Эйлин - золотые ручки

      Черт, неужели я где-то спалилась?! Мысли испуганно заметались в тяжелой со сна голове, а тело уже само рефлекторно откатилось от источника агрессии. Раскрыв глаза, я увидела незнакомого худого брюнета, судя по всему – изрядно пьяного. Брюнет изощренно матерился на английском, сжимая кулаки. Смысл его слов до меня дошел не сразу.       – Дрянь! Чертова ведьма! Чтоб ты сдохла! Что разлеглась, коза?! Хоть бы жрать приготовила! Выблядка своего накормила-то!       Ничего не понимаю, о чем он вообще? Тут только я поняла, что сзади ко мне прижимается кто-то теплый и очень маленький. Не отворачиваясь от орущего мужика, я на ощупь поняла, что сзади ребенок. Маленькие ручки вцепились в меня мертвой хваткой, все тело малыша (или малышки?) сильно дрожало.       Так дело не пойдет! Пока мужик орал, копаясь в комоде, я, наметанным глазом окинула помещение. Что за чертовщина? Я была явно не дома. Небольшая спальня, обшарпанная мебель, затертые обои невнятного цвета, тусклый свет чуть пробивается через немытые окна, по полу какие-то вещи, разбросанные, видимо, в порыве ярости самим мужиком. Одну из них, пока этот фраерок не очухался, я и прихватила – массивную прикроватную лампу. Да и саданула со всей дури его в затылок!       Клиент свалился на пол кулем, и больше не подавал признаков жизни. Осторожно приблизившись, я проверила пульс. Жить будет, а будет и дальше так буянить, то жить он будет недолго. Повернувшись уже без опасения к нему спиной, я, наконец-то, рассмотрела ребенка. О kurwa!       Занесло меня в дом явно к каким-то моральным уродам. Как выглядят дети алкоголиков, торчков и других отбросов общества, я знаю не понаслышке. Навидалась в свое время, мыкаясь с дедом по всяким малинам… Передо мной сжавшись в комочек сидел худой большеглазый малыш, судя по цвету волос – сын этого буйного алкаша. Мальчик был одет в откровенное рванье, да к тому же с чужого плеча. Глаза затравленного зверька настороженно следили за моими действиями.       – Не бойся, малыш. Видал, как я лихо его приложила? – ребенка надо отвлечь, и разговорить.       – Мамочка… – сказал мальчик по-английски. Это было последнее, что я ожидала от него услышать. Ребенок бросился ко мне на шею с рыданиями, и я в ступоре подхватила его на руки, гладя острые плечики.       – Ну тише, милый, все хорошо, все уже закончилось. Кушать хочешь? – мальчик только прижался теснее. Боже, какой же он худой! Куда смотрят соседи?! Социальную службу-то можно было вызвать к такому папаше… эх, да о чем я, мало у нас таких детей по квартирам сидят, на улицу порой и не выходят? Алкашам-родителям дела нет до них, они их не то, что не покормят толком, так и не одевают, не моют. Так и растут эти городские маугли, чуть говорят порой.       Переступив через тело алкаша, я вышла из комнаты и оказалась в таком же обшарпанном коридоре. По привычке бегло осмотрела все помещения на этаже – еще две крошечные комнаты, одна, напоминающая детскую (от детской только небольшая кровать, а так – та же халупа), и комната, где явно жил второй взрослый, рядом с ней – совмещенный санузел, в потолке коридора – люк на чердак. Мебель в комнатах на ладан дышит, ванная тоже маленькая, пожелтевшая с потрескавшимся старым кафелем. На всем этаже царит какое-то запустение. Странно, ни шприцев, ни пустых бутылок – лучших друзей алканавтов – я не заметила.       Спустилась по лестнице вниз и, пройдя по небольшому коридору, сначала завернула налево. Кухня-столовая. Хм… пусто, пара немытых тарелок в раковине, старая тусклая мебель, кухонная утварь явно со времен царя Гороха, на окнах ни цветочка. И опять полное отсутствие бутылок. Ну не считать же таковой одиноко стоящую в тумбочке початую бутылку дешевого бренди? Идем дальше. Кладовка под лестницей, тут все ясно – просто хлам, ни намека на хозяйственные принадлежности вроде метелки и средств для чистки.       