Смерть в фамильном замке

    Весь остальной день прошел, как в тумане, в моей памяти остались лишь какие-то обрывки. Вот сэр Лесли вбегает в заполненную полицейскими библиотеку и хватается за сердце. Вот Валентайн, которая сидит на самом краешке дивана, закрыв лицо руками. Вот бледная Сара, которая, сжав губы так, что они побелели, рассказывает инспектору о том, что покойный был весьма привязан к Джемме. Вот Дженкинс, сгорбившийся и разом растерявший свой лоск, бормочущий о том, что знал мастера Дика ещё мальчишкой. Вот Джордж, который не знает, куда себя деть. Вот Джоан, упавшая без сил в кресло. Вот Леонард, нервно потиравший лицо трясущейся рукой. Вот Оливер, который убежал прочь, закрыв рот ладонью. Вот Кэтрин, нахмуренная, но собранная. Покончив со всеми формальностями и как можно подробнее ответив на вопросы Перриша, я поднялась к себе и, решив не звонить родным и близким, просто разослала им сообщения, наполненные фальшивым оптимизмом. Быстро совершив вечерний туалет, я облачилась в байковую пижаму и легла в кровать. Как ни странно, сморило меня сразу же. Мне снилось, что я сижу за огромным обеденным столом в Баттерби-Холле, и здесь собралась вся семья Силтонов, исключая лишь её главу. Мы ведем светскую беседу, и все улыбаются так сладко, будто чья-то небесная рука щедро полила это место патокой. А потом Дженкинс вынес огромное металлическое блюдо, закрытое крышкой, и торжественно поставил на середину стола. Тотчас в его адрес раздались громкие аплодисменты и улюлюканье. Дворецкий отточенным жестом снял крышку, и я прикрыла рот рукой: на блюде лежала голова сэра Лесли. Я проснулась и резко села в кровати. Этот сон, разумеется, являлся прямым следствием нервного перенапряжения, позволять себе которое настоящий детектив не имеет права. Моя цель осталась неизменной: спасти баронета, остановив занесённую руку убийцы, так что мне некогда упиваться жалостью к себе. Тем более, пока я не особо-то преуспела. Часы, примостившиеся на туалетном столике, показывали пять утра, и я решила начинать свой день, ведь всё равно заснуть ещё раз не представлялось возможным. Я свесила ноги с кровати и задумалась. В план действий входил визит полицейского участка, так как мне нужно было не только ознакомиться с результатами вскрытия бродяги и Ричарда, но ещё и узнать о судьбе Санни. Я не сомневалась в том, что корейцу удастся выбраться из этой заварушки со свойственным ему изяществом, но поддержка никогда не бывает лишней. Итак, когда леди решается на что-нибудь, она это, как правило, и делает. Я собралась со скоростью спецназовца и, не заботясь о том, что чопорный Дженкинс подумает обо мне, слетела с лестницы, явно обставив по части скорости ту бегунью-кенийку, которая держала мировой рекорд. Забежав на кухню и попросив у добродушной кухарки что-нибудь пожевать, я охотно осталась там же, чтобы послушать сетования этой милой дамы по поводу всего того, что творилось в Баттерби-Холле. По своему опыту я прекрасно знала, что слуги, как правило, лучше всего осведомлены обо всем, что имело место быть в той или иной семье. Разумеется, достопочтенный дворецкий был информирован куда лучше, так как являлся почти членом семьи, но, положив руку на сердце, я искренне сомневалась, что мистер Дженкинс будет сплетничать со мной. А кухарка была скроена из теста попроще, что играло мне на руку. Делая мне яичницу, она на все корки ругала Джоан, которая «своим безрассудным поведением в юности подорвала здоровье своих родителей, особенно матушки, упокой, Господи, душу её». Поджаривая бекон, жена садовника по секрету сообщила мне, что муж авантюрной дочери сэра Лесли «даже на человека не был похож, ну истинный негодяй, как и все эти макаронники». В общем, я досыта наелась и яйцами, и сплетнями. Поблагодарив кухарку за беспокойство, я отказалась от кофе и быстрым шагом направилась прочь из поместья. Моей целью был местный полицейский участок, и потому я решила идти в центр Ист-Виллидж, ведь такого рода заведения просто обязаны располагаться там. И я оказалась совершенно права. Вход был абсолютно свободным: никаких турникетов, никакой пропускной системы, никаких хмурых полисменов в стеклянных будках. В приёмной царила немолодая секретарша, лупившая по компьютерной клавиатуре с космической скоростью Едва услышав о том, что мне нужно справиться о