартни. — Даже слов нет. Такая безбашенная юность и такая осознанная дружба. Хочу продолжения!       — Продолжение будет, но позже. — Америка довольно улыбнулась.       Тод поехал на совещание редколлегии “Art”, а Америка — на Джермин-стрит. Америка вошла в тихую и пустую квартиру. Билли не было, а Эллина, разумеется, тоже пропадала в офисе журнала. Вспомнилось чувство десятилетней давности, из раннего студенчества, когда Америка открывала дверь в свой отсек в общежитии, залитый желтым светом февральского солнца и обнаруживала, что больше никого нет, и наступали сладкие часы одиночества.       На письменном столе в комнате, где она жила, заботливыми руками сестры была сложена аккуратная стопка конвертов, а сверху, как по заказу, лежал самый желанный — из Лос-Анджелеса:              «Ты не можешь себе представить, как я рада твоему письму! Я надеюсь, ты хоть когда-нибудь испытывала хоть половину такой радости!       Америка, в августе будет фестиваль в Вудстоке, это под Нью-Йорком. Праздник, конечно, для хиппи, а я битник, я из другого теста. Но я там выступаю. Ты не представляешь, как я хочу, чтобы та была здесь! Жилы выворачивает! Может, тебе будет затратно ехать сюда, и я вновь ни в чем не уверена.»              «Какие деньги должны меня волновать? Хочу увидеть Дженис», — подумала Америка и начала наводить справки о фестивале. Она позвонила Роберту Стигвуду, предположив, что он в курсе происходящего в Америке, и не ошиблась. Выслушав Стигвуда, Ами преисполнилась решимости ехать на Вудсток.       Еще не стемнело, когда пришла Эллина. Услышав лязг входной двери, Америка вышла в прихожую. Эллина закрыла дверь и обернулась.       — Опа! Ты давно дома?       Америка прикинула:       — Часа три.       — Я думала, ты еще недели две назад вернулась из Испании, — сказала Эллина, обнимаясь с сестрой.       — Я к Омпаде заехала.       — Здорово, что ты вернулась. У нас сегодня была летучка, Тод пришел такой довольный. Что с ним? Не, он всегда как солнышко, ты его знаешь, но давно он не казался счастливым и не приносил столько идей! Так что давай, раз ты больше не с этими, возвращайся к нам, будем творить и реанимировать журнал!       Америка не смогла сдержать улыбки, услышав про Тода, но Эллина не придала значения этому жесту. Америка согласилась обсудить ее участие в журнале. На этом деловые предложения не заканчивались: на следующий день Америке позвонила Мийами и сказала, что собирается подписывать с "EMI" контракт на выпуск первого долгоиграющего альбома, время которого пришло еще давно, но после смерти Брайана и синглы, и альбом улеглись стопкой в долгий ящик.       — Но это не все, что я хочу тебе сказать, — сказала Черсин в ответ на поздравление, — я хочу, чтобы ты стала продюсером моего альбома.       Америка подумала, что еще пару лет назад она стала бы отнекиваться и посоветовала бы обратиться к Джорджу Мартину или к Норману Смиту, но она сказала:       — С радостью! Спасибо, это будет большая честь для меня.       Через пару часов позвонил Тод.       — Привет, — хрипло начал он и прочистил горло, — Брайан Джонс умер.       — Что? Как? — новость удивила, но не шокировала.       — Утонул в бассейне, — Тод явно пребывал в ужасе. — Больше я ничего не знаю. Как думаешь, это связано с тем, что он ушел из группы?       — Все в мире связано, — ответила Америка. — Хочешь приехать ко мне?       Пока Тод ехал, Америка думала о том, почему смерть Брайана, ее ровесника, показалась ей даже в какой-то степени закономерной. Во-первых, он, как и все окружение Америки, играл с огнем, злоупотребляя веществами. Передозировки стали частью будней. Во-вторых, Америка сама рано столкнулась с молодой смертью. Ей было уже практически столько же, сколько и ее матери, когда она погибла. А страшно ли ей самой умирать? Сделала ли она достаточно на этой Земле, чтобы уйти не бесследно? Но гибель Тары Брауна и тем более Брайана Эпстайна сильно ударили по ней. Само собой, они были ей ближе Джонса, но Америка пришла к мысли, что в его смерти кроется роковой знак, который еще даст о себе знать, и тут же себя поругала за дурные прогнозы. Тод приехал, и они вчетвером с Эллиной и Билли помянули усопшего.       Тод и Америка решили сходить на похороны Джонса. Из участников The Rolling Stones пришли только Билл Уайман и Чарли Уоттс. К своему облегчению, Америка не увидела Пола, который, как она думала, должен был прийти попрощаться с другом. Гроб с телом Брайана из светлого дерева опустили на глубину в два раза большую, чем обычно, чтобы могилу не разграбили фанаты.       За обедом в итальянском ресторане Америка призналась:       — В августе я собираюсь в США.       — Что слышно? — спросил Тод, закидывая в рот вяленый помидор.       — Музыкальный фестиваль типа Монтерейского.       — О-о-о! — довольно воскликнул Тод. — Это когда? Может, я тоже поеду?       — С пятнадцатого по восемнадцатое августа.       Тод щелкнул языком.       — Нестыковка, я буду во Франции.       — Когда?       — Со второго по шестнадцатое, — он протянул жилистую руку Америке. — Я буду скучать.       — Я тоже, — Америка сжала руку Тода.       — Напишешь о фестивале?       — Обязательно.       Завершив обед, они пошли в кассу, и Америка купила билеты на 14 и 21 августа. Она решила, что было бы здорово навестить Линду после окончания фестиваля.       — Ты свободна сегодня? — спросил Тод, когда Америка вышла из кассы.       — Полностью, — Америка коротко поцеловала Тода в губы.       — Доверишься мне?       — Доверюсь, — ответила Ами.       Тод и Америка поехали на вокзал и сели на поезд до Бристоля. Робкое счастье крепло в тишине под стук колес, ритмично отмеряющий музыку, звучащую в головах.       — Ты не спросишь, куда я тебя везу? — спросил Тод, пока они курили на платформе.       — Я тебе верю, — ответила Ами.       Из окна такси Америка увидела развешанные по чистому голубому небу разноцветные воздушные шары. Солнце висело еще высоко над горизонтом, но клонилось к закату, и его лучи блестели на поверхности Бристольского залива. Америка с выражением догадки на лице повернулась на Тода, и он улыбнулся довольно и смущенно.       Они подошли к одной из корзин рядом с гигантским полосатым мешком. Два крепких парня стали большим пламенем будто бы нагревать воздух внутри тканевого купола. «Это газ», — сказал один из них. Америка представила, как она увидит землю с высоты не стоя на неподвижной горе или крыше и не сидя в быстро взлетающем самолете. Полет будет выше и дольше, чем круг на колесе обозрения и разнообразнее, чем подъем на фуникулере. Чистый и холодный воздух будет касаться ее лица и рук.       Шар раздулся и поднялся, корзину перевернули, Америке помогли забраться в корзину, затем к ней присоединился Тод. Мешочки с грузом сбросили, и земля стала медленно отдаляться. Америка и Тод чувствовали над головой жар пламени и жадно разглядывали простирающиеся виды: деревья, Бристоль, залив, реку Эйвон, врезающуюся в землю. Тод обнял Америку. Раньше влюбленность была бурей чувств, теперь Америка ощущала просто сладость в сердце, будто оно устало биться быстро и трепетать, и не понимала, влюблена ли она, но точно знала: ей спокойно рядом с ним. В голове вновь стали рождаться обрывки стихов: “We knew how love imprisoned us. We didn’t just reach the sky, we truly touched the Heaven”.       — Америка, переезжай ко мне, — прошептал Тод.       Америка ничего не ответила, и Тод не спешил напирать. Рубиновое солнце растворялось в сизой дымке, и пилот аэростата направил его к месту посадки.       Тод и Америка решили переночевать в Бристоле. После ужина Америка позвонила Эллине и предупредила, чтобы ее не ждали. Ами думала, что уже стоило бы рассказать об отношениях с Тодом хотя бы Эллине и Омпаде, но не знала, как это преподнести.       Лежа на постели в гостиничном номере при полной темноте, прерываемой редким свечением фар на потолке, Тод повторил вопрос:       — Ами, ты переедешь ко мне?       Америка вздохнула.       — Если ты не готова, я пойму тебя.       — Я пока не знаю, готова ли я переехать полностью.       — Можно постепенно. Какие-то вещи оставлять у меня, ночевать несколько дней подряд и возвращаться домой, когда захочешь.       — Да, наверное.       Вернувшись домой, Америка закончила первое стихотворение, посвященное Тоду. Ее блокнот после поездки в Испанию постепенно наполнялся новыми виршами, обещающими стать и новыми песнями.       Через пару дней Америка впервые после долгого перерыва услышала в трубке голос и характерное сопение Мэла Эванса:       — Привет, Ами! Это я, Мэл Эванс!       — Привет, Мэл! — Америка даже обрадовалась его звонку. — Я тебя всегда узнáю. Как ты?       Америка услышала, как Мэл улыбнулся.       — У меня к тебе есть не телефонный разговор.       — Что случилось? — забеспокоилась Америка.       — Надо встретиться. Ты свободна сегодня? Я не отниму много времени. Буквально на час.       — Что-то случилось? — переспросила Зами.       — Лично расскажу. Кроме того, я очень скучаю.       Это прозвучало так, что Америка согласилась встретиться в кофейне на Пикадилли тем же вечером. Мэл тоже отпустил бороду по нынешней моде. Взяв сконы, они заняли столик у окна.       — Ты напрасно отстранилась. Тебя не хватает.       — Мне тебя тоже не хватает, Мэл. Но это не значит, что остальным тоже. Это должно было произойти после смерти Брайана. Не в последнюю очередь благодаря моему мужу.       — Но ведь остальные ни в чем не виноваты…       — Дело не только не в наших личных счетах с Полом, а в ситуации в целом.       Америка остановилась, чувствуя, что сейчас выложит все обиды. На то, как ее ловко отстранили от дел. На то, что Джон отказывался от прошлого. На то, что упорные действия Пола по сохранению «Битлз» превратили партнеров в подыгрывающую группу МакКартни. На то, что великий авторский тандем игнорировал Джорджа, и на его справедливое разочарование. Она не хотела расстраивать добряка Мэла.       — Сегодня они работали над такой славной песней Джорджа… Про то, как солнце приходит после долгой зимы. Может, и у них все наладится?       — Вряд ли. Сомневаюсь.       — Тебе правда безразлично, что они делают? Может, все-таки заглянешь в студию, послушаешь?       — Я не могу. Я не хочу помнить их такими. Я хочу помнить их уставшими от пятидесяти концертов в месяц, а не друг от друга.       Мэл улыбнулся, слыша это, и глаза заблестели.       — Ты правда уверена, что они распадутся?       Америка замолчала и отвела взгляд.       — Тогда последний аргумент. Двадцатого июля Майкл будет показывать черновой монтаж фильма — помнишь, тот, что он снимал в январе? Ты там тоже есть. Придешь посмотреть?       Америка обещала подумать.       После ближайшего совещания “Art” Америка вернулась к журналистской деятельности. У Тода действительно открылось второе дыхание, что было очень кстати для журнала при возрастающем влиянии конкурента в лице «Роллинг Стоун». Америка все чаще ночевала у Агмунти, они до утра пили вино и говорили обо всем на свете, танцевали и слушали пластинки, гуляли по ночному Камдену. Скрывать отношения становилось все труднее. Довольный тем, что имеет, Тод ни на чем не настаивал, но во время деловых встреч не стеснялся поглядывать на Америку.       Америка ждала удобного момента, и он настал, когда позвонила Омпада.       — Привет, моя ненаглядная! Я тут вот что придумала: давно мы не праздновали годовщины нашего знакомства. Вот примерно с тех пор, как ты связалась с «Битлз», — уколола Омпада, но Америка атаковала в ответ:       — Или ты вышла замуж.       — Узнаю мою дерзкую девочку! — взбодрилась Омпада. — Так вот, приезжайте в субботу с Билли и Эллиной к нам. Поедим, попоем, прошлое повспоминаем. Дети будут у родителей, можем куролесить хоть всю ночь.       — Узнаю мою веселую девочку, — отреагировала Америка.       — Ты в настроении, — заметила Омпада.       — Я спрошу у ребят, если они не заняты, — Америка решила воспользоваться случаем и раскрыть своим близким отношения с Тодом.       — Омми, я начала встречаться кое с кем. Могу ли я приехать с ним?       — Твой грек одумался, бросил Испанию и предпочел ей наш гостеприимный Альбион?       — Нет, — смеясь, ответила Америка. — Увидишь.       — Я тебя всегда ждала, а теперь буду ждать в десять раз сильнее. Как теперь досидеть до субботы, я же лопну от любопытства!       — Не уговаривай, я тебе ничего не скажу.       — Я знаю, что не скажешь, и потому сейчас предупрежу Пита, чтобы готовился вытирать то, что после меня останется, когда меня разорвет на куски. Целую тебя во все места, пока!       В субботу Билли с Эллиной и Америка с Тодом поехали к Омпаде и Питу из разных мест. Америка позвонила в дверь и глубоко вздохнула.       — Волнуешься? — спросил Тод, переживая не меньше любимой — на него сегодня должны посмотреть новыми глазами. Америка кивнула, и Тод украдкой поцеловал ее.       Омпада открыла дверь, и гости переступили порог.       — Привет! — просто выдал Тод, не рискуя манерничать.       — О, Тоделло, здорово! Какими судьбами? А вот и моя любовь! Где же твой бойфренд? — Омпада, обняв Америку, обратилась к ней. Ами переглянулась с Тодом. Омпада перевела взгляд с Америки на Тода и обратно. Агмунти взял руку девушки, скрестив пальцы. — Да ладно? Вы вместе?       Америка сконфузилась от реакции Омпады, но она принялась обнимать их обоих.       Из гостиной вышла Эллина, и ее черные глаза едва не выкатились из орбит.       — Ого! А на совещании они, значит, как ни в чем не бывало, а тут вот какие секреты?       За спиной Эллины возник Билли.       — Что тут происходит? О, здорово, старик! — Кармелит протянул руку Тоду.       — У нас тут еще один повод выпить! — воскликнула Омпада. — Пит, иди сюда!       Америка и Тод довольно переглянулись, поняв, что новость воспринята положительно. Компания переместилась в столовую. Пит включал пластинки Гершвина, те самые, что они слушали десять лет назад в Ньюкасле, перевезенные в Оксфорд. Билли произнес долгий тост о том, как они познакомились, и эта версия не совпадала с общей, Омпада возражала Кармелиту, и они потешно спорили.       — Прямо как тогда, — заметил Пит.       После захода солнца опьяневшие Америка, Омпада и Эллина оказались в кухне втроем, чтобы разложить по мискам мороженое. В открытые окна влетала музыка цикад и сверчков.       В какой-то момент Омпада крепко обняла Америку и сентиментально произнесла:       — Как мне нравится смотреть на вас. Сколько он по тебе сох! Чтоб все у вас с ним сложилось, как надо!       Эллина пристроилась к объятиям.       — Согласна! Конечно, маме твой выбор не понравится, но ей придется смириться.       — Спасибо, девочки! — Америка поцеловала обеих.       Тод долго пытался выведать у Америки, собирается ли она поехать смотреть фильм Линдси-Хогга. Америка сама до последнего не знала, хочет ли она ехать, и поняла это уже только утром двадцатого июля.       Америка собиралась с силами, глядя на свое отражение в зеркале стоящего в прихожей трюмо. Она решила ничего не фантазировать заранее, чтобы не распаляться, но живот крутило от волнения. Америка, одетая во все черное, завязала тугой и высокий хвост. Над левым плечом ее отражения возникло из темноты лицо Тода.       — Женщина-вамп, — сказал он, прикусив губу. — Если будет совсем тошно, вспоминай, что я тебя жду дома, а лучше возвращайся.       — Именно так и называется фильм — «Возвращайся», — усмехнулась Америка. Тод обнял ее сзади и положил голову на плечо.       — Приезжай вечером. Будет трансляция высадки на Луну. Я приготовлю ужин.       Америка воодушевилась.       — Звучит заманчиво.       — Еще бы!       Они поцеловались, Тод пожелал Америке сил, и она уехала. Чтобы как можно меньше со всеми контактировать, она приехала насколько то возможно поздно, но без нее не начинали. В зале с зелеными креслами, выставленными в пять рядов, по центру сидели Патти, Джордж и его родители Харольд и Луиза, за ними Терри Доран и в пяти сидениях от него Питер Браун, а на последнем ряду у стены притулились сразу Йоко, Джон, Ринго и Пол.       Америка постаралась войти в зал как можно более незаметно и сразу же почувствовала на себе взгляды всех присутствующих.       — О-о-о, мисс Америка Зами пожаловала! — завопил Джон сквозь мохнатую рыжую бороду. Америка неловко улыбнулась, помахала всем рукой и поспешила приземлиться в кресле на краю второго ряда. Ей не нужны были глаза на затылке, чтобы убедиться, кто смотрит на нее особенно пристально.       Майкл в операторской запустил трехчасовую ленту. Прошло всего полгода, а Америка видела на экране другую жизнь и не отождествляла себя с ней. Не могло не броситься в глаза, как старательно Пол отыгрывает, что все в полном порядке, тогда как остальные не изображают ничего, в особенности Джордж. Раньше Америка считала, что муж спасает группу, теперь она видела, что он переусердвовал. Йоко оказывалась в кадре чаще Ринго. Некоторые откровенные и конфликтные сцены были сняты с таких ракурсов, что Америка поняла: часть камер Майкл расставил тайно, и когда он делал вид, что убирал камеры, стесняющие участников, оставались скрытые, запечатлевшие всю подноготную.       Увидев на экране мистера Мартина, она поняла, что соскучилась, и решила проведать его после сеанса.       Концерт на крыше и полицейская облава были сняты и смонтированы мастерски и передали в зал даже холод исторического январского дня. Экран погас, в зале зажегся свет, материализовался Майкл.       — Ну что, пойдем пообедаем? И все обсудим.       Америка поспешила встать и объясниться:       — Прошу прощения, не смогу к вам присоединиться, должна ехать. Всех была очень рада видеть, особенно вас, мистер Харольд и миссис Луиза, — Америка сделала легкий поклон родителям Джорджа, которых и впрямь была рада видеть. — Всем хорошего вечера. Майкл, спасибо за фильм, я тебе позвоню.       Америка ретировалась. Дойдя до аппаратной в «Эбби-роуд» Америка выглянула из-за дверного косяка и увидела светловолосую голову Мартина.       — Добрый день.       Джордж обернулся и встал, чтобы пожать ей руку.       — О, Америка, здравствуй. Давно не виделись. Как твои дела? Присаживайся.       Они сели на соседние стулья.       — Хорошо, а твои как?       — Одна работа над альбомом. Материал выходит необычный. Думаю, через месяц уже закончим.       — Через месяц? Не понимаю, как ты с ними работаешь.       — Мы договорились, что они будут ходить по струнке.       — Гитары под их тяжестью сломаются, если они будут ходить по струнке.       Мартин рассмеялся.       — Да… Ты не застала, но я отказывался с ними работать.       — Я помню твой внеплановый отпуск прошлой осенью, — заметила Америка.       — Нет, я с ними совсем рассорился во время “Get Back”. Но Пол настойчиво просил поработать как в старые добрые в атмосфере чувства общности. И я поставил ультиматум, что чувство общности будет только если вернется дисциплина как в те самые старые добрые, иначе я сразу ухожу. И мы стали работать над этим альбомом. Пока держатся, про зимнюю халтуру даже вспоминать не хочется.       — Как дома? — спросила Америка, покручиваясь на стуле.       Джордж слегка откинулся назад.       — Дома все отлично, спасибо... Америка, я вижу, ты сейчас остро на все реагируешь. Хочу быть откровенным с тобой, даже немного бестактным. Я знаю, вы с Полом разводитесь. Я не хочу тебя ни к чему склонять, но я хотел бы показать тебе одну его песню.       Пол не пел, а выкрикивал из себя всю душу:              Oh darling, if you leave me       I'll never make it alone       Believe me when I beg you       Don't ever leave me alone              When you told me you didn't need me anymore       Well, you know I nearly broke down and cried              Oh darling, please believe me       I'll never let you down       Believe me when I tell you       I'll never do you no harm.       — Интересный вокал, — только и сказала Америка. Мало ли что пел Пол? Сколько было в его песнях странной рефлексии по не очень похожим на их с Ами отношениям уже после их свадьбы? А неприкрытых игрищ в самолете на последних гастролях или с Пегги Липтон в Сан-Франциско?       — Я знаю, каким он может быть, могу тебя понять. В это я вмешиваться не буду. Я долго размышлял об этом. Недавно я стал свидетелем очередной ссоры Джона и Пола. Они были здесь вдвоем и перешли от решения рабочих вопросов на личные темы. Джон высказал много претензий Полу по поводу его отношения к тебе, на что Пол ответил, что помнит времена, когда сам Джон плохо отзывался о тебе и отговаривал Пола с тобой встречаться. Не знаю, нужна ли тебе моя поддержка, но я должен тебе сказать: как бы ни повернулась жизнь — ты приобрела за эти годы работы с ребятами крепких друзей. Они не раз говорили тебе, и всякий раз с теплотой и нежностью. Много их воспоминаний связано с тобой. Я пережил развод и помню, как бывает нелегко. Не забывай, что нужный человек найдется.       Америка поблагодарила Джорджа, попросила передать привет жене, попрощалась и поехала к Тоду, чтобы смотреть высадку Нила Армстронга на Луну. Тод долго ее расспрашивал, как прошла встреча и как она себя чувствует. Америка рассказала, и Тод еще раз предложил сочинить письмо для МакКартни с просьбой о разводе.       Через день Америку рано утром поднял телефонный звонок, и на другом конце она услышала голос Питера Брауна.       — Америка, доброе утро!       — Чем могу быть полезна? — низким от сна голосом спросила Америка.       — Тебя беспокоит Питер Браун. Позавчера я к тебе не успел подойти, а вчера не дозвонился. Пожалуйста, приезжай сегодня в офис, нужно поговорить.       — Что горит? — прозвучало у Америки не очень язвительно.       — Ничего, но, если помнишь, ты директор «Битлз».       — По новостям передавали, что Аллен Кляйн, — прозвучало уже ядовито. — Хорошо, я приеду через час.       Америка приехала в пустой офис “Apple”, ощущая себя уже совсем чужой. Она прошла в кабинет Брауна, который, увидев ее, просветлел, улыбнулся и поздоровался. Америка села напротив.       — The Beatles сменили рабочее название альбома с “Everest” на “Abbey Road” и хотят сняться для обложки посреди проезжей части. Надо договориться с муниципалитетом, чтобы перекрыли дорогу.       — Почему вы с Алистером не можете сами?       — Нужен кто-то более весомый, чем администратор.       — А почему бы это не сделать мистеру Кляйну?       — У него американское гражданство, — понуро произнес Браун.       — Ах, вот как, — произнесла Америка в сторону и набрала в легкие воздух. — Питер, ты же ведь тоже принимал участие в той заварушке, что началась после смерти Брайана.       — Это неправда, — ответил Питер уже тверже.       — Тогда почему же ты тогда промолчал? Почему я вдруг оказалась не у дел?       — Сейчас не время разбираться в этом, Америка. Твои нападки несправедливы. Поверь, я сто лет работал на Брайана и, черт побери, буду предан ему даже после его смерти. Я много сделал для «Битлз», хоть и меньше тебя и куда меньше Брайана. Давай просто из уважения к покойному, который так их любил, выполним свои первостепенные задачи, а потом уже разберемся, кто перед кем облажался.       Лицо Америки залило кипятком. Зазвонил телефон, и Америка инстинктивно сняла трубку. Питер сжал губы и опер голову на кулак, следя за движениями Америки.       — Здравствуйте, будьте добры менеджера или администратора The Beatles.       — Здравствуйте. А кто спрашивает?       — Я промоутер Вудстокской ярмарки музыки и искусств, которая пройдет с пятнадцатого по восемнадцатое августа. Мисс Зами, правильно ли я понимаю? — осторожно спросил молодой человек.       «Тот самый Вудсток», — мысленно отметила Америка.       — Правильно понимаете.       — Мы бы хотели пригласить «Битлз» выступить на фестивале. Мы связывались с Джоном Ленноном, но он отказал, так и не дав внятного ответа, — говорил промоутер с сожалением. — Поэтому мы хотим донести приглашение до вас.       — Я вряд ли дам вам положительный ответ, но он будет внятным. Группа уже завершила концертную деятельность. Сейчас они работают над альбомом и не могут нарушить график репетициями и поездкой. Увы, они не смогут выступить на вашем фестивале.       — Очень жаль. Они очень важные артисты. Спасибо, что уделили время. До свидания, — произнес собеседник и положил трубку. «Но я-то не работаю над альбомом», — хихикнула про себя Америка.       На празднование дня рождения тетушки Мэри через два дня Америка позвала Тода, чтобы представить его уже в новом качестве. Миссис Рамон исполнялось сорок семь, и семья тихо и скромно чествовала Мэри в кухне. Раздался дверной звонок, и Америка поднялась:       — Я открою.       — Кого это нам еще принесло? — любопытствовала именинница.       Через несколько секунд Америка привела в кухню Тода, не подозревающего о том, как о нем некогда отзывалась Мэри.       — Всем добрый вечер! — поздоровался Тод и пожал руки Кармелиту и Рамону.       — Привет, проходи, гостем будешь, — сказала Мэри дружелюбно.       — Дорогая миссис Рамон, — Тод подошел к ней и протянул подарочный пакет. — Я никогда не смогу до конца выразить вам благодарность за то, что вы подарили жизнь Эллине, и уважение за то, что вы сделали для Америки, и восхищение тем, какая вы, но пусть этот презент хотя бы частично расскажет о тех бесконечных…       — Как много слов! — вставая, сказала Мэри и протянула к нему руки. — Иди сюда!       Тод протянул пакет, Мэри взяла его, поставила на стол, потянулась к парню, обняла его и по-матерински поцеловала.       Америка решила воспользоваться растаявшим сердцем тети:       — Это еще не все, — сказала она и взяла Тода за руку. — Тод теперь будет частым гостем в нашем доме, потому что мы встречаемся.       Первой отреагировала Фиби, прокричав:       — У Америки новый муж!       Эллина характерно шикнула на сестру. Мэри, подойдя ближе к Тоду, сказала серьезно:       — Я думаю, ты сам знаешь, какие у меня требования, напоминать не нужно?       — Если только захотите! — Тод клятвенно прижал руку к груди.       В начале новой недели Америка после визита в муниципалитет Вестминстера приехала к Тоду. Он готовил ужин, но едва Америка переступила порог, вышел к ней в прихожую по зову сердца.       — Что слышно? — спросил он, вытирая руки.       — Разрешили перекрыть Эбби в следующую пятницу, но всего на десять минут.       — Ура?       — Ура, — выдохнула Америка. Тод обнял ее.       — Ты снова будешь работать с ними?       — Нет, я для них декоративная монархия. Де-юро я их директор, а де-факто оказалось, что я для них не больше, чем жена МакКартни.       — Жена МакКартни ты тоже де-юро, а не де-факто. И, если честно, это единственная вещь, которая меня в тебе не устраивает.       — Ты прав, надо с этим что-то делать, — решительно сказала Ами.       После ужина они сочинили письмо Полу с просьбой подать на развод. Тод проявил высший такт и не позволил себе ни одного оскорбления в адрес МакКартни.       — Пойдем завтра отправлять? — спросил Тод после того, как Америка перечитала финальную версию вслух.       — Я бы хотела сделать это сама. — Америка запечатывала письмо в конверт. — Спасибо, что помог мне.       — Не за что! Я ведь и сам заинтересован в этом.       Оба замолчали, пока Америка не спросила:       — Что значит твоя фамилия?       — У меня итальянская фамилия со скандинавским корнем «агмунд». Вообще в моем роду кого только не было: с отцовской стороны итальянцы, норвежцы, шотландцы, с маминой немцы и французы. Складывается же так история! А ты бы взяла мою фамилию?       — Определенно.       В субботу Тод летел в Тулузу, Америка предложила подвезти его до аэропорта. До вылета оставалось еще какое-то время, и они сели выпить кофе и поболтать.       — Давай осенью, после возвращения, слетаем в Южную Америку? — воодушевленно предложил Тод. — В Мексику, Аргентину. Или в Колумбию.       — Знакомиться с Маркесом?       — Например!       — Ты не опаздываешь?       — А который час?       — Почти три.       — Жутко опаздываю, но оторваться от тебя не могу!       — А ведь придется.       Америка проводила Тода.       — Я буду скучать, — он прижался лбом к ее лбу, и Америка видела водяную чистоту его голубых глаз.       — И я буду скучать. Доброй тебе дороги.       Уходя, Тод еще много раз оборачивался и посылал воздушные поцелуи.       Приближался день фотосессии The Beatles для обложки нового альбома. Пригласили шотландского фотографа, знакомого Йоко, Иэна Макмиллана. В назначенный день перед студией собралось столько людей, что полиция и не понадобилась бы — толпа перекрыла бы и трассу. Фанаты, зеваки и сотрудники предвкушали съемку. Америка, взяв, как в былые времена, фотокамеру для ведения хроники, была погружена в заботы очередного ответственного момента. Солнце светило ярко, что особенно нравилось Иэну. Все собрались по обеим сторонам проезжей части.       У входа в студию, на ступеньках, сидели The Beatles. Пол и Джон устроились между Джорджем и Ринго и о чем-то преспокойно беседовали. Солнечные лучи подсвечивали волосы, и Америке очень захотелось их сфотографировать. Она незаметно подошла чуть ближе, осторожно, как будто находилась в клетке с хищниками, сделала несколько кадров и заметила, что Пол перевел взгляд с Джона на нее.       — Привет. Мы, кажется, не здоровались сегодня? — Америка услышала голос Пола. В этот момент Америка заметила, что черты его лица как-то повзрослели, стали более мужественными, заострились, исчезло что-то его исконное мальчишеское. Пол был прав, она сегодня обменялась парой слов со всеми, кроме него.       — Привет. Теперь поздоровались.       Америка развернулась и медленно отошла. Сердце буянило в груди от тревоги, стоило Полу оказаться рядом. «Надо отправить ему письмо», — вспомнила Америка о конверте, который уже вторую неделю обещала отнеси на почту, но по непонятной причине откладывала, и он пылился в ящике письменного стола в квартире Эли.       Наконец приехали четыре полицейские машины, и The Beatles встали на тротуаре в том порядке, в котором они собирались пройти по зебре. Две машины встали у зебры, еще две проехали на север, чтобы перегородить улицу там.       Люд высыпал на проезжую часть. Перед зеброй поставили стремянку для Иэна. Америка сфотографировала ребят, ждущих начала съемок. Пол, заметив камеру, начал кривляться, к нему присоединился Ринго. Америка подошла к стоящим у стремянки Мэлу и майору полиции.       — У вас есть десять минут, — сказал начальник оцепления.       Иэн взобрался на стремянку.       — Идите! — воскликнул он.       Широкими шагами они триумфально двинулись по зебре. Америка знала, что после этой фотографии жизнь улицы изменится. Она более никогда не будет спокойной и пустой. Фанаты и так беспрестанно пишут на заборе студии свои послания, но что будет потом? The Beatles прославят ее, закрепят в истории навсегда.       — Видишь? — Мэл показал рукой на человека за автомобилем, непонятливо озирающегося по сторонам. — Заблудился, наверное?       Они с Америкой усмехнулись.       Квартет несколько раз прошелся по зебре туда-обратно. Со стороны это выглядело чудаковато. Все свершилось стремительно. Иэн, сделав несколько снимков, спустился со стремянки, которую тут же сложил и собирался унести. Ее перехватил Мэл.       — Ты поедешь в Кенвуд? — спросил Мэл у Америки.       — В Кенвуд?       — Да, у них там будет продолжение фотосессии.       — Нет, — вздохнула Америка. — Домой поеду.       — Что будешь делать дальше? — спросил Мэл, поставив стремянку.       — Сначала поеду в Америку. Осенью буду ставить спектакль. Кстати, в октябре будет премьера фильма, в котором я снималась в Голливуде. Хочешь сходить?       — Конечно! И Лилли с собой возьму. Америка, пиши старику Мэлу, ему тебя не хватает.       Мэл и Америка крепко обнялись.       После все отправились для продолжения фотосессии в Кенвуд, к продающемуся дому когда-то Джона и Синтии. Ами отчетливо понимала, что это будет последняя фотосессия на развалинах некогда могучей империи. Ей не хотелось слушать, как заколачивают последние гвозди в крышку гроба. Она поехала в Ливерпуль, чтобы провести выходные наедине с собой.       Через два дня Америка собиралась вернуться в Лондон, чтобы в четверг улететь в США. Утром, стоя у плиты и задумавшись, она смотрела в окно, транслирующее заволоченные туманом двор, ограду и соседний дом. Английское лето сделало вчера свой последний вираж и разбилось о землю, распылив туман. В турке варился кофе, и освещенная желтоватым светом кухня наполнилась запахом карамели с кофейным оттенком от прожаренного на дне сахара. В голове Ами звучала музыка этого утра. В турке зашипел поднимающийся к жерлу кофе, и Америка поспешно сняла ее с огня. Круг черного кофе с каймой белых стенок чашки напоминал отрывок ночного беззвездного неба, но налетела буря в виде кудрявых клубов молочных облаков.       Америка вышла на улицу. Стоял холод, но туман не падал на землю замерзшими каплями. В пунктуальной Англии лишь осень не считается с расписанием. Америка поставила деревянный садовый стул на газон под яблоней и села, утешая себя мыслью, что через несколько дней она улетит в места растянутого, как провод, лета.       Со стороны трассы криком из Преисподней раздался дикий визг тормозов. Он оборвался хлопком, треском гнущегося металла и разбивающегося стекла. Америка никогда не сталкивалась с подобным. Оставив на стуле почти пустую посуду, она выбежала в сторону происшествия. Прямо напротив выезда из двора изгибалась вокруг столба лобовая часть машины, если можно ее так назвать. Америка немедля выбежала на дорогу, попутно гадая, как она оказалась на встречной полосе. За рулем сидел и даже не пытался выбраться белый человек с густой рыжей бородой. Америка обошла автомобиль и попыталась открыть незапертую дверь, но от столкновения ее заклинило, и девушке пришлось попотеть. Когда дверь раскрылась, Ами поняла, что перед ней сидит Джон, который даже не удосужился пристегнуться. Правая рука, просунутая в руль снизу, почти не пострадала, а в левую, лежащую на колене, впивались мелкие осколки лобового стекла. Америка поднесла руку к носу Джона, и горячее дыхание обдало ее пальцы.       — О нет, — вздохнула Америка и подтолкнула Джона в плечо. — Джон!       Он не очнулся. Америка сбегала в дом за стаканом воды и вызвала врачей. Когда она вышла, из домов лениво высунулись зеваки, а Джон открыл глаза и удивленно озирался по сторонам.       — Черт возьми! Что я здесь делаю? Америка!       Америка, поставив стакан под лобовым стеклом, взяла левую руку Джона в свою.       — Это я хочу у тебя спросить, — сказала она. — Сейчас будет больно.       — Я нихрена не помню! — воскликнул Джон. Америка вытянула из руки осколок. Джон скривился.       — Садиться за руль пьяным — идея так себе, — отчеканила слова Америка.       — Я не пил, — возразил Джон, на что Америка ответила резким рывком стекла. — Лучше уж быть бухим, чем садиться за руль! Клянусь, больше никогда не сяду.       — Героин ничем не лучше алкоголя, если не сказать похуже.       Америка, завершив избавление рук от осколков, промыла водой раны, села на заднее сидение и стала дожидаться врачей в полном молчании. Ожидание оказалось недолгим, и к разбитой колымаге Джона подъехала карета скорой помощи, из которой выскочил фельдшер.       — Как? — удивлялся он, глядя на машину. — Как это так?       Джону пришлось ответить на несколько вопросов и потерпеть неприятный процесс обработки ран, прежде чем его погрузили в транспорт. «Если бы я не вышла во двор, я бы ничего не услышала», — вздохнула про себя Ами. Джон молчал, иногда вздыхая, словно собирался что-то сказать. Америка второй раз в жизни видела его таким. Человек, который при первой встрече не постеснялся над ней поиздеваться, который часто говорит вперед мысли, палец в рот ему не клади, стесняется что-то ей сказать. Америка поняла, что он ехал именно к ней. Вскоре они оказались в хорошо знакомом Ами госпитале Уинстона. Пока Джона размещали в палате, Америка вызвонила Джорджа.       — Я уже ничему не удивлен, — вздыхал Джордж. — Хочешь, я сам позвоню Ринго и Полу?       Ами видела Пола совсем недавно, но при мысли о том, что ей пришлось бы ему звонить, по телу прошла та самая неприятная дрожь.       — И Йоко, — сказала она.       Америка позвонила Терри Дорану, который работал ассистентом у Джона и Йоко. «Они прибудут в лучшем случае часа через два», — решила Америка и ушла проведать Леннона.       — Наконец-то одиночная палата! — воскликнул он. — Спасибо, что не прошла мимо, помогла мне.       — Не за что, — безразлично ответила Америка. — Я вовремя вышла во двор. Но я не могу понять, почему ты оказался напротив моего дома?       — Я не помню, хоть убей. Штраф, конечно, мне выписали нехилый.       Америка села на стул у стены.       — А домой ты не хочешь, нет? — спросил Джон недовольно. Америка не ответила. Он хотел сказать что-то еще, но его тонкие губы спрятались в бороде. Америка вышла из палаты и оказалась у окна. От тумана не осталось и следа: он будто поднялся в серое небо и обнажил родильное отделение больницы. Ами вспомнила осень 65-ого. В этой больнице оборвалась их с Полом общая жизнь, зарождавшаяся в ее утробе. Каждый день Америка чувствовала, что умирает, но Пол хватал ее сильными руками и прижимал к себе. Их духовная близость была максимальной, какой более никогда не была. Америка удивилась, как темные дни с годами могут вспоминаться как светлые.       Америка спустилась вниз, в зал ожидания и, притулившись на неудобном стуле, прикорнула. Она не поняла, сколько времени провела в подобии забытья, но ее разбудило предчувствие скорого появления кого-то. Ами поднялась и прошлась по этажу, пока не заметила в дверях Джорджа и Ринго. Они оглядели фойе в поисках Америки и, заметив, неохотно двинулись в ее сторону.       — Привет, — сказали мужчины вразнобой, обнимая Америку.       — Что произошло? — поинтересовался Джордж.       — Снова лихачил, наверное, вылетел на повороте в столб. Ему дважды повезло: он не разбился, и это случилось рядом с моим домом.       — А как он там оказался? — опередил Ринго Джорджа.       — Я спрашивала, говорит, что не помнит, — вздохнула Америка.       — Накидался чем-то, — резюмировал Джордж.       Двери в больницу вновь открылись — влетел Пол и тоже стал оглядывать фойе. Джордж и Ринго подзывающе помахали ему руками, и Пол широкими шагами подошел к ним. Сердцебиение Ами вновь ускорилось и стучало так громко, как на фотосессии.       — Привет. Что с Джоном? — поинтересовался Пол, даже не взглянув на Америку.       — В аварию попал, я же говорил, — напомнил Джордж. — Давайте уже навестим этого калеку.       Все четверо поднялись в палату Леннона. Войдя, они окружили его постель и молча стояли над спящим Джоном. Он открыл глаза, взял с тумбочки очки и оглядел всех присутствующих:       — Че стоите, как дети над умирающим отцом?       — Вообще-то мы приехали из Лондона, чтобы навестить тебя, — тихо произнес Ринго.       — Ого, какая честь! — воскликнул Леннон, фыркнув.       — Джон, — попыталась усмирить того Америка.       — Не надо меня воспитывать, как ребенка! — продолжал брыкаться Джон.       — Ладно, поговорите без меня, — ответила Америка и вышла из палаты.       Сбоку вновь глядело на Ами здание родильного отделения, освещенного красными закатными лучами. Как много выходит оттуда счастливых людей, и как мало — опечаленных. Когда-то Америка оказалась в их числе. Иногда мысли об этом отступали, а иногда завязывали узлом ее горло. Америка отвернулась от окна и увидела бегущую на нее Йоко. Без приветствия она пробежала мимо нее к палате и, широко распахнув дверь, кинулась к Джону.       — Джонни! — услышала Америка.       — Йоко, душа моя! — ответил Джон, сжимая рыдающую жену в объятиях.       Джордж, Ринго и Пол молча вышли из палаты и встали у Америки.       — Слушайте, давайте в какое-нибудь кафе зайдем? Я с утра не жрал... — мрачно предложил Ринго. Все одобрительно закивали, после чего двинулись на улицу. Ночной холодок постепенно опускался на землю с закатом. Америка чувствовала, как ее прожигали взгляды троих идущих рядом молчащих мужчин. Дойдя до ближайшего придорожного кафе, они вошли внутрь, напряженно оглядывая окрестности. К счастью, никто не планировал на них накидываться и в кафе было мало посетителей — на то и воскресный вечер.       Они расселись на двух диванах, стоящих по обеим сторонам столика, Америка рядом с Джорджем напротив Пола и Ринго, и уставились в меню. Заказав плотные блюда и пиво для Ринго, они принялись молча уплетать их, устремив суровые взгляды в тарелки. Ринго время от времени брал солонку и солил пенящийся напиток. Америка изучала каждого взглядом. Ринго быстро уничтожил стейк и безразлично глядел в бар, водя пальцами по граням пивной кружки. Джордж сдвинул брови и принял не просто суровый, а грозный вид. На ерзающего и нервно подергивающего ногой Пола Ами старалась не смотреть, чтобы не встретиться с ним глазами.       Ринго вытер рот салфеткой и поднялся.       — Поеду я, а то семья ждет.       Джордж пробурчал: «Подожди!» и поспешно смел с тарелки оставшиеся кусочки.       — Ринго, но ты же выпил, — возразил Пол.       — Это всего лишь пиво. И мне нужно вернуться домой, к семье, — ответил Старки.       Джордж встал, достал из карманов несколько смятых бумажек и бросил на стол.       — Этого должно хватить, — сказал он с полузабитым ртом.       Не попрощавшись, они скрылись из зала, неожиданно оставив Пола и Америку наедине. Америка смотрела, как Пол доедает свою отбивную и иногда переводила взгляд на свою пустую тарелку, чтобы занять себя. Мимо прошагал официант, и Америка остановила его, чтобы попросить счет. Пол поднял на нее глаза, продолжая жевать. Официант ушел, и МакКартни проглотил большой непережеванный кусок.       — Ты меня ждешь?       — Счет, — ответила Америка и, отведя взгляд в сторону, оперлась на спинку дивана. Пол замер на месте, она видела это боковым зрением.       — Давно я не ел такого жирного мяса, — произнес он. — Думаю, после этого еще нескоро возьму в рот хоть крошку.       Америка одарила его пустым взглядом, но ее нутро наполнялось кипящей кровью. Сейчас, в конце трудного дня, приправленного горечью воспоминаний о безвозвратно ушедших днях, понимала, почему ей не хватало сил послать письмо с просьбой о разводе: она скучала по Полу и отпускала его с большим трудом. Наверное, у них еще есть шанс не остаться врагами.       Официант принес счет, и Америка расплатилась. Пол окончательно уничтожил ужин и поднялся одновременно с Америкой. Оба отправились в гардеробную — Ами прибавила шаг, чтобы оставить Пола немного позади. Оба молча оделись и вышли на крыльцо. Всюду в темноте шелестели капли вечернего ливня. Простояли в безмолвии пятнадцать минут, но дождь лишь усилился, даже ветер поднялся.       — Америка, — услышала вдруг она. — Поехали в клуб. Выпьешь со мной?       Замерзающая Америка, у которой от ветра заслезились глаза и покраснели нос и щеки, и это было едва видно в свете фонаря, сгоряча согласилась. Пол что-то бросил и вернулся в кафе, по всей видимости, к таксофону. Дождь усилился еще больше и стал яростнее лупить по асфальту и по листьям, ветер неистовее дул в глаза. Америка выглядела так, будто вот-вот заплачет.       Пол вышел и встал напротив Америки по другую сторону крыльца.       — Как жизнь? — спросил вдруг он.       — Отлично. За два дня не изменилась, — шмыгнув носом, ответила Америка. «Дура. Зачем я только еду с ним? Он обманщик. Ты хочешь развода. Он снова предаст тебя, ты знаешь это и снова поддаешься чарам?» — спрашивала сама себя Ами, разглядывая его смолистые волосы, касающихся воротника.       — Сейчас я тебя отпою, согреешься, — сказал он и, видимо, улыбнулся.       Америка сжалась от холода и перепалки разума и сердца: «Ненависть!» — кричал разум, «любовь!» — кричало сердце. Подъехал автомобиль, Пол галантно открыл дверь, и Америка села на заднее сидение, куда следом примостился Пол. «Почему я не сопротивляюсь?» — думала она, ощущая через толщу холодной влаги дождя тепло Пола.       Их привезли к какому-то элитному ночному клубу, над которым горела вывеска, словно приехавшая сюда из Лас-Вегаса. Пол расплатился, и они с Америкой двинулись в заведение. Пройдя мимо пьяных танцующих молодых людей, Пол и Америка сели на два свободных места у барной стойки.       — Будешь мартини? — поинтересовался Пол. Америка кивнула, и МакКартни обратился к бармену: — два мартини, пожалуйста.       Бармен звякнул двумя треугольными бокалами.       — Спасибо, что согласилась пойти со мной, — улыбнулся Пол. — Выглядишь супер.       — Надо же нам налаживать хоть какие-то отношения, — вздохнула Америка, оперев голову на руку. Бармен поставил перед ними два сосуда, на дне которых подрагивала оливка.       — За тебя, — произнес Пол, подняв бокал на уровень своих глаз и стремительно выпил содержимое, проглотив оливку. Америка сделала несколько глотков сладкого напитка и остановилась, заметив блеснувшее на левой руке Пола обручальное кольцо, которое он снял для поддержания имиджа на следующий день после свадьбы и ни разу за годы брака не надевал.       — А давай устроим своеобразный рейд по коктейлям? Перепробуем все, что вспомним? — задорно спросил Пол.       — Если не боишься за самочувствие утром. — Америка сделала еще пару глотков.       — Хуже точно не будет, — бросил Пол и вновь обратился к бармену: — Два веспера. Напиток Джеймса Бонда.       Пол коротко окинул взглядом девушку и добавил:       — Кстати, Линда недавно звонила. Она в конце месяца должна родить, приглашает в гости, зовет меня стать крестным отцом. Поедешь?       Бармен стал шумно мешать напиток в шейкере.       — Я и так через несколько дней лечу в Штаты. Заеду, — пожала плечами Америка, достав со дна оливку зубочисткой.       На стойку опустились два бокала с напитком темно-желтого цвета.       — А куда ты едешь? — спросил Пол, передавая Ами бокал.       — На фестиваль в Вудсток позвали, — Америка сделала глоток веспера и сморщилась. — Там водка?       — И водка, и вино...       — Да, не для слабонервных.       — Ты права, нужна закуска, — Пол назвал что-то еще бармену, и тот протянул им тарелочку фруктов. Америка быстро проглотила кусочек апельсина и заметила, как Пол пристально смотрит на нее. Когда она обратила на него свой взор, он слегка улыбнулся.       — Просто смотрю, — поспешил оправдать себя МакКартни. — Я тут продолжаю с Мэри Хопкин работать, ищу на лейбле другие таланты, чтобы их продюсировать. Скоро новое десятилетие, пора взращивать новое поколение кумиров.       — Ой, как противно ты заговорил, — промолвила Ами, вращая сосуд с веспером.       — А что? — непонятливо переспросил он.       — Только вслушайся: «взращивать новое поколение кумиров». Ничего не кажется странным?       — Ты права, звучит по-идиотски, — усмехнулся Пол. — Но я на твоем месте послушал бы.       — Ты же мне ее ставил, — сказала Америка, глотнув напитка. — Честно сказать, не впечатлила.       — А то! У тебя, как у заядлого поклонника Эллы Фитцджеральд, требования завышены, и это хорошо! — Пол окинул взглядом бокалы с остатками веспера. — Чувствую, веспер пошел. Два Манхэттена, — крикнул он в сторону бармена.       — Осенью я буду продюсировать первую пластинку Мийами, — поделилась Америка.       — Да ты что? Я думаю, у вас получится классная работа! Интересно, а женщины когда-либо продюсировали альбомы? — Пол закурил.       — Интересно, продюсировали ли женщины альбомы других женщин, — сказала Америка, и Пол усмехнулся.       — Ты сказала, что на Вудсток едешь, — сказал он, выдохнув дым. — А что там будет? Если это не секрет, конечно.       — Фестиваль. Что-то вроде Монтерейского, на который мы не попали. Много популярных музыкантов, хиппи, палатки, костры, — Америка вспомнила о том, что и самих The Beatles туда приглашали, — меня Дженис Джоплин позвала.       — Правда? — он удивленно повел бровями, отряхивая пепел с сигареты.       — Правда. Мы уже около полугода переписываемся.       Перед МакКартни и Зами оказались две рюмки с темно-коричневым «нектаром».       — За тебя, — произнес Пол, они чокнулись и сделали по паре глотков. Америка тоже зажгла сигарету и затянулась. Повисло неловкое молчание. Шумел топот танцпола, звучали незнакомые голоса и противная музыка.       — Как там Эллина, Мэри, Фиби? — вдруг спросил Пол, давя сигарету в пепельнице. Ами, вспомнив о постигшей открытки от Пола трагической судьбе, еле сдержала смех.       — Хорошо, — весело сказала она. — А как Джим, Анджела, Рут? Джин и Бетт?       — Тоже. А как там Омпада и Пит?       — Также. Работают, детей воспитывают, — она быстро затянулась, — Билли у Пита в группе играть стал.       — Давно пора было! — воскликнул Пол. — Они, конечно, оба очень талантливые. Нельзя упускать их из вида. Давай выпьем за нашу опору: родственников и друзей!       Пол и Америка вновь сдвинули сосуды и уничтожили содержимое.       — М! — громко промычал он, еще не проглотив напитка. Америка вопросительно посмотрела на Пола, который произнес: — Я тут недавно узнал как правильно пить текилу. Поделиться?       Длинный день и три крепких напитка подействовали на Америку, и она устало кивнула. Пол попросил у бармена две порции текилы. Парня, казалось, не заботила странность запросов клиентов — он к такому привык.       — А где тут солонка? — Пол оглядел барную стойку и спустился со стула. — Подожди меня, ладно?       — Куда я денусь, денег у меня нет, — произнесла Ами тихо. Пол рассмеялся и отошел к пустому столику, взял солонку в виде мельницы и уверенным шагом вернулся обратно. Подали текилу с лаймом.       — Дай мне руку, — попросил МакКартни. Ами покорно протянула левую руку, и он потянулся к ней обеими руками. Снова заблестело обручальное кольцо, которое появилось на нем как раз тогда, когда оно разнадобилось.       — Ты надел обручальное кольцо? — спросила Америка удивленно, взяв левую руку Пола и тут же ее отпустив. Пол сконфузился.       — На то есть свои причины. Я его уже не сниму, — произнес он тихо в ответ.       — Расскажи мне.       — Ты мне не поверишь, — сказал он тихо, с толикой досады и стыда.       Америка за время знакомства с Полом научилась отличать зерна от плевел. Она знала, когда он пытался заарканить девушку, а когда говорил искренне.       — Нет уж, лучше скажи, — Америка слегка подалась вперед.       — Просто, понимаешь... Я вдруг понял, что время The Beatles прошло. Это меня как будто шарахнуло по башке. Если ушли «Битлз», значит, времена разгула и метаний прошли и подавно. Я всегда воспринимал себя популярным и желанным, считал, что мне доступна любая, и мне все сойдет с рук, потому что это я, и все эти поступки — это попытки доказать себе это. Знал, что не умру холостяком. Мне не хватает слов, чтобы выразить свой стыд и то, насколько ясно я начал понимать настоящие ценности. Когда Ринго сказал, что его ждет семья, меня передернуло. Меня дома не ждут, никто меня не ждет. Те девушки, они ведь ждут не меня. Поздно гореть однодневными страстями, пора посвящать себя дому, семье, отцовству. Вот, что я понял. Только вот поздно.       — Если ты так действительно думаешь, лучше поздно, чем никогда, — Америка почему-то ему поверила. Она всегда знала, что у Пола хватит выдержки, чтобы быть преданным, семейным человеком. Она неожиданно для себя самой прониклась былым доверием к нему, но не была уверена в своем желании, чтобы все вернулось на круги своя. — А теперь расскажи, как правильно пить текилу.       Пол снова взял ее руки в свои. Америка то и дело поглядывала на его кольцо.       — Смотри, сначала нужно насыпать на это место щепотку соли. — Он взял солонку и посыпал немного на место между большим и указательным пальцами. — А теперь...       Америка заметила, как тяжело дышит Пол и как покраснело его сосредоточенное лицо совсем близко. МакКартни вздохнул, взял лайм и выжал его над рукой, и сок закапал на соль.       — Пей, потом слизывай.       Америка с удивлением посмотрела на Пола и сделала так, как он сказал.       — Вкусно, — сказала она, покачав головой от жгучести напитка. Пол не торопился повторить за ней и, уткнувшись локтем в стойку, подпирал рукой голову. Глаза, изучающие лицо девушки, блестели.       — Ами, ты такая красивая... — пролепетал он. Америка смутилась и промолчала. — Я никого красивее тебя не видел.       Он вытянул руку, лишив голову опоры, и обхватил правое запястье Америки.       — Я такой дурак, что упустил тебя, — прошептал он. Пол ослабил хватку и положил теплую руку на прохладную шею, и Ами не заметила, как его губы вновь вернулись к ней. Америка склонялась к тому, что происходящее — правильно. Их поцелуй длился несколько минут, и Пол нехотя прервался, заставив влажные губы Америки гореть. Он опрокинул в себя текилу и бросил несколько смятых купюр из бумажника, потянув Америку за собой, целуя. Оба чувствовали нарастающее возбуждение и предпочитали о нем молчать, зная, что словами сделают только нелепость.       Оторвавшись от поцелуя, Пол остановился на распутье перед женским и мужским туалетами.       — Куда? — спросил Пол полушепотом.       — Все настолько пьяны, что все равно, — томно ответила Америка, и Пол, впившись в губы супруги, почти что втолкнул ее в первую кабинку женского туалета и запер хлипкую дверь. Он расстегнул штаны и прижал Америку к стене, широко раздвинув ее ноги. Они не сдерживали стонов, которые разносились по всему помещению, отражаясь от кафельных стен, и продолжали кусать друг друга в губы, Пол расстегнул верхние пуговицы ее блузки и целовал шею, покусывал ее кожу, пока Америка не отстранилась.       — Не могу я так... поехали домой.       Они кинулись в первое попавшееся такси, где продолжали покрывать друг друга нескромными поцелуями. У нее не оставалось сомнений, впускать ли Пола в дом. Она об этом даже не задумалась, когда он внес ее на второй этаж и бросил на мягкую кровать.       Америка неожиданно для себя проснулась под тепленьким бочком спящего Пола. Дома стоял собачий холод, и Америка чувствовала это замерзшим носом. Как все-таки здорово оказалось лежать в обнимку с Полом, который вчера ее напоил до утренней головной боли и соблазнил. Он слегка посапывал, а Ами вслушивалась в его дыхание. Сейчас все будет по-новому... точнее, по-старому.       Она вновь заснула и проснулась уже от звука дрожащей чашки на блюдце. Открыв глаза, она увидела Пола, вносящего поднос в комнату. Америка присела на кровати, и Пол протянул поднос с завтракам и кофе ей.       — Доброе утро, дорогая, — произнес он ласково. — Это тебе.       — Спасибо, доброе, — ответила она, приступая к еде. Он дал ей немного времени на завтрак.       — Скажи, а когда ты вылетаешь в Штаты? — спросил Пол после некоторого нетерпеливого молчания.       — Четырнадцатого, — ответила Америка, отхлебнув кофе. — Билет в верхнем ящике тумбочки с твоей стороны лежит. Можешь посмотреть.       Она делала вид, будто не понимает, для чего он спрашивает это. Пол достал из ящика билет и начал судорожно вчитываться:       — Можно я поеду с тобой?       — Если хочешь, — ответила Америка, снова отхлебнув кофе. Пол присел на край кровати и потянулся поцеловать Америку.       — Мне так жаль прошедших месяцев. Очень жаль. Я на самом деле идиот, ведь их бы могло и не быть. Но с другой стороны, за эти месяцы я так много думал о семье, что ко мне наконец пришло осознание. Твоя холодность меня очаровывала, ты никогда не разговаривала со мной вот так: как с незнакомцем, полуприятелем. Я никогда не переставал любить тебя, но я влюбился в тебя по-новому. Я хочу начать все заново.       Америка отвела серьезный взгляд и слегка улыбнулась своим мыслям. Она знала, что так правильно. Глупо, противоречиво. Нечестно по отношению к Тоду, наперекор чувству собственного достоинства и гордости… но правильно по интуиции.       В Лондон Пол и Америка вернулись уже вместе. Америка поняла, что невероятно соскучилась по дому на Кавендиш, по Марте и Эдди, по прежней жизни, от которой оставалось уже все меньше и меньше.       Америка не без волнения думала о том, как расскажет всем, что решила простить Пола и вернуться к нему. И совершенно больно было думать о том, как она сознается во всем Тоду. Она не могла решиться позвонить ему.       — Америка, — бледный как снег Пол, не в силах закончить предложение, молча протянул жене свежую газету.              «Двадцатишестилетняя актриса Шэрон Тейт, жена Романа Полански, находившаяся на восьмом месяце беременности, и четверо ее друзей найдены убитыми в доме Полански в Лос-Анджелесе. На их телах колотые и огнестрельные раны и следы удушья. Ребенка Тейт спасти не удалось».              — Какой ужас, — еле произнесла Америка. — Ребенок…       — Там не все, — добавил Пол.              «На входной двери убийцы написали кровью Тейт слово «свинья», а на стене в гостиной “Healter Skelter” — название песни The Beatles из альбома 1968 года с орфографической ошибкой».              — Что это все значит? — недоумевала Америка.       — Черт его знает… — Пол закурил.       — Боже, я же совсем недавно видела Романа и Шэрон в Калифорнии, они просто сияли от счастья! Как так? Кем надо быть, чтобы убить беременную женщину? чтобы вообще убивать людей?       — Этого я тоже не понимаю… Стоит ли нам сейчас ехать в Америку? Не опасно ли это?       — Я все равно поеду, — категорично отрезала Америка.       Отойдя от шока, Америка стала предвкушать поездку, жизнь среди хиппи, в палатке, перед костром, около леса, слушая живых легенд — ее современников.       Сразу после взлета Америка провалилась в сон. Снился лес и цветное облако чудных людей, говоривших на непонятном языке. Облако поглотило Америку, неизвестные слова становились все понятнее и понятнее, и она смогла вставить несколько неловких фраз. Они поплыли мимо других людей у костров. Те не махали ей рукой, не смотрели подобострастно: «Да-да, я узнал тебя! Ты же...»       ​​Америка открыла глаза, оглядела прокуренный салон и под гудение турбин уснула вновь. Эти сны походили уже на лоскутное одеяло из сумбурных кусочков, вышитое цветными лентами полотно. Переменившаяся музыка моторов разбудила ее вновь, когда самолет заходил на посадку. Спросонья Америка дрожала от холода, гуляя взглядом полуоткрытых глаз по впереди стоящим креслам, пытаясь разобрать какой-нибудь звук в слившемся гаме голосов, покрытом шипящей звуковой пеленой из-за заложенных ушей. Справа, у иллюминатора, сидел Пол, откинув голову и зажмурив глаза, видно, от боли в голове. Когда Америка посмотрела на него, в глазах начало рябить.       В Нью-Йорке стоял непривычно прохладный августовский четверг. Сразу после посадки пассажиры волной вскочили с мест и потянулись к полкам. Когда бóльшая часть толпы исчезла, Пол, кряхтя, достал тяжелый бесформенный рюкзак болотного цвета с привязанной сверху палаткой в ярко-желтом чехле, взвалил на спину и, сгорбившись под тяжестью груза, зашагал к выходу.       Аэропорт гудел, ревели взлетающие лайнеры-птицы. Америка ерзала, пытаясь укрыться от мнимого холода. Получив багаж, Пол и Америка оказались в маленьком ресторанчике с раскладной мебелью для пикников и миниатюрными деревьями в огромных глиняных горшках и сели у стеклянной стены друг напротив друга.       — Я тебе обещаю, эти дни будут незабываемыми... — ласково произнес Пол и поднес правую руку Ами к губам. — Это будет наше новое Лето Любви. Как же я тебя люблю. Считаю себя полным идиотом из-за этого дурацкого лета...       — Забудь его. Его не было.       — А его правда не было.       Пол целовал пальцы Америки, не сводя с нее взгляда. Пообедав воздушным омлетом с хрустящей корочкой, свежим овощным салатом и кофе, они отправились забирать взятую напрокат машину, на которой поехали к месту сегодняшнего ночлега — они остановились у старого товарища Линды по работе в журнале “Town&Country”, шестидесятилетнего Ларри Ларрисона. Он жил в Ньюарке, поэтому к нему было удобно добираться из аэропорта, а на следующий день от него было удобно ехать на фестиваль.       Они оказались у Ларри около восьми вечера. Стены небольшой квартирки были завешаны пестрыми коврами, такие же мохнатые ковры покрывали полы, отчего комнаты казались тесными, но теплыми и уютными. Гостиная была заставлена полками и стеллажами с пластинками, преимущественно джазовых инструменталистов: Билла Эванса, Гила Эванса, Майлза Дэвиса, Дэйва Брабека и Пола Дезмонда, Чета Бейкера, Ронни Скотта, Телониуса Монка, Дона Ширли. Америка с разрешения хозяина поставила пластинку Чика Кориа с яркой обложкой.       Пол и Америка устроились на диване в гостиной, а Ларри, поставив на журнальный столик чашки и чайник чая, сел на бесформенное кресло рядом. В приоткрытое окно бился прохладный ветерок. В углу тихо журчала музыка. Америка, подогнув ноги, лежала головой на колени Пола и ощущала вибрацию его тела. Левой рукой Пол водил по ее волосам. Затуманенный взгляд заскользил по коврам, полкам с пластинками, журнальному столику, седине мистера Ларрисона, окну, снова по коврам… Тяжесть тела после изнурительно длинного дня ощущалась совершенно как в детстве. Мелодичный диалог двух бархатных мужских голосов расплылся и растворился во мгле опущенных век…       Америка проснулась свежим утром. Солнечные лучи застревали в шторах. Ноги были укутаны во флисовый плед с шотландским узором. В голове крутились слова какой-то песни. Но где Пол?       Америка обернулась на едва слышимое сопение в дверной проем, ведущий в маленькую комнатку, заставленную полками уже с книгами. Среди них на небольшом диванчике ютился Пол. Америка тихонько встала с дивана, прокралась к мужу и поцеловала его. Веки дрогнули, он открыл глаза, улыбнулся и потянул ее в объятия.       — Как тебе спалось? — спросил Пол.       — Как будто я в Нью-Йорке. А тебе?       Пол хихикнул.       — Похожее чувство.       Америка потянулась к правой руке, где висели не снятые на ночь часы.       — Шесть, — резюмировала Америка. — Выезжать надо.       — И не поваляемся даже?       — В земле поваляемся, — иронизировала Америка, поднимаясь.       — Нет, нам действительно нужно выезжать так рано? — Пол сел.       —- Да, нам действительно нужно ехать. Я хочу успеть со всеми пообщаться.       Приняв душ, Пол и Америка вышли в кухню, где их уже сидел Ларри.       — А, уже проснулись, милые мои? — улыбался он. — Сейчас я вам сделаю чаю с молоком. Заодно покажу, как ехать.       Супруги сели за квадратный деревянный стол небольшого размера, придвинутый к окну. Налив в кружки обещанный чай, Ларри разложил карту штата Нью-Йорк и отмечал красным карандашом путь до Бетела, городка в округе Салливан, где должен был проходить фестиваль. Америка смотрела в окно: погода внезапно испортилась. Вчерашняя прохлада сегодня обратилась в серые облака, которые чернели ближе к горизонту.       Допив чай, Америка заметила, что Ларри и Пол давно обсудили дорогу и спорят о политике и, вежливо поблагодарив хозяина, встала.       — Ну, удачно вам доехать, ребятки! — махал рукой Ларри, стоя у машины, пока Пол пытался ее завести. Америка заметила первые капельки дождя, который превратился в настоящий ливень к моменту, когда они выехали. Дорогу размыли большие лужи, от которых взмывали вверх струи воды, когда в них на большой скорости угождали колеса. Вскоре начал виднеться хвост пробки.       — Вот же пакость! — выругнулся Пол. — Как ты знала? Ты опять все знала…       Америка вгляделась в карту и поняла, что вариантов объехать пробку нет. Они доехали до затора и остановились. Пол недовольно выдохнул.       — Единение с народом, — сказал он, постукивая по дрожащему рулю. Еще никогда они не стояли в пробке так долго. Очевидно, что фестиваль вызвал огромный ажиотаж: линия из машин казалась бесконечной. Пол включил радио как раз в тот момент, когда передавали новость об очереди из машин, выстроившихся в округе Салливан.       — Интересно, о чем они? — шутливо спросил он.       Через пару часов непростой путь был пройден, и на поляне палаточного лагеря, среди разномастно расписанных фургонов Пол и Америка примостили свою голубую машинку. Неравнодушные тусовщики, ни разу не указав на то, кто перед ними оказался, пытались помочь расставить палатку, но скорее мешали Америке, которая, тряхнув стариной, ловкими движениями собрала каркас и натянула брезент.       — Видно, ты хиппушка со стажем… — с умудренным видом сделал вывод стоящий рядом парень с повязкой на голове.       Америка села на чехол от палатки и закурила, Пол полез наводить уют внутри возведенного женой шалаша. Разглядывая усеянную людьми, палатками, машинами и разным барахлом поляну, а вдалеке ярмарку с цацками и побрякушками, Ами увидела девушку среднего роста с темно-русыми волосами, в цветном костюме из легкой летящей ткани с бусами до пупка, решительно перешагивающую многочисленные препятствия. Она показалась очень знакомой, совсем не похожей на остальных. Внезапно взгляд этой девушки уперся в Америку. Дженис Джоплин!       — Америка Зами? — спросила она голосом с песчинками хрипоты, подходя ближе. Америка встала.       — Да, это я, Дженис, — улыбнулась Америка, уверенная в том, кто перед ней стоит. Дженис протянула руки, увешанные браслетами, фенечками, ленточками и веревочками, к голове Америки и наклонила к себе:       — О Лорд, в жизни ты еще прекраснее, — сказала она, приблизившись и разглядывая лицо Зами. Америка чувствовала кожей холодное прикосновение колец на пальцах Джоплин. Дженис отпустила голову, и девушки крепко обнялись. — Ты была права, мы встретились!       Джоплин и Зами долго не отпускали друг друга, довольствуясь долгожданной встречей. Америка гладила маленькую Дженис по волосам, вспоминая нежность, чувственную беззащитность ее писем.       — Так, я должна обязательно познакомить тебя с моей компашкой! — решительно произнесла Дженис, взяв Америку за руку. Из палатки вылез Пол.       — Ну вот теперь можно лежать! — Пол поднял взгляд на Америку и Дженис.       — Привет, мистер МакКартни! — Дженис протянула свободную руку, Пол неуверенно ответил. — Рада знакомству. Ты не возражаешь, если я заберу у тебя жену до вечера? — спрашивала Джоплин скорее формально. Во взгляде Пола читалось возмущение этим поворотом сюжета, которое неожиданно сменилось лучезарной, добродушной улыбкой:       — Да, конечно. Она же не моя собственность и имеет право на свои развлечения.       Америка и Дженис ушли в другую сторону долины, еле протискиваясь в тесноте и переступая через уже лежащих людей. Они дошли до большой палатки, перед которой на раскладных деревянных стульях сидели блондинка поистине ангельской внешности с вплетенными в волосы нитками и двое мужчин. Первый из них, с бесформенной эспаньолкой и черными растрепанными волосами, был одет в огромный серый свитер и расклешенные джинсы, под которыми виднелись ботинки “Vans”. Второй мужчина сидел босиком. Он был худощавый, немного смуглый, с большими карими глазами, длинными каштановыми волосами и стриженной бородой, в бесформенной одежде с ближневосточными узорами. От него исходила аура некой загадки: он молчал, улыбался, жмурился от рассеянного облаками, затянувшими весь небосвод, солнечного света и покусывал губы. Иногда он поправлял волосы, и на руках звенели тяжелые металлические браслеты, висящие вперемешку с цветастыми фенечками, — их было намного больше, чем у Дженис.       — Знакомьтесь, Келли, Моррис, Браслет, — Америка Зами, — представила всех Дженис.       — Очень приятно, — отозвалась блондинка. — Присаживайся.       Америка села рядом с молчаливым хиппи, чувствуя возрастающее притяжение. Келли и ее собеседник продолжили разговор, как ни в чем не бывало. Сосед Америки будто бы совсем не заинтересовался гостьей и продолжал смотреть вдаль, на далекую-далекую тучу, но вдруг перевел взгляд на Америку.       — Знаешь, почему меня зовут Браслет? — произнес он тихим и низким голосом. Он закатал рукава, и взору открылось еще больше браслетов и фенечек.       — Браслет, может, сделаешь Америке массаж головы? — предложила Дженис, присаживаясь между Америкой и Моррисом, и добавила: — Он это делает просто потрясающе!       — Хорошо, — парень встал за спину Америки, и девушка почувствовала прикосновение длинных пальцев к голове. Она закрыла глаза и услышала, как вдалеке звучат гитары и одинокая флейта, как плотники сколачивают сцену, как шуршит лес, как смеются и звенят бутылками. Келли и Моррис продолжали упоенно болтать и смеяться. Браслет водил ногтями между прядями, гладил, иногда тянул волосы, и от приятных ощущений по телу пробегали мурашки такой силы, что Америка выгибала спинку.       — Как часто ты моешь голову? — внезапно спросил он, расчесывая пальцами ее волосы.       — Каждый день, — тихо ответила Америка.       — Лучше так не делать, — предупредил хиппи.       — Почему?       — Так они становятся сухими, — Браслет продолжал гладить ее голову, и Америка под аккомпанемент шумов стала проваливаться в странную дремоту.       — Уже пятнадцать минут пятого! Почему же концерт не начинается? — проснулась она от чьего-то возмущенного возгласа и тихо последовавшего ответа: «Понятия не имею». «В четыре обещали начать», — продолжил кто-то возмущаться.       — Спасибо, Браслет, — поблагодарила Америка. Браслет, отпуская волосы, лишь скромно улыбнулся.       Послышались чьи-то легкие шаги.       — Привет всем! — кричал шатен с темно-зелеными глазами, на вид чуть постарше Америки, не похожий на всех остальных из компашки. Казалось, он, гладко выбритый, коротко стриженный и одетый по-деловому, совершенно не вписывается в антураж. Низ его брюк и парадные туфли уже были испачканы засохшей грязью.       — Привет, Бон! — приветствовала его откуда-то выходящая Дженис, держа в руках флягу. Америка заметила, что Келли отодвинулась от Морриса. — А это Америка Зами, познакомься!       — Очень приятно, — учтиво сказал Бон, сел рядом с Келли и приобнял ее. — Sweetwater опаздывают. Думаем выпустить Ричи Хэйвенса вперед.       — Так давайте уже! Скучно без музыки! — сказала Дженис, размахивая руками. — Что вы там раздумываете? А если не приедут?       — Да, ты права, — согласился Бон и потянулся к пятилитровой банке с питьевой водой. Отхлебнув немного, он передал банку Браслету, поцеловал в щеку Келли и ушел. «Возвращайся», — бросил вслед Моррис и пересел к Келли. Темные тучи полностью затянули небо.       Дженис пустила по кругу флягу. Выпив немного, Америка стала выглядывать сцену, на которой еще долго ничего не происходило. К пяти Дженис привела Америку поближе к сцене.       — Ричи Хэйвенс! — объявили уже в начале шестого. Вышел бородатый человек в длинной оранжевой рубашке с потертой акустической гитарой.       — Я тебя с ним познакомлю, Ами, — говорит мне Дженис. — Слушай внимательно.       Америка, отвыкшая за несколько месяцев думать о Поле, совершенно о нем не вспоминала. Она, потягивая виски из предложенной Дженис фляги, с удивлением разглядывала долину, покрытую словно ковром из людей, и осознавала себя внутри особенного события.       Ричи выступил просто блестяще, исполнив несколько битловских песен, а закончил выступление композицией-импровизацией “Freedom”. После Хэйвенса на сцену вышел гуру Свами Сатчидананда, чтобы поприветствовать и благословить гостей и открыть фестиваль. Америка удивилась, когда гуру назвал фолк, рок и психоделику «божественной музыкой».       Сразу после Свами на сцену вышли сильно задержавшиеся Sweetwater: их в пути остановила полиция.       — Как все круто, — протянула Америка, пока они настраивались. — Жаль, что я не попала в Монтерей два года назад.       — Поверь, сейчас происходит нечто большее, — успокоив Зами, Дженис взяла ее за руку и потянула в сторону леса. — Пойдем, мы вернемся к чему-то более интересному.       