Тесная гостиная, из нее же выход на улицу. В комнате из мебели были старый продавленный диван, такое же кресло, журнальный столик, небольшой камин, пара дешевых картин на стенах (что я, солому* не отличу даже без лупы?), платяной шкаф, но с такой страшной одеждой, что я бы постеснялась ее предлагать даже в Красный Крест. Единственной ценной вещицей в этой богадельне при беглом осмотре оказался небольшой старинный секретер (конец ХIХ века, зуб даю!), манящий меня множеством ящичков. В таких штучках раньше делали пару скрытых тайников. С ним я разберусь позже, пока надо мальцу приготовить что-нибудь перекусить, связать мужика, и подготовиться к допросу.       Так и порешив, мы вернулись в кухню. Беглая ревизия холодильника дала нам: 2 яйца (надеюсь, не тухлые), пучок пожухлой петрушки, вялый огурец, четверть маленькой тыквы, полпакета молока в винтажной треугольной упаковке, небольшое колечко охотничьих колбасок, сливочное масло в масленке, и сморщенное яблоко. Ннннда… Не густо. Ссадив малыша на стул, я шустро разобралась с допотопной плитой. Пока делала омлет, в голове крутилась какая-то мысль, которую я все-никак не могла словить за хвост.       Да что ж такое! Так, успокоилась, Анэля! Вылив взбитые яйца на сковородку, я глубоко вздохнула. Что меня насторожило? Думай, голова, шапку куплю.       Схватив выброшенный в мусор пустой пакет молока, я уставилась на упаковку. Все надписи была на английском, польского перевода не было вообще. Странно. Ну, допустим, мужик купил молоко в групповой упаковке по 6 штук, на ней и был польский стикер приклеен. Но дата производства… 5 мая. Вчера, когда я засыпала, было 5 мая. По запаху молоко явно не сегодняшнее, да и пол литра уже нет. Еще раз тщательно прочитала весь текст.       Дата производства 5 мая 1963. О kurwa! От неожиданности я вскрикнула, коробка выпала из рук, а сидящий на стуле малыш подскочил ко мне.       – Мама, мамочка, тебе больно? Мамочка?! – ребенок прижимался ко мне и плакал, лепеча по-английски. Почему он не говорит по-польски? Почему он так и называет меня матерью? Там, в комнате, я подумала, что он просто испугался. Сейчас же уже не знаю, что и думать… может, он тут с папашей один живет, вот и решил, что такая добрая тетя – это его мама?       Кое-как успокоив малыша, я принялась кормить его омлетом. Ребенок совсем не реагировал на польскую речь, но сразу успокоился после слов «Не бойся, со мной все в порядке», которые я сказала по-английски. Он послушно открывал рот и с явным аппетитом кушал омлет, заедая его огурцом. Копченые колбаски давать ему я не решилась, кажется, таким маленьким детям их есть нельзя.       Тарелку мы мыли вместе, малыш старательно тер ее драной мочалкой, а я, пользуясь тем, что он отвлекся, активно терла ему мордаху смоченным в холодной воде полотенцем. До чего же чумазый! Надо будет нагреть кастрюлю побольше для купания, в доме горячей воды явно нет, а одним чайником тут не обойдешься.       – Теперь пора спать. Пойдем, я тебя уложу и расскажу сказку.       Ребенок расплылся в улыбке, неожиданно милой на этой угрюмой мордочке. С готовностью закивал и снова перебрался ко мне на руки. В его комнате было сыро, прохладно и темно. Совсем не подходящее место для детской!       – Где твоя пижама? – спросила я его, не найдя ее в постели. Малыш непонимающе на меня посмотрел, затем слез с рук и потопал к шкафу. Оттуда он достал старую женскую блузку, без стеснения скинул свою домашнюю одежку, при ближайшем рассмотрении оказавшейся еще одной блузкой и явно перешитыми из женской юбки штанишками. Голый мальчик был еще более худой, чем я думала. Ребра и живот выпирали, что говорило о плохом и нерегулярном питании. Руки и ноги были очень худенькими и все в синяках. O kurwa! Может, его еще и бьют? Не удивлюсь.       Вопросов все больше и больше. Ладно, уложим пацана спать и займемся его буйным папашей. Да и обшмонать тут все как следует надо, что-то я упускаю… 1963 год, как же!       Через минут 15, после Живой воды и Благодарной Змеи**, малыш наконец-то заснул. Я тихо вышла из комнаты, зашла в ту, где пришла в себя и стянула с кровати одеяло. Вернувшись, укутала ребенка как следует и притворила за собой дверь.       