Санни и о расследовании, она, даже не узнав, что я детектив, немедленно провела меня к главе местной службы правопорядка. Лейтенант Бейли – так его звали – явно не был снобом – он занимал одно помещение со всеми своими сослуживцами, коих было всего двое. Его стол стоял у окна, и это свидетельствовало о том, что он старший по званию. По правую руку от него располагалась импровизированная тюремная камера, в которой как раз и находился Санни. При виде меня кореец просиял и помахал рукой. Флегматичный лейтенант встал и, пожав мою ладонь, указал мне на довольно ветхий стул, стоявший напротив него. – Итак, – он сплел костистые пальцы с артритными суставами в замок. – Что именно вы хотели мне сообщить? – Не сообщить, дорогой мой рыцарь, – вмешался азиат. – Чудо-девочка пришла спасти меня из когтистых лап псевдоправосудия, так что готовьтесь к тому, что вскорости вы обратитесь в камень. Впрочем, разницы ни вы, ни все жители деревни не почувствуют. Бейли тяжело вздохнул и ущипнул себя за ус. – Этот человек постоянно говорит, – пожаловался он. – С тех пор, как инспектор Перриш привёз его сюда, он ни на секунду не закрыл рот. Я полагаю, он шпион, так? – Сами вы шпион, – фыркнул Санни. – Я сончуль. – Кто?! – вытаращил глаза несчастный полицейский. – Избранный, – перевёл кореец, наслаждаясь произведенным эффектом. – И, кстати, овсянка у вас пахнет тряпьем. И на вкус такая же. Лейтенант прижал ладонь к щеке, и мне тут же стало его жаль. – Я могу забрать Санни, – предложила я. – Соглашайтесь, – вновь влез азиат. – А не то мне может начать здесь нравиться, и тогда вы от меня не избавитесь. Блюститель порядка гневно покосился в сторону заключенного и зацокал языком. – Вы и без этого напоминаете лошадь, – поддел его кореец. – Санни, перестань, – едва сдерживая приступ смеха, попросила я. – Лейтенант, так я могу увести его? Бейли закусил губу и наклонил голову набок. – Я бы с радостью отпустил этого человека, – признался он, – но у меня нет соответствующих полномочий. Решение о его освобождении должен принять инспектор Перриш, а он уехал в Лондон ещё вчера вечером. Я кивнула и решительно поднялась с места, благодаря бога за то, что древний стул не сломался подо мной. – Я поеду в столицу и добьюсь разрешения, – пообещала я, вешая сумку на плечо. – Не думаю, что инспектор будет против. – Надеюсь на это, – искренне проговорил Бейли, вставая и пожимая мне ладонь на прощание. – До встречи, Нэнси! – заорал Санни, просовывая длинную руку между прутьев решетки и отчаянно ею размахивая. Я улыбнулась и направилась к выходу, успев, правда, услышать слова корейца, обращённые к бедняге лейтенанту: – Мистер Бейли, вы любите классическую оперу? Я могу спеть вам арию Риголетто... И азиат немедля затянул своим красивым тенором вышеназванное произведение, ухитряясь не попадать ни в одну ноту. Глава местной полиции горестно вздохнул и потер лоб большим и указательным пальцами правой руки. Корректная секретарша сидела на том же месте, где и раньше, и я спросила её, могу ли воспользоваться ванной. Она с готовностью проводила меня в отделанную казенной мелкой плиткой клетушку. Стоя напротив зеркала и споласкивая руки слегка отдававшей ржавчиной водой, я не могла перестать думать обо всех убийствах, произошедших в Баттерби-Холле за последнее время. Я ни на минуту не допускала, что какое-то из этих несчастий может быть просто трагичным стечением обстоятельств, потому что интуиция подсказывала мне обратное. Многие борцы за правопорядок несправедливо высмеивают так называемое шестое чувство, даже не потрудившись вникнуть в саму суть этого определения. Они считают это дамскими глупостями, и даже статистика, неумолимо утверждавшая, что в девяти случаях из десяти эти «глупости» оказываются истиной чистой воды, не может заставить этих скептиков изменить своё мнение. Интуиция – это не что иное, как неосознанный подбор фактов. Мы подмечаем тысячи мелочей, сами не замечая этого, анализируем их, сопоставляем, и получаем вывод. Весь процесс проходит почти молниеносно, и порой мы сами не до конца отдаем себе отчет в его сложности, но это так. И ничего глупого в этом нет. Все эти действия целиком рациональны и логичны; никакой лирики. Жаль, что далеко не все это понимают. Встряхнув руки, я вышла из уборной и, попрощавшись с секретаршей, лучезарно улыбнувшейся мне, пошла