Пока они молча двигались, перепрыгивая костры, огибая палатки и рюкзаки, группа настраивалась, а затем начала издавать несвязно-бессмысленные звуки. Девушки дошли до свежего после утреннего дождя леса. Обняв Америку за талию, Дженис шептала, горячо дыша ей в шею:       — Я просто хотела побыть с тобой наедине. Мне не хватало тебя. Я читала твои письма и так хотела к тебе...       Америка смотрела на нее: такую маленькую, трогательную, необузданную, закрывающую длинными рукавами свои исколотые руки. Она поцеловала Дженис в макушку, но той этого не хватило, и она потянулась к губам Америки.       Когда они вышли из леса, выступал по голосу совсем юный парень с пушистой головой.       — Это Берт Соммер, ему всего двадцать. Он очень талантливый, — рассказала Дженис, подводя Америку совсем близко к сцене. Когда они подошли, Соммер начал петь “America” Саймона и Гарфанкеля. Положив руку на плечо Америки, Дженис воскликнула: — Слушай, песня для тебя!       Когда Берт закончил, публика долго аплодировала ему стоя.       — Берт, крутой малыш! — крикнула ему Дженис, когда он спускался со сцены.       Когда через полчаса со сцены сходил Тим Хардин, Америка ощутила, как на нее с потемневшего неба падают тяжелые холодные капли. Вытянув ладонь, она поняла, что дождь будет только набирать силу.       — Дженис, можно я схожу переодеться?       — Конечно! У тебя есть дождевой плащ? — спросила Дженис, Америка, разглядывая на красном пуловере появляющиеся точки от капель, ответила утвердительно. Они ушли искать палатку: Пол уже радостно устроился за столом в соседней компании, обнимаясь с двумя девчонками.       — Я здесь постою, — Дженис скромно остановилась.       — Не бойся, все в порядке, — махнула рукой Америка и тихо-тихо прокралась в палатку. Переодевшись и накинув непромокаемый плащ, она вышла.       — Ами, это ты? — пьяно спросил Пол, и Америка вздрогнула от неожиданности. — Ты уже вернулась? Иди к нам, я тоже классную компанию нашел!       — О, я рада, — ответила Америка доброжелательно.       — Привет, Америка! Иди к нам, — активно размахивая рукой, позвал ее хозяин той компании, где обосновался Пол.       — Я была бы рада познакомиться, но меня ждут у сцены, я должна бежать. Буду рада заглянуть к вам завтра. Хорошего вечера, — Америка послала Полу воздушный поцелуй.       Начался проливной дождь, под которым пришлось выступать Рави Шанкару, которого боготворил Джордж Харрисон. Америка и Дженис снова шли к сцене, взявшись за руки. Поляну осветили мощные фонари.       — Ами... прости, я лезу не в свое дело... — неловко произнесла Дженис немного в сторону.       — Не бойся говорить прямо.       — Правда ничего страшного, что я тебя забираю от мужа?       Америка отвела Дженис немного в сторону:       — Милая Дженис, я приехала сюда в первую очередь потому, что хотела увидеть тебя. Я планировала сюда приехать в одиночку, поэтому это мой праздник. Точнее, наш с тобой праздник. Пусть он развлекается сам, ему полезно.       Голубые глаза Дженис заблестели.       — Тогда ты завтра с нами? — спросила.       — Конечно, — согласилась Ами.       На сцене произошла какая-то заминка. После Рави на сцену долго никто не выходил. Дженис и Америка пришли прятаться под тент и пить бурбон в лагерь к Браслету, Моррису, Келли, Бону. К ним присоединился еще один молодой человек с маленькой головой и женственными чертами лица. Его звали Кэл, он говорил немного, стесняясь своего некрасивого голоса, но все же больше, чем Браслет. Наблюдая за Келли, Моррисом и Боном, Америка приходила к выводу, что между ними сложился любовный треугольник.       Около одиннадцати объявили Мелани, и к микрофону вышла темноволосая девушка. Дженис импульсивно потянула Америку к сцене. Шел сильный дождь, они шлепали по лужам и грязи. Мелани запела песню Дилана “Mr Tambourine Man”, и Америка подпевала ей, запыхаясь от быстрого шага. Публика зажгла свечи, и вся долина оказалась освещена словно бы спустившимися с неба звездами.       — Смотри, смотри! — Америка дернула Дженис за рукав. Она обернулась и застыла на месте. — Жаль, здесь нет Боба.       — Было бы круто написать песню о свечах под дождем…       — Это очень красиво, — согласилась Америка.       Америка обернулась на ожидающего выхода на сцену длинноволосого молодого парня с гитарой, висящей на ремне. В правой руке он держал черный зонт, оберегая от дождя не столько себя, сколько инструмент. Дженис предложила подойти к нему. Парень заметил их боковым зрением, обернулся и улыбнулся на редкость красивой улыбкой.       — Арло, привет! — Дженис поздоровалась первой.       — О, привет! — продолжал улыбаться Арло.       — Познакомься: Америка Зами! Ами, это Арло Гатри.       Америка протянула руку сыну знаменитого Вуди Гатри, которого слушала еще в детстве, но Арло не пожал ее, а поцеловал.       — У тебя сейчас блок? — спросила Дженис.       — Ага, как видишь. А когда твой? — поежился от холода Гатри.       — Завтра, — ответила Джоплин, и они продолжили беседу о завтрашней программе. Мелани вызвали на бис, затем еще раз, пока она не спустилась к Арло, Дженис и Америке. Арло представил девушек друг другу. Дженис предложила всем флягу с согревающим напитком.       — Я не ожидала, что так будет! — поделилась впечатлениями о своих бисовках взбудораженная Мелани.       — А что они сделали со свечками! — воскликнула Дженис. — Из этого бы вышла отличная песня.       — Да, я подумала о том же! А сейчас я спать, — Мел сказала, что было приятно познакомиться, попрощалась и ушла.       Мимо прошел Ричи Хэйвенс, Дженис подозвала его и, как и обещала Америке, познакомила их.       — Классно, что ты согласился открыть программу! — Дженис дружески толкнула Ричи в плечо.       — Я не мог не выручить, и так идем с опозданием в час, — скромно отозвался Ричи.       — Согласна, ты задал правильное начало фестивалю. Начинать со Sweetwater было бы ошибкой, — подключилась Америка.       — Согласен! — присоединился Арло. — “Freedom” — это просто гениально!       Ричи расплылся в улыбке и смущенно попросил перестать. Арло вызвали на сцену, он поспешно передал зонтик Дженис и поднялся, Ричи тоже удалился. К концу выступления Арло Америка узнала, увидев издалека, несмотря на коротко постриженные волосы, Джоан Баэз. Она появилась из темноты, в голубом сияющем одеянии, с большим округлым животиком, держа в правой руке гитару.       — Дженис, Америка! — обратилась она звонко еще не доходя пять метров. — Как я рада вас увидеть! Тебя я вообще миллион лет не видела, Америка!       Девушки обнялись.       — Можно погладить? — спросила Ами. Джоан согласилась, и Америка несмело и осторожно прикоснулась к ее животу, невольно вспомнив недавнюю гибель Тейт. — Сколько?       — Шесть, — улыбнулась Баэз.       — Пусть будет здоровым и счастливым, — искренне пожелала Америка, ласково проведя ладонью по животу Джоан.       Джоан рассказала про своего мужа Дэвида, не так давно арестованного за протесты против войны во Вьетнаме. Вскоре Арло сошел со сцены, и к часу ночи в свет прожекторов вышла легендарная Джоан Баэз.       — С моим супругом, Дэвидом Харрисом, все хорошо — его перевели в другую тюрьму, — бодро сказала Джоан, цепляя ремень к гитаре и надевая ее на плечи, и демонстративно погладила свой живот. — И с нами все хорошо.       Блок Джоан продлился целых полтора часа. Америка в очередной раз восхитилась там, как она поет, и поняла, как скучает по их общему другу Бобу Дилану       Джоан сошла со сцены сразу в ночлег. На сегодняшний день музыка закончилась. Дженис вновь повела Америку куда-то, мимо людей, к пустырю, на котором стоял очередной расписанный узорами автобус. В тишине можно было различить лишь пение цикад. Нетрезвая Дженис бойко села за руль, зажгла фары, разрезавшие глухую ночь двумя струями света.       — Дженис, может, не стоит? Мы пьяны, — взывала к разуму Америка.       — Я так давно пью, что научилась не пьянеть. Садись! — Дженис указала на сидение справа. Америка села, и Дженис завела мотор. Автобус двинулся по ухабистой дороге, раскачивался и то и дело грозился потерять баланс.       — Скажи, Ами. Ты задумывалась о своей смерти? — спросила Дженис и хлебнула из фляги еще.       — Конечно, и не раз. Каждый человек думает о своей смерти.       — Мне кажется, моя смерть будет странно воспринята... — Дженис поддала газу, автобус сильно вильнул влево на очередной неровности, и Америка чуть не улетела в Дженис, но удержалась, вцепившись ногтями в обивку кресла.       — Ты что творишь? Если ты так будешь водить, наша смерть наступит сейчас! — вскрикнула от испуга Америка. — Остановись немедленно!       Дженис резко затормозила и будто даже протрезвела.       — Прости.       — И ты меня. Все нормально. Давай вернемся.       Дженис приложила некоторые усилия, чтобы развернуться. Они молча ехали мимо черных полей, лесов, слепо двигаясь по едва видимой дороге.       — Я умру уже скоро… Для остальных это будет неожиданная смерть, но не для меня. А твоя смерть... будет... м-м... нескоро, но тоже рано. Словно она для кого-то будет нужна.       — Дженис, милая, давай не будем, эта тема к хорошему не приведет.       Америка проснулась от удушья и жажды в незнакомой палатке, зажатой между Браслетом и Дженис, слыша разговоры снаружи. Воздух в палатке, пропахший перегаром, нагрело палящее солнце. Постаравшись никого не потревожить, Америка вылезла и стала жадно вдыхать кислород. Голова закружилась, и Америка присела на стоящий рядом стул, чтобы не упасть в обморок.       К палатке подошел Бон и оглядел Америку и палатки.       — Доброе утро. Что, все спят еще? — спросил Бон.       — В этой палатке точно, а остальных не видела.       Бон заглянул во вторую палатку и воскликнул:       — Эй, сонное царство! Подъем! Я вам сейчас еды принесу!       Из палатки показалась голова Морриса.       — Еда-а-а-а-! Еда-а-а-а-а! — протянул он с дурашивым выражением лица.       Постепенно все зомбиобразно повылезали из палаток и устало расселись на стулья и бревна. Дженис жадно осушала банку с водой, Моррис рыскал по рюкзакам, ища консервы, и достал банки с фасолью и паштетом. Вскоре вернулся Бон с ведром вареной картошки, которую встретили почти со священным восторгом.       — Решил хиппи покончить жизнь самоубийством... — начал Моррис, — …вены перерезать. Два часа режет-режет, а феньки все не кончаются...       Компания, к которой подтянулись голодные хиппи из соседних лагерей, рассмеялась. Слева от Америки оказалась незнакомая девушка с черными, мелко вьющимися волосами. Она оказалась единственной из незваных гостей, кто не прикоснулся к картошке. Ее черные глаза были направлены на говорящего, но будто бы мимо него. Америке показалось, что девушка незрячая.       — «Я тебя научу любить светлую и добрую музыку битлов!» — бил старый хиппи своего сына головой об асфальт, — сказал Кэл довольно смешно, но реакция оказалась куда скромнее. Эстафету подхватил Бон:       — Шел хиппи по улице и вдруг угодил под каток. Проходила мимо бабуля. Смотрит, коврик лежит разноцветный, с бисером, бусинами, бахромой. Взяла его, постелила у порога, чтобы гости обувь вытирали. Испачкался коврик, запылился, постирала его старушка и вывесила на улицу сушиться. А хиппи заболел и умер!       Все присутствующие покатились от хохота.       — Это очень смешно! — высказалась кудрявая девушка.       — Спасибо! — поблагодарил Бон.       — Как тебя зовут? — спросила Америка.       — Тереза, — девушка смущенно улыбнулась и отвела стеклянный взгляд наверх.       В это время на сцену вышла неизвестная Америке группа. Люди вокруг, завершив обеды, стали подтягиваться к эстраде.       — Хочешь картошки? — предложила Америка.       — Нет, спасибо. Я не голодна, — отказалась девушка, и Америка заметила, как блуждают ее глаза. — Спасибо за доброту!       — Ой, там наверняка Jefferson Airplane приехали! — вдруг воскликнула Дженис и по обыкновению потянула за собой Америку. Они добежали до городка для выступающих и, не доходя до него, увидели Грейс во всем белом и Пола Кантнера рядом. «Грейс, Грейс!» — звала Дженис, и Слик обернулась. Ее обычно прямые волосы вились крупными кудрями.       — Да вы что! Не верю своим глазам! Она добралась до Вудстока! — Грейс обратилась сразу к Америке, припоминая несостоявшийся приезд на фестиваль в Монтерее. Слик и Зами крепко обнялись, а затем Грейс с какой-то лаской и трепетом обняла Дженис. — Ну я рада, что вы наконец-то познакомились.       — Тебе спасибо, что связала нас, — сказала Америка и заметила, как глаза Дженис выразили умиление и благодарность.       Кантнер и Балин тоже оказались рады Америке. Бойкой компанией они пошли слушать Кантри Джо МакДоналда, но не столько внимали его песням, сколько болтали обо всем на свете. Джо сошел со сцены под крики «бис». Перерывы между выступлениями сильно затягивались, поскольку рабочим приходилось сушить сцену, и перед выходом Santana компания вновь слиняла в свой лагерь, по которому расхаживал с гитарой, разыгрываясь и распеваясь, Джон Себастьян.       — Вы с Джо как сейчас? — спросила Грейс.       — Да нормально, даже обнялись при встрече. Вообще, вы знаете, Джо должен был выступать только завтра, а Себастьян не должен был выступать вообще, — поведала Дженис. — Бон рассказал.       — А чего так? — полюбопытствовал Балин.       — Santana так опаздывали, что организаторы решили, они не приедут, поэтому позвали на помощь Джо, а Себастьяна просто увидели на въезде и завербовали.       — «Что ты, отдыхать приехал? Наивный какой!» — ерничала Грейс.       «Аэропланы» ушли репетировать, Дженис проводила Америку до лагеря и ушла встречать своих музыкантов. Америка предложила прогуляться по лесу, и с ней вызвались пойти Тереза и Браслет. Незрячую Терезу с левой стороны подхватила Америка, а с правой Браслет. Со сцены уже около часа доносилась тишина. Снова собирался дождь, обещая погрузить фестиваль в грязь.       Вроде бы вели Терезу Америка и Браслет, а не наоборот, но порой именно незрячая Тереза предупреждала своих поводырей о кочках и лужах и восхищалась, какие красивые люди и природа ее окружают. Казалось, Тереза обладала зрением гораздо большим, чем все зрячие.       Тереза рассказала много интересных вещей. Оказалось, что ее дед был евреем и эмигрировал из России в начале века, а зрение она потеряла в пять лет из-за осложнений менингита, поэтому визуально помнила цвета, лица и деревья. Чтобы понять, как кто-то выглядит, ей было достаточно ощупать лицо.       Когда они вернулись в лагерь после долгой прогулки, уже темнело. Америка впервые вслушалась в то, что говорила загадочная Келли — она несла полнейшую ахинею. Как с ней, должно быть, трудно общаться, если она не может связать и двух слов?       В одиннадцатом часу Дженис вернулась с репетиции, чтобы забрать Америку и остальных, чтобы послушать Grateful Dead. Следом по программе шли Creedence Clearwater Revival, а после них — Дженис с аккомпанирующей группой Kozmic Blues Band.       Когда Джерри Гарсия подошел к микрофону и начал говорить, динамики затрещали. Группа начинала играть, и из гитар стали вылетать синие искры. Тереза ахнула, Келли испуганно потянулась к Моррису.       — Ребят, под такую музыку только картошку тырить. Пойдем? — послышался задорный голос Морриса.       — Чего?! — недоуменно спросила Дженис. — Какая картошка?       — Я знаю, там на соседней ферме можно выкопать, пойдем, будет чем ужинать сегодня, если Бон зазнается! — не сбавлял задора Моррис.       — Только недолго, ладно? — взволнованно произнесла Дженис. — А то я через две группы выступаю...       — Не волнуйся, Джен, — смягчился Моррис. — Я Creedence знаю — они надолго...       Подогреваемая азартом, пьяненькая компания заторопилась на соседнюю ферму. Америку держали за руки Тереза и Дженис, и последняя боялась не того, что их застукают, а опоздать на свое выступление. Америка хотела подбодрить Дженис, но не знала, что именно стоит сказать. Пройдя около километра по лесу, воровская шайка уперлась в забор.       — Ну, умник, — обратилась Дженис к Моррису. — Что будем делать?       — Лезть, конечно! Зря шли, что ли? С таким забором даже пятилетка справится! — ответил он так, будто это само собой разумелось, и поставил ногу на металлическую жердь. — Если не хотите, — обернулся Моррис, — можете не лезть. Только предупредите, если кто-нибудь придет.       Забравшись еще выше, Моррис перекинулся на ту сторону.       — Ну вот, легкотня, — он отряхнул руки.       — Вот он, образ современной молодежи, — сардонически бросила Дженис. Моррис показал язык. Вдруг на забор вскочил Кэл.       — А ты куда? — спросила Дженис.       — Я тоже полезу!       — Только слишком много не берите! — сдавшись, предостерегла Дженис. — Еды на Вудстоке мало, но грабить надо искусно.       Послышались тяжелые шаги. Оставшиеся замерли и прислушались. В паре десятков метров темноту резал свет фонаря.       — Черт, — выругалась Дженис и прижалась к Америке с одной стороны, а с другой Тереза. — Мне не хватало вместо концерта быть арестованной!       — Чш-ш, — прошипел Браслет, обнимая Дженис, Терезу, Америку и Келли. Пятеро затаились за широким стволом дерева. Вдруг свет фонаря приблизился и остановился рядом. Америка слышала прерывистое дыхание Дженис. Шаги возобновились, свет удалился, компания снова погрузилась во тьму. Вдруг рядом послышалось множество глухих ударов о землю, и Келли взвизгнула.       — Во-о, смотрите-е! — громко протянул Моррис, спрыгивая с забора. — А теперь надо валить отсюда!       Все разложили сброшенные картофелины по карманам и вернулись в лагерь, а Америка и Дженис ушли к сцене. Grateful Dead как раз закончили свой полуторачасовой сет, и после перерыва Creedence вышли настраиваться.       — Ами, мне холодно... — Дженис уткнулась лбом в плечо Америки. Она сняла с себя куртку и накинула на плечи Джоплин. — Ну вот, теперь ты будешь мерзнуть.       — Ты мерзнешь, потому что волнуешься. Сейчас в это сложно поверить, но на сцене станет даже жарко. Может, распоешься? — предложила Америка, обняв Дженис.       — Давай вместе, — попросила Дженис, и Ами согласилась. Они напели пару блюзовых мотивов и остановились, потому что началось часовое выступление Creedence Clearwater Revival, которое они прослушали как зачарованные. Подошли музыканты из аккомпанирующей группы Дженис. Америка чувствовала возрастающие жар и дрожь, исходящие от смолкнувшей Дженис.       Дженис Джоплин вызвали на сцену. Она скинула куртку в руки Америки и поднялась на сцену.       — Ты — лучшая! — крикнула Америка ей вслед.       Дженис подошла к микрофону и мельком покосилась на Америку затуманенным то ли от усталости, то ли от алкоголя, взором. Минуты три Дженис посвятила милой беседе с публикой, раскинувшейся на огромной территории, а когда начала петь, Америка поняла, что не может устоять на ногах и села на скамью. Дженис использовала все возможности своего голоса, сочетающего и нежность сопрано, и грубый блюзовый хрип, выкладывалась на все сто. Она танцевала, сняла со стойки микрофон, ходила по сцене. Америка вспоминала, как услышала ее впервые в Сан-Франциско два с чем-то года назад, и утопала в ее голосе, в музыке, в ритме, в любви к этой грубоватой девушке, такой мягкой и беззащитной лишь рядом с Америкой и иногда на сцене. Ами стала погружаться в транс, и реальность растеклась перед ней. Она не заметила, как сет закончился, как Дженис подошла к ней и стала гладить по плечу.       — Дженис... — Америка обняла ее, опомнившись. — Ты потрясающая, потрясающая...       Какое-то время они постояли в обнимку. В голове Америки сливались песни Дженис.       Они вернулись в лагерь, где у разведенного костра их ждали Браслет, Кэл, Тереза, Моррис, Келли и Бон. Стоило Дженис оказаться освещенной огнем, как на нее посыпались похвалы и поздравления. Дженис смущенно поблагодарила всех, они расселись и стали дожидаться, пока допечется свежеукраденная картошка.       За беседой Америка узнала больше про каждого. Кэл — студент, будущий стоматолог. Родился в Нью-Йорке с именем Алекс, а Кэл — его прозвище среди хиппи. Его отец рано погиб, но как — Кэл не сказал. В свои двадцать лет он уже был женат. Он играл на гитаре и очень хотел основать свою рок-группу, но ранняя женитьба пока мешала планам. Бон — тридцатидвухлетний продюсер, менеджер нескольких малоизвестных американских групп, галерист. При рождении его назвали Майклом. Сирота, выращенный бабушкой. Выучился в Йеле. Был единожды женат, но благоверная ушла и забрала любимую дочь, и уже шесть лет он ее не видел. Бон уже четыре года встречался с Келли и души в ней не чаял, но боялся жениться, чтобы не повторить опыт прошлого. Тереза — непризнанный писатель. К тридцати годам Тереза издала три романа и один сборник рассказов, но написала Тереза гораздо больше. Моррис — безработный двадцатитрехлетний художник, бросивший школу на последнем году обучения. Три года назад познакомился с Боном, разжалобил доброго мецената в его лице и стал жить за его счет. Келли — модель, ровесница Америки, не блещущая принципами. Только Браслет остался тайной за семью печатями, и Америка не переставала заглядываться на этого необыкновенно красивого загадочного мужчину.       Моррис и Келли, сославшись на необходимость забрать из машины какую-то провизию, ретировались, и через пару минут Америка увидела, что они целуются за сосной, решив, очевидно, что они в тени. Она метнула взгляд туда еще раз, чтобы убедиться в том, что не обозналась на фестивале любвеобильных людей. Как ей поступить, Америка не знала: она была новым человеком в компании. И вдруг Бон встал сам:       — А что вы там делаете? — угрожающе спросил он. Влюбленные не сразу поняли, что над ними нависла опасность, и проиграли время. Тогда Бон прикрикнул, приблизившись к ним: — Келли!       Моррис и Келли отпрыгнули друг от друга.       — Это вы так за водой ходили? А ты, мисс Зами, смотрела и молчала? Это ведь я твой взгляд проследил!       Америка почувствовала, как Браслет сжал ее руку, готовый вспылить, если Бон что-то еще скажет в ее сторону. Но Бон перевел внимание на Морриса.       — Иди сюда, неблагодарный гаденыш!       Всем стало жутко неловко. До этого все шло замечательно: они шутили и веселились, подпевали музыке, рассказывали о себе, предвкушали картошку, пили пиво, но все одномоментно разладилось.       В застывшем на месте Моррисе было трудно узнать прежнего остряка. Браслет тихо прошептал Америке, Терезе и Дженис, чтобы те отодвинулись. Бон, схватив Морриса за грудки, притянул его к костру.       — Мало тебе трех лет? Я платил за тебя каждый раз, когда тебя арестовывали, забирал из кабаков, когда ты напивался до беспамятства! Я снимаю тебе дорогущую квартиру! Продаю твои картины, толкаю их на выставки! Ты не работаешь, тунеядец, сосешь из меня кровь, так и уводишь невесту!       Бон замахнулся и ударил Морриса в лицо. Келли завизжала. Моррис упал, и Бон оседлал его. Келли охала, прыгая вокруг них. Браслет и Кэл пытались растащить их.       — Ромашкой его, ромашкой! — ехидничала Тереза. Америка и Дженис тихо хихикнули, пока Келли продолжала визжать.       Моррис перехватил первенство и изо всех сил лупил Бона, разбив в кровь его нос и губы. Браслет и Кэл разняли Бона и Морриса и рассадили по разные стороны костра.       — Я тебя не люблю, Бон! — заявила Келли, подойдя к истекающему кровью Бону.       — Потом уже разберетесь, — тихо, но грозно сказал Браслет, и Келли отпрыгнула от них с Боном. Браслет увел друга к озеру, чтобы умыть.       Растерянные Америка и Дженис решили пойти к сцене, чтобы послушать The Who, и Америка впервые вспомнила про Пола: как они ходили на их концерты, как Роджер Долтри жил в их квартире и как Пол хотел переплюнуть Пита Таунсенда песней “Helter Skelter”.       Когда они оказались у площадки, Долтри и Таунсенд уже подошли к микрофонам. Край неба начал желтеть. Америка с удовольствием подпевала песням, которых знала очень много по лондонским концертам. После одной из них произошла незначительная заминка, чтобы музыканты настроили инструменты. Этим воспользовался некий высокий кудрявый молодой человек: он выскочил на сцену и подошел к свободному микрофону.       — Что? Так и будем сидеть и слушать всякое дерьмо, пока Джон Синклер гниет в тюрьме? — грозно взывал он. Сзади подошел Таунсенд и потянул парня назад. Америка прочла по губам, как Пит сказал: «Слушай, уйди, пожалуйста, по-хорошему». Незваный гость посмотрел на Пита злобно, потом повернулся к публике и грозно потряс кулаком.       — Это левый радикал Эбби Хофман, — объяснила Дженис.       — Не тот ли, что два года назад хотел захватить Пентагон с помощью черной магии?       — Он самый.       Роджер подошел к микрофону и объявил:       — “See me, feel me”.       Ровно в тот момент, как зазвучал вокал фронтмента, показались первые лучи солнца, подсвечивая золотые волосы Долтри. Публика начала радостно визжать и аплодировать. The Who исполнили на бис “My Generation”, а затем “Naked Eye”.       Следующими вышли Jefferson Airplane. Америка чувствовала, что ее глаза слипаются, но продолжала активно подпевать, танцевать и переглядываться с Дженис и присоединившимся Браслетом.       После сета Jefferson Airplane программа прервалась на несколько часов. Все ушли спать, а Америка отправилась на озеро, чтобы помыть голову. По пути к водоему она заглянула в их с Полом палатку, чтобы забрать шампунь: МакКартни крепко спал. Глядя на него, Америка ни на мгновение не почувствовала себя виноватой в том, что сбежала от него.       На берегу Америка встретила Браслета. Его задумчивый взгляд устремлялся за горизонт. Не желая его беспокоить, она тихо отошла в сторону.       — Америка, — окликнул Браслет. Америка обернулась. — Я тебя посторожу.       Америка улыбнулась и зашла в воду, искупалась и помыла голову. На берегу она, почувствовав бодрость от прохладной воды, обтерлась и села на полотенце. Солнце набирало свою силу, согревая Америку.       — Могу ли я сесть рядом? — услышала Америка голос Браслета.       — Конечно.       Браслет сел справа от нее, но смотрел уже не на горизонт, а на Ами.       — Америка, — сказал он. — спасибо тебе. Ты делаешь эти дни особенными.       Ами оглядела его лицо, острый нос, обветрившиеся губы и, ведомая необъяснимым чувством, неожиданно спросила:       — Догонишь меня?       Браслет улыбнулся ей. Не дожидаясь ответа, Америка резвой молнией поднялась и побежала вдоль берега, заливаясь смехом. Она бежала по самой кайме стоячей пресной воды, иногда спотыкаясь, и, когда оглядывалась, видела, что и Браслет тихо смеется. Споткнувшись, Ами упала в воду, и Браслет упал на нее, захватив в объятия.       Оба смеялись, приблизив друг к другу лица, и в какой-то момент поцеловались.       — Тебе всегда будут говорить, что ты особенная, Америка Зами.       Смыв с себя песок, Америка и Браслет сели на мостки, чтобы обсохнуть, а потом молча вернулись в лагерь.       Америка проснулась от крика Кэла: «Смотрите, какую я гигантскую рыбу поймал!» Она лежала в палатке только с Дженис. Америка, преисполнившись нежности и благодарности за эти прекрасные дни, прижала Дженис к себе, но она вдруг проснулась, одарив Америку улыбкой и ласковым взглядом.       Снаружи продолжали доноситься вскрики Кэла, бегающего по поляне Кэла с гигантской рыбой.       — Кэл, его надо варить, пока не испортился, — прокричала Дженис, высунув голову из палатки.       — У нас есть вчерашняя картошка, — добавил тихо Браслет. Выкарабкавшись из палатки, Америка улыбнулась и подошла к нему. Он курил, развалившись на стуле.       — Привет.       — Привет. Десять минут назад сюда приходил Пол МакКартни.       Америку вдруг передернуло, как от холода.       — Он что-то сказал?       — Спрашивал, где ты, — говорил Браслет флегматично.       — Что ты ответил?       — Сказал, с Дженис Джоплин. Он спросил, где Дженис, я сказал, не знаю. Он мне: «Серьезно?», я ответил: да.       — Интересно, как он добрался сюда, — пробормотала Америка.       — Видать, подсказали, что Дженис здесь тусуется.       Лагерь принялся за приготовление большого рыбного супа. Кэл раздобыл котел и разогревал воду, остальные, даже Моррис и Келли, как ни в чем ни бывало, чистили картошку и разделывали рыбу. Со стороны сцены стал доноситься голос Джо Кокера, и Америка немного пожалела, что не пошла его слушать. «Не переживай ты, потом подойдем, пообщаемся», — поспешила ее успокоить Дженис. Тереза принесла ингредиенты для салата, вернее, те, с кем она приехала, уже все съели, кроме укропа; еще у Терезы осталась соль.       Под конец выступления Кокера уха была готова, но погода стремительно испортилась. Наваристый рыбный суп обрадовал пару десятков голодных хиппи, но больше всего был горд собой, конечно же, Кэл.       Забушевала гроза. Растянутый между деревьями брезентовый навес оберегал костер от воды. Все собрались, чтобы послушать рассказы Терезы, которые она знала наизусть. Капли с силой ударяли по тенту. Из-за сильного дождя продолжение концертной программы откладывалось. У палаток скапливались большие грязные лужи.       Только к шести вечера стихия притихла, и в полседьмого на сцену второй раз за фестиваль вышел Кантри Джо МакДональд и the Fish. Уже настал вечер воскресенья, и грустные хиппи стали потихоньку сворачивать свои палатки.       Особый фурор произвела молодая группа Ten Years After, вышедшая на сцену следом. Длинные барабанное соло, особенно в песне “Hobbit”, вызывали особый восторг. После их выступления, вдоволь натанцевавшиеся Дженис и Америка встретили у сцены опухшего Бона.       — Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Америка.       — Как ни странно, но уже легче. Хреново, конечно, что так сложилось. Не просто так я не спешил на ней жениться. Хорошо, что все разрешилось сейчас.       — А как лицо? — любопытствовала Дженис.       — А лицо? Быстро заживет. Да, нос сломал, бровь рассек и губу разбил, но это все мелочи. Сердце обычно болит сильнее. Ты на меня не обижаешься? — обратился Бон к Америке.       — Забудем. Всякое можно в такой ситуации наговорить.       — Честно, не обижаешься?       — Честно, — Америка улыбнулась Бону.       Замерзшие на сыром воздухе, Америка и Дженис вернулись в лагерь, чтобы погреться у костра. Придя, они застали у костра всех, кого сегодня объединила уха. Кто-то пел под гитару, и, вглядевшись, девушки поняли, что это Тереза.       Америка и Дженис сели в круг. Тереза спела еще две песни и передала гитару Браслету. Компания затребовала, чтобы Дженис что-нибудь спела, и она едва согласилась. После каждой песни требовали бис, и Дженис дала внеплановый концерт на шесть песен.       — Я хотел бы тоже спеть одну песню, — неожиданно сказал Браслет, и все замолчали от удивления.       Браслет начал петь “Comin' Back To Me” группы Jefferson Airplane, неотрывно смотря в глаза Америке. Его мягкий и глубокий баритон делал эту песню в стократ пронзительнее. Америка мысленно прокручивала партию флейты. «Пожалуйста, вернись ко мне», — пел Браслет, и его глаза заблестели от накапливающихся слез.       — Чувак, как ты прекрасно ее исполнил! Давай еще что-нибудь, уж больно хорошо выходит!       — Нет-нет, — категорично замотал головой Браслет и передал гитару Америке. — Спой ты, пожалуйста.       Америка, перебирая струны, задумалась, что бы ей спеть. Любовные песни были посвящены Полу, и из чужих тоже оказалось сложно выбрать. Она остановилась на “I’ll Get Older”, как бы заявляя себе и остальным: все потеряет значение со временем.       — Какая ты талантливая… — восхищенно прошептала Дженис, пока Америка передавала гитару дальше. Ами легла головой на колени Дженис, и она своими нежными руками стала гладить ее волосы, иногда запутываясь кольцами. Вдалеке звучали The Band.       — Вы хоть понимаете, что фестиваля осталось совсем ничего? — внезапно произнесла Америка.       — Действительно... — с сожалением согласился Моррис.       — Будет жаль со всеми вами расставаться, — печально сказал Кэл.       — Ребята, а давайте... — начал предлагать Моррис, но его пискляво перебил Кэл:       — Тырить картошку? Ну уж нет! У меня до сих пор ссадина от забора!       — Да нет, дурак! — засмеялся Моррис. — Давайте всю ночь плясать?       — Там как раз скоро Blood, Sweat & Tears и их тромбоны! — согласилась Дженис.       Компания поспешила к сцене. Америка очень любила Blood, Sweat & Tears и вспомнила, как они с Тодом слушали их. Надо будет обязательно позвонить ему по возвращении, с горечью подумала Америка.       Так вся ночь прошла в бешеных танцах под Crosby, Stills, Nash and Young, Paul Butterfield Blues Band и Sha-Na-Na. Между их сетами были длинные перерывы, за которые они успевали сходить в лагерь, разогреть и выпить чаю и вернуться в сократившемся составе. Около девяти часов объявили Джими Хендрикса. Америка и Дженис, оставшись вдвоем, закричали и подняли руки. Джими, вышедший к практически пустому полю, очевидно, их узнал.       До выступления Джими и его новой группы Gypsy Sun and Rainbows дотерпели немногие. Они должны были закрыть фестиваль в полночь, но вышли с опозданием в девять часов. Толпа сократилась с пятисот тысяч человек до тридцати пяти. Несмотря на это, двухчасовое выступление прошло с огромной отдачей, виртуозно, великолепно, как и всегда. Ближе к концу выступления Джими исполнил на гитаре альтернативную версию Гимна США, и звуковые эффекты, извлекаемые Хендриксом, навевали ассоциации со все продолжающейся Вьетнамской войной. Сет из восемнадцати композиций закончился песней “Hey Joe”.       Уже через пару часов Америка, еле сдерживая слезы, прощалась надолго или навсегда с Дженис, Браслетом, Кэлом, Терезой, Боном, даже с Моррисом и Келли. Ей казалось, над поляной снова разносился голос Дженис: она пела “Summertime” и шагала с микрофоном по сцене, которую уже шумно разбирали. Джордж Харрисон считал, что хиппи фальшивые и неискренние. Америка знала разных хиппи, а потому снова убедилась, что о субкультурах, как и о национальностях, нельзя судить однобоко.       Вдыхая болотистый воздух, Америка с пустым сердцем и полной душой побрела к Полу, даже не думая о том, как он будет ее отчитывать за то, что она вероломно его покинула. Америка знала: она оказалась в гуще самых значительных событий в истории музыки.       Пол мучился в попытках собрать палатку. Америка, усмехнувшись его неловким попыткам, подошла и справилась с задачей парой умелых движений. Пол встал рядом, сложив руки, и молчать не стал:       — Как ты умело собираешь палатки, в которых даже не ночуешь.       — Раз двести, — сказала она, упаковывая колы в мешок.       — Что?       — Я ночевала в ней всю юность, когда ходила в походы, — ответила Америка, затягивая узел.       Пока Америка заканчивала паковать остатки, Пол стоял рядом, насвистывая что-то от неловкости и скуки. Америка тоже не знала, с чего начать. Извиняться ей не хотелось, потому что это был ее праздник, но обсудить произошедшее явно следовало.       — Ты, вероятно, в обиде, — сказала Америка, не посмотрев на Пола.       — Я просто надеюсь, что ты хорошо провела время, — по голосу мужа Америка поняла, что он и правда не в обиде. Пол взял ее руки в свои, и они заглянули друг другу в глаза. — Ами, послушай меня. Я сам виноват, что тебе не хотелось проводить со мной время. Я знаю, мне еще надо будет заново завоевывать твое доверие. Но я буду стараться, потому что я все еще хочу познавать мир с тобой и только с тобой, просыпаться с тобой, засыпать с тобой, как я и клялся тебе. Помнишь?       — И мы пройдем через все испытания, держась за руки, — напомнила свою клятву Америка. Воспоминание о свадьбе, хрустальное, искрящееся, кремово-серебристое, всегда нажимало на внутреннюю кнопку, после чего в голове мелькала цепочка мыслей о той сладко-горькой осени, когда их с Полом единение достигло наивысшей кристаллизации.       — Мы много ошибались, в особенности я, но лучше я с большим трудом научусь жить заново, чем буду жить без тебя.       