А теперь разберемся с папашей! В ванной я налила в тазик холодной воды, сняла бельевую веревку и вернулась в комнату. Там затащила мужика на шатающийся стул и крепко-накрепко привязала. После чего с ощутимым злорадством вылила ледяную воду на голову алкашу. Фраерок начал что-то вопить, но я его быстро заткнула зуботычиной.       – Тише, ребенка разбудишь! – от такого неожиданного аргумента мужик притих. Под жопой у него уже натекло изрядно, с удовольствием отметила я и подошла поближе, поигрывая лампой в руке.       – Значит так, ты мне сейчас быстро рассказываешь, какого хрена ты меня похитил и куда дел мои шмотки. Если меня твои ответы устроят я, так и быть, отпущу тебя относительно целым и невредимым. Понятно? – жаль, мое знание английского не позволяет доходчиво объяснить, что именно я с ним сделаю, если выяснится, что этот хрен воспользовался моим беспомощным состоянием, когда переодевал в это тряпье, что сейчас на мне. Но минимальное знание английской фени*** я, чуть что, компенсирую сломанными пальцами, вполне весомый аргумент!       – Да ты окончательно сдурела, Эйлин! Чертова ведьма, а ну развяжи меня, стерва! Мало того, что корми вас, так еще по башке меня бить будешь! Сука! Я в этом доме хозяин! Я! Сука неблагодарная! Я тебя подобрал, да куда б ты делась, если бы не я?! Развяжи, я сказал!       – Не ори, сказала! Разбудишь ребенка, – на полном автомате сказала я, лихорадочно соображая. Эйлин, пьяный мужик, маленький темноволосый мальчик, 1963 год, английский язык…       – Да что ты о своем выблядке все ноешь?! Развязывай, или пойдете оба нахрен отсюда!       – Это твой сын. Или ты уже и имя забыл? – последняя проверка. Если я права, то…       – Северус мне не сын! Это твой, твой звереныш! Мой сын не может быть ненормальным! Сука! Сука! Как же я тебя ненавижу!       Разорвав ближайшую наволочку, я сделала из нее кляп потолще, и без дальнейших разговоров затолкала алкашу в рот. Alez kurwica! Наслушалась уже, хватит. Мои руки немного дрожали, в висках стучала кровь. Да уж, не каждый день просыпаешься в чужом теле, да еще и в выдуманной реальности, тут у любого нервишки шалить начнут. Поттериана, ну надо же…       – Значит так, Тоби. Слушай внимательно, два раза повторять не буду.       Видимо, что-то в моем голосе заставилось его притихнуть и, выждав для верности еще минуту, я продолжила.       – Хочешь, чтобы я убралась с Северусом из твоего дома? Хорошо, мы уйдем. Тут два варианта: или мы расходимся полюбовно, и я получаю от тебя отступные, или ты меня выгоняешь на улицу. В первом случае я могу тебе обещать, что если мы договоримся по цене и цивилизованно разведемся, то ни я, ни твой ребенок, – да-да твой, не кривись! – больше никогда тебя не потревожим. Хотя не могу обещать, что моя родня не захочет отблагодарить тебя за такую трогательную заботу о нас…       Ага, глаза испуганные, явно он имеет представление о волшебниках в гневе! А что, шантаж – наше все! Не расслабляться, козлина!       – Во втором случае… – я мерзко ухмыльнулась. – Во втором случае, милый, я сделаю все, чтобы твоя жизнь превратилась в ад. Она будет недолгой, но ооочень мучительной. Я тебя долго терпела, дурой была. Теперь ты меня достал окончательно.       Мужик явно проникся, до него наконец-то дошло, что я говорю серьезно. Маленькие глазки забегали, и без того перекошенное лицо, кажется, перекосилось еще больше. Не знаю, какой до этого дня была Эйлин Снейп, скорее всего, забитой овечкой, раз довела свою жизнь и ребенка до такого, но я – не она. И на удар обычно отвечаю двумя. А прощать этого chuja я не собираюсь принципиально. Убивать мне еще не приходилось, но, видит Бог, глядя на человека, из-за которого жизнь его сына походила на роман Гюго «Отверженные», я разозлилась настолько, что готова была прямо здесь забить гада до смерти настольной лампой!       – Думай шустрей. Отсюда ты выйдешь только тогда, когда я захочу. Будешь буянить – просидишь здесь неделю, – бросила я напоследок и вышла из комнаты. Дверь снаружи я на всякий случай подперла стулом. Если вырвется, у нас будет фора, чтобы убежать.