к железнодорожной станции. Путь был неблизкий, но я не возражала против пешей прогулки – это всегда помогало мне привести мысли в порядок, тем более дело, которым я сейчас занималась, по своей запутанности перещеголяло многие мои расследования. Я знала, что каждая деталь тут имеет значение, но никак не могла сопоставить кусочки мозаики, лежавшие перед моим внутренним взором разрозненными кучками. Мне нужно было поговорить с инспектором Перришем, чтобы узнать, какими материалами располагала полиция, а также выбить у него разрешение на то, чтобы забрать Санни, потому что, что греха таить, в обществе корейца я чувствовала себя куда более защищённой. Я свернула в небольшой перелесок и побрела вдоль довольно широкой проселочной дороги, стараясь упорядочить факты в голове. Несмотря на ранее утро, погода была неплохой, что для британского климата являлось весьма приятной неожиданностью: солнце скромно пробивалось сквозь завесу облаков, нежно лаская исстрадавшуюся по свету и теплу землю. Дождя не было, но я, памятуя, где нахожусь, прихватила с собой компактный зонтик, который сейчас покоился в недрах моей сумки. Пейзаж несколько удручал своим однообразием, но я даже не смотрела вокруг: все мои помыслы были направлены к решению этой занятной головоломки. Меня позвали сюда для того, чтобы спасти сэра Лесли, но уже трое человек погибло, а я так и не приблизилась к разгадке ни на йоту. С другой стороны, баронет всё ещё жив, так что формально я своё предназначение исполняла. Но чувство неудовлетворенности не могло не овладевать мной, ведь я всё время была здесь и так и не смогла предотвратить эти ужасные события. Внезапно мне на ум пришли слова папы о том, что занесенную руку убийцы перехватить невозможно. Теперь я понимала его куда лучше, чем раньше, и ко мне нечаянно стали закрадываться мысли о том, не многовато ли я о себе думала, когда с таким энтузиазмом и решительностью соглашалась на это дело. Когда впереди замаячила железнодорожная станция, я вздохнула с облегчением: деструктивные мысли стоило отложить на потом, а сейчас я должна ехать в Лондон, чтобы, как и любая уважающая себя Чудо-девочка, спасти своего Хангук-мэна из лап полиции. Купив билет, я села на одну из скамеек и, чтобы убить время, вытащила телефон. Сделав по звонку отцу, боевым товаркам и Нэду, я уверила их всех, что со мной всё в порядке. Только с Бесс я была более откровенна, выложив ей всё. Лучшая подруга подбодрила меня, сообщив, что ей очень хотелось бы, чтобы я записала пение Санни на диктофон. – Я поставлю это как мелодию будильника, – поделилась своими планами она. – Представляешь, как здорово у меня будет начинаться каждое утро?! Я со смехом пообещала ей, что как-нибудь постараюсь это провернуть, и, попрощавшись, дала отбой. Экспресс на Лондон плавно затормозил у перрона, и я зашла внутрь. Пристроившись где-то в середине вагона, я уставилась в окно и всю дорогу тупо смотрела на стремительно проносившийся за окнами типично британский пейзаж. У Паддингтонского вокзала я взяла такси, так как справедливо рассудила, что до Скотланд-Ярда на своих двоих я точно не дойду. Обходительный шофер, который сочетал в себе сдержанность и умение при необходимости поддержать беседу, довез меня до самых ворот этого величавого заведения, и я, расплатившись и взяв у него чек, отправилась прямиком в пасть льва. Невозмутимый бобби, стоявший у ворот, с убийственным спокойствием выслушав мои сбивчивые объяснения, позвонил прямо с контрольно-пропускного пункта самому Перришу и, получив разрешение впустить меня, распахнул одну из створок ворот, сухо снабдив меня указаниями, куда именно идти. Как ни странно, я умудрилась не потеряться и уже через пару минут стояла перед кабинетом инспектора. На добротной деревянной двери блестела начищенная табличка, гласившая: «У. Перриш. Особо тяжкие преступления», и я, подивившись педантичности здешних работников, робко постучала в дверь. Оттуда немедленно донеслось: «Войдите!», и я последовала приглашению. Обстановка кабинета сотрудника Скотланд-Ярда шла вразрез со всеми моими представлениями о его личности. Я считала инспектора аккуратным и методичным человеком, но сие помещение свидетельствовало об обратном. Стол, стоявший как-то косо, был завален всякой всячиной: тут присутствовали и папки от дел, и фотографии, и пластиковые