Они обнялись, крепко сжимая друг друга, и шептали: «Прости меня».       Однако у Америки оставалась одна незавершенная миссия. Дальше тянуть с объяснением перед Тодом было уже неприлично: он уже вернулся в Англию и ждал ее звонка. Перед поездкой к Линде Пол и Америка решили привести себя в порядок и переночевать в гостинице в Нью-Йорке. Безжалостно ранним утром, пока Пол еще спал, Америка выскользнула из номера, вышла на улицу и воспользовалась первым попавшимся таксофоном. Дрожа от волнения и утренней прохлады, она набрала номер Агмунти.       — Привет, Тод. — Грудь стиснула сильная, тупая, спазмообразная боль.       — Что слышно? — по обыкновению спросил Тод.       Америка слышала, что разбудила его. Еще никогда ей не приходилось принимать такое трудное решение, такой ценой расплачиваться за свой выбор, что она начала сомневаться, верен ли он. Может, сказать Полу, что ошиблась, и не ранить Тода, с которым все может еще сложиться счастливее, чем с ним?       — Конечно, такой разговор лучше проводить лично, но я не хочу больше обманывать тебя… Я решила вернуться к Полу. Прости меня.       Америке не нужно было видеть Тода, чтобы знать, что его глаза увлажнились, а нос покраснел. Явно сдерживая слезы, он прерывисто вздохнул и произнес сдавленно:       — Это были два самых счастливых месяца в моей жизни. Я буду всегда любить тебя, что бы ни случилось.       «Я тоже тебя люблю и не хочу расставаться», — решила не говорить Ами, чтобы не дарить надежду.       — Я пришлю тебе статью про Вудсток, — сказала она вместо этого.       — Хорошо, — выдохнул он.       — Я всегда буду твоим другом.       — Я тоже.       Америка поняла, что больше не может сдерживать рыданий и повесила трубку. Плач вырывался из самой глубины и лился из глаз не отдельными каплями, а буйными водопадами. Америка набрала номер Омпады, но долго не могла произнести ни слова, а только рыдала в трубку.       — Омми, я такая дура… — едва смогла произнести она.       — Ами, что случилось? — в очередной раз спросила встревоженная Омпада.       — Мы с Полом снова вместе, я бросила Тода. Мне так стыдно, я сдалась, все так за меня болели, я уже представила всем Тода, и все переиграла, так непоследовательно…       — Детка, мы все тебя любим. Никто не будет тебя ругать. Мы будем счастливы только если ты будешь счастлива.       После горьких слез Америке спалось сладко. Пол даже не заметил, что Америка куда-то выходила. Два дня до отлета довольный всем Пол и Америка, мастерски скрывающая кровоточащую рану в душе, провели в доме Истманов.       После возвращения Америка объяснилась с Эллиной и Мэри. Обе пожали плечами, но не осудили ее выбор. В тот же день Америке позвонил тот, от кого она ждала, но совершенно не ожидала звонка:       — Боб? — спросила она в ответ на приветствие, не веря своим ушам.       — Циммерман, — подтвердил вальяжный голос на другом конце. — Джоан рассказала, что видела тебя на этом фестивале под Нью-Йорком. Как тебя туда занесло?       — Попутными ветрами, как же еще? — усмехнулась Америка. Они общались так, будто созванивались совсем недавно, а не четыре года назад. — Как твой сын? Джоан сказала, ты не приехал, потому что он заболел.       — Случилась одна неприятная история, но Джесси уже в порядке, спасибо! Знаешь, тридцать первого я буду выступать на фестивале, что на острове Уайт. Приезжайте послушать. Это примерно как Вудсток, и список выступающих примерно тот же, только без этих Sweetwater ужасных.       — Спасибо тебе за приглашение, но боюсь, после Вудстока Пол нескоро решится поехать в лес, — ответила Америка, рассмеявшись после откровения про Sweetwater. — Приезжай к нам в гости!       Двадцать восьмого августа, в четверг, в четвертую годовщину свадьбы Пола и Америки, Линда родила дочку Мэри Анну Истман МакКартни, и крещение запланировали на конец сентября. Семья Истманов оказалась из тех евреев, что исповедуют христианство, поэтому малышку Мэри тоже решили крестить. Крестным отцом пригласили стать Пола, а крестной матерью — двоюродную сестру Джона по матери.       Тридцать первого числа Пол отказался ехать на фестиваль, куда, как оказалось позднее, отправились Джон, Йоко, Джордж, Патти и Ринго с Морин, а первого не захотел встречаться с Диланом, аргументировав это тем, что тот якшается с Джоном, и уехал в студию, где работал с The Iveys. Боб приехал с беременной женой, Сарой, высокой и красивой девушкой еврейской внешности. Она сразу выразила Америке сожаление, что она не присутствовала на вчерашнем выступлении: Боб был в отличной форме после нескольких лет перерыва, и публика приняла его очень тепло. Сам Боб переменился, казалось, значительно: покрытое короткими рыжеватыми усами и бородой лицо округлилось и лишилось острых скул, взлохмаченные волосы были подстрижены и лежали аккуратнее. За то время, пока они не виделись, Боб четырежды стал отцом: усыновил ребенка Сары, она родила еще двух сыновей и дочку; теперь они ожидали четвертого совместного ребенка. Америка уговорила Боба спеть персонально для нее, и он с удовольствием согласился исполнить пару песен из вчерашней программы, после чего они с Сарой уехали в гости к Леннону.       Осень все активнее вступала в свои права — не только календарная и природная, но и моральная. Холод ощущался кожей и душой, мир внутренний отвергал мир внешний, чужеродный. Америка не находила себе места. Жизнь вернулась в прежнюю колею, но не могла вновь стать прежней по определению. Сны оставляли обрывочные послевкусия и неопределенные предчувствия, но фрагменты образов не складывались в общую картину.       Вечером, после того, как Пол отлучился в холл, чтобы ответить на телефонный звонок, он вернулся в спальню с отрешенным видом:       — Америка, ты должна пойти со мной завтра на встречу в “Apple”, — сказал он серо. — Ты обязательно должна быть.       — Ты боишься, что… — Что-то подсказывало Америке, что не эта встреча станет решающей, но боязненный трепет мешал озвучить эту страшную мысль.       — Я боюсь Джона, он слишком непредсказуем. Я не могу даже предположить, что он скажет.       Они собрались в офисе “Apple”, которого усиленно избегал Пол после назначения Кляйна и с еще большим рвением избегала Америка. Пол был одновременно зол и раздавлен и едва скрывал внутреннее кипение.       Прежде Америка пересекалась с Кляйном лишь однажды и мельком, ей никогда не приходилось проводить с ним в одном помещении столько времени. Этот потный, полноватый человек, одутловатый от распирающего его тщеславия, говорил лениво, охрипло, с одышкой. Он был примерно ровесником Брайана и тоже имел еврейское происхождение, но на этом сходства заканчивались. В Кляйне не обнаружилось ни капли аристократического благородства.       — Америка, чего вдруг решила вернуться к делам группы? — спросил он вместо приветствия.       — Для начала здравствуйте, — холодно осадила его Америка, и не протянув руки, села на стул. Кляйн в замешательстве усмехнулся. — Где Ринго?       — Он нам особенно и не понадобится, — безразлично отмахнулся Кляйн, тяжело опускаясь на стул.       — Ринго был утром госпитализирован с желудочным расстройством, — деловито ответил Питер Браун.       Пол, Джон в кои-то веки без группы поддержки в лице Йоко, но в лице одного из его многочисленных новых ассистентов, Джордж, Америка и Кляйн расселись за столом.       — Коллеги, мой ассистент Энтони будет стенографировать встречу, — представил Джон своего помощника совсем по-деловому. — Будем считать, что это для Ринго.       Все оглядели гостя то ли недружелюбно, то ли с благодарностью за то, что он не Йоко.       — Значит, — начал Аллен, — я сейчас веду переговоры с лейблом по поводу нового контракта, поэтому хочу знать о ваших планах на выпуск альбома.       — Может быть, выпустить сингл на Рождество? — предложил Пол, оглядев присутствующих, и те активно закивали.       — В первую очередь на всех последующих альбомах я настаиваю на разделении моих песен и песен Пола, — Джон звучал энергично. — Тандема Леннон/МакКартни больше не существует, он изжил себя. Есть два отдельных автора, которые больше не собираются вместе, чтобы придумать нечто общее. Когда люди по отдельности сочиняют песни, а потом приносят в студию доработать вместе пару штрихов, это уже не соавторство.       Пол молча кивал, и мышцы его обычно мимически подвижного лица безвольно обвисли.       — Во вторую очередь я предлагаю сделать стандартным такое распределение на альбомах: по четыре песни от Леннона, МакКартни и Харрисона, и опционально две от Старра, если он того пожелает.       — Четыре песни Харрисона… — повел бровями Джордж. — Не одна, не две, а целых четыре с барского плеча.       — Я считаю, что было бы справедливо на будущих синглах предлагать Джорджу разместить свою песню на оборотной стороне вместо наших. Все прежние синглы принадлежали только нам с Полом, но никогда — Джорджу. Ну и Ринго, конечно. Теперь я думаю, зря.       — Потому что песни Джорджа объективно не дотягивают до наших, Джон… — пролепетал Пол, глядя себе на колени. Америка поморщилась от опрометчивости его шага.       — Что? — переспросил Джон, и в коротком возгласе читался не посыл «Я не расслышал тебя», а «Повтори свою глупость и опозорься погромче». Пол не услышал этого, но исправился:       — Мы не предлагали этого Джорджу, потому что его песни были слабее наших. Мы всегда помогали ему. Только в этом году он стал писать примерно на нашем уровне.       Америка посмотрела на Джорджа, но так и не смогла поймать его взгляд. Быть женой одного битла и быть вынужденной поддерживать его во всех обстоятельствах, но при этом болеть за каждого из них оказалось тем еще испытанием.       — Ну вообще-то я в этом году приносил то, что написал в прошлом и даже раньше, — поправил Джордж.       — Ты вообще сильно отстал от жизни, Пол. Джордж огого как вырос, уже сольные альбомы делает. Но пока малыш Джордж развивается и перестает быть малышом, ты, Пол, только деградируешь. Как автор “Eleanor Rigby” может всерьез работать над шелухой наподобие “Ob-la-di” или “Maxwell’s Silver Hammer”. Такие песни следовало бы отдавать другим группам. Тебе самому не стыдно за это?       — Нет, мне не стыдно за то, что я делаю.       — Так, — вступилась Америка, поскольку разговор зашел в тупик, — предлагаю подвести итог сегодняшнего разговора. Новому альбому быть, но со значительными изменениями в авторских соглашениях. Это надо учесть, мистер Кляйн.       — Да, да, я знаю, — перебил он.       — Хотелось бы увидеть сам контракт с лейблом, — сказала Америка строго и посмотрела на Клейна испытующе.       — Покажу вам, когда он будет готов.       Все разошлись, не попрощавшись и не пожав друг другу рук. Дома Пол еще долго возмущался предложениям Джона, но Америка обращала его внимание на другое: «Ты слышал, Джон вообще что-то предлагал. Давно ли было такое? Его предложения значат, что ему не безразлично, Пол! Он не намерен рвать», — и сама не верила этим словам.       Джон регулярно появлялся то тут, то там с какими-то фильмами, песнями и противоречивыми интервью, в которых заявлял о творческих планах и оценивал, даже местами публично казнил песни The Beatles. Пол натыкался на эти статьи и приходил к двоякому выводу: Джон, казалось, был полон намерений продолжать работать с «Битлз». С другой стороны, между строк читалось, что для Джона «Битлз» уже похоронены под двенадцатифутовым слоем земли, чтобы вандалы не могли раскопать гроб.       — Вчера на стадионе «Варсити» в Торонто прошел музыкальный фестиваль “Rock and Roll Revival”! — вопил телевизор. — Среди почетных гостей такие имена, как Чак Берри, Литл-Ричард, Джерри Ли Льюис, восходящие звезды Джин Винсент, Элис Купер. Джон Леннон и Йоко Оно представили публике свою новую группу Plastic Ono Band!       Америка перевела взгляд на Пола, обкусывающего заусенцы на пальцах. Он, понаблюдав кадры выступления Джона, переключил канал с обессиленным возгласом: «К черту его!»       Наутро Америка уехала в студию, где Мийами показала ей много материала, написанного совместно с Робертом. Выпущенные силами Брайана в 1966 и 1967 годах синглы уже забыли, и Мийами хотела отыграть реванш у судьбы. Она все еще училась в Академии, но уверенно решила вернуться к карьере. Зами послушала показанные Мийами демо и через пару дней вернулась в студию с предложениями по аранжировкам.       Параллельно Америка договаривалась о том, чтобы возобновить съемки своего фильма: еще две сцены отчаянно просились из записной книжки в реальную жизнь. Совсем скоро в театре должен был начаться постановочный процесс спектакля “At Home”. Жизнь продолжалась со всей ее интенсивностью, и в то же время казалось, что все идет на спад.       Кляйн пригласил всех на заседание по рассмотрению нового контракта с “EMI” и “Capitol Records”, который должен был в первую очередь расширить возможности “Apple” и увеличить роялти каждого битла. Как и прежние контракты, он обязывал группу выпускать по два альбома в год вплоть до 1976 года. В этот раз на встрече присутствовал и выздоровевший Ринго, и Йоко, но не было Джорджа, который гостил у родителей.       Америка внимательно вычитывала контракт, время от времени поднимая взгляд на Аллена, покачивающегося на стуле. Ей показалось, в его лице проглядывалось хитрое нетерпение. В ее голове не складывались цифры: размер авторских отчислений действительно увеличился по сравнению с прошлым контрактом, вот только не все деньги были одинаково хорошо прописаны — часть из них ждала неизвестная судьба. После небольших математических расчетов в голове, Америка убедилась в своих подозрениях и осмелилась заговорить:       — Мистер Кляйн, у меня есть вопрос по цифрам, — но ее перебил Джон:       — Америка, поздно тебе становиться менеджером. Ты завидуешь, что Аллен выбил такие сказочные условия, а ты для этого даже не пошевелилась, только сидишь и критикуешь. Ты хороший режиссер, но менеджер из тебя никакой.       — Помягче, пожалуйста, — вступился Пол.       — Нет, почему же, я не против того, чтобы правду, как она есть, говорили в лицо, — возразила Америка. — Я не буду подписывать этот контракт.       — К несчастью, твой голос в этой сделке не учитывается, — отрезал Кляйн.       — Это почему еще? — возмутилась Америка. Пол положил руку на ее плечо, приблизился и прошептал:       — Пожалуйста, давай не будем раздражать Джона. Мы потом оспорим эту бумагу с помощью Ли. Давай сейчас просто подпишем ее, чтобы не накликать беду.       Америка совершенно не соглашалась с Полом, но покорно и молча поддалась.       — Я согласен подписать, меня все устраивает, — сказал Пол открыто и дружелюбно.       — Я тоже, — согласился Ринго.       Джон, Ринго и Пол подошли к столу Кляйна, чтобы подписать документ. Джона караулила Йоко, внимательно разглядывая его действия из-за плеча. Америка следила за этим из кресла с красноречивым выражением скепсиса на лице. Битлы подписали контракт, и Аллен пожал всем руки:       — Поздравляю с правильным решением! Давайте задокументируем на фотографии начало новой эпохи в истории «Битлз»! Самая успешная группа вселенной станет успешнее самой себя! — Аллен подозвал кого-то из клерков и обратился к Америке: — Не хочешь присоединиться к историческому кадру?       — Если меня на этом фото увидит моя учительница математики, она умрет со стыда, — мрачно отреагировала Америка.       Довольных и кривляющихся «Битлз» с Йоко вместо Джорджа и Алленом сфотографировали.       — Может, нам снова вернуться к концертам? Вспомнить, с чего мы начали? — предложил Пол.       — Не может быть никаких концертов. Никогда, — категорично произнес Джон.       — О, Джон, никогда не говори «никогда», — поддразнил его Пол.       — «Никогда» значит никогда — и точка. Если честно, я едва дотерпел, пока мы не подписали контракт. После выступления в Торонто я окончательно убедился, что нужен миру и без The Beatles. Я ухожу из группы.       Ошеломленные Пол, Ринго и Америка в прямом смысле раскрыли рты от удивления.       — Ты шутишь так, скажи? — не отойдя от шока, вспылил Пол. — Зачем же нужен был этот цирк с контрактом, из-за которого мы еще шесть лет должны выпускать альбомы, как единая группа? Втроем? И ты знал? — он переводил взгляд с Джона на Аллена и обратно. — Да вы оба мошенники!       — Так, давайте без оскорблений! — выставил ладони вперед Кляйн. — Пока мы не будем ничего говорить публике. Группа официально продолжает существовать.       — Хочешь ты этого или нет, но для меня «Битлз» больше нет. Я требую развода.       — Я ничего не понимаю, — Пол обхватил руками голову, — ничего не понимаю. Ты загнал нас в какую-то кабалу…       Супруги МакКартни вышли из помещения, и Америка крепко обняла Пола. Он практически повис на ней, Америка чувствовала правым плечом его сопение и остроту подбородка. Одной рукой она гладила его шею над воротником и шептала:       — Я с тобой, Пол, я с тобой…       Казалось, они покидают этот офис навсегда. Америка села за руль и посмотрела на Пола, прислонившего голову к стеклу.       — Будешь со мной снимать фильм? — спросила она.       — Не знаю, — помотал головой Пол и закрыл глаза.       Придя домой, Пол сразу завалился спать. Америка попыталась разбудить его следующим утром, но он только что-то пробурчал и продолжил спать, даже не поменяв положение. Так он проспал двое суток, почти до отлета в Америку на крещение племянницы, но продолжал спать при любой удобной возможности: в такси, в зале ожидания, в самолете; в доме Истманов он вставал уже почти в обед, кроме дня крещения. Америка проводила много времени с Линдой и черноволосой малышкой Мэри. Подавленное состояние Пола понимали, но тем не менее Линда стала в шутку предлагать Америке стать крестным отцом.       Солнечный день последней декады сентября был прохладным, и в церкви стоял еще больший холод, чем на улице. Америка не представляла себе, как ребенка будут еще и окунать в холодную воду, но никто и не думал откладывать крестины. В витражи готического костела струился солнечный свет, подкрашенный цветными стекляшками. Почти все недолгое таинство Америка была погружена в мысли о религии. Не все из присутствующих знали, что Америка не была крещеной и по происхождению должна была исповедовать иудаизм, но не могла найти Бога ни в христианстве, ни в иудаизме, ни в индуизме, ни в чем. Найдет ли она его и нужна ли для этого религия? Какая Богу разница, если она, не то иудейка, не то атеистка, придет в костел, а может и в мечеть, и направит лучшие мысли и пожелания какой-нибудь живой душе? Взгляд зацепился за россыпь солнечных зайчиков, усеянной по стене напротив икон. Вскоре процедура окончилась, и все отправились праздновать очищение души, которая даже не успела запятнаться за месяц своей жизни, в ближайший ресторан, где был заказан стол.       За завтраком, на который Пол все-таки поднялся следующим утром, но походил на полутруп, Ли передал им с Америкой газету. Пола, совершенно потерявшегося в пространстве из-за извечной сонливости, взбодрили изложенные новости и лишили сна на несколько дней. Статья гласила про набирающую популярность конспирологическую теорию, согласно которой Пол погиб в автокатастрофе в среду 9 ноября 1966 года и был заменен двойником. По дороге в аэропорт и потом уже по возвращении в Лондон Пол скупал газеты и журналы в попытках разобраться в происходящем.       В день, когда Пол и Америка вылетели домой, вышел одиннадцатый альбом The Beatles, “Abbey Road”, со ставшим впоследствии всемирно узнаваемым шествием по зебре на обложке. На первой стороне появились блестящие треки Джона и Джорджа, по которым сразу стало ясно, что они войдут в мировую историю как одни из главных песен The Beatles. Вторую сторону составили два попурри из песен Джона и Пола. Финальный триптих заканчивался трогательным, пробирающем насквозь прощанием: «А в конце любовь, которую ты берешь, равна любви, которую ты даешь». Дальнейшие перспективы группы были неочевидны.       После возвращения Америка вернулась в «Олд Вик», чтобы поставить “At Home”. Во вторые выходные октября Пол и Америка уже традиционно поехали на день рождения Пита Оранжа в Оксфорд, невольно вспоминая точь-в-точь такой же осенний день пять лет назад, когда Пол впервые оказался у Оранжей в гостях, только теперь они ехали не из Ливерпуля, а из Лондона, и вел Пол. Так же, как тогда, лучи рано садящегося солнца сочились сквозь деревца вдоль дороги. Пол, выключив радио, сочинял, напевая ее с закрытым ртом, новую песню, пробуя разные мелодические ходы.       — В последний год я слишком часто вспоминаю прошлое, — призналась Америка, когда Пол замолчал.       — И что ты вспоминаешь? — спросил он, отведя взгляд от дороги.       — Вспоминала наши разъезды по миру, ваши дурашливые выходки. Недавно вспомнила эпизод, когда я испытала глубокое восхищение вами, но редко задумывалась о нем позже: когда в Джексонвилле вы узнали, что чернокожую публику не пустят, и отказались выступать.       — Я тоже недавно вспоминал это, — криво улыбнулся Пол.       — Но чаще всего я вспоминаю то, что предшествовало моему знакомству с вами: колледж, Берлин, театр, общежитие университета и ливерпульское солнце, освещающее мрачные лестницы и коридоры.       — Я сейчас тоже много копаюсь в прошлом.       — Мне кажется, память будто специально подбрасывает воспоминания, чтобы спастись в них от реальности.       — Только становится еще больнее от того, что эти славные времена ушли безвозвратно.       — А тогда мы так нетерпеливо ждали, когда же наступит будущее…       Они вновь оказались на уже родной кирпичной улице, их поприветствовал привычный лай собаки, а дверь открыл сам именинник. Приехали родители Омпады и Пита, Элиза, Эллина и Билли, все сели в гостиной, Пит бегал к телефону отвечать на звонки, звучали тосты и чествования именинника, дарились подарки, почти трехлетняя Ева и четырехлетний Алекс носились по дому, потом притихли с игрушками в углу, все постепенно расслаблялись — сценарий мало отличался от прежних встреч. Пока неожиданно Омпада не встала и не застыла в нерешительности. Америка сразу обратила на это внимание, сидевший напротив Билли заметил заминку и постучал по рюмке. Разговоры стихли, и Омпада в волнении начала свою речь:       — У меня есть еще один подарок для моего мужа, только он опаздывает примерно на полгода, — гости непонятливо переглянулись. — У нас будет ребенок.       — Ура-а-а! — не дал состояться неловкой паузе Билли, подняв бокал. Все остальные тоже присоединились к радостным возгласам и поздравлениям и стали звенеть стаканами. Удивленный Пит встал и поцеловал жену. — Выпьем за нового Оранжа!       — Или новую! — возразила Омпада, положив голову на плечо мужа.       Той же ночью Америке приснилась маленькая светловолосая девочка, лет двух или трех, с большими каре-зелеными глазами. Увидев Америку, она широко ей улыбнулась, потянула руки и воскликнула: «Мама!» Америка взяла малышку на руки, почувствовала тепло и нежность ее кожи. Девочка вертела головой, и ее белые кудри касались ключиц Америки. Она засмеялась, и Ами проснулась, мгновенно почувствовав, как ее сдавливает разочарование.       Пол уже не спал. Он лежал на спине, сложив руки на груди и смотрел в потолок.       — Доброе утро, — Америка потянулась поцеловать Пола. Он улыбнулся ей и повернулся набок. Их лица оказались напротив друг друга.       — Доброе утро.       — Мне приснилась девочка, блондинка. Она звала меня мамой.       — Разве у нас может родиться дочка блондинка? — спросил Пол.       — Конечно, может. Моя мама была блондинкой. Меня больше интересует, может ли у нас вообще родиться ребенок.       — Вот бы этот сон оказался вещим, — мечтательно сказал Пол.       — Скорее всего, просто игры подсознания. Крещение Мэри, беременность Омпады, Шерон Тэйт, Джоан Баэз, жены Боба отложились на подкорке, вот и все причины.       Америка приготовилась вот-вот заплакать, но удержалась. Пол притянул жену к себе.       Пол продолжил изучать теорию о своей гибели в прессе. На американском континенте нарастал снежный ком из слухов и предположений, фанатики находили «доказательства» в песнях и обложках альбомов, а Пол нервничал и искал контраргументы, будто бы сам пытался доказать себе, что он жив. Писали, что в конце 1966 года Пол МакКартни, а точнее его двойник, которого выбрали по результатам секретного конкурса, проведенного в США, отпустил усы, чтобы замаскировать шрамы от пластической операции. Пол попросил Америку поднять фотографии из поездки в Париж в ноябре 1966 года. Многие отмечали, что МакКартни сильно изменился после прекращения концертной деятельности в августе 1966 года: его лицо вытянулось, карие глаза стали зелеными. «Что значит «стали»? — возмущался Пол. — Они никогда не были карими!»       Хроникой произошедшего объявили “A Day In The Life”, написанную про Тару Брауна. Имя двойника, решили фанатики, зашифровано в заглавной песне альбома “Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band”: Билли Ширз, которого представляют публике в последнем куплете. В композиции “I Am The Walrus” увидели, что текст содержит омерзительные описания смерти, повторение фразы “I'm crying” в знак горя скорби и упоминание «тупого кровавого вторника» — последнего дня жизни МакКартни. О среде, как о дне гибели МакКартни, также говорили песни “She's Leaving Home”: “Wednesday morning at 5 o’clock as the day begins” и “Lady Madonna” — "Wednesday morning papers didn’t come”. В конце песни “Strawberry Fields Forever” Джон невнятно произносит фразу про клюквенный соус, но поклонники услышали «Я похоронил Пола».       На насыщенной деталями обложке альбома «Сержант Пеппер», как оказалось, клумба, на которой цветы высажены в форме леворукой бас-гитары с тремя струнами (вместо четырех, что тоже намекает на количество оставшихся в живых битлов), олицетворяет могилу Пола, а восковые фигуры из музея Тюссо скорбят по почившему музыканту. На задней стороне Пол единственный из всех сфотографирован спиной, и многие посчитали, что фотография сделана в период, когда Полу еще не нашли двойника: «Идите в жопу, — не выдерживал Пол, — я просто повернулся спиной!»       Новый альбом дал дополнительное топливо теории: в песне “Come Together” Леннон поет: “One and one and one is three”, что также намекает на то, что оригинальных битлов теперь только трое. Шествующие фигуры на обложке олицетворяют панихиду: первым идет священник в лице Джона, одетого в белое, гроб несет гробовщик Ринго в черном костюме, в гробу лежит босоногий мертвец МакКартни, а закапывает могилу могильщик Джордж в джинсовом костюме. На номере белого «Жука» в левой части фотографии разглядели символы “28IF”: это свидетельствовало о том, что Полу должно было быть двадцать восемь лет в сентябре 1969 года, если бы он не погиб. «Но мне двадцать семь!» — возразил Пол, и статья поспорила с ним в следующих строках: 28 лет с момента зачатия.       Чем дальше, тем хуже: для иных подсказок сторонники теории прослушивали песни квартета в обратном порядке и находили послания в бессвязном наборе звуков. А на обложке «Сержанта», прибегнув к помощи зеркала, нашли указание на факт и дату смерти Пола на барабане, отразив верхнюю часть надписи “Lonely hearts”. Уставшая Америка приходила домой после репетиций или работы с Мийами в студии и, слыша изливающиеся на нее потоки конспирологического бреда, умоляла Пола прекратить пытки, в первую очередь, над самим собой.       Накануне лондонской премьеры «Жизни Клэр» из офиса “Apple” поступила ошеломляющая новость: Дик Джеймс продал “The Northern Songs” компании ATM, а значит The Beatles лишились прав на свои ранние песни. Америка поручила Нилу Аспиналлу узнать больше об издателе, и оказалось, что компания “Dick James Music” продолжает жить, процветать и издавать новых артистов. Америка впервые задумалась о суде.       Пол впервые за долгое время оказался на публике, показавшись с Америкой как соавтор саундтрека на премьере фильма «Жизнь Клэр», ее актерского дебюта. Конечно, журналисты на возрастающей волне публикаций на животрепещущую тему не упустили возможность спросить у Пола его комментарий:       — Как я могу это прокомментировать? Я не могу сказать ничего больше, чем «Я не умер, потому что я жив». Это глупо, понимаете? Но иногда правда звучит глупо.       В центре внимания справедливо оказалась сама Америка. Ее скачки веса каким-то образом совершенно не отразились на экране. Героиня Америки, Клэр Остин, была полной противоположностью ей: неуклюжей, несобранной, непоследовательной, легкомысленной, смешливой. Их объединяли только обаяние и везучесть. Пол, ожидая жену из длительных командировок в США, даже не догадывался, какие виражи она исполняла на площадке. Сама же Америка считала свою работу весьма техничной, вовсе не гениальной, выполненной по-режиссерски. Довольные и смертельно уставшие после просмотра фильма и вечеринки, они пришли домой и тут же поплелись, едва переставляя ноги, в спальню.       — Ты сегодня открылась мне по-новому, — признался Пол, раздеваясь сидя на кровати. Америка улыбнулась и не стала ничего спрашивать. — Я влюбился в эту актрису. Знал бы это юный Пол, влюбленный в Бриджит Бардо…       Они разделись, выключили свет и легли в обнимку под одеяло.       — А помнишь, как мы сочиняли музыку к фильму? — полушепотом спросил Пол прямо у виска Америки.       — Конечно, помню. Ровно год назад, — ответила Америка, не открывая глаз.       — Помнишь, как было классно работать вдвоем?       — Правда, очень классно, — Америка улыбалась, чувствуя, как тело проваливается вниз от усталости.       — Я хочу записать сольный альбом, — признался Пол, и его голос прозвучал совсем бодро. Америка, вынырнув из падения, открыла глаза. — Я хочу, чтобы мы вместе его записали.       С момента объявления Джона о выходе из группы прошел ровно месяц. О роспуске The Beatles по-прежнему не объявляли, хотя этот факт казался очевидным уже всем. В этот день вышел первый сингл группы Plastic Ono Band с песней “Cold Turkey” о борьбе Леннона с героиновой зависимостью, которую Пол зарубил в качестве песни «Битлз». Оттого ярче разгоралось желание Пола заняться сольным альбомом, хотя он еще лелеял надежду, неотвратимо тающую с каждым днем, что Джон передумает, и «Битлз» вернутся. Пол увлеченно записывал свой альбом дома на четырехдорожечный магнитофон, вовсю погрузившись в работу, благо, хватало и инструментов, и умений, чтобы на них сыграть. Пол хотел придать альбому домашнее, небрежное, потертое звучание без студийных чисток. Америка с удовольствием подключилась к работе в различных качествах. Пол был доволен тем, что ей ничего не приходилось объяснять, она понимала задачу с полуслова и предлагала свои идеи. Ото дня ко дню они все больше и больше вдохновлялись своим творческим союзом.       Так подошел день следующей премьеры: пьеса Америки Зами “At Home” впервые оказалась на столичных подмостках. Америка калькировала свой ливерпульский спектакль, который приняли с большим интересом и скорее положительно, и все равно ее одолевали сомнения. Было стыдно уронить планку, оказаться хуже, чем несколько лет назад. Как драматург, она позволила себе немного вольности и добавила смыслов.       «Дóма» из-за неведомой литературной основы привлек еще больше людей, чем «Пигмалион», «Сотворившая чудо» и «Вишневый сад». От премьеры к премьере чувства Америки не притуплялись, ее сердце замирало каждый раз, когда театр открывал двери для зрителей, когда они рассаживались в зале, когда звучали звонки, и за кулисами стоял переполох, когда гас свет и артисты выходили на сцену. После каждой новой вершины публика предъявляла все более высокие требования от раза к разу. Только на поклонах волнение немного подкрашивалось в радостные тона.       После спектакля Америка и труппа вышли к журналистам. Америку сразу поймал Пол, протянул горшочек с белой орхидеей и поцеловал.       — Вышло даже круче, чем в Ливерпуле, правда, — сказал он, и супруги заметили подошедшего высокого молодого мужчину со взъерошенными черными волосами. Поняв, что Америка и Пол обратили на него внимание, он приосанился и сказал:       — Здравствуйте, мисс Зами, мистер МакКартни, — он протянул руку сначала Полу, потом Америке. — Я Том Стоппард, очень хотел с вами познакомиться. Спасибо за спектакль.       — Мистер Стоппард? — оживленно переспросила Америка. — Я совсем недавно читала «Входит свободный человек». И, конечно, читала и видела на сцене «Розенкранца и Гильденстерна»… Очень рада познакомиться!       Из-за спины Тома появились Лоуренс Оливье и еще один мужчина лет под пятьдесят, в котором и Америка, и Пол по своим совместным и раздельным походам узнали режиссера Питера Брука.       — Америка, хочу представить вас друг другу, познакомься, Питер Брук, — подтвердил Лоуренс. Все, включая Тома, стали обмениваться рукопожатиями.       — Для меня большая честь познакомиться с вами, мистер Брук, — призналась Америка, отвесив что-то вроде реверанса, — я еще девчонкой ездила на ваши спектакли из Ливерпуля в Лондон, а этой весной видела «Эдипа». Мне говорили, что вы сейчас в Париже?       — Это правда, я сейчас живу в Париже, но оказался в Лондоне, — сказал Брук, сделав таинственную паузу.       — А все-таки интересно, — Лоуренс круговым движением руки указал на Брука, Стоппарда и Зами, — что потомки эмигрантов еврейского происхождения делают английский театр.       Компанию настигли журналисты, и растащили Брука, Оливье, Стоппарда и Зами с МакКартни в разные стороны. Пола тоже бегло спросили, что он думает о спектакле, и он сказал, что горд своей женой. Затем у Америки поинтересовались ее планами:       — В ближайшее время мне хотелось бы осуществить одну давнюю задумку — поставить написанную в студенческие годы пьесу «Фантазия по Моэму», — и одну свежую, но ее корни тоже растут из моих юношеских увлечений: я хочу обратиться к творчеству Бертольда Брехта. Мне повезло оказаться на спектаклях «Берлинер ансамбля» незадолго до появления этой ужасной стены. К сожалению, Брехт умер незадолго до этого, но его присутствие ощущалось довольно отчетливо. Это впечатление сильно повлияло на то, кем я являюсь сейчас. Я собираюсь составить компиляцию пьес Брехта, выразить на сцене свой взгляд на его театр. Но не факт, что эти задумки воплотятся скоро: в приоритете над всеми творческими планами я теперь ставлю семью.       Уличив промежуток в разговорах Зами с журналистами, к ней подошел Дональд Албери:       — Ты хоть понимаешь, что тобой восхищается сам Кеннет Тайнен, патриарх театральной критики? — спросил он как будто укоризненно. Америка смутилась и ничего не ответила, и тогда мистер Албери продолжил уже менее напористо. — Америка, мы хотим в свой репертуар спектакль по пьесе Ортона. Приглашаю тебя поставить его у нас этой зимой.       Джон продолжал разрывать ниточки, связывающие его с The Beatles, и в знак протеста против включения Великобритании в конфликт во Вьетнаме на стороне США громко отказался от своего ордена Британской Империи, врученного ему как участнику «Битлз».       Работу над альбомом прервал неожиданный грипп. Америка слышала, как Пол из раза в раз проигрывает на гитаре одну и ту же часть, и как в его игре все возрастает отчаяние и раздражение. Она вышла к нему и нашла его в пугающем состоянии: он сидел на полу с гитарой, его левая рука, бьющая по струнам, покраснела от запекшейся крови. Пол с остервенением выводил очередной пассаж, по лицу стекал пот, отчего волосы намокли и прилипли ко лбу. Америка села к нему и увидела, что его будто загипнотизированные глаза, желтовато блестящие, покрылись красно-коричневыми кровяными пятнами.       — Пол! — позвала она и схватилась за его голову, горячую, как нагретый солнцем камень. Пол отпустил гитару, и она упала между ними. — Да ты весь горишь!       — Так мы и проболели до конца года, — сказала другая Америка, — и, соответственно, десятилетия.       — Америка, покажи, что этому всему предшествовало? Всей истории с «Битлз»? Как ты оказалась в Берлине? Почему ушла из музыки в режиссуру? — испытующе спрашивал старик, всем видом демонстрируя свою заинтересованность.       — Поразительный энтузиазм! Не хотите передохнуть, Сэр Пол? Идете на рекорд!       — Я хочу увидеть начало.       — Это усилит контраст концовки, — предупредила Америка. — Ты уверен?       — Так и в жизни печальные события соседствуют со светлыми воспоминаниями о минувших днях, если у тебя хорошая память, — продолжил Пол риторику.       — Хорошо, — согласилась Америка, не выказав своего удивления. — Тогда вернемся на двенадцать лет назад.       Весна капала на голову капельками оттепели. До настоящего цветения было еще совсем далеко, но солнце было по-настоящему весенним — такое ни с чем не спутаешь. Январское солнце, пытающееся показаться весенним, или даже летним, припекающее голову и топящее снег, бутафорно. Это солнце, обещающее скорое бурление кровей, пробуждает в душе волнение, влюбленность в жизнь.       Америка шагала по Ливерпулю широкими, решительными шагами. Только что она разошлась с однокурсниками: они вместе выходили из колледжа, докуда-то шли вместе и постепенно один за другим расходились. Иногда по субботам, после репетиции оркестра, в хорошую погоду, они бродили по тихим районам, распинывая мусор. Несмотря на общность интересов, Америка молчала в компании однокурсников и не слишком им открывалась. Чтобы оградиться от мира, она соорудила вокруг себя своеобразный прозрачный купол. Сквозь него Америку могли видеть и слышать, но не могли приблизиться к ней. Единственным человеком, рядом с которым она могла снять этот купол и впустить в свое пространство, оказывалась Омпада, но и она ласково журила за то, что некоторые новости Америка преподносила уже изрядно настоявшимися, и дразнила ее «партизанкой» и «самогонщицей».       Сегодня у Омпады был день рождения, на празднование которого Америка собиралась ехать в субботу в Оксфорд. Америка шла выбирать подруге подарок. Первый солнечный день, знаменующий приближение весны, бодрящий и вдохновляющий на свершения, навсегда закрепится у Америки на уровне подсознания ассоциацией с днем рождения Омпады.       Не так давно мистер Закс порекомендовал Америке приобрести альт-саксофон в дополнение к своему тенору и дал адрес магазина. Во всем блестящем изобилии Америка присмотрела самый притягательный из них — серебристого цвета, но купить не могла даже в долях и начала понемногу копить с шальных халтур в оркестре. Америка долго бродила по торговым улицам Ливерпуля, критически отвергая то, за что Омпада с ее утонченным вкусом из любви к Америке вежливо поблагодарит ее и втихую сложит презент в дальний угол кладовки. Однако то, что ей нравилось, приходилось отвергать потому, что цена откусывала часть суммы, откладываемой на саксофон. Солнце уже садилось, когда Америка заприметила свечение тысяч маленьких радуг в одной из витрин. Она подбежала поближе и увидела ожерелье с множеством маленьких стеклянных сфер, переливающихся в свечении закатных лучей всеми цветами вселенной. Оно настолько запало ей в душу, что Америка осознала, что не простит себе этого, если пройдет мимо этого ожерелья. Цена выходила за пределы намеченного лимита, но Америка поняла: ее подруга стоит и большего, а деньги еще обязательно придут.       Америка впервые за семь месяцев дружбы оказалась у Омпады в ее отчем доме, скромном и узком, совсем как в Ливерпуле. Дверь ей открыл сутулящийся мальчик примерно того же возраста, что и она, но из-за худобы, угловатости и опущенных плеч кажущийся на полторы головы короче Америки. Он ничего ей не сказал и тут же скрылся в толпе.       Перешагнув порог, Америка опешила от количества парней и девчонок, в плотном потоке которых она очутилась. Ей было сложно воспринимать столько людей в одном пространстве. Она не понимала, откуда у Омпады столько знакомых и друзей и как их всех запомнить. Точнее, как заводила и душа компания Омпада может привлекать людей было более чем понятно, но Америке казалось, вокруг нее никогда не будет и десятой доли окружения Омпады.       — Самая главная гостья приехала! — услышала Америка над ухом и ощутила на себе крепкие объятия. Америка обняла именинницу в ответ. — Будешь что-нибудь пить?       — А что есть? — спросила Америка, и Омпада уволокла ее в кухню, попутно знакомя со всеми, кто попадался на пути, и вдруг среди них оказался тот самый мальчик, открывший дверь Америке.       — Знакомься, это мой брательник Майкл! Поздоровайся с гостьей, шалопай, — прозвучало из уст Омпады даже не обидно.       — А почему я его никогда не видел и не слышал о нем? — спросил вдруг Сэр Пол с претензией.       — Не переживай, еще увидишь, — успокоила его Америка. — Майкл через несколько лет поступил в Сорбонну и до начала семидесятых жил в Париже, там ему было практически ни до кого, и он не объявлялся.       — Как твои родители к этому относятся? — послышался совсем юный голосок Америки.       — Они тактично удалились в Суррей к папиным родителям, — сказала Омпада, оглядываясь по сторонами.       — У меня для тебя есть подарок, — Америка подняла бумажный пакет, но Омпада остановила ее:       — Не здесь. Пойдем ко мне в комнату, я хочу посмотреть твой подарок сейчас, — Омпада взяла ее за руку и повела наверх.       В комнате Омпады царил приятный творческий хаос. На полках стояли занятные безделушки, а на стене за эскизами костюмов не было видно обоев. Америка протянула подруге невзрачный пакет       — Ну-ка, что там? — Омпада с заинтригованным выражением лица раскрыла пакет и достала оттуда обитую красным бархатом коробочку, и ее лицо приняло еще более забавное выражение. Она открыла коробочку, и оттуда по стенам и потолку брызнули маленькие радуги: — Ва-а-а-а-ау!       Омпада взяла ожерелье двумя руками, подошла к окну и стала разглядывать его против света.       — Это невероятно! Где ты это нашла? — Омпада не умела подделывать восторг, и когда восхищалась чем-то, ее голос звучал громче горна. Америка, довольная собой, улыбнулась уголками губ вниз. Омпада бросилась обнимать подругу.       В дверь постучали.       — Тук-тук-тук! — послышался голос Кармелита. — Можно войти?       — Заходи, — рассмеялась Омпада.       — Ты там не переодеваешься? Я не ослепну? — спросил Билли громче.       — Только от бесподобного зрелища! — громче ответила Овод. — Заходи давай, дуралей!       Билли появился на пороге комнаты и оглядел комнату в мелких радугах.       — Ого! У вас тут что, дисперсия взорвалась?       — Не умничай, — сказала Омпада. — Чего пришел?       — Мы с Питом пластинки привезли, где заводить?       Омпада вздохнула.       — Как можно эту махину в гостиной не заметить? Пойдем.       Все трое ушли вниз, в гостиную, где Пит уже ставил пластинку Рэя Чарльза. Америка заметила, сколько пластинок пришлось тащить Питу и Билли из Ньюкасла. В библиотеке Оводов водились преимущественно аудиоспектакли от “Parlophone” и классическая музыка, под которые не потанцуешь. Пит задавал музыкой правильный тон. Америка не танцевала, а вслушивалась в замысловатую музыку, все отчетливее осознавая, какой жанр навсегда станет ее фаворитом. Что интересно, никто не требовал рок-н-ролла, которому джаз начал проигрывать в популярности. Чем темнее становилось, тем больше джаз подходил к обстановке и тем больше все расслаблялись.       Омпада плюхнулась на диван рядом с Америкой, устроившейся у самого проигрывателя.       — Не скучаешь? — спросила именинница.       — Нет, все очень здорово!       Пит менял пластинку Джона Колтрейна на альбом композиций Дюка Эллингтона в исполнении Телониуса Монка. Америка заметила, что они с Омпадой за несколько часов даже не приблизились друг к другу.       — Можно задать тебе нескромный вопрос? — прошептала Америка тихо-тихо.       — Конечно, тебе любой можно, — ответила Омпада, посерьезнев.       — Вы с Питом встречаетесь? — осмелилась спросить Америка. Омпада проследила за Питом, отходящим на достаточное расстояние, чтобы не слышать девичьих секретов.       — Думаю, мы с ним не подходим друг другу, — сказала она, убедившись, что Пит далеко. — Расстояние, разные темпераменты. Хотя он не перестает мне нравиться. Но я не хочу портить ему жизнь своими постоянными передрягами. Я слишком громкая.       В понедельник на доске объявлений у колледжа Америка увидела свеженаклеенную бумажку: новая газета “Junior Sight Liverpool” набирала молодую редколлегию и искала ребят 15-17 лет. График и заработок вполне подходили Америке для осуществления задумки с саксофоном. Соискатели приглашались в редакцию “The Liverpool Echo”, которая и открывала новую газету, с портфолио. Тем же вечером Америка собрала стихи и зарисовки и наутро, пропустив занятия в колледже, отправилась в офис. Там оказалось ничуть не меньше людей, чем у Омпады дома, они суетливо сновали из стороны в сторону и поднимали ужасный шум.       Америка приметила одиноко стоящую у стены девушку примерно ее возраста, глубоко погруженную в свои мысли и выделяющуюся своим спокойствием в этой шебутной обстановке. Казалось, вокруг этой девушки с таинственной аурой тоже выстроен знакомый не понаслышке Америке купол, она старается слиться с реальностью, но все равно притягивает к себе взгляд из-за длинных, пышных, волнистых светло-каштановых волос и больших блестящих ореховых глаз, печально опущенных вниз. Америка не хотела прерывать ее, казалось, желанного уединения, но тут девушка подняла на нее глаза и сделала шаг в сторону, любезно освободив еще немного места у стены, и Америка встала рядышком.       — Есть кто в молодежную газету? — между дверью и проемом показалась женщина и оглядела коридор.       — Есть, — отреагировали одновременно Америка и девушка рядом.       — Фамилии? — строго спросила женщина.       — Джексон, — назвалась незнакомка.       — Зами, — сказала Америка, покосившись на девушку.       — Джексон, заходи первая, — махнула головой в сторону кабинета женщина. Америка осталась дожидаться своей очереди. Постепенно подходили еще парни и девушки, растерянно оглядываясь и несмело пробираясь через многолюдный коридор, и спрашивали у Америки, туда ли они пришли. Дверь открылась, девушка вышла и, улыбнувшись Америке, пожелала ей удачи. Следом вновь появилась та женщина и позвала Америку пройти в кабинет, и, пока та выясняла у новоприбывших их фамилии, Ами оказалась перед солидным мужчиной в недурном костюме, сидящим за столом, покрытым зеленым сукном. На краю между подставкой для перьевых ручек и песочными часами стояла табличка с выгравированной надписью «мистер Гемптон».       — Здравствуйте, мистер Гемптон, — поздоровалась Америка.       — Здравствуйте, мисс Зами, садитесь, — ответил он, указывая на стул, и сложил руки перед своим лицом. — А вы внимательная. Давайте ваше портфолио.       Америка протянула ему папку с листочками из записных книжек, и мистер Гемптон принялся изучать их содержимое.       — Какими языками владеете, Америка? — спросил мужчина, не поднимая глаз. — Кроме английского, разумеется.       — Может, я им не владею, — тихо сказала Америка.       — Вижу, что владеете, — отрезал Гемптон.       — Кроме английского, пишу, говорю и читаю на немецком, французском и русском, пишу и читаю на идише и иврите.       — Неплохо, — мужчина сжал губы и поднял густые брови. — И стихи пишете… — он отложил бумаги и вновь сложил руки перед лицом. — Почему я спросил про иностранные языки. Мы планируем отправлять наших корреспондентов за границу. Это возможность познакомиться с иностранной культурой, так сказать, расширить кругозор, и для ливерпульской молодежи, и для самих журналистов. Честно признаться, мы готовы были к разному уровню владения пером у соискателей, но вы и ваша предшественница задали высокую планку отбора. Поздравляю, Америка Зами, вы приняты. Приходите завтра на ознакомительную встречу.       На ознакомительной встрече Америка сидела за столом по соседству с той самой мисс Джексон, которую, как оказалось, звали Кристиной. Мистер Гемптон представил всех друг другу.       — Газета будет выходить раз в неделю. Ваши предложения по тематике и наполнению не просто приветствуются, они обязательны. Для первого раза подскажу задание: расскажите о себе и о месте, где вы учитесь. Дальнейшие выпуски будут строиться на вашей инициативе. Вы можете как оставаться независимыми художниками, так и готовить совместные материалы. Их вы сдаете миссис Смит, набранные на машинке или разборчиво, повторяю, разборчиво написанные от руки. Дальше редакторы их правят, мы собираемся по четвергам и обсуждаем компиляцию, чтобы сдать номер в печать в пятницу, и в воскресенье он был уже в руках гордых вашими успехами родителей!       Кроме Америки и Кристины Джексон оказалось всего пять человек, как выразился мистер Гемптон, из первого эшелона. После следующих дней собеседований прибыли еще два эшелона по шесть человек, но в процессе семь человек покинули редакцию по разным причинам.       Эту новость Америка от Омпады замалчивать не стала и послала ей телеграмму, а она приехала в Ливерпуль на первых же выходных, чтобы отпраздновать это в кафе.       В середине марта вышел первый номер газеты, представляющий ее команду. Там же опубликовали и стихи Америки. Для следующих выпусков, поняла Америка, надо было учиться больше смотреть вокруг себя, но привычка концентрироваться на своих мыслях и анализировать впечатления давала ей столько материала, что она в два счета могла набросать несколько содержательных абзацев и не понимала страха чистого листа, на который жаловались ее коллеги. По всей видимости, Кристина, предпочитавшая, чтобы к ней обращались Крис, разделяла с Америкой эти переживания. Почувствовав родство, девушки органично сдружились. Хотя Америка чаще писала о музыке, они с Крис стали часто совершенно случайно пересекаться в театрах перед спектаклями, что подтолкнуло их к созданию совместной колонки с культурным обозрением. Над общими статьями они корпели у Крис дома.       Крис училась в колледже искусств, где изучала графику, и знакомила Америку с разными искусствоведческими книгами, в том числе и о театре, из которых она узнала про Брехта, Арто, Ануя и многих других.       Крис казалась Америке феей лесов. Ее голос заклинал бабочек, которых видела только Америка: они кружили над головой Крис всякий редкий раз, когда она что-то произносила. Она была еще большей технофобкой, чем Америка: если Ами еще любила проигрыватели, то Крис ничего не признавала, и пообщаться с ней можно было только лично или письмом. Крис, стремясь себя закрыть, носила причудливую и свободную, порой многослойную одежду, но не старомодную, а наоборот, будто бы из будущих времен: свитера крупной вязки, длинные твидовые юбки, шифоновые шарфы.       Америка давалась диву, как Крис не похожа на Омпаду. Она радовалась тому, что наконец нашла ливерпульскую подругу, но оттого роль Омпады не становилась меньше. Когда ближе к концу апреля Америка накопила на саксофон, она позвала Омпаду в Ливерпуль, чтобы вместе с ней и Крис ритуально пойти в магазин. Так у Америки появился ее серебристый альт, а две ее лучшие подруги познакомились и даже друг другу понравились.       На следующий день Америка получила телеграмму от Пита Оранжа, аналогичную, по всей видимости, он отправил и Омпаде: «Привет тчк 1 мая Билли д р тчк Приезж полночь поздравить тчк Ночлег не беспокойтесь Вокзал 30 апр 7 веч». К облегчению Америки, на первое мая ничего не планировалось, и она телеграфировала Питу, что приедет. Омпада тоже собиралась. Утром тридцатого апреля Америка застала телефонный звонок прямо перед выходом из дома и сняла трубку так быстро, что Дороти не успела бы услышать и пассажа:       — Америка, привет, это Пит, — он звучал несколько суетливо для себя. — В общем, не приезжайте сегодня, Билли ночью увезли в больницу. Придумаем праздник в другой раз.       — Что случилось? — спросила Америка.       — Отек Квинке, — вздохнул Пит.       Америке едва удалось связаться с Омпадой, и они все равно решили поехать в Ньюкасл, чтобы не оставлять Билли одного в больнице в его день рождения. Утром следующего дня Пит встретил их на вокзале. Взяв по пути пирожных, они пришли в больницу как раз ко времени посещений.       — С днем рожденья тебя! — хором пели они, входя в палату. — С днем рожденья тебя!       — О-о-о! — взбодрившийся Билли приподнялся, взял с тумбочки очки, надел их и поаплодировал друзьям, когда они допели. — Вот уж не ожидал этого! Хотя в глубине души надеялся!       — Мы это поняли, потому что глубина твоей души закопана неглубоко, многострадальный ты наш, — сказала Омпада, погладив Билли по голове. — Как тебя угораздило?       — Да вот ездил коллега моего отца в страны заморские тропические и привез оттуда фрукты экзотические, — делился своей бедой Билли.       —...от которых ты стихами заговорил, — продолжила Омпада.       — О! и правда! надо записать! Спасибо, любезная.       — Скабрезная, — передразнила Омпада.       — А ты заразилась, кажется? — шутил Билли.       — Так и чем закончилось? — спросила Америка.       — Ну вот ем я эту кислятину, чувствую — лицо пухнет! Мать заметила, позвонила в скорую. Меня и так от этих цветочков каждую весну колбасит, а тут еще и эта гадость экзотическая. Тьфу!       — А пирожные с заварным кремом тебе можно? Не добьем тебя? — ехидно спросила Овод.       — Если ты удумала мою порцию себе присвоить, так не дождешься!       Друзья подняли настроение Билли угощениями, подарками и шутками, но время посещений закончилось, и все разъехались.       Сдав новый материал, Америка шла из редакции. Редактор уже почти не правил ее работы и сегодня вновь похвалил. Настроение еще поднимали пригревающее майское солнце и купленное накануне новое креповое платье, в котором она сегодня решила выйти. Америка не могла объяснить, почему ощущала себя по-другому, впервые выходя в новой одежде, впервые чувствуя прикосновения еще незнакомой ткани к коже. Лишние деньги выискивались редко, и обновка становилась целым праздником.       Америка шагала по зеленому парку, в цвет которому колыхалось от легкого ветерка и решительной походки девушки платье: на пастельно-зеленом фоне распускались крупные красные, желтые и фиолетовые цветы. Ами заприметила мороженщика и решила полакомиться пломбиром.       — Девушка, вы такая красивая! — услышала Америка юношеский голос, проходя мимо одной из скамеек. Америка обернулась и увидела совершенно неказистого парня с носом-картошкой и косящими к носу глазами.       — Спасибо, — улыбнулась Америка, поправив на плече сумочку, и продолжила свой путь. Она хмыкнула, поняв, что ее впервые в жизни назвали красивой. Ами не знала, красива ли она: ее внешность не казалась ей ни отталкивающей, ни привлекательной. Америка только благодарила природу за то, что у нее есть два хорошо видящих глаза, хорошо слышащих уха, двадцать восемь здоровых зубов, нос, которым можно дышать, брови и ресницы, защищающие глаза от разного мусора.       — Нет, я серьезно, — паренек догнал Америку. — Ты хочешь мороженого? Давай куплю?       Не дождавшись одобрения, юноша попросил у мороженщика пломбир, расплатился за него и протянул Ами.       — Спасибо, — поблагодарила она и попробовала мороженое.       — Меня Джеймс зовут, — улыбнулся он, обнажив широко раставленные зубы.       — Америка.       — Америка? — переспросил он непонятливо.       — Америка, Америка, — подтвердила обладательница имени.       — Ты иностранка?       — Нет, гражданка Соединенного Королевства и только, — ответила Америка и снова приложилась к мороженому.       — Как тебе? — спросил он, бросив взгляд на мороженое.       — Очень вкусно, спасибо большое, Джеймс. Прошу прощения, мне надо идти домой.       — А где ты живешь? Давай провожу?       — Далеко, в Вултоне, — попыталась Америка избавиться от назойливого ухажера.       — Так я тоже там живу! Ну, недалеко! Соседи, получается!       Америка, распрощавшись со сладостным уединением, согласилась, но предупредила, что у нее очень строгая мачеха, поэтому они должны будут расстаться на перекрестке, чтобы она не заприметила Америку с парнем через окно.       Они шли какое-то время до нужного автобуса, потом проехали несколько остановок и снова шли пешком. Никто и никогда не смешил Америку так сильно, как Джеймс. Он знал анекдоты на все лады. Америка даже не заметила, как они подошли к ее дому, но не хотела показывать, где живет, для чего и придумала легенду, немало отличающуюся от правды. Дойдя до перекрестка, Америка повернулась к Джеймсу и сказала:       — Спасибо тебе большое, дальше я сама, — от неловкости она поправила на плече сумку.       — Ты очень красивая, — сказал Джеймс. Америка промолчала. — Сходим в кино?       Не будучи опытной в этих вопросах, Америка сообразила, что ее зовут на свидание, но, даже смеясь над шутками Джеймса, она ни на мгновение не испытала и маломальского романтического интереса к нему, как, например, было с Питом Оранжем. Может, дать ему шанс? Может, он еще понравится ей? Америка согласилась.       В редакции объявили, что есть договоренность о том, чтобы отправить пятерых человек в Париж или Берлин на один семестр, с сентября этого года по январь следующего. Америка разрывалась в выборе между этими городами. Первый был городом молодости ее родителей, но и второй хотелось увидеть не меньше, хоть она и побывала в нем будучи помладше. Языки тоже не помогали сделать этот выбор, потому что она владела французским и немецким примерно одинаково. Тогда она решила спросить у Крис, и ее ответ стал решающим:       — Я учила в школе немецкий, а еще Берлин — город Брехта.       Как оказалось, никто кроме Крис и Америки не выбрал Германию. Начался непростой процесс подготовки документов к учебному переводу в Берлин. Америка одновременно желала нового опыта и жалела о расставании с мистером Заксом, но он сам уверил ученицу, что этот семестр пойдет ей на пользу, и помог подготовить рекомендацию в консерваторию Клиндворт-Шарвенка.       Как и условились, в назначенный день Джеймс ожидал Америку у колледжа после занятий. Америка весь день думала о том, чтобы отказаться от похода, но другая ее часть уговаривала дать Джеймсу шанс. Она заметила его на крылечке, но решила сделать вид, что не видит.       — Привет, Америка! — задорно окликнул он ее, и Америке пришлось обернуться и подойти. Джеймс поддался вперед, чтобы обнять ее, но Америка осталась недвижима.       — Привет. Пойдем?       Они отправились в кинотеатр «Эбби», который располагался в соседнем от Вултона районе, на фильм «Здравствуй, грусть». Сюжет чем-то напомнил Америке ее жизнь: главная героиня рано потеряла мать, а отец вел разгульный образ жизни, но все оказалось кинематографично запутаннее. Впечатление портил Джеймс, который весь сеанс сопел буквально над ухом, свешиваясь через подлокотник на кресло Америки, и ей пришлось дистанцироваться.       После фильма Джеймс вновь вызвался проводить Америку до дома, а точнее до перекрестка. Он что-то говорил про фильм, но Ами практически не слышала его, думая о том, что все-таки не может видеть в нем больше, чем друга, но не знала, как правильно отказать.       — Жаль все-таки, что я не могу проводить тебя, зайти на чай… — жалостливо протянул Джеймс, прощаясь на перекрестке.       — Да, жаль, — равнодушно отреагировала Америка.       — Тогда пока? — он распростер руки для объятий, Америка неловко приобняла его и поняла, что ей не нравится даже его запах.       — Пока, — отстранилась она вопреки усилиям Джеймса удержать ее и ушла домой.       В начале июня Америке впервые за полтора месяца, примерно с того момента, как она поделилась новостью о покупке саксофона, пришло письмо из Лондона. Хотя она писала и позже, рассказала о стажировке и предлагала летом увидеться, пока она не уехала на несколько месяцев. Тот факт, что его отправила не Эллина, а Мэри, насторожил Америку.              «Дорогая племяшка,       Твои успехи меня несказанно радуют. К сожалению, не могу ответить тебе равнозначно, но не могу этого утаить от тебя. Мы с твоим дядей Робертом приняли решение развестись».              Дальше шли расспросы об экзаменах, о предстоящей поездке в Берлин, об отце, Дороти и Мии. Америка в онемении бегло прошлась по оставшимся строкам и отложила письмо. Развод Мэри и Роберта казался чем-то немыслимым. Сама идея развода по непонятной причине казалась Америке постыдной, клеймящей человека на всю жизнь. Столько вопросов роилось в голове Ами, но она оставила их при себе. Америка написала два письма: короткое со словами поддержки и сочувствия для Мэри и второе, чуть подлиннее, для Эллины, чтобы выяснить ее переживания на этот счет и чтобы отвлечь ее от них.       Джеймс подкараулил Америку после пар у дверей колледжа. Она настолько не ожидала его увидеть, что даже не успела спрятаться в толпе.       — Привет, Ами!       — Привет, Джеймс, — вздохнула она устало, а ведь день еще не заканчивался.       — Оп-па! — парень достал из-за спины букетик цветов. — Это тебе!       — Спасибо, — сказала Америка, с грустью глядя на слегка пожухшие цветы, срезанные лишь для провальной попытки порадовать ее.       — Ты свободна сегодня? — энергично спросил Джеймс.       — Нет, вообще-то нет, — сказала Америка. — И уже опаздываю.       — И куда спешишь? — Джеймс пресек попытку Америки двинуться дальше. Ами не хотела раскрывать карты, но иного выхода не видела:       — Я подрабатываю в газете, — сказала она.       — В газете! Тогда давай я тебя провожу! — вызвался Джеймс.       — Хорошо, — согласилась Ами и вдруг сообразила. — Тогда понеси, пожалуйста, инструмент.       — С радостью! Оу-уо-уо-уо, — скорчился он, взяв футляр от саксофона. — Это твоя дудка столько весит? И как ты ее каждый день носишь?       — Учись, — хмыкнула Америка.       Молодые люди дошли до здания редакции, и у входа их застала Крис.       — Привет, — произнесла она.       — Привет, — Америка выпучила глаза на Крис, и она уловила сигнал. — Это Джеймс, мой… приятель,       — Надеюсь, в ближайшем будущем — парень, — обнажил сердцеед свою диастему.       — А какая у вас фамилия, Джеймс? — непринужденно спросила Крис.       — Пирт, — простодушно ответил юноша.       — Сколько вам лет?       — Шестнадцать.       — Когда день рождения?       — В декабре.       — Где учитесь?       — Я не учусь, я работаю.       — Кем?       — Грузчиком.       — Читали Джона Осборна?       — Нет, а кто это?       — Очень рекомендую, еще Джона Брэйна, Джона Уэйна и Кингсли Эмиса.       — Ты так много знаешь! А кто это?       — Это краснокирпичные писатели, они пишут про индустриализацию, классовое неравенство, про засилье капитализма, несовершенство буржуазного строя и мировую победу социализма. Думаю, вам понравится.       — И правда, у меня эти капиталисты в печенках сидят! — Пирт показал двумя руками на шею. — Удачи, девчонки, мне пора!       Отдав честь от виска, Джеймс неожиданно ушел.       — Как ты его обработала… — восхитилась Америка.       — Работаю при левоцентристской газете, — пожала плечами Крис.       Девушки обрадовались избавлению от Джеймса рано: он ждал их на выходе из редакции после совещания со связкой книг в руке.       — Привет, девчонки! Смотрите! — Пирт поднял эту связку над головой. — Буду читать!       — Он кажется не таким уж и безнадежным, — заметила Крис тихо.       — Давай свою дудку сюда, — сказал Джеймс.       — Она же тяжелая, — напомнила Америка.       — По сравнению с книгами — легкотня! Заодно нагрузку на руки уравняю.       Джеймс стал регулярно встречать девушек у редакции и провожать их до дома: сначала Крис, потом Америку. Девушки, молчаливые по своей натуре, уступали разговоры Джеймсу, но, когда Крис ловила настроение для этого, не стеснялась и подколоть его, неявно, по-английски, и всегда находилось, за что, а Джеймс забавно попадался на уловки. И вскоре отношение девушек к Пирту потеплело, словно бы к брату.       Америка уже свыклась с мыслью, что отцу и Дороти все более и более плевать на нее. Дома они практически не пересекались: Америка уходила спозаранку, все чаще пренебрегая завтраком, возвращаться старалась так, чтобы Дороти не накидывалась с расспросами, где она шлялась, но и это со временем сошло на нет. О поездках в другие города было достаточно предупредить заранее. Америка благодарила небеса за это безразличие, но порой оно казалось ей зловещим.       Близился день рождения Америки, но он, как обычно, выпадал на самую горячую экзаменационную пору на учебе, поэтому она предложила друзьям поехать на несколько дней к Ла-Маншу в начале июля, а заодно отпраздновать годовщину знакомства. Америка звала и Крис, но она отказалась, и поздравила день в день в редакции, как раз после еженедельного сбора редколлегии в четверг.       — Америка! — послышался с кухни строгий отеческий голос, как только Америка переступила порог дома. — Подойди-ка сюда!       Давненько отец со мной не разговаривал, и уж точно никогда в таком тоне, подумала Америка и, повесив ключи на крючок, вышла на кухню. Отец сидел за столом с разложенными бумагами. Дороти мыла посуду и мимикрировала под мебель. Уверенная в собственной незапятнанности, но подозревающая неладное, Америка села на табурет напротив отца. О том, что он вспомнит про ее день рождения, и мечтать не приходилось. Наум поднял глаза на дочь и сложил руки в замок.       — У меня к тебе серьезный разговор, слушай, пожалуйста, внимательно. В этом году уже десять лет, как нет твоей матери. — Америка мысленно прикинула: действительно, оставалось чуть больше недели до годовщины. — Когда мы с ней были молодыми, мы открыли в швейцарском банке счет для наших будущих детей. — Дороти, с нажимом натирая тарелки, демонстративно скрипела. — Сумма не очень большая, но достаточная для учебы, мелкой недвижимости, небольших путешествий. До восемнадцати лет, то есть еще два года, — Америка удивилась, что отец вспомнил ее возраст, — счет буду контролировать я, прежде чем он перейдет в твои руки.       — Спасибо, папа, это очень ценный подарок, — промолвила Америка.       — Теперь ступай в комнату. Выходи есть... дорогая, когда будет готово?       — Через два часа пусть приходит, — произнесла Дороти, едва не протирая тарелку насквозь. Америка уже давно не ела с ними за одним столом, поэтому, если она ужинала, то только после того, как мачеха и отец доедят и уйдут смотреть телевизор, и перебивалась остывшими остатками их трапезы. Так сложилось, потому что Дороти уверила Наума, что они за ужином обсуждают слишком взрослые темы, к тому же кухня чересчур тесная для троих, но в этой логике находилась лазейка для Мии, ужинавшей с родителями. Америка только радовалась возможности не соприкасаться с ними.       — Ты не сказал ей главного условия, — уже у двери в свою комнату услышала Америка недовольный голос Дороти. — Ты обещал!       — Дороти, не кипятись. Скажу, когда будет вступать в права. К тому моменту она уже не сможет отказать. Сейчас от этого мало толку.       Америка записала этот диалог в дневник на будущее.       Через несколько дней довольные, счастливые, распрощавшиеся на два месяца с учебой Америка, Омпада, Билли и Пит уехали с палатками на юг Британии, в недельный поход по берегу пролива Те-Солент. Погода стояла мягкая, теплая, несмотря на то, что небо почти все время затягивала завеса облаков, сквозь которую солнце просвечивало маленьким круглым огоньком, но все четверо, как оказалось, не любили яркого, слепящего солнца. Они шли по песчаным и каменистым пляжам, проходили сквозь деревушки по их узким мощеным улочкам, взбирались на отвесные скалы, причем самой смелой укротительницей высот оказалась ко всеобщему неудивлению Омпада. Удивило всех то, как она на прогулке по болотистой местности достала из рюкзака чемодан с набором метательных мачете.       — Не хотите сбросить негативные эмоции? — Омпада, вставшая в контрапост, в походной одежде и армейских ботинках выглядела как спасительница мира.       — Матерь божья, откуда у тебя это? — спросил Билли, взяв один из блестящих, нетронутых никем кинжалов. — Ну ты настоящая оторва, Омпада!       — Откуда надо, — Омпада отставила одну ногу вперед и перенесла на нее свой вес. — Смотри и учись, сынок! Смотрите вот на то-о дерево.       Она указала на дуб, росший на другой стороне полянки и точным, резким, быстрым, но не суетливым движением метнула нож: он закрутился в воздухе, устремившись к жертве, и вонзился в кору. Друзья бросились к дереву: мачете вошел по самую рукоять.       — Обалдеть! А человека так и насквозь проткнуть может! — Билли провел пальцем по выглядывающему из дереву ножу. — Где ты только этому научилась?       — Все тебе расскажи, — ответила Омпада, вытаскивая клинок из дерева. Компания вернулась к оставленному оружию. Омпада показала легкий мастер-класс, который Америке пришлось переводить на левую сторону, и по всей поляне стали угрожающе летать мачете, из них, кроме брошенных Омпадой, ни один не попал в дерево — все падали в высокую траву.       — Смотрите, как могу! — все обратили внимание на Омпаду. Сосредоточившись, она напомнила хищную птицу. Сделав несколько ложных бросков, Омпада наконец отправила мачете в полет, и он полетел между деревьями глубоко в рощу.       — Ай-яй-я-я-яй! — провопил чей-то голос. Друзья переглянулись и уставились на Омпаду.       — Так, без паники, собираем ножи, какие найдете, и уходим отсюда!       — А стоит ли нам вообще задерживаться хоть на минуту? — спросил Билли.       — Я сказала: без паники!       В один из вечеров, после плавания к меловым скалам на острове Уайт, они развели костер прямо на берегу моря и откупорили привезенные с собой напитки, чтобы отпраздновать знакомство.       — Эх, девчонки, как же я все-таки рад, что мы оказались в одно время в одном месте, — произнес Билли так, что Омпаде даже не захотелось его подкалывать. — У меня ведь никогда не было друзей, кроме Пита. А теперь, с вами, у меня есть целый мир!       Америка поехала в Лондон, чтобы повидаться с Эллиной и Мэри. Выйдя из вокзала, она услышала:       — Ами!       Америка обернулась и увидела будто бы прозрачного человека непонятного пола, непонятной внешности, непонятного роста.       — Ты — Америка Зами? Прости, что назвал сокращенно, думал, ты обернешься. — Америка не поняла, на каком языке он говорил.       — Вот, я обернулась. Мы знакомы?       — Ваш сын умрет, — сказал незнакомец из ниоткуда.       — У меня нет сына, — поморщилась Америка, и ветерок легко потрепал ее волосы. — И мужа нет.       — Ваш сын будет жить нескоро. И совсем недолго, — ветер отдавался морскими волнами в ушах. — Муж у тебя непременно будет. Его будут звать Джеймс. А умрешь ты от крыла мертвой птицы. Прости, я должен лететь.       Таинственное существо бросилось в бегство и растворилось в толпе, оставив Америку в липком чувстве замешательства. Непонятно было, за какие слова незнакомца зацепиться, да и стоит ли за них цепляться? Вскоре она добралась до семьи, и в компании храбрящихся из-за развода, но не изменяющих себе Мэри и Эллины, она быстро и надолго забыла те слова. Кроме тех, что касались имени мужа. В поезде на обратном пути Америка вспомнила об этом и связала этот факт с Пиртом. Он уже немного нравился ей, но никак не больше, чем друг, и уж точно она не видела в нем будущего мужа.       В Ливерпуле Америка и Крис продолжали работать в газете. Многие разъезжались и возвращались, но выпуски выходили с прежней периодичностью. Вскоре Омпада вновь приехала к Америке и позвала в один из самых престижных ливерпульских ресторанов. Америка не раз интересовалась у подруги, откуда средства и какой повод для пиршества? Премия? Ограбление банка? Омпада долго не кололась и наконец призналась: «У меня есть одна тактика, еще ни разу не подводила!»       Америка не то чтобы часто оказывалась в ресторанах, но этот однозначно не походил на те, что она видела раньше. Омпада вела себя уверенно, Ами же нерешительно оглядывалась по сторонам. Заглянув в меню, наполовину состоявшее из незнакомых слов, Америка опешила от цен. Омпада подначивала: «Давай-давай, не стесняйся. У тебя есть возможность наесться от пуза на пять лет вперед!» Когда пришел официант, подруга назвала столько блюд, что парень исписал две страницы в блокноте. Америка созрела только до парочки знакомых блюд.       — Чего ты стесняешься? Ладно, я тебя угощу, голодной не уйдешь.       Блюда и напитки подносили и подносили, для каждого был предназначены отдельные приборы. Омпада рассказывала истории из своей жизни, которые звучали как анекдоты, заразительно смеялась и смешила Америку, девушки пьянели, и Ами постепенно расслаблялась.       В паре столов от них сидела компания из семи человек: импозантного мужчины в костюме, явно центра притяжения для всех остальных — неказистого парня с рытвинами на лице и пяти нарядных женщин. Когда Омпада смеялась, мужчины оглядывались на нее. Их внимание постепенно переключалось с их дам на столик Ами и Омпады. Америка не понимала, замечает ли это подруга, пока она не подмигнула некрасивому парню.       Вдруг все из компании, загрохотав стульями, встали, шумно двинулись к выходу и вышли из ресторана. Америка подумала, план Омпады сорвался, но она и виду не подала, что что-то не так. На пороге вновь появились двое мужчин, уже без дам.       — Дамы, можно к вам? — спросил тот мужчина, что выглядел большим и привлекательным, басовито-ленивым голосом.       — Садитесь-садитесь, господа, — Омпада вдруг заговорила с каким-то странным акцентом.       — Какой у тебя любытный говорок, барышня! Ты явно не местная. Откуда ты? — спросил все тот же властным тоном.       — Я приехала из Жмеринки.       — Жмеринки? Это что?       — А ты не знал? Это страна такая! Мой родной язык — жмеринский!       — А ты иностранка, оказывается. Я питаю слабость к иностранкам.       Америка так увлеченно следила за происходящим, что даже не смеялась.       — Зовите меня Олечка! — Омпада протянула ему руку.       — Олечка… А я мистер Биг, — сказал он, медленно поцеловав ее руку. — Это мой подель… помощник, Макс.       Макс наклонил голову, Омпада и ему протянула руку, и он тоже ее поцеловал. Мистер Биг метнул взгляд на Америку:       — Эми, — сказала она, и больше особенно не вызывала интереса.       — Олечка, а я вообще-то тоже приезжий, — сказал он.       — Да? Откуда же ты? — на фоне с быстрой и звонкой речи Омпады самодовольная флегматичность мистера Бига выделялась еще ярче.       — Олечка, понимаешь, я живу кочевой жизнью. В каждом городе нужен мистер Биг, чтобы порешать дела. Завтра меня уже здесь не будет.       Разговор шел уже активнее, Омпада вовсю любезничала с найденными благодетелями. Напитки подливали и подливали, все веселели и хмелели. Омпада заигрывала с некрасивым Максом, кокетливо заявляя, что знает его. Мистер Биг озвучил намерение оплатить девушкам ужин, в воздухе витали намеки на продолжение вечера.       — Мальчишки, нам с подругой надо отлучиться, — Омпада положила руку на руку Америки и проникновенно добавила: — попудрить носики, понимаете?       Омпада и Америка удалились в уборную.       — Они у нас на крючке! — гордо заявляла Омпада, поправляя макияж у зеркала. — Дело за малым.       — Лечь с ними в постель, — следя за движениями подпруги, скептически сказала Америка, которой поправлять было нечего.       — За это не переживай, не придется, — отмахнулась Омпада.       — Я бы на вашем месте не была так уверена, — выходя из кабинки, сказала женщина в облегающем платье с глубоким декольте. — Вижу, вы еще молодые. Мой вам совет: бегите, пока не поздно. Это слишком опасные люди. Я знаю, о чем говорю.       — Пф-ф! Нашла чем напугать! Мужчинками какими-то! Что они нам сделают? Знаешь, из каких ситуаций я выпутывалась? — хорохорилась Овод.       — Вы просто не знаете, какие зверства эти мужчинки творят с такими, как вы. То, что они выкручивают девочкам руки и ноги в обратные стороны — это еще не самое страшное. У моей коллеги Катрин шрам от раскаленного железа на все лицо — от виска через щеку и до подбородка, — женщина провела пальцем линию от правого виска до низа левой щеки, перечеркнув рот. — Решать вам, конечно. Удачи, — и ушла.       — Омми, давай лучше уйдем, — тихо взмолилась Америка. — Ты завтра к себе в Оксфорд уедешь, а мне в этом городе еще жить.       Притихшие и протрезвевшие, девушки вернулись за стол. Мистер Биг уже недвусмысленно предвкушал продолжение вечера и готовился расплачиваться.       — Фредди! — вдруг воскликнул Биг, увидев другого явно статусного мужчину.       — Биг! — удивленно развел руками он, и те с хлопком пожали руки. — Какими судьбами, дорогой?       — Сам знаешь, какими. А это мой личный адъютант, Макс. Барышни, познакомьтесь, это Фредди, владелец этого райского места!       Омпада и Америка неловко улыбнулись.       — Можем где-то покумекать вдали от посторонних ушей? Было у нас одно дельце нерешенное, если помнишь.       — Конечно, давай ко мне зайдем.       — Макс, за мной, — приказал Биг. Америка и Омпада переглянулись, не веря своему везению. — Барышни, премного извиняйте, но мы на десять минут должны отлучиться, порешать наши сугубо мужские дела! Не скучайте! И попробуйте только сбежать, конфетки! — Мистер Биг погрозил им пальцем.       — Это вы там не пропадайте за мужскими делами, — сказала Омпада вновь кокетливо и послала воздушный поцелуй.       — А теперь валим! — приказала Омпада, убедившись, что Биг, Макс и Фредди исчезли. Девушки выскользнули из ресторана, завернули за угол и быстрым шагом двинулись в сторону дока. Сзади послышался свист. — Так, за нами хвост! Подбавим газу!       Девушки бросились бежать. За ними слышались топот погони и свист. Омпада схватила Америку за руку и припустила еще быстрее. От бега внутренние части бедер до жжения натирали друг друга, а пятки вываливались из сандалий. Девушки прибежали к причалу и поняли, то оказались в тупике: либо бросаться в море, либо сдаваться в лапы насильникам.       — За мной, — призвала Омпада и кинулась к пришвартованному катеру.       — Только не говори мне, что мы собираемся угонять лодку, — сопротивлялась Америка. — Нас за это точно посадят.       — Это самооборона, не посадят, — протараторила Омпада, развязывая канат. — Ты жить хочешь?       Америка прыгнула на палубу катера, отчего тот начал сильно раскачиваться.       — Ты умеешь водить катер? — спросила Америка.       — Конечно. Я все умею, милая.       Омпада завела мотор, и скудные огни берега стали медленно удаляться. Глаза Америки настроились, взгляд сфокусировался, и она поняла, что на пристани никого нет, даже сторожей.       — Омми, никакой погони нет. Давай вернем лодку обратно.       Омпада тоже вгляделась в едва освещенную береговую линию.       — Действительно, никого. Даже до открытого моря не доплыли! А я ведь мечтала сбежать с тобой в страну Жмеринку.       В середине августа Америка надолго попрощалась с друзьями, но предложила им приехать в гости — двадцать третьего числа они с Крис отплывали в Германию. Темно-серое небо у горизонта предупреждало минимум о скорой осени, максимум — о надвигающейся буре. Проводить девушек пришел Джеймс.       — Ну все, девчонки, ни пуха ни пера, хорошего вам плавания, пишите письма! Быть может, и я брошу все к чертовой матери и приеду к вам на побывку!       Крис и Америка зашли на пароход и напоследок помахали Джеймсу с кормы. Он не уходил до тех пор, пока корабль с его ракурса не стал меньше мухи.       — Полгода вдали от дома. Каково это? — спросила Крис, когда судно стало отчаливать.       — Даже не представляю, — произнесла Ами мрачно.       — Что с тобой? — забеспокоилась Крис, заметив, что былое воодушевление с Америки слетело. — Ты не хочешь, чтобы Джеймс приезжал?       — В точку.       Пароход прибыл в порт Гамбурга, после чего девушки поехали на поезде в отрезанный от западной Германии западный Берлин. Америке эта поездка показалась куда более утомительной, чем в прошлый приезд в Германию. В столице они заселились в общежитие и в сентябре отправились по колледжам. Практики немецкого оказалось немало, отчего головы сначала закипели, но вскоре перестроились, и девушки стали даже между собой говорить на немецком. Надо было переключаться снова на английский, когда они писали колонку про жизнь в Германии. Их коллеги в Париже делали такую же о Франции и отсылали по почте в Англию.       Первый месяц девушки только изучали Берлин, поделенный напополам между западным миром и восточным. Театр Бертольда Брехта, почившего всего пару лет назад, «Берлинер Ансамбль», находился в восточной части, и, покуда две половинки города сообщались между собой, Крис и Америка ездили на спектакли, вдохновляясь брехтовской театральной эстетикой.       Через месяц пребывания в Германии они скинулись на фотоаппарат и стали ездить по выходным гулять по другим городам. Чем дальше шло время, тем больше не верилось, что они могут столько времени жить в другой стране.       Когда у Америки наклевывались стихи, она выходила в одиночку прогуляться по району, чтобы прокрутить их от начала до конца. В размышлениях о том, как ее коллеги по газете коротают вечера в Париже, она стала представлять молодость своих родителей, только влюбившихся друг в друга, над которыми навис злой рок скорой войны. За несколько прогулок она сочинила свое самое длинное стихотворение, маленькую поэму “Three days in rainy Paris without an Umbrella”.       Времени соскучиться не было, но девушки активно писали родным и получали ответные письма. В начале ноября истосковавшийся Джеймс Пирт все-таки приехал в Берлин. Девушки ему обрадовались, как живому олицетворению ждущей их родины, и троица вскладчину сняла квартиру.       В первый вечер на кухне на столе оказались только вино и сигареты. Крис и Америка никогда не пробовали курить, но Джеймс стал убеждать их, что врачи по всему миру прописывают сигареты для здоровья. Затянувшись, и Крис, и Америка дружно закашлялись и принялись тушить.       — Нет, я эту гадость курить никогда не буду, — сминая сигарету в пепельнице, заявила Крис.       — Вы как хотите, а мне нравится, — Джеймс зажег папиросу и принялся рассуждать о коммунизме, на что Крис предложила ему сесть на метро и уехать в ГДР.       — Девчонки, где будете Рождество праздновать? — спросил Джеймс, перескочив с темы.       — Я точно не хочу ехать в Ливерпуль, — призналась Америка.       — Я тоже, — согласилась Крис.       — У меня есть план! Давайте махнем в Гамбург!       — А что там интересного? — спросила Ами.       — Я слышала о Гамбурге не лучшие вещи, — сказала Крис.       — Много чего интересного! Город с большой историей! Я пока до вас добирался, успел о нем узнать что-то. Вы только представьте: у вас будет возможность побывать в Ливерпуле, только побольше, и при этом не придется отлучаться из Германии! Тоже порт, даже на той же широте, что и Ливерпуль! А район Реппербан чего стоит — горит тысячью огней! Обещаю показать много интересного!       — Когда ты успел стать таким осведомленным? — удивленно спросила Джексон.       — Я вообще-то весьма умный мужчина, — приосанился Пирт, и девушки рассмеялись.       Америка на протяжении оставшегося вечера косилась на сигареты, желая попробовать еще раз, но стеснялась показать это желание остальным, поэтому решила подавить в себе эту тягу.       Несмотря на то, что отец перед отъездом рекомендовал Америке вернуться на Рождество домой, она решила поддаться Джеймсу и поехать в Гамбург. К тому же на Новый год, после того, как отпразднует Рождество с семьей, изъявила желание присоединиться на недельку к честной компании Омпада, и выбор остановился на Гамбурге очень удачно: в Берлин она ехать не хотела.       Вскоре Америке пришла плотная, цветная и благоухающая открытка: приглашение на свадьбу Мэри Кристи и некоего Уильяма Джозефа Рамона третьего февраля 1959 года.       Двадцать пятого ноября отметили восемнадцатилетие Крис, девятого декабря — семнадцатый день рождения Джеймса, а еще через десять дней друзья на две с половиной недели выдвинулись в Гамбург. От вокзала они довольно долго, даже по берлинским меркам, добирались до квартиры, которую нашел Джеймс. Квартира оказалась замечательной, но о районе, где она находилась, было сложно сказать так же. Местами Гамбург производил не самое приятное впечатление. Многие здания, разрушенные во время войны, продолжали рассыпаться под воздействием стихий.       Центр города, покрытого белесой пленкой изморози, был празднично украшен. Много часов провели Америка, Крис и Джеймс на развеселой рождественской ярмарке с музыкой, плясками и пуншем на площади перед ратушей.       Ливерпуль стоял на реке Мерси, Гамбург — на Эльбе. Гамбургцы даже манерой речи немного в нос напоминали ливерпульцев, но такой район, как Репербан, чопорному Ливерпулю даже не снился. Здесь концентрировалась жизнь истинно портового города со свойственными ему свободными нравами. Над кабаками разгорались разноцветные вывески и рекламные щиты. Ами и Крис впервые видели мужчин, переодетых в женщин, гомосексуалистов, столько проституток и публичных домов в одном месте. Америка, Крис и Джеймс выглядели старше своих лет, поэтому их с легкостью пускали во все заведения, насквозь прокуренные, в которых почти не наблюдалось женщин: в основном они танцевали на сцене почти целиком обнаженные. Америка по достоинству оценивала красоту женского тела, но, как и Крис, довольно скоро перестала понимать, зачем Джеймс приволок их в Гамбург и, если бы не приезд Омпады, они бы уже уехали. Самому Джеймсу все, вестимо, нравилось.       Вооружившись парой сигарет Джеймса и коробком спичек, Америка вновь вышла на улицу, чтобы сочинить новое стихотворение. Оттачивая в голове строчки, она медленно потягивала сигарету, заложив вторую за ухо. Накрапывал легкий дождик, и, пока сигарета не отсырела, девушка закурила ее. Дождь усиливался, и Америка решила развернуться, но шла по-прежнему не торопясь. В левой руке дымился бычок, и, чтобы спасти его от влаги, Америка держала сигарету огоньком внутрь.       На тихой, едва освещенной улице некто потащил Америку за правую руку в темный проем между домами, зажал рот и подлез рукой под юбку. Даже не взвизгнув, Америка потушила тлеющую сигарету о руку нападавшего, сжимавшую ее лицо.       — А-а-а! — заорал мужик, отпустив жертву. — Fotze!.       Воспользовавшись заминкой, Америка убежала сломя голову и зареклась выходить в одиночку на улицы Гамбурга.       Омпада ехала через Нидерланды: доплыла из Саутгемптона до Гааги, а затем пересаживалась на поезд до Гамбурга, и все трое встречали ее на вокзале. Джеймс у Омпады оказался жертвой и шуток и подколок, куда более жестких, чем у Крис. Увидев район, где жила троица, Овод не упустила возможности вслух ужаснуться.       — Стоило приехать в Берлин, — заметила Америка.       — А там Советы рядом. Ну их, — махнула рукой Омпада.       — Тс-с, — Америка приставила палец почти к губам подруги. — Сейчас Джеймс услышит, такую прокоммунистическую лабуду придется слушать.       — Не надо нам такого удовольствия, — согласилась Омпада.       Однако все-таки споры в кухне и в пабах между Джеймсом и Омпадой завязывались не на жизнь, а насмерть. Они могли схлестнуться в непрерывном потоке, Омпада колола оппонента местами весьма жестоко, смягчая удар ласковым «малютка», в то время как необидчивый Джеймс был просто смешным и упрямым. Крис и Америка наблюдали за их схватками с большим любопытством.       Новый год друзья отпраздновали на городской площади. Никто не высказал никаких требований к наступающему году. Америка знала только, что ей исполнится семнадцать лет, и что надо будет поступать в университет.       В последний вечер в Гамбурге Омпада позвала Америку погулять вдвоем. Они долго гуляли по берегу Эльбы, дул холодный ветер, и Омпада выговаривала Америке всю душу: от того, как она скучает по Питу и боится, что он уже начал с кем-то встречаться, до того, как она мечтает уйти из своего ателье и стать независимым мастером, но для этого придется где-то еще учиться.       — Что-то я замерзла, — призналась Омпада. — Не подрассчитала с одеждой.       Девушки вышли на более освещенную улицу, и Америка поняла, что Омпада уже давно мерзнет: нос алел на белом лице, глаза слезились от ветра, а челюсть дрожала с заметной со стороны амплитудой.       — Тебе надо принять ванну, — вынесла вердикт Америка. — Давай вызовем такси.       — Ага, — Омпада согласилась и резко взмахнула рукой, отчего Ами сжалась и закрыла голову руками. — Ты чего? — по-матерински спросила Омпада. — Ты меня испугалась?       — Нет, нет, не бери в голову, — отмахнулась Америка.       — Так на взмах руки реагируют только те, кого избивали. Признайся честно, — Омпада звучала заботливо и серьезно, — тебя бьют?       — Нет, не бьют. Давно, — нескладно ответила Ами.       — Но били? — с мягким напором уточнила Омпада. Америка вздохнула. — Питбуль? Вот же сволочь…       Крис и Джеймс ушли в кино, о чем сообщили в оставленной на кухонном столе записке. Америка стала набирать Омпаде ванну с эфирным маслом хвои, а заодно греть чайник. Она слышала, как Омпада погрузилась в воду и выключила кран.       — А-а-ами-и, — позвала подруга. — Иди сюда. Я хочу поболтать.       — Ты не стесняешься? — спросила Америка, осторожно заглядвывая в ванную.       — Чего мне стесняться? — возразила Омпада. — Ты не увидишь в моей анатомии ничего принципиально нового.       Америка зашла в ванную и оперлась поясницей на край раковины, стараясь не смотреть Омпаде ниже лица.       — Господи, не смущайся ты. Мы в Гамбурге, милая! Ты тут столько стриптизерш видела, а меня боишься, — старалась Овод подбодрить подругу.       — Это другое, — буркнула Америка.       — Садись сюда, и не придется отводить взгляд, — Омпада похлопала рукой по бортику ванной, и Америка села на него. — Смешной малый этот Джеймс. Сложно не заметить, что он по уши в тебя втрескался. Он тебе нравится?       — Нет, только как друг.       — Какое облегчение! — воскликнула Омпада. — Он простоват для тебя. Никогда не соглашайся на то, что есть. Всегда добивайся того, что хочешь. Договорились?       — Договорились, — согласилась Америка.       Омпада обхватила талию Ами и повалила ее в воду, и на всю ванную комнату разлетелись брызги.       — Что ты делаешь! — только и воскликнула Америка, и подруги рассмеялись.       — Почему я — другое? — спросила Омпада, когда они обе успокоились.       — А ты сама не догадываешься? — ответила вопросом Америка, чувствуя, как тяжелеет мокрая одежда на ее теле.       — Да, глупый вопрос, конечно, — улыбнулась Омпада.       На третий день нового года Омпаду проводили на вокзал и готовились вскоре уезжать в Берлин для завершения семестра, но возвращение в Англию оказалось несколько преждевременным и очень стремительным: Джеймса прямо из Гамбурга депортировали в Ливерпуль самолетом за подпольную работу без разрешения, к тому же он был несовершеннолетним по законам обеих стран; газета отозвала заграничных корреспондентов на полтора месяца раньше окончания семестра, заявив, что аттестацию они пройдут в родных учебных заведениях. Крис и Америке даже после почти пяти месяцев совместной жизни не хотелось друг с другом расставаться, и они в один голос озвучили шальную мысль снять квартиру на двоих.       С вокзала Америка позвонила домой и предупредила, что скоро приедет.       — Давай-давай, жду тебя со страстным нетерпением! — сказала Дороти даже несколько игриво, и Ами наивно подумала, что мачеха шутит. Дома она вызвала Америку в кухню уже своим привычным грозным тоном.       — Почему не приехала на Рождество? Отец для тебя что, пустой звук?       — Я путешествовала с друзьями.       — С друзьями она путешествовала! И какие у шлюхи могут быть друзья? Где же тебя носило?       Было проще сознаться, чем придумывать экстренно какой-то достопочтенный город.       — В Гамбурге.       — В самом проблядованном городе на всей земле! В этой помойке, в этом королевстве борделей и разврата! Где же тебе еще было быть? Да как ты только смела перешагнуть порог этого дома! Как ты смеешь носить фамилию своего отца, порочить его, порочить меня? Я столько лет корячусь, чтобы сделать из тебя человека! Видно, гены матери берут верх, иначе я не знаю, откуда в тебе это. Точно, и как мне раньше в голову не пришло? Откуда нам знать, что за поклонники ее изнасиловали до смерти?       — Не трожь мою маму, — отчеканила Америка, и от резкого удара черепа по стене в глаза брызнула вспышка.       — Взрослая стала? Перечить мне решила? Рано я с тебя глаз спустила, послушалась твоего слабовольного отца! Как он за тебя просил! Не знал, на что его дочурка способна, вмиг бы выпорол тебя!       Америка, протирая ушиб, попыталась уйти с кухни, но голова кружилась, и Ами пошатнулась. Она переросла мачеху на голову, но та, очевидно, обладала недюжинной силой: Дороти схватила Америку за грудки, потянула к раковине, включила, к счастью, холодную воду и опустила голову девушки под струю.       — Раздевайся, — почти не кричала Дороти, отпустив Америку. Она стояла недвижимо, пока капли воды стекали с ее лица на пол, и тогда Дороти проорала: — Живо раздевайся, я сказала! Нау-у-ум?       В коридоре послышалось шарканье тапок, и в кухне появился мистер Зами с невозмутимым видом.       — Что происходит? — спросил он примерно так, будто интересовался, что на завтрак,       — Дорогой, твоя дочь зарабатывала в Гамбурге проституцией. Считаю это недопустимым и прошу у тебя разрешения на телесные наказания.       Америка посмотрела отцу в лицо. Его глаза бегали по всем углам кухни.       — Ты уверена?       — Более чем! Есть доказательства! Скоро об этом весь город болтать будет! — сгущала краски Дороти.       — Как же так, Америка… — сказал Наум, с характерным звяканием расстегивая ремень. — Мы с мамой так в тебя верили…       — Папа, это неправда, — еле перебирая онемевшими от шока губами, пролепетала Америка, но отец не услышал.       — Снимай колготки! Оглохла? Снимай колготки немедленно!       Дороти положила Америку лицом на стол, задрала юбку и спустила колготки вместе с трусиками. Ремень отца звонко хлопнул в воздухе, настраиваясь на казнь. Чем тоньше ремень, тем больнее он бьет. Америка не кричала и не считала хлопки, отчего Дороти сначала лупила сильнее, распаляясь от злости, а затем сдалась. Америка бесшумно плакала. Скорее от унижения, чем от боли. Еще много недель она не сможет сидеть и спать на спине.       После произошедшего Америка отказалась от юбок, и отдала их вместе со всеми платьями в приют Армии спасения, даже свое любимое, зеленое, с большими красными, желтыми и фиолетовыми цветами. Америка заказала в ателье несколько пар брюк и одну пару даже сшила сама. Затем она достала сигареты и, гуляя темными вечерами по району наедине со своими мыслями, выкуривала парочку, но на большее ее не тянуло, и она могла не вспоминать о сигаретах неделями.       Ами уехала в Лондон на несколько дней раньше, чем ее звали, о чем предупредила Мэри. Для Америки по-прежнему оставалась загадкой причина развода Мэри и Роберта. Конечно, Америка давно не жила с ними и не наблюдала за их взаимоотношениями, потому конец их брака оказался для нее неожиданным. Новый муж Мэри, тоже наполовину еврей, а наполовину немец, работал с ней на одном предприятии, где они и познакомились почти сразу после переезда семьи Мигольц в Лондон. Перейдя сорокалетний рубеж, он ни разу не вступал брак, а после знакомства с Мэри и вовсе поставил на себе крест, поскольку сразу влюбился в замужнюю своенравную блондинку, но судьба оказалась благосклонна к нему. Вдумчивый, мягкий, медлительный Билли, как его все звали, выглядел очень счастливым. Мэри, явно занявшая доминирующее положение и в этих отношениях, тоже смягчилась. Билли выкупил вторую половину квартиры, где прежде жили Вильгельм и Аннелиса, и теперь семья располагала внушительным жильем в самом центре Лондона.       Эллина вообще не проявляла грусти или недовольства. Только после праздничного вечера, оказавшись с Америкой, ночующей в ее комнате, наедине, погасив свет, разоткровенничалась: после переезда в Лондон Роберт особенно припал к бутылке, и Мэри неоднократно предупреждала его, чем это закончится, а сам бракоразводный процесс занял более года. Эллина называла нового отчима «славным малым».       Через пару дней после свадьбы Америка прочитала в газете, что в авиакатастрофе погиб Бадди Холли: совсем молодой музыкант, всего на шесть лет старше нее, сводивший с ума всех юношей последние полтора года. Его особенно почитал Билли Кармелит, и Америка подумала, что он очень огорчится. Ами предложила друзьям встретиться, и оказалось, что Билли был жутко подавлен этим известием.       Мистер Закс каждую встречу с ученицей заводил разговор о том, что ей следует поступать в консерваторию, и лучше всего не в Ливерпуле. Еще в Берлине Америка стала задумываться о том, хочет ли она быть музыкантом в дальнейшем. Ей нравилось то, чем она занимается, но казалось, что она могла бы гораздо больше. Ей не хотелось, чтобы ее жизнь замыкалась только на саксофоне. Ее таланты и предпочтения пролегали в более широком спектре. Сочетание театра и немецкого языка, значительно продвинувшегося за несколько месяцев, натолкнуло ее на мысль о смене направления.       В марте газета “The Liverpool Echo” приняла решение закрыть “Junior’s Sight Liverpool”, но Америка и Крис не переставали общаться, и по выходным они ездили в Лондон, чтобы пойти в Ковент-гарден, «Глобус» или в другие театры, которыми так богата британская столица. Под впечатлением от их поездок и книг Станиславского, Америка написала стихотворение “The Art In Myself”.       Иногда, по будням, Америка и Крис заглядывали в джазовый клуб “Cavern” на Мэттью-стрит, чтобы послушать бэнды Микки Эшмана, Хэнка Уолтерса и других. На предпоследних выходных мая они, предпочтя остаться в Ливерпуле, услышали в перерыве между бэндами неплохую по уровню игры скиффл-группу с причудливым названием «Эл Колдуэлл и его неистовые техасцы».       — Даже не думала, что рок-н-ролл может так хорошо звучать в исполнении ливерпульской группы, — сказала пораженная Крис.       — Джонни Берн, Риг Хэйлис, Спад Уэрд, Рой Рич, Ти Брайен, Риччи Старки и ваш покорный слуга, Эл Колдуэлл, — объявил лидер состав группы, уже покидающей сцену.       — Это получается, Ринго ты увидела раньше остальных? — вклинился старик Пол.       — На сцене — да, а фактически — сложно сказать, — ответила Америка. — Нам они так понравились, что мы еще полтора года понарошку охотились за ними и ходили на их выступления не только в “Cavern”, но и в “Locarno” или в какой-нибудь “Lowlands Cellar Club”.       — Надо же, как они вас зацепили, — Пол почесал отросшую щетину.       Джеймс предложил сходить на фильм «Некоторые любят погорячее», и в назначенный день Америка пришла в кинотеатр раньше всех. Джеймс появился довольно скоро, а обычно пунктуальная Крис все никак не приходила. Подруги уже давно условились, что ни при каких обстоятельствах Крис не оставляет Америку один на один с Джеймсом. Если бы Крис передумала, то точно нашла бы способ об этом сообщить, и Америка решила, что это часть хитроумного плана Джеймса.       — Уже фильм начинается, пойдем? — спросил Пирт.       Америка внутренне изо всех сил сопротивлялась тому, чтобы оставаться наедине с ним, тем более в темном зале кинотеатра, и молилась, чтобы Крис просто опаздывала. Фильм шел, Крис не появлялась, а Америка чувствовала на себе неотрывный взгляд Джеймса и не понимала, как он только мог смотреть на нее, когда на экране была сама женственность и сексуальность по имени Мерилин Монро.       Джеймс потянулся к губам Америки, но она отстранилась, резко повернув голову в другую сторону.       — Дай посмотреть фильм, — шикнула она. Джеймс отстал, но ненадолго. Воспользовавшись моментом, когда Ами полностью погрузилась в фильм, он впился в ее губы, и от неожиданности Америка поддалась.       — Ну вот, а ты сопротивлялась, — улыбался Джеймс, украв первый поцелуй Ами, и вновь припал к ее губам. Она сдалась, уже скорее из любопытства. Его мокрые, слюнявые поцелуи разочаровали Америку. «И это должно будоражить все естество?» — изумлялась она про себя.       — Погуляем? — спросил Джеймс, и Америка, виня себя за то, что поддалась, согласилась.       Скрестив пальцы рук, они гуляли по парку, и Америка чувствовала себя не в своей тарелке. Джеймс же шел, гордо задрав свой нескладный нос, и останавливался каждые десять метров, чтобы поцеловать Ами. Выходило, что отныне они становились парой, но от мысли о более близких отношениях с Джеймсом Америка испытывала рвотный рефлекс. Постепенно мысли перешли к тому, что слишком долго она отвергала Джеймса и, видимо, надо было уже сдаться и вознаградить парня за преданность.       Джеймс молча проводил Америку до ее квартала. Убедившись, что Пирт ушел, Америка доехала до дома Крис и постучала в дверь. Никто не реагировал, и Америка постучала снова. Ей открыла укутанная в одеяло Крис, и по бледному лицу и взмокшим от пота волосам Ами поняла, что Крис нездорова:       — Прости, я заболела, — Джексон выглядела виновато. — Как он себя вел?       — Нормально. Это неважно. Как ты себя чувствуешь? Чем помочь?       Америка силилась почувствовать к Джеймсу нечто большее, чем благодарность за помощь в Германии и веселые моменты. К счастью, из-за выпускных и вступительных экзаменов времени встречаться у них не было. Америка готовилась к поступлению в Ливерпульский университет на режиссуру.       На коллоквиуме у комиссии возникли вопросы, почему Америка решила поменять направление, но она впечатлила комиссию насмотренностью лондонскими спектаклями, знаниями о Соле Юроке и рассказами о театре Брехта. Америке предложили поступить на сдвоенную программу факультетов искусств и истории, лингвистики и культуры, и по окончании которой в 1965 году она получала сразу статус Магистра искусств.       Америка, Омпада, Пит и Билли отпраздновали день своего знакомства походом в “Cavern” на концерт группы Эла Колдуэлла, которая теперь называлась «Эл Сторм и ураганы». Билли даже подошел к музыкантам поболтать, настолько они его впечатлили.       Почти все лето Америка избегала общения с Джеймсом. Иногда они встречались втроем с Крис, и Америка старалась улизнуть пораньше, каждый раз придумывая новые предлоги, чтобы Джеймс не провожал их до дома и не получал возможность остаться вдвоем с Ами. Джеймс пытался взять Америку за руку, сначала втайне от Крис, потом в открытую, и Ами каждый раз руку отдергивала.       Университет располагал одним из решающих преимуществ, поскольку предоставлял общежитие. Выписаться из квартиры, чему активно содействовала Дороти, и вписаться в Ньюкасл к Питу Оранжу, чтобы на бумагах Америка оказалась иногородней, оказалось просто, и Америка приготовилась вкусить студенческую жизнь по максимуму. В конце августа Джеймс и Омпада помогли перевезти подруге ее скромные пожитки.       — Омпада, теперь мне надо остаться с Америкой наедине, — топорно произнес Джеймс, когда две коробки и чемодан перенесли из фургона в новую комнату Америки.       — Э, нет, — возразила Омпада. — Это мне надо остаться с Америкой наедине. Ты тут в Ливерпуле ее можешь хоть каждый день видеть, а я еще неизвестно когда       Джеймс готовился возразить, но Омпада не дала ему шанса:       — Малютка, дай взрослым поговорить, — сказала она тоном немолодой тетеньки.       — Ладно, пока, крошка, — Пирт поцеловал Америку в губы и ушел. Ами вытерла рот рукавом.       — Это что такое? — спросила Омпада.       — Спасибо, что избавила нас от его общества, — сказала Америка, проигнорировав вопрос подруги.       — Почему ты позволила ему себя поцеловать? — Омпада звучала и строго, и ласково одновременно. Америка молчала. — Он же тебе все еще не нравится?       Америка помотала головой.       — Нехорошо, котенок. Это самое что ни на есть насилие над собой. Ты не должна встречаться с человеком, потому что он требует, потому что он за тебя платит, или потому что одиноко и нет других вариантов. Скоро он потребует секс, а ты, как мать Тереза, дашь ему воспользоваться своим телом? Лучше заканчивай это как можно скорее.       Америка обняла Омпаду и заплакала.       До начала семестра Америка привыкала к новому укладу жизни в общежитии. Каждый этаж делился на квартиры, в каждой комнате которой жили максимум три человека. В одной комнате с Америкой жила жизнерадостная и общительная Саша, а в соседней — приставучая и завистливая Кара. Америка не могла не познакомиться с красивой и энергичной третьекурсницей Бейн из квартиры напротив. В первый же учебный день на одной из кухонь разгулялось шумное празднование начала семестра, кто-то ставил рок-н-ролл, и звучали Джерри Ли Льюис, Литл-Ричард, Томми Стил и другие. Америка пробыла там недолго, не привлекая к себе внимания и слившись с антуражем, словно бы шпион, и наблюдала за тем, как все взаимодействуют между собой.       По университету шла молва, что в Вест-Дерби появился новый музыкально-кофейный клуб, на открытии которого выступила группа из школы “Quarry Bank”. Всюду слышалось название «Касба», показавшееся Америке смутно знакомым. Любопытство взяло верх, и в ближайшую субботу она поехала проведать это местечко: может, они с Крис откроют для себя что-то новое.       В подвальном помещении, обитом пробковым деревом, пахло сыростью. На входе молодой парень, ее ровесник, требовал за вход один шиллинг. Женщина с пышными волосами и восточной внешностью предлагала всем кофе с пирожными.       От минуту к минуте в «Касбу» прибывали молодые люди и забивались в узкое пространство. На сжатой между двумя стенами и окрашенным в радугу потолком сцене собрались четыре гитариста, совсем юные, худые парни с румяными щеками, зачесанными вверх волосами и торчащими ушами. Один, разглядела Америка, забитый в левый угол, был совсем еще щуплым и маленьким и посматривал вокруг мышиными глазами. Еще один парень в очках сидел в противоположном углу. Оба уступали место в центре для солистов, и Америке показалось, что она уже видела их на улицах Ливерпуля или Вултона: один, рыжеватый, хрипел в микрофон и время от времени забывал про инструмент, а второй, черноволосый и с дугообразными бровями, бегло перебирал пальцами струны перевернутой в левую сторону гитару.       Они играли посредственно и из-за отсутствия барабанщика ритмически сбивались. Расстояние между ними и публикой было микроскопическим.       — Так что в фильме, что я тебе показала при встрече, очень много неточностей, — прокомментировала Америка-призрак.       — А там как было? — спросил Пол, нахмурив брови.       — С вами уже якобы играл и барабанщик, и Стюарт Сатклифф на басу, — напомнила Америка.       — Да, вспоминаю, это было уже позже. Пита Беста мы вообще пригласили только перед Гамбургом, кажется, — подтвердил старик Пол. — Да, какой бы точный не был биографический фильм, или книга, все равно они никогда не отразят самость жизни.       Америка метнула насмешливый взгляд на старика Пола.       Рыжеватый парень с густыми бровями и особенно румяными щеками пел популярную тогда песню “Three Cool Cats”. Всем участникам было куда расти. Их игра звучала грязновато, но какими-то моментами поражала Америку: она поняла, что они явно болеют своим делом и во что бы то ни стало пытаются заниматься и оттачивать навыки. Солист стал переигрывать лицом и бегать глазами, как сумасшедший, и сидевший прямо перед ним парень захохотал:       — Будешь так ржать — ремень лопнет! — рыкнул выступающий вместо пения, и зал повалился со смеху.       «Никакой сценической этики», — снисходительно подумала Америка.       Как она узнала, группа играла в клубе каждую субботу, и в следующие два раза, через неделю и через две, вернулась уже с Крис.       — До группы им еще далеко, им еще заниматься и заниматься, — Крис сфокусировала взгляд на парнях и наклонила голову в сторону Ами. — Но искра в них определенно есть.       День рождения Пита выпадал на пятницу, поэтому на идущие следом выходные Америка, Омпада и Билли приглашались в гости. Пит достигал совершеннолетия — двадцати одного года, но пышной вечеринки не хотел, устав от лекций в университете и репетиций в студенческом джаз-бэнде. Америка везла в Ньюкасл новость: в Израиле открылось первое на Ближнем Востоке метро, а точнее подземный фуникулер, и так как он располагался в городе Хайфе, раскинувшемся на горе Кармель, транспорт назвали «Кармелит». Когда Америка встретила Билли, мгновенно его огорошила:       — В честь тебя фуникулер назвали.       — Как это? — Билли даже будто бы испугался. Америка показала ему вырезку из газеты. — Обалдеть… даже пишется так же. Впрочем, — Билли резко переменился и принял заумный вид, — ничего удивительного. Точно так же назывались представители знаменитейшего ордена кармелитов, населявшего гору Кармель!       — Билли, ты теперь Фуникулер, — сказала Америка с иронией. — Это навсегда.       Билли обреченно вздохнул.       К середине осени на лекциях лингвистического факультета Америка обратила внимание на высокого, худощавого студента с непропорционально большими карими глазами, тонким носом, юной прозрачной кожей и аристократическими пальцами. Его звали Дэвид МакЛарен. Потом, оглядываясь назад, Америка не могла понять, с какого момента она стала разглядывать его, а садились они по случайности в паре метров друг от друга, и возможность поглазеть на него находилась всегда, волноваться в его присутствии и с замиранием сердца ждать, когда он зайдет в аудиторию. Америка была потрясена глубиной голоса Дэвида, когда услышала его впервые, и в радостном волнении вслушивалась в его речь, когда он отвечал, хотя на семинарах Дэвид проявлял себя нечасто, и вскоре он стал ей сниться. Каждый раз Америка просыпалась с чувством разочарования от разницы бесконечно нежного сна, в котором Дэвид был влюблен в Америку, и реальности, в которой он даже не обращал на нее внимания. Джеймс Пирт, с которым Америка вроде как состояла в отношениях, ни разу за полтора года знакомства не вызвал у нее и тысячной доли подобия симпатии к Дэвиду.       Америка хотела сблизиться с ним, но не находила подходящего повода разговориться, пока однажды в столовой она не обнаружила его одиноко сидящим за четырехместным столом, тогда как другие были преимущественно заняты.       — Можно к тебе? — Америка постаралась прозвучать решительно. Дэвид поднял на нее огромные карие глаза, а затем огляделся вокруг.       — Да, да, конечно, — он стал сдвигать посуду с середины стола, чтобы освободить его.       Дальнейшая беседа не склеилась, и они пообедали молча среди шума посуды, чужих разговоров и дикарского смеха.       Америка решила расстаться с Джеймсом до его дня рождения, боясь, что в качестве подарка он будет настаивать на близости. Да и какие между ними могли быть отношения, если Америка была влюблена в другого парня, хотя и сомневалась в том, что между ними возникнет нечто большее, чем сегодня за обедом.       Выйдя из университета и отойдя на несколько метров, Америка решила покурить. За те две минуты, что выкуривается сигарета, можно замедлить дыхание и многое обдумать. Она достала сигарету из пачки, и перед ней вспыхнул огонек, вырывающийся из серебристой зажигалки. Америка подняла глаза и увидела Дэвида, сжимающего сигарету между губами. Америка прикурила от его огня, затем и он.       — Спасибо. Тебе сейчас куда? — спросила Америка.       — В общежитие, — ответил он индифферентно.       — Мне тоже. Я живу в первом секторе, на четвертом этаже, — сказала Америка.       — Там, где Бейн? — спросил он.       — Напротив, — сказала Америка. — А ты?       — Я на пятом, прямо над ней, — Дэвид звучал совершенно безразлично, но Америка все равно решила попытать счастья:       — Мы сегодня с подругой идем в “Cavern” на концерт. Если не занят и любишь джаз и рок-н-ролл, присоединяйся.       — Я подумаю и зайду к тебе, — сказал Дэвид, длинно затянулся и выбросил сигарету на мостовую. Уже само мрачно изреченное «подумаю» зажгло в Америке надежду.       Молодые люди дошли до общежития и поднялись до квартиры Америки.       — Жду твоего ответа, — напомнила Америка с улыбкой. Дэвид угрюмо бросил: «угу» и продолжил шествие вверх по лестнице.       До выхода оставалось совсем немного времени, когда послышался стук в дверь. Америка окинула взглядом помятого Дэвида в домашней одежде и сразу поняла, что он скажет:       — Извини, сегодня я не в форме, не могу пойти, — так и сказал он, почесывая затылок. — Хорошего вечера!       Америка и Крис вновь услышали в перерывах между основной программой джаз-бэндов группу Эла Колдуэлла, которая опять поменяла название, теперь на «Джетт Сторм и ураганы». К счастью, Джеймс не увязался за ними и сегодня, и Америка призналась Крис в том, что произошло, когда она не пришла в кинотеатр, и в своем намерении закончить это. «Возможно, мы больше никогда не увидимся втроем», — предположила Америка. «Это не важно», — сказала Крис, и в этих трех словах Ами прочитала большее: «Только будь счастлива».       Америка пригласила Джеймса поговорить с глазу на глаз и ждала его на площади. Она заметила его еще вдалеке по букету нарциссов, неизвестно откуда взявшихся. Его улыбка растягивалась от уха до уха.       — Наконец-то мы с тобой видимся тет-на-тет! Когда такое было в последний раз! На! — Джеймс передал девушке цветы и потянулся поцеловать ее. Америка отстранилась, Пирт сделал вид, что не заметил.       — Нам надо с тобой поговорить, — сказала Америка тихо. Улыбка стала соскальзывать с лица Джеймса.       — Та-а-ак! — грозно произнес он.       — Мы больше не можем быть парой.       — Как так? Это почему еще?       — Много причин, — Америка отвела взгляд.       — Ты можешь озвучить хоть одну?       — В первую очередь мне не хватает времени, — Америка посмотрела на Джеймса — его глаза стали намокать.       — Мама заболела, мне приходится таксовать, день рождения скоро, а тут еще и ты… Полоса невезения какая-то, — Джеймс чуть не плакал. Сердце Америки сжалось, но поддаться ему во второй раз означало уничтожить себя окончательно.       — А что с мамой? — спросила Америка взволнованно.       — Пока непонятно, лежит в больнице, — сознался Джеймс. Америка впервые за все это время потянулась его обнять.       — Джеймс, с ней все будет хорошо, она обязательно справится, и начнется полоса везения. Наше расставание не значит, что наша дружба заканчивается. Хочешь, пойдем завтра в “Cavern” на концерт? — Америка отпустила Джеймса и посмотрела на него.       — Хочу, — признание Джеймса прозвучало совсем-совсем по-мальчишески.       Они вновь услышали группу Эла Колдуэлла, теперь уже объявленную как «Рори Сторм и ураганы», и так она будет называться еще многие месяцы, что Ами и Крис будут приходить на их концерты.       После середины декабря Америке пришла фотокарточка с изображением младенца: «Америка, у тебя родилась еще одна младшая сестра: Фиби Анна-Мария Рамон». Родилась она в день рождения Джеймса, девятого декабря. Уже было решившая отмечать Рождество в общежитии, Америка решила поехать на праздники в Лондон, знакомиться с двоюродной сестричкой.       Началось новое десятилетие, за которое, очевидно, должно многое произойти. Америка не могла и не пыталась предположить, что именно уготовило ей будущее. Америка знала это скорее логически, чем интуитивно.       Студенческие дни шли достаточно однообразно, но и в рутине Америка находила поэзию будней, особенно когда сквозь пелену облаков начало пробиваться предвесеннее солнце, и пространство стало несмело оголяться, избавляясь от оков зимы. Америка вкушала сладостные часы одиночества, когда возвращалась с лекций и обнаруживала запертую снаружи дверь в свою квартиру. Заходя, она все равно звала: «Саша? Кара? Кто-нибудь есть?», чтобы удостовериться наверняка. Никто не отвечал, и в ласковых, набирающих силу лучах, подсвечивающих гардины, мебель, странички, волосы, пальцы, в мелодичной тишине, Америка могла подолгу читать, сидя на подоконнике, сочинять что-то под гитару. Наслаждаясь закатом, наступающим все позже, Америка не замечала, как наступала темнота, и тогда оставались считанные минуты до возвращения соседок, и Америка с замиранием сердца вслушивалась в шум на лестничной клетке. Когда начинали звенеть ключи в замочной скважине, что-то в Америке обрывалось. Саша неизменно задавала вопрос, почему соседка сидит в темноте и зажигала весь возможный свет, но, к счастью, рано ложилась, и Ами могла подолгу сидеть в тусклом свете настольной лампы и делать что-то для института.       В марте студентам лингвистического факультета раздали задания для курсовых проектов, которые им предстояло выполнять в парах и защитить в июне. У Америки нашлось два повода для радости: во-первых, ей досталась тема по южногерманской подгруппе языков, среди которых был идиш. Во-вторых, по жеребьевке ей составил пару Дэвид, но очень скоро это сотрудничество разочаровало Америку: он постоянно отмахивался от работы, аргументируя это тем, что у них полно времени, и можно начать позже. Если до этого они могли обедать рядом или покуривать перед лекциями за углом университета, то теперь Дэвид стал ее игнорировать и избегать. Америка сначала предпринимала попытки за ним гоняться, затем бросила их. Так прошел почти месяц, и Америка решилась на что-то, что казалось ей совершенно из ряда вон выходящим. Она поймала Дэвида за обедом. Он, как обычно, сидел один. Америка вспомнила про свой купол, бронировала его слоем цинка и, расправив плечи, решительно подошла к Дэвиду.       — Привет, — сказала она, возвысившись над двухместным столом. На свободный стул напротив него она принципиально не садилась. Дэвид поднял на нее глаза и тут же отвел.       — Виделись, — сказал он холодно и продолжил поедать суп, но и это не пошатнуло уверенности Америки.       — Не хочу портить тебе аппетит, но, очевидно, придется. И мне плевать, если ты посчитаешь меня занудой и буквоедом. Я приступила к проекту. Если ты не присоединишься ко мне в течение этой недели, я представлю этот проект одна. Рассказать тебе, чем это чревато?       Дэвид сглотнул и положил ложку в тарелку.       — Не надо, — ответил он, глядя на нее снизу вверх.       — Славно, что ты осознаешь последствия. Неделя кончается в пятницу. Время пошло, — Америка твердой походкой удалилась из столовой.       Вечером Саша сообщила Америке, поздно пришедшей из библиотеки, что заглядывал Дэвид и просил дать знать, когда она вернется. Америке очень не хотелось подниматься к Дэвиду, и еще полчаса она уговаривала себя.       Америке открыл сосед Дэвида, и она подумала, что теперь его нет дома, но он вскоре вышел к ней и выглядел как никогда оживленно.       — Привет! — воодушевленно сказал он.       — Виделись, — холодно отреагировала Америка.       — Ты не против делать проект у меня? Я живу один в комнате, нас никто не будет отвлекать.       Америка согласилась, и следующие три недели она приходила к нему три раза в неделю по будням, как правило по понедельникам, вторникам и четвергам. Угловая комната Дэвида с двумя окнами и выкрашенными в зеленый цвет стенами была опрятной, но не отражала никаких его интересов. Дэвида, казалось, тема не очень увлекала, но он относился к работе добросовестно и вносил равнозначный вклад. Так пролетали три, а то и четыре вечерних часа. Вскоре Дэвид потеплел и начал заводить разговоры на отвлеченные темы, поделился тем, что родился в Эдинбурге и решил попробовать отделиться от родителей, поступив в Ливерпуль, и один раз сходил с Америкой и Крис в “Cavern”. Америка даже стала думать, что большее между ними вполне возможно.       Апрель перевалил за середину, и в очередной понедельник Америка поднялась к Дэвиду. Они уделили занятиям от силы полчаса, и Дэвид включил радио.       — У меня сегодня день рождения и никакого настроения заниматься, — сказал он под аккомпанемент The Shadows и потянул руки вверх. Его рубашка задралась, и Америка, увидев дорожку из волос под пупком, смутилась. — Не хочешь отметить?       — Сегодня? И тебя никто не поздравил? — спросила Америка. Дэвид выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда паспорт. Действительно, убедилась Америка, 18 апреля 1941 года. — Жаль, что ты раньше не сказал, я бы подарок приготовила.       — Я не люблю подарки, — Дэвид небрежно бросил паспорт обратно в ящик. — Подожди.       Дэвид ретировался и вернулся с бутылкой шампанского, и вскоре пробка с легким хлопком вышла из горлышка.       — Не пролил ни капли! — гордо произнес Дэвид. Америка легко похлопала в ладоши, пока Дэвид разливал желтоватую жидкость по стаканам. Он дал один Америке и выжидающе уставился на нее.       — Тост, — поняла его взгляд Ами, и из ее сознания исчезли все многочисленные известные ей слова из нескольких языков. Она не хотела показать ему, что влюблена, а все слова, что с трудом подбирались, как назло, кричали об этом. — Ты замечательный человек и друг. Ты подпустишь к себе не каждого, но оттого приятнее оказаться в твоем избранном кругу. Я хочу пожелать тебе, чтобы все задуманное тобой сбывалось.       — Спасибо, Ами, как приятно! — Дэвид звякнул стакан о стакан Америки, и молодые люди осушили их.       Они закурили в окно. Апрель несмело зеленел, солнце покрывало голую желтую землю, но в комнату врывался еще прохладный воздух. В кронах деревьев от едва набухших почек виднелся зеленый шум.       От сигарет шампанское будто сильнее ударило в голову. На радио заиграла песня The Platters “Smoke Gets In Your Eyes”.       — Как иронично, — усмехнулся Дэвид, — мы курим, и тут песня про дым.       Пока Дэвид и Америка уговаривали бутылку, по радио, как нарочно, крутили особенно романтичные песни в исполнении Перри Комо, Фрэнка Синатры и Пола Анки. От того, как быстро билось сердце, у Америки перехватывало дыхание, и она молилась о том, чтобы Дэвид не услышал этого и не увидел ее трясущихся рук.       — Вот оно и кончилось, — резюмировал Дэвид, вытряхивая из бутылки последние капли в бокал. — За нас.       Молодые люди выпили последнюю порцию уже гаснущего напитка и замолчали. Америка бросила взгляд на большое зеркало, от которого отражались кровать и окно, и почувствовала, как рука Дэвида скользит по ее левому плечу, а спустя мгновение его губы накрывают ее.       Это было первое прикосновение обычно дистанцирующегося Дэвида за все время их знакомства. Как и у поцелуев Джеймса, у поцелуев Дэвида был привкус сигарет, и это оказалась единственная общая черта. Губы Дэвида поочередно обнимали то нижнюю, то верхнюю губу Америки. Она не заметила, как Дэвид, не прерывая поцелуев, стал избавлять ее от одежды, как она оказалась на его кровати, глубоко втопленная в несколько слоев перин тяжестью его тела.       Весь процесс, казавшийся Америке таким чужим и странным, одновременно горячим и холодным, Дэвид молчал и поглядывал в зеркало, висевшее напротив кровати. Потом, лежа на узкой односпальной кровати вплотную к спящему Дэвиду, Америка почувствовала себя счастливой, и тоже уснула под тусклый свет настольной лампы. Когда Ами открыла глаза утром, увидела Дэвида натягивающим брюки на его длинные ноги.       — Привет, — сказал он сухо, застегивая рубашку. — Пожалуйста, никому не говори о том, что произошло, ладно?       Америка почувствовала себя еще более нагой и в довесок испачканной сажей. Прочистив горло, она ответила:       — Ладно.       Они продолжили писать проект, сделав вид, что ничего не было. Поначалу Америка раздумывала: может, это ее кара за то, что она отвергла Джеймса? может, она недостаточно хороша, чтобы в нее влюбился тот, в кого влюблена она? Америка все чаще стала отмечать, что Дэвид чрезвычайно самолюбив, и с удивлением поняла, что равнодушна к нему. К счастью, они закончили проект задолго до дня защиты, и им пришлось встретиться только за пару дней до экзамена, чтобы отрепетировать речь. Америка вздохнула с облегчением, когда им поставили высший балл и избавили от необходимости контактировать друг с другом.       На лето из общежития никого не выгоняли, и Америке не пришлось возвращаться на Ньюкасл-роуд даже на пару месяцев. Несмотря на наличие пригретого гнезда, Америка стала задумываться о том, чтобы расширять свою независимость, о покупке своего жилья и машины, но пока решила начать с малого и получить права.       Америка и представить не могла, что перед восемнадцатым днем рождения отец позвонит в общежитие и ласковым тоном пригласит ее на праздничный ужин. День рождения как раз выпадал на воскресенье, и Америка уже решила провести его с Омпадой, но та отнеслась к переносу встречи с пониманием.       Впервые за почти год Америка оказалась в отчем доме. В отличие от заметно подросшей Мии, Наум и Дороти совершенно не изменились. Впервые за годы Америка оказалась за одним столом с отцом и мачехой. Все принарядились и чинно улыбались. Улыбке Дороти Америка не доверяла.       — Когда же ты успела так вырасти, — вздыхал отец, оглядывая Америку, — как же ты похожа на маму.       — Это генетика, — жеманничала Дороти, похлопывая мужа по плечу.       — Да, ты права, это генетика, — драматично согласился Наум. Америка сжала губы от неестественности этого разговора.       Больше поговорить оказалось не о чем. Наум не спрашивал ни об учебе, ни о планах, ни о других событиях, как и все эти годы он не интересовался жизнью Америки, да и она не горела желанием рассказывать. Мия вскоре заскучала, и ее отпустили поиграть в свою комнату.       — Америка, — Наум промокнул рот салфеткой, — как ты помнишь, с восемнадцатилетнего возраста ты вступаешь в полное владение счетом. У меня есть два условия, обязательных для выполнения, поскольку ты уже часть денег использовала. Первое условие — ты отказываешься от претензий на это имущество, — отец обвел глазами гостиную. — Завтра мы идем заверять твой отказ у нотариуса. Второе условие — ты выходишь замуж за сына владельца моего завода, высокопоставленного человека. Более выгодной партии ты и представить себе никогда не сможешь. Послезавтра ты идешь с Дороти к гинекологу, чтобы мы убедились в твоей чистоте.       Америку передернуло от негодования. Она не могла определиться, от какой мысли ее трясло сильнее. «Мы в восемнадцатом веке или в двадцатом? Тогда почему ты распоряжаешься мной, словно вещью? И разве любовь к мужчине меня как-то испачкала?»       — Я согласна отказаться от имущества и счета и возместить потраченное, но выходить замуж за неизвестного человека я не намерена.       — Глупенькая, — злобно усмехнулась Дороти.       — Возражения не принимаются. От счета ты отказаться не можешь из уважения к покойной матери. Она всегда желала тебе лучшего. Вот уже двенадцать лет я представляю ее интересы. Я ее знал, как себя, и абсолютно уверен в том, что она бы меня сейчас поддержала. И не забывай, ты несовершеннолетняя еще три года, и я отвечаю за тебя. Значит так, в августе Стюарты возвращаются из отпуска и придут к нам на званый ужин, познакомитесь. Он тебе еще понравится.       Америка не понимала, как ей сопротивляться и отстаивать свою позицию. Она засобиралась в кампус, и Наум и Дороти даже из вежливости не предложили ей остаться с ночевкой.       Следующим утром они отправились к нотариусу и оформили отказ Америки от претензий на наследство, а во вторник вдвоем с Дороти пошли в поликлинику. Всю дорогу Америка выслушивала, что она уже с малолетства порченая, что она скоро выйдет в тираж по возрасту и поношенности, что с Америкой сделали многочисленные сексуальные связи с физиологическими подробностями, благодаря которым Америку осенило, что Дороти, некогда победительница конкурса красоты, поет о том, что болит и у нее самой. Дороти зашла в кабинет вместе с Америкой.       — Здравствуйте, доктор, — Дороти была сама вежливость.       — Здравствуйте. Что беспокоит? — спросила доктор устало.       — Надо проверить наличие девственности, — Дороти стушевалась к концу фразы, словно испугавшись заветного слова.       — Я вас поняла, пожалуйста, подождите в коридоре, — попросила доктор, вставая.       — Я должна убедиться сама, — поспорила Дороти.       — У вас степень в гинекологии? — спросила доктор.       — Нет, но я женщина, — настаивала Дороти.       — И вы сами себя осматриваете? Удивительная гуттаперчивость для вашего возраста, — саркастично произнесла доктор.       — Какого возраста? Хамка! — уже истерила Дороти.       — Женщина, вам заключение нужно? Тогда подождите минутку в коридоре. Такова врачебная этика. Это займет буквально минуту, мы с вами дольше препираемся.       Дороти грозно посмотрела на Америку.       — Вернусь через минуту! — пригрозила она, выходя.       — Твоя фамилия — Зами? — спросила врач, заглянув в карточку. Америка утвердительно. — Твою маму звали Мерлин?       — Вы ее знали? — удивилась Америка.       — Да, — вздохнула доктор, — она была прекрасная женщина. Это твоя мачеха?       Америка метнула взгляд на дверь и кивнула. Женщина явно хотела высказаться, но сдержалась.       — Я не буду тебя осматривать, пока ты сама не решишь прийти за этим. В заключении я напишу, что нужно. Ты уже половой жизнью живешь?       — Было недоразумение, — призналась Америка.       — Ты только будь осторожна, — предупредила врач, — сейчас эпидемия венерических заболеваний. Откуда-то везут эту заморскую гадость. Лучше не тяни с визитом сюда. Мы никому тебя не выдадим.       В кабинет ворвалась Дороти:       — Ну что там? — спросила она.       — Да чистая ваша девочка, чистая, — сказала врач, вписывая данные в карточку Америки.       — Ну… славно… — как-то разочарованно промямлила Дороти.       Только после этого деньги и, как оказалось, немалые, оказались под контролем Америки. Встретившись в ближайшие выходные с Омпадой, Америка рассказала ей о случившемся, и та материла отца подруги последними словами.       К августу Америка получила права и арендовала машину, чтобы покатать друзей, вернувшихся из летних путешествий с семьями, по Ливерпулю, и поездка перетекла в запоздалое празднование дня знакомства. Билли так вдохновился примером Америки, что по возвращении в Ньюкасл тоже стал брать уроки вождения.       В середине августа Стюарты пришли на ужин в дом на Ньюкасл-роуд, и Америка снова оказалась в лоне семьи. Рядом со Стюартом-старшим, похожим на большой пузырь, Наум казался подростком.       — Как забавно, столько лет работал в Ньюкасле и живешь на Ньюкасл-роуд! — пожимая руку хозяину дома, воскликнул лысоватый господин. Его серенькая жена рядом с Дороти вовсе обесцветилась. За ними возвышался светловолосый парень с редкой рыжеватой бородкой.       — Джеймс, поздоровайся, — напомнил мистер Стюарт, и Америка окаменела. Значит, сбывается то пророчество, услышанное июльским днем у Паддингтонского вокзала. Как бы Америка не старалась избежать его, расставшись с Джеймсом, рок обхитрил ее.       Две семьи устроились в гостиной за накрытым столом и завели пропитанные фальшью разговоры. Даже «передайте, пожалуйста, салат» звучало неестественно. Америка так умело подавляла в себе раздражение, что не испытывала не только его — она вообще ничего не чувствовала.       Отец и мистер Стюарт говорили об экономике, политике, о Берлинской стене, о космическом спутнике. Миссис Стюарт молчала, а Дороти вставляла свои бесценные комментарии, а точнее вторила репликам Наума. Джеймс постоянно выбегал в туалет и странно покашливал. Америка, разочаровавшись в представлении, погрузилась в свои мысли.       — Зачем тебе высшее образование? — вопрос потенциального свекра вынудил Америку вернуться в реальность и впервые в жизни сжать зубы от раздражения. — Оно ведь не способствует благополучному браку, скорее наоборот, мешает ему, — он склизко рассмеялся. — Вот моя супруга институтов не кончала и вполне счастлива со мной в браке вот уже тридцать лет!       Супруга даже не улыбнулась. Вопрос гостя не предполагал ответа Америки, и разговор продолжился сам собой.       — Симпатичная у вас девица, — резюмировал мистер Стюарт, надевая пальто уже на пороге, — мне даже не важно, что она еврейка.       «Антисемит поганый», — подумала Америка не по-доброму.       Воодушевленные итогами вечера отцы решили устроить молодым людям более близкое знакомство в дорогом ресторане. Возможности сбежать у Америки не оказалось, потому что отец не просто довез ее до дверей ресторана, но и проводил за стол, заблаговременно забронированный им и мистером Стюартом. Джеймс опаздывал, Америка ждала его четверть часа и готовилась через несколько минут уйти с чистой совестью, но жених объявился.       — Привет, — Америка впервые услышала его голос. В нос резко ударил запах блевотины.       — Привет, — ответила она. В следующий раз оба открыли рты только озвучивая официанту заказ, а потом только приступив к еде. Глаза Джеймса походили на две пустотелые бусины.       — Кем ты работаешь? — решила проявить инициативу Америка.       — Ну я так… иногда бывают халтурки… они меня как бы сами находят. Понимаешь, я свободный художник.       — Ты занимаешься творчеством?       — Ну не то чтобы так, если честно.       — А где ты учился? — Америка звучала заинтересованно, тогда как собеседник отвечал лениво и неохотно.       — В школе.       — И все? А колледж?       — Не-е, какой колледж.       — Что тебя интересует по жизни?       — Ну там… там… ну знаешь, как бы… много что меня интересует.       Джеймс налегал на вино, что не могла не отметить Америка. Когда она не задавала вопросов, юноша вообще не говорил, и Ами пришла к выводу, что так даже намного лучше.       Жизнь пропиталась абсурдом, бредом, ирреальностью, и Америка пыталась уравнять свои ощущения в пьесах абсурдистов Ионеско, Беккета, Мрожека, но это не помогало, и она посоветовалась с Омпадой и Мэри. Тетя, возившаяся с грудничком, не особенно проявляла эмпатию, дежурно сочувствовала и искренне ругала, а Омпада страстно убеждала Америку бежать в Израиль.       — Мне, конечно, будет грустно без тебя, но я предпочту твое счастье своему. Мы с верными товарищами Билли и Питом обязательно приедем тебя навестить!       В новом семестре после летних каникул Дэвида МакЛарена в группе не оказалось. Америка выяснила в деканате, что он уехал учиться в Глазго и, кажется, сменил специальность.       Америка часто фантазировала, что побудило Дэвида уехать в Шотландию, как там протекает его жизнь, как бы сложились их судьбы, если бы они все-таки стали парой, и о том, какой станет ее жизнь, когда она выйдет замуж за этого Стюарта. Скрещение этих фантазий побудило Америку написать ее первую пьесу, которую она назвала «Красный тартан».       Студенты факультета режиссуры стали каждый день ходить на репетиции в театр «Эмпайр», чтобы отследить этапы постановки спектакля от читки до премьеры. Америка, знавшая по работе в театре «Фортуна» все о выпуске спектакля, стала скучать и отвлекаться на другие дела: на стихи, на продумывание звучных диалогов для будущих пьес. На одной такой репетиции Америка услышала внутри головы музыку, подходящую к стихотворению “The Art In Myself”, а еще позже написала песню “Stained By Love” по мотивам своих размышлений, может ли любовь запятнать честь человека.       В учебном расписании находилось много окон, которые Америка заполняла чтением множества пьес от античных до современных драматургов. Особенную радость доставляла способность читать Мольера на французском, Шиллера на немецком. Америка жаждала большей занятости.       Пол-осени по субботам Стюарты и Зами ездили друг другу на званые ужины. усиленно делали вид, что счастливо живут вместе, хотя Америка каждый раз возвращалась в общежитие, а ее комнату уже переоборудовали в склад. Больше всего Америка терпеть не могла в этих приемах даже не водянистое ощущение от них, а то, что они мешали ей ездить в Лондон на спектакли. В октябре отцы условились на том, что все друг другу нравятся, и тянуть дальше смысла нет, и назначили свадьбу на первое января.       К концу декабря Америка собрала вещи, чтобы съехать из общежития после свадьбы. Будущее после этого дня было отгорожено кирпичной стеной, и Ами абсолютно не представляла, что ее ждет. Эта игра в невинность и благородство доводила ее до нервного истощения. Рождество праздновали вместе на Ньюкасл-роуд, потому что там стояло пианино, на котором Америку заставили играть всем известные песни. От несмешных шуток мистера Стюарта про еврейского мальчика, которому поклоняется весь мир и неестественного смеха Дороти у Америки пухла голова.       В ту ночь возвращаться в общежитие было поздно, и Америка переночевала дома. Несколько раз ее вырывали из полудремы судороги, и Ами так и не удалось уснуть крепко. Девушка встала пораньше и уехала, чтобы не пересечься с Дороти.       В опустевшем общежитии было тихо, и Америка сразу провалилась в глубокий сон.       Явственно пахло предстоящей грозой, дул холодный ветер. Вокруг простирался огромный, пахнущий жасминами, орхидеями и мальвой цветущий сад, казавшийся на фоне черных туч еще прекраснее.       — Не бойся, птичка, — произнес незнакомый юношеский голос, — это не тот Джеймс.       Америка впервые за много месяцев проснулась отдохнувшей и стала дожидаться вестей.       За два дня до свадьбы Америку позвали к телефону. На том конце провода был отец.       — Ты контактировала с Джеймсом в последние дни? — он звучал испуганно.       — Мы не виделись с Рождества. А что случилось?       — Он умер! — гаркнул Наум и бросил трубку.       Америка чувствовала одновременно удивление и облегчение, за которое себя ругала. Не успела она отойти от телефона, как ей вновь передали трубку, и голос Дороти стрелой устремился в барабанную перепонку Америки, чтобы пробить ее.       — Вот же ты сволочь! Ты не только шлюха, ты еще и гнусная убийца! Ты ведьма, рядом с тобой люди мрут один за другим! Будь ты вовеки проклята! Судьба тебя еще покарает, вот увидишь! — на этом Дороти бросила трубку, и в коротких гудках Америка слышала победные фанфары: больше она ничем не обязана своему отцу. Больше она никогда не пойдет навстречу ни ему, ни его истеричной жене.       Чтобы найти жилье, Америка наняла маклера, и весь январь, иногда в ущерб занятиям, смотрела квартиры. Сначала маклер ее неправильно понял и показывал квартиры на съем, но после пары ошибок Ами сказала, что хочет именно купить жилье. «Вы очень молоды, поэтому, наверное, не понимаете, что покупать недвижимость дороже, чем снимать», — возразил маклер, и Америка ответила: «Вас, как маклера, должны интересовать другие цифры, нежели мой возраст». Тогда он показал ей с десяток квартир, среди которых была парочка вполне отвечающих желаниям Америки, но ее сердце требовало чего-то иного. Через три недели маклер осторожно преподнес Америке следующее:       — Не знаю, насколько вам это подойдет, но недавно на продажу выставили один неплохой дом чуть дороже того, какую сумму вы готовы заплатить. Есть один минус — он находится далеко, почти за пределами Ливерпуля.       — В любом случае, всегда можно посмотреть, — согласилась Америка.       Они ехали из центра семь-восемь миль в сторону Манчестера, пока не оказались в районе неподалеку от Хайтона, выглядящем не совсем по-ливерпульски: скромные двухэтажные дома не прижимались друг к другу плотно, стена к стене, а стояли на отдалении и были огорожены, как в богатых районах. Маклер провел Америку к забору, и она, увидев крышу этого дома, затрепетала всем нутром. Предчувствие обретения дома, даже Дома с большой буквы, которого она лишилась с уходом мамы, который пытался заменить дом Мэри и Роберта, усиливалось с каждым шагом.       Ворота открылись, и взору предстал весь двор с молодыми деревьями и пустым бассейном овальной формы, увенчанный аккуратным, совсем простым двухэтажным домиком.       Маклер показал Америке гараж-сарай, но ей не терпелось поскорее оказаться внутри домика. Только Америка оказалась на пороге совершенно не обжитого, но очевидно построенного по особенной задумке дома, ею овладело желание обустроить его. Она сразу представила, где поставит пианино.       — Похоже, будто бы кто-то строил это для себя, — сказала Америка после экскурсии. — Что случилось? Почему его решили продать?       — Хозяева переехали поближе к Лондону, — ответил маклер.       — Должно быть, жалко было оставлять только выстроенный дом, в который вложено столько сил и души… — вздохнула Америка. — Я беру его.       Америка попросила Мэри о помощи с оформлением документов. Узнав, где находится дом, Мэри изумилась:       — Нужно ли тебе жить так далеко? Может, стоило бы поближе к центру? Там и учеба, и работа, вся жизнь.       — Ты увидишь, — таинственно сказала Америка. — Это не я покупаю дом, а дом — меня.       После подписания всех документов, Мэри и Америка поехали в новый дом на такси.       — Настоящее логово затворника, — отметила Мэри, оглядев это место. — Зато неплохо для семьи. С заделом на будущее.       — Никакой семьи, — категорично сказала Америка. Семья, заключила она, приносит слишком много боли. — Только я и моя свобода.       Мэри обняла племянницу.       — Удачи, моя одиночка.       Америка одним днем перевезла пожитки из общежития в новый дом, и в первую же ночь ей приснился некогда многократно виденный сон. Он ничем не отличался от предыдущих разов, но теперь антураж стал Америке знаком: она спускается по лестнице и оказывается в незнакомом пространстве, ее ослепляет неестественно яркая, больно бьющая в глаза, как свет прожектора, холодная голубизна. Немного привыкнув, Америка узнает кухню в этом доме: стол, плиту, холодильник. Она снилась ей раньше! Спиной к Америке стоит незнакомый черноволосый юноша, выносливо глядя в окно. Америка вновь пытается всмотреться в него, кажущегося родным, и он начинает поворачиваться к ней, но свет становится невыносимо ярким, и Америке вновь приходится зажмуривать глаза. Она проснулась, теперь зная, что этот сон вещий, и он сбудется в этом доме.       Америка пригласила Мэри, мистера Рамона, Эллину с маленькой Фиби, а в другой день Омпаду, Билли, Пита и Крис, чтобы отпраздновать новоселье. Билли сразу определил, где они будут праздновать дни рождения, день встречи, Рождество и у кого будут останавливаться, и осадила его, конечно, Омпада: «Это не твой дом, чтобы ты им так свободно распоряжался, мистер Фуникулер». Новоиспеченная хозяйка в лице Америки внесла свою лепту: «Ты можешь обрести больше прав в этом доме, если поможешь наклеить обои». «Началось», — сказал Билли.       Америка стала обустраивать дом, но прежде она обзавелась машиной — подержанным черным «жуком» Volkswagen модели 1200 Limousine 1957 года выпуска, и добираться до центра Ливерпуля стало совсем легко. О внезапном обогащении Америки распространялись слухи. Она о них знала, но не обращала внимания, найдя отдушину. В первую очередь она купила печатную машинку, фортепиано, виниловый проигрыватель. Постепенно она приобрела пару ковров, шкафы, диваны, кровать, мягкое постельное белье, и в последнюю очередь телефон и телевизор; расставила по углам цветы, выискивала на барахолках занятные диковинки. Этот дом овеществлял ее душу, и она бережно заботилась о каждом его уголке. Когда она переступала порог, ей казалось, что в это мгновение она выворачивается наизнанку, и не душа сидит внутри ее тела, а тело внутри души.       В последний раз Америка оказалась в доме на Ньюкасл-роуд, чтобы забрать библиотеку и другие мамины вещи. Отец работал, Мия была в садике, а Дороти, изобразив глубоко обиженную, не произнесла ни слова, но Америка знала, что она рада только избавиться от последних напоминаний о первой жене Наума, а заодно и открыть для себя впервые за много лет наличие чердака, теперь уже свободного.       По весне парни и Омпада приехали помочь наклеить обои.       — Хоть они и в цветуечках, мне очень нравится, какие обои ты выбрала, — заявила Омпада.       — Дизайнер, ишь, — не мог не уколоть ее Билли.       Друзьям пришлось прожить у Америки несколько дней, и по окончании удавшегося ремонта, Билли подвел итог:       — Все у тебя прекрасно, Америка, но музыкальная библиотека нуждается в пополнении!       Когда Ами приглашала отдельно Омпаду, они подолгу рисовали акварелью, и потом их рисунки Америка заправляла в рамки и вешала на стены.       — Я и не замечал столько деталей раньше! — воскликнул Сэр Пол. — Но мне с самого начала нравился этот дом.       Легким сквозняком Америка-призрак благословила старика за искренность.       Прислушавшись к комментарию Кармелита, Америка решила пополнить фонотеку более современными исполнителями. Любой ливерпулец знал, что пластинки нужно брать в магазине знаменитой на весь город семьи Эпстайнов “NEMS”. Эпстайны были потомками евреев–эмигрантов из Российской Империи и несколько десятилетий успешно держали сеть мебельных магазинов, а потом открыли еще один бизнес. С приходом молодого управляющего “NEMS” стал по-настоящему процветать, и около полутора лет назад они открыли на Уайтчепел второй филиал, занявший три этажа, а на запуске выступила сама дива Энн Шелтон. Оказавшись внутри, Америка обнаружила, что ассортимент предлагал не только грампластинки, но и музыкальные инструменты, и отчего-то пожалела, что не купила фортепиано тут. Первой пластинкой, пополнившей коллекцию в новом доме, оказался альбом The Miracles.       Америка регулярно возвращалась в “NEMS”. Она понимала, почему этот магазин имел репутацию лучшего из лучших: почти всегда можно было найти любую пластинку любого исполнителя, а если нет, то ее можно было заказать. Америка заметила хитрое приспособление, чтобы следить за количеством пластинок и своевременно пополнять их: края каждой папки с пластинками соединялись бечевкой. При заполнении раздела бечевка натягивалась, а в противном случае ослабевала. Изредка Америка видела самого управляющего, солидного и энергичного, одетого с иголочки парня лет двадцати пяти с красивым открытым лицом и темно-русыми кудряшками.       Когда солнце стало греть землю, Америка переключила внимание с домашних растений на сад, где уже росли яблоня, вишня и черешня, а за домом, чуть поодаль от ворот — терновник, ракитник, бузина, можжевельник и жимолость. Выяснив, кто есть кто, Америка училась за ними ухаживать. Втянувшись в садоводство, она посадила камелии, пионы и нарциссы, которым предстояло зацвести только через несколько лет.       Америка очистила бассейн и наполнила его водой, и в этом акте она видела символ заполнения своей жизни смыслом. В конце мая, когда все кусты друг за другом зацвели, сад совершенно преобразился. Америка пригласила Омпаду на пленэр, а она заметила, что летом можно будет отпраздновать первый урожай ягод.       По вечерам Америка подолгу читала и до поздней ночи сидела за печатной машинкой. В перерывах между заданиями по морфологии и фонетике, садоводством и другими занятиями, заполнившей ее жизненное поле, этой весной она читала все пьесы живого классика Сомерсета Моэма и переосмыслила его творчество в пьесе «Фантазия по Моэму».       Лето промчалось, как обычно, быстро. С верными друзьями Омпадой, Билли и Питом они не просто отметили свое знакомство, а растянули празднование на целый месяц, прожив его под одной крышей: выносили в сад проигрыватель, подолгу нежились под солнцем, лежа на траве, или собирали поспевающие друг за другом черешню и вишню. Яблоня, плодоносящая раз в два года, пока отдыхала. Омпада и Америка мариновали мясо или рыбу, а Билли и Пит пекли их на гриле во дворе. Иногда на машине Америки они ездили на пляж и проводили в воде много веселых часов. После этого было особенно приятно засыпать крепким сном под пение цикад, влетающее в открытые окна. Больше всего времени друзья уделяли музыке: Билли и Пит вооружались гитарами, Америка — саксофоном, если они занимались на улице, а ночью или в дождливые дни она садилась за фортепиано, и они часами джемили; Омпада зарисовывала их или фотографировала на фотоаппарат Америки, а Билли иногда пел, импровизируя с текстом. В импровизациях родилось множество экспериментальных песен и две серьезные: “We’re not wolves, we are owls” и “Dark Gold”.       Во время одного из таких джемов Америка едва расслышала стук в глухую калитку.       — Стойте, — окликнула она совершенно увлекшихся парней. Прервав музыку, они услышали повторившееся торопливое постукивание.       — Кажется, нашим музицированиям конец, — с паническими нотками в голосе произнес Билли.       — Да подожди ты нагнетать, — нахмурила брови Омпада.       Америка отворила калитку. Билли, Омпада и Пит осторожно выглянули из сада, чтобы разглядеть пришельца, а точнее пришелицу: молодо выглядящую, но все же намного старше них женщину с изящно заплетенными, длинными, карамельно-белыми волосами и лучистыми голубыми глазами. Она держала обеими руками нечто круглое, накрытое полотенцем.       — Здравствуйте! — воскликнула она звенящим голосом. — Не хотела прерывать вашей вдохновенной игры, но не хотела упустить возможности с вами познакомиться и заодно угостить черничным пирогом! Уже две недели думаю, кто же там так чудесно играет? Думала, вот бы посмотреть на них!       Омпада и ребята подозрительно переглянулись.       — Здравствуйте, — ответила Америка несколько сконфуженно. — Проходите, пожалуйста.       Америка заварила чай, вынесла во двор чайник, и друзья приступили к поеданию еще теплого пирога, оттого вкусного, что состоял больше из ягод, чем из теста, и явно обошлось не без особого ингредиента — частички огромной души его создательницы. Ее звали Лией, по образованию она была актрисой и много лет до позапрошлого года служила в театре. В первую очередь ее привлекли звуки саксофона, так как ее первый муж был профессиональным саксофонистом. Ее журчащая, напевная речь, заливистый смех, солнечность, даже инопланетность мгновенно покоряли сердца. Подозрение первых минут быстро сменилось безоговорочной симпатией. В следующий раз она удивила друзей тем, что привела своего мужа, двадцатипятилетнего парня по имени Макси, младше Лии почти на четверть века и ненамного старше Америки и ее друзей, но они смотрелись рядом и взаимодополняли друг друга удивительно гармонично, особенно когда сами пели дуэтом. Лия стала частой гостьей во дворе Америки.       Под конец пребывания друзей Америка стала чаще замечать химию между Омпадой и Питом: как будто случайные прикосновения, переглядки и улыбки. По утрам вторая половина кровати, где ночевала подруга, пустовала. Спускаясь, она слышала за закрытой дверью маленькой комнаты их смех. Оба делали вид, что ничего не происходит.       — Омми, — шептала Америка в темноте, обняв подругу со спины, — куда ты сбегаешь от меня по ночам?       — Ами, ты взрослая и необыкновенно умная женщина. Не делай вид, что ты не догадалась, — ответила Омпада вслух, поворачиваясь к подруге лицом. Она взяла руку Америки в свою и прижала к груди. — Я его очень люблю. И он сказал, что любит меня, даже такую ветреную и взбалмошную.       — Я так счастлива… — сказала Америка, растрогавшись.       После того, как в начале августа друзья разъехались, Лия снова зашла к Америке, но, застав хозяйку в одиночестве, пригласила к себе. Жили они в не вполне благополучной деленке с непредсказуемыми соседями. Америка познакомилась с восьмидесятивосьмилетней Вероникой, мамой Лии. Она уже не могла ходить, но прекрасно разговаривала, а ее познания во всевозможных науках поражали воображение.       Америке казалось, они с Лией могли поговорить о чем-то большем, чем только о саксофоне и театре. Типаж внешности Лии напоминал Америке ее покойную маму, но общались они именно как подруги, так же, как и некогда с мамой. Оказавшись с Америкой наедине, Лия раскрылась еще глубже: она обладала тончайшим мировосприятием и улавливала даже малейшие движения далеких планет и галактик. Они подолгу говорили о многослойности мироздания, об энергии поступков, слов и особенно — снов.       — Я чувствую, — сказала Лия, — скоро произойдет очень важное. Такое важное, что изменится не только твоя жизнь, весь мир изменится, вся история пойдет по-другому. Но если что-то будет не получаться, ни в коем случае не сопротивляйся. У всех препятствий есть сакральное значение. Без страха, без трепета, без волнения, просто иди вперед, и все случится как надо.       Начался третий курс, и студентов режиссерской программы уведомили о том, что теперь они располагают достаточными знаниями для самостоятельной постановки первого курсового спектакля. Этим уведомлением и ограничились.       Выйдя погожим осенним деньком из университета, Америка накинула куртку на одно плечо: в ней было жарко, а совсем без куртки — холодно. Ей хотелось пройтись по центру, и она сама не заметила, как подошла к клубу “Cavern”. Соскучившись по сошедшим на нет походам на концерты с Крис, Америка по старой памяти спустилась в подвал.       Америка раньше будто не замечала, каким неприятным местом был “Cavern”, ко всему прочему, забитым намного большим количеством людей, чем раньше. В прокуренном, плохо пахнущем, душном клубе гремел рок-н-ролл.       Четыре парня в сценическом свете блестели кожаными куртками, выступившими на лбу капельками пота, набриолиненными волосами и гитарами. Уверенно и осторожно пробираясь через возбужденно раскачивающуюся публику, Америка медленно и ненасильственно отвоевывала место поближе к сцене, чтобы разглядеть выступающих получше, и по перевернутой гитаре стала узнавать их: мальчики из школы “Quarry Bank”! Вот справа рыжеватый, не изменяя себе, рычит и гримасничает. Вот парень с милым лицом, искусно ведущий басовую партию на леворукой гитаре, а с ним делит микрофон тот, третий, с особенно длинными и музыкальными, созданными для струн пальцами.       Их снова было четверо, но один играл уже на барабанах. Америка подсчитала, что слышала их на первом курсе, значит, два года назад, за которые они значительно возмужали и не казались зажатыми, как раньше. Наоборот, они были явно закалены выступлениями — эту грань Америка различила совершенно точно.       — А как называется эта группа? — спросила Америка.       — Ты что, не знаешь? Это ж «Битлз»! — пристыдил ее парень рядом. — Ты не уходи, они еще будут вечером выступать.       К вечеру клуб набился еще плотнее, пахло сигаретами, алкоголем, потом и еще чем-то органическим и не особенно приятным. Перед «Битлз» выступала другая ливерпульская группа, Gerry & The Pacemakers, которая звучала даже профессиональнее и стерильнее, но после того, как этот квартет покинул сцену, и вернулись «Битлз», стало ясно, что предшественникам недоставало шарма.       Сценическая этика уменьшилась за два года на столько же, на сколько увеличилось мастерство «Битлз»: если солирующая вокальная партия отсутствовала, они могли закурить и, держа сигарету во рту и роняя на себя пепел, параллельно играть на гитаре и даже подпевать вокализ. Пока кто-то один пел, остальные могли болтать между собой или со зрителями и в голос хохотать, поворачиваться спиной к публике и даже жевать сэндвичи.       Америка ушла из клуба, не дожидаясь выступления третьей группы, Mark Peters & The Cyclones. В ней нешуточно разгоралось желание чего-то неопределенного, необъяснимого. Выйдя, она жадно вдохнула свежий, холодный воздух и, напившись им, впервые за долгое время закурила. Бросив сигарету, она пошла к машине, оставленной у университета, а сев за руль, долго плутала по городу. На подъезде к своему повороту она поняла, что не накаталась, и поехала дальше, к Манчестеру. У нее были капитал, иностранные языки, музыкальное образование, режиссерские способности, теоретическая подкованность в искусстве, вкус. Она зачитывалась книгами и статьями о том, как Мольер управлял своей актерской труппой, как создавали частный театр Станиславский и Немирович-Данченко, как Сергей Дягилев открыл Европе русскую культуру, как Сол Юрок возил по всей Америке и строптивую Айседору Дункан, и огромный коллектив Игоря Моисеева, договариваясь с концертными площадками, ловко решая возникающие проблемы, иногда кажущиеся неразрешимыми. В теории Америка понимала, как работает антрепренер, не хватало только практики. Она посчитала, что могла бы быть им полезной: не хватало лишь подправить их сценический имидж.       На следующий день Америка, облачившись в строгий брючный костюм и завязав тугой хвост, вернулась в “Cavern”. Отворив дверь, она спустилась по узкой лестнице с кривыми ступенями и увидела мужчину, подметающего пол.       — Мы еще закрыты! — строго произнес он.       — У меня только один вопрос, — сказала Америка, остановившись.       — Какой? — недоверчиво спросил мужчина.       — Мне нужно связаться с группой «Битлз», — Америка держалась по-деловому, но это не сработало:       — Девушка, если бы мы выдавали их адреса каждой поклоннице, парней уже не было бы в живых, — мужчина продолжил мести.       — Я не каждая поклонница, а журналист и театральный режиссер, и у меня есть деловое предложение. Хорошо, когда они выступают в следующий раз? Я подойду и познакомлюсь с ними сама.       — А как убедиться в том, что вы не врете?       Америка пошла ва-банк:       — Спросите о мисс Зами в газете “The Liverpool Echo”, в театре «Фортуна», в Ливерпульской филармонии…       — Достаточно, — вовремя прервал ее мужчина, потому что больше перечислять было нечего, — Боб!       — А? — раздался вдалеке голос Боба.       — Дай девушке адрес Леннона, — подозрительно косясь на Америку, сказал мужчина.       — Насколько я знаю, он занят, — выходя из темноты, ответил Боб и оглядел Америку. — Здравствуйте, мисс.       — Не в этом смысле. У нее какое-то предложение.       — И какое предложение? — поинтересовался Боб.       — Деловое, — сказала Америка.       — Это все существенно меняет! — ерничал он. — Ладно, договоритесь с Джоном сами. Это та еще задачка. Вот и проверим вашу состоятельность.       Америка записала в блокнот адрес лидера группы, Джона Леннона: Менлав-авеню, 251. Это было в Вултоне, недалеко от дома, где выросла Америка. Вернувшись домой, она стала сочинять письмо. Америке никогда прежде так трудно не давалось написание текста:              «Уважаемый мистер Леннон,       Меня зовут Америка Зами.       Мы с вами не знакомы лично, но мне доводилось бывать на концертах The Beetles еще два года назад в клубе “Касба”. Кажется, тогда вы назывались Quarrymen.       Я хочу предложить свою кандидатуру в качестве вашего антрепренера.       Я возьму на себя все заботы по организации выступлений и гастролей по Англии и за рубежом, ведение финансовых, юридических дел и логистики, переговоры с прессой и лейблами, расширение публики. Вам останется лишь делать то, что у вас получается лучше всего — прийти, выступить, получить гонорар.       Вам больше не придется думать о своей востребованности. За это я прошу лишь долю с выручки в качестве вознаграждения за работу.       Предлагаю встретиться и обсудить условия подробнее.              С уважением,       Америка Зами»              Ответа от Джона не было около трех недель, и Америка уже поставила на всей затее крест. Ехать на Менлав-авеню и караулить его, по всей видимости, женатого человека, у порога дома, ей казалось неэтичным. В то утро, когда она обнаружила в ящике письмо, она проспала и опаздывала на режиссерскую мастерскую в университет. Прихватив конверт, она прыгнула в машину.       В этот день им распределили пьесы для спектаклей, которые они должны были поставить за почти пять месяцев, к началу пасхальных каникул, то есть 20 апреля. Америке досталась не самая любимая ею пьеса Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным», однако еще хуже этого оказалось расписание репетиций постановки, и, если суммировать их с академическими часами на факультете лингвистики, выходило, что Америка была занята шесть дней в неделю с восьми утра до восьми вечера. Деятельность, о которой она мечтала в тот период, когда расписание было полупустым, свалилась на нее так не вовремя! Очевидно, при таком раскладе она физически не успеет заниматься «Битлз», если они вообще отреагируют на ее предложение. Выйдя из аудитории после семинара, Америка решила раскрыть конверт, внутри которого лежала записка на огрызке бумаги:              «Привет, Америка!       Очень круто, что ты хочешь стать нашим антрепренером       Только мы не “Beetles”, а “Beatles”       Давай встретимся и обсудим       Джон Леннон»              Америка вчиталась в это причудливое, непривычное глазу слово “Beatles”, содержащее название жанра «бит». По ответу Джона сложилось впечатление, что он даже не понял, какого она пола.       Муки, связанные с написанием предыдущего письма, оказались цветочками. Стоило честно отозвать свое предложение, но Америка слишком стыдилась своей поспешности. Закрутившись в вихре нового расписания, Америка пользовалась любой свободной минутой, чтобы сформулировать письмо Джону. Так пробежали две недели, пока одним воскресным утром она не увидела в почтовом ящике конверт с логотипом магазина “NEMS”. Он стал для Америки спасением.       На плотной, ароматной бумаге, строгими буквами печатной машинки, было выведено следующее:              «Здравствуйте, мисс Зами,       Меня зовут Брайан Эпстайн. Как Вы могли догадаться по конверту, я управляю магазинами “NEMS”.       Наши интересы пересеклись на четверых парнях, называющих себя “The Beatles”.       Я заинтересовался тем, чтобы стать менеджером группы, и направил официальное обращение Джону Леннону. Однако он ответил, что не так давно Вы озвучили ему аналогичное предложение и добавил, чтобы мы договорились между собой. Мне кажется, нам есть что обсудить.       Если это удобно, позвоните мне в любое удобное для вас время.              С уважением,       Брайан Эпстайн»              Это был тот самый молодой управляющий музыкального магазина. Америка смотрела на его подпись под машинописным текстом. В появлении Эпстайна она видела свое спасение от позорного бегства. Внизу стоял номер телефона, и Америка решила безотлагательно позвонить и сказать, что уступает ему дорогу.       — “NEMS” слушает. Доброе утро, — деловито звучал мягкий мужской голос.       — Доброе утро. Я бы хотела услышать мистера Эпстайна, — вежливо сказала Америка.       — Кто спрашивает?       — Америка Зами.       — Здравствуйте, мисс Зами! — голос зазвучал более воодушевленно. — Скажите, пожалуйста, будет ли вам удобно подъехать сегодня в магазин на Уайтчепел?       — Мистер Эпстайн, я была рада с вами заочно познакомиться, но к сожалению, в нашей встрече нет необходимости: я отказываюсь от работы с The Beatles.       — Мисс Зами, не бойтесь, пожалуйста, того, что я управляю магазином. Как импресарио я тоже новичок. Я бы не хотел давить на вас авторитетом. Я уверен, что нам обязательно нужно встретиться. Мы могли бы быть интересны друг другу как деловые партнеры. Если вам не понравится, вы можете просто отказаться.       — В какое время вам было бы удобно? — поинтересовалась Америка, прикидывая, сколько всего предстоит сделать за день.       — В любое удобное вам.       — Подойдет через час?       — Отлично. Приезжайте, буду рад вас видеть. Уайтчепел, 12-14.       Собравшись, Америка села в машину и ровно через час вошла через стеклянные двери магазина не в качестве покупателя, а как потенциальный партнер большого бизнесмена Брайана Эпстайна. Только Америка готовилась отказать этому влиятельному человеку.       В воскресенье магазин лопался от посетителей. Америка подошла к прилавку и попросила господина Эпстайна.       Не вспомнить этого аккуратного, статного молодого человека всего на несколько лет старше Америки с голубыми глазами и крупными кудрями она не могла. Сама Америка в своем козырном брючном костюме мало ему уступала по виду.       Легкий шлейф парфюма, исходящий от Брайана, вынуждал память возрождать фантомные воспоминания, которых жизнь еще не породила.       — Здравствуйте, мисс Зами, — он протянул ей руку. Америка, освободив правую руку от клатча, ответила ему. — Вы очень пунктуальны. Пройдемте.       Брайан провел Америку мимо в офисную часть здания, закрытую от глаз обывателей, но все же многолюдную.       — Мисс Зами, это мой ассистент, Алистер Тейлор, — представил Брайан молодого человека в очках.       — Здравствуйте, очень приятно, — произнес он с явным почтением.       Они вошли в его кабинет, скромный и аккуратный, как и его владелец.       — Чай, кофе? — предложил он.       — Чай, пожалуйста, — ответила Америка.       Брайан попросил у ассистента два чая, и тот ретировался.       — Вы очень смелая личность, мисс Зами. С моей стороны это не очень честно, но я навел о вас справки и пришел к выводу, что мне нужны такие люди, как вы. Вдвоем мы очень многое можем сделать для The Beatles. Как минимум, я знаю лейблы, а у вас есть связи с прессой.       Алистер принес чай и снова удалился.       — Мистер Эпстайн, не хочу вас расстраивать, но у меня физически не получится участвовать в делах. Как ни прискорбно, мое предложение оказалось поспешным. Говоря начистоту, я учусь в университете, и уже после того, как я отправила письмо, стало известно, что мне предстоит поставить спектакль, и единственным свободным днем в расписании оказывается, как видите, воскресенье.       — Нас очень многое объединяет, — меланхолично отметил Брайан, пробудив в Америке отголоски родственного чувства. — Мы оба театральные люди. Я ведь мечтал быть актером, в школьные годы участвовал в театральном кружке, полтора года учился в Королевской академии драматического искусства. Мой отец этого не одобрял, и я стал бизнесменом.       Америка чувствовала, что Брайан был не склонен делиться такими вещами с первым встречным.       — У меня тоже сложные отношения с отцом, — Америка открыла свое сердце навстречу Брайану.       — Извини, это не по-деловому поспешно. Давай на ты и просто Брайан.       — С удовольствием, — откликнулась Америка. — Как ты узнал про The Beatles?       — Долгая история. Я никогда не следил за ливерпульскими группами. Мой любимый композитор вообще Сибелиус.       — А я люблю джаз, — встряла Америка, и оба рассмеялись.       — Так у нас стали спрашивать их пластинки, а я и понятия не имел, кто они такие. Я не мог позволить, чтобы в моем магазине не оказалось того, что интересует хотя бы одного человека. Если пришел один, значит, придет второй, третий и десятый. Когда у нас заказывают одну пластинку, мы ставим на полку три, если две — то шесть. Я стал искать и оказалось, что они записались в ФРГ на лейбле “Polydor”, поэтому я решил, что это немецкая группа. Но потом мне сообщили, что они ливерпульцы, и играют буквально тут, за углом, в “Cavern”, — Брайан показал на окно. — Я сходил проведать раз, два. Клуб ужасен, они ведут себя прескверно, но какие они! Они завораживают, они зажигают.       — Я не знаю, чем, но они определенно цепляют, — согласилась Америка. — Даже когда я увидела их пару лет назад в совершенно захудалом клубе, по сравнению с которым даже “Cavern” — сказочный дворец, в них уже был магнетизм.       — Ты их так давно знаешь? — удивился Эпстайн. — Они меня покорили, — Брайан помотал головой, — но с ними надо что-то делать. Они же неопрятные, небрежные. На них одновременно и приятно, и неприятно смотреть. Хочется их умыть, причесать, принарядить…       —... и перевоспитать, — заметила Америка, и Брайан рассмеялся.       — Да, да, точно.       Они разговорились и перестали замечать время. Договаривая друг за другом фразы, они обсудили все, что касалось группы, которая еще даже никак к ним официально не относилась. Когда собеседники приходили к очередному консенсусу, Брайан записывал его в блокнот, пока вдруг оба не осознали, что стемнело. Брайан взглянул на часы:       — Так, я должен ехать, — сказал он серьезным тоном. Америка вздохнула, поняв, что часть запланированного на сегодня закономерно перенеслась на неделю вперед. — И все же было бы лучше, если бы ты стала моим компаньоном, Америка. Ты же не будешь ставить спектакль всю жизнь?       — Во всяком случае не планирую. Я с радостью возьму на себя часть обязанностей, которые могу выполнять дистанционно, но я хотела бы сохранить свое имя и присутствие в тайне до тех пор, пока не смогу полноценно приступить к делам. Как серый кардинал.       Брайан улыбался.       — Я благодарен тебе за это решение. Тогда я передам все эти условия юристам, и они составят договор.       Америка продолжала ставить свой первый студенческий спектакль. Завершился так называемый застольный период, когда режиссер разбирает с актерами пьесу, вытаскивая из нее самое насущное, перешли к репетициям отдельных сцен, которые в конце предстояло соединить в единое полотно, но до этого оставалось еще несколько месяцев.       В первых числах декабря дело Брайана двинулось, и он пригласил Америку в офис. В воскресенье их встреча сорвалась, поэтому пришлось встречаться после репетиций в понедельник вечером.       — Как вчера прошла встреча? — поинтересовалась Америка, пока они шагали через темный холл закрывшегося на ночь магазина.       — Если честно, это был сущий кошмар, — признался Брайан, обернувшись на Америку. — Они едва не вывели меня из себя. Я знал, что днем у них было выступление, поэтому ждал их к половине пятого. Их должны были торжественно встретить и с почетом провести через весь магазин в мой кабинет, — в этот момент Эпстайн и Зами как раз вошли в упомянутый кабинет и сели на кресла. — Только в половине шестого, когда рабочий день кончился, пришел Джон с Бобом Вулером из “Cavern”. Еще зачем-то наплел, что Боб его отец, одурачил меня… Оба были пьяны. К шести появились Джордж и Пит, — увидев непонятливое выражение лица Америки, Брайан поспешил объяснить: — Джордж — это гитарист, самый младший из них, а Пит — ударник. Пола, басиста, не было. Говорить о чем-то без него было бессмысленно. В результате Полу позвонили домой, и знаешь, что оказалось? Он принимал ванну. Если честно, когда я его впервые увидел, то подумал, что он зациклен на своей внешности. Я рассердился, а эти еще и насмехались: зато Пол будет чистый. Мы дождались Пола уже в молочном баре. И знаешь… они согласились, чтобы я стал их менеджером.       — Было бы ошибкой тебе отказать, — заключила Америка. — Но, судя по характерам, работка нас ожидает та еще.       — Очевидно, — Брайан протянул Америке бумаги.       Америка внимательно прочла контракт о партнерстве с Брайаном Эпстайном, который отображал все оговоренные прежде аспекты в первозданном виде. Америка перечитала его еще два раза. Что-то толкнуло ее со спины в грудь: это, по всей видимости, и был тот момент, после которого изменится не только ее жизнь — весь мир изменится, вся история пойдет по-другому. Америка кивнула себе и подтвердила отсутствие замечаний подписью.       Новоиспеченные партнеры, устало, но счастливо улыбаясь, потянулись пожать друг другу руки. Яркая вспышка и звук затвора заставили Брайана и Америку застыть в вечном рукопожатии на черно-белой фотографии.       — А все, что случилось дальше — это уже история, — подытожила Америка-призрак, и кадр переключился.       Серое, холодное январское утро первых дней нового десятилетия. Ставшая за многие годы родной вторая студия «Эбби-роуд». Как и ровно год назад, The Beatles собрались в студии, чтобы доработать две песни Джорджа и одну Пола для альбома “Get Back”, выпуска которого требовал контракт. Только уже втроем.       Джона, находившегося в Дании, формально пригласили на записи, но он не преминул возможностью напомнить, что больше не состоит в группе. Журналистов накормили тем, что Джон просто отдыхает, и на этом этапе работы его участие не столь необходимо. Освободившись от постылых «Битлз», Джон в авангардно-миротворческом угаре колесил по миру с любимой Йоко, давал интервью, проводил перформансы и выставки, записывал песни.       Выздоровев, Америка ставила в «Донмаре» пьесу Ортона «Развлекая мистера Слоуна». В середине января Мийами дебютировала с альбомом, названном иронично “Miyami not Miami”. Альбом Америки “Young Life” наряду с битловским “Abbey Road” был номинирован на «Грэмми», а «Жизнь Клэр» попала сначала в лонг-, а затем и в шорт-лист премии «Оскар».       Часть альбома Пол решил доработать в студии и для конспирации зарегистрировался как Билли Мартин. В частности он хотел записать втайне от Америки песню, посвященную ей. За эти полгода, что он снова обрел Америку, он не переставал восхищаться ей и ее успехами все больше и больше. Она дарила ему нежность и поддержку, хотя его боль все никак не утихала. Прощаясь с The Beatles, он был благодарен группе за то, что именно благодаря ей встретил Америку.              Maybe I'm amazed at the way you're with me all the time       And maybe I'm afraid of the way I leave you       Maybe I'm amazed at the way you help me sing my song       You right me when I'm wrong       Maybe I'm amazed at the way I really need you.              В эти же дни состоялась очередная премьера Америки. Зрители шли на диковинное сочетание «Зами+Ортон». После премьерного показа на сцену вышел Дональд и поделился воспоминанием о том, как ровно три года назад в доме Америки и ее мужа Пола они виделись с Брайаном Эпстайном и Джо Ортоном, и что в тот же год оба молодых человека ушли из жизни. «Я рад, что мы почтили память этого талантливого парня таким спектаклем», — завершил свою речь мистер Албери.       Пол придумал дату релиза своего дебютного альбома со скромным названием “McCartney”: 17 апреля 1970 года. Работа над пластинкой, наполовину состоящей из инструментальных композиций, уже практически завершилась в середине марта. В первые солнечные деньки Пол и Америка сели на кухонном подоконнике, поедая неожиданно добытую черешню, и вдруг одна ягодка упала на белую поверхность. Они достали из миски оставшиеся черешенки, оставив сосуд с красной водой, стекшей с ягод, и разложили по подоконнику. Так они сделали фотографию для обложки.       Не все было идеально. Настроение Пола омрачилось с осознанием прошествия полугода с момента, когда Джон заявил о выходе из группы. Все меньше казалось, что он вернется, и Пол злился, осознавая неизбежность финала. Буквально через неделю, в конце месяца, Америка принесла домой первый сольный альбом Ринго, названный “Sentimental Journey”, и осторожно предложила Полу послушать.       — А он-то куда полез? — возмутился было Пол. — Не буду я его альбом слушать! Какой из него автор песен? За него все Джордж только и делал, — долго плевался и отпирался Пол, но любопытство пересилило. Альбом Ринго оказался набором перепетых песенных стандартов. — Любимые песенки его маменьки Элси. Старушачье дерьмо, как сказал бы Джон.       Не будь Пол в воспаленном состоянии, он бы не говорил ничего плохого про выбранные Старром песни, которые любил и сам.       Вскоре сам Старр пожаловал к дому МакКартни. Когда он пришел, супруги завтракали, и Пол долго отпирался, прежде чем открыть. Америка выглядывала в проем.       — Привет, Пол. Привет, Америка, — Ринго помахал ей, выглянув из-за плеча Пола. Америка грустно улыбнулась в ответ.       — Чего пришел? — спросил Пол быковато.       — Тут это… это от нас троих. От Джона, Джорджа и меня.       Ринго протянул Полу письмо. Он развернул его, и через минуту взорвался:       — Что за самодеятельность? Отложить выпуск альбома? То есть сам выпустил, а Пол подожди, да? А остальных чего здесь нет? Нашли козла отпущения? На бедного Ринго Пол ругаться не будет? Иди ты к черту, идите вы все к черту! — Пол бросил письмо к ногам Ринго и стал закрывать дверь. — Проваливай немедленно!       Америке было больно наблюдать за этим. Обозленный Пол ушел в туалет. В щель под дверью протиснулось письмо.              «Дорогой Пол,       Мы долго думали про альбомы, твой и «Битлз», и решили, что это тупо выпускать два больших альбома в такой короткий промежуток (тут еще альбом Ринго), поэтому мы подали “EMI” просьбу отложить выход твоей пластинки на 4 июня, а альбом «Битлз» выйдет, как и предполагалось, 24 апреля. Извини, ничего личного. Любим, Джон, Джордж и Ринго. Харе Кришна»              Утром девятого апреля офис “Apple” в лице Дерека Тейлора опубликовал заявление, что Пол МакКартни, вопреки слухам, не покидал группу. Он также заявил, что The Beatles приступят к записи нового альбома осенью, после каникул. Пол был разъярен этим враньем.       — Америка, — Пол выдохнул и вновь набрал в легкие много воздуха, — мне понадобится твоя помощь. Я хочу публично заявить о выходе из «Битлз».       Америка никогда не думала, что именно она станет автором статьи, заявляющей о прекращении существования The Beatles. Воспользовавшись давними навыками и связями первого пресс-секретаря группы, она отправила газете “The Daily Mirror” статью под названием «Пол МакКартни покидает The Beatles. Группа официально прекращает свое существование».       До умиротворения было далеко. Густая, как кровь, темнота продолжала густеть. Америка стиснула зубы в ожидании чего-то очень трудного. Она еще не знала, что скоро ей придется вытаскивать самого дорогого человека из бездны, как и он ее когда-то.       Семнадцатого апреля, через полторы недели после заявления, вышел дебютный альбом Пола “McCartney”. Восьмого мая многострадальный альбом The Beatles, финальный хронологически и предпоследний записанный вместе — фактически, начавшийся как “Get Back” и в конце концов названный “Let It Be”, увидел свет. Музыкальный продюсер Фил Спектор, воспользовавшись безразличием битлов к проекту, почувствовал полную вседозволенность и, по мнению Пола, надругался над альбомом, а по мнению Джона, «сделал конфетку из говна и палок». Почти неделю спустя, тринадцатого мая, состоялась премьера фильма Майкла Линдси-Хогга. Никто из теперь уже бывших The Beatles не явился на премьеру. Критика в унисон назвала картину «картонным надгробным памятником» и «печальным финалом уникального музыкального коллектива». Но как бы то, в чем все определенно видели жирную точку, после которой немыслимо примирение, при ближайшем рассмотрении не оказывалось всего лишь запятой…       Обессиленный после самого длинного забега, Пол лег и почувствовал, как хороша и мягка постель после утомительного дня. Он до сих пор так и не понял, что он делает во время этих путешествий: стоит, сидит, лежит? Последний вариант он отбросил сразу. Если бы он несколько часов подряд лежал, то точно не почувствовал бы, как тело расслабляется и будто... растворяется.       Настала эйфория дремоты. Пол в полусне вошел в черную комнату, подсвеченную кроваво-красными лампами. Он озирался по сторонам, ожидая ответа на вопрос, где находится.       — Помнишь тот сон, про падение с неба, про тебя, про Линду? — прозвучал вопрос, который МакКартни уже где-то слышал.       — Ну да, — повторил он.       — А замечаешь, что тебе часто снятся сны не от твоего лица?       «Это уже было!» — вновь подумал он.       — Эти сны: и про кровавый потоп на улицах Ливерпуля, и про силуэт мужчины, — мои. Мои вещие сны.       — Ну, ясно, я же уже это говорил!       — И про Линду...       — Да! — проорал уже он. — Потому что она — моя жена, и мы поженились 12 марта 1969-ого года, тогда, когда тебе этот сон приснился, я уже запомнил.       — И я твоя жена...       — Я тебе не верю!       Голос Америки начал звучать зловеще, грозно, не в ее манере. Он прозвучал как из рупора:       — И это можно объяснить. Ты такой самовлюбленный, и Линда просекла это. Тебе нужна была поклонница, а не ровня и соперник.       — Хватит! — Пол упал на пол и свернулся в комок, закрыв руками уши. — Это не голос Америки!       Все стихло, и в ушах повис писк. «Депрессия», — прочитал Пол с внутренней стороны век, и снова оказался в мягкой постели.       А над головой словно невинно заиграла музыкальная шкатулка. Вальс прекратился, и кукольный голос продекламировал: «Спокойной ночи, Пол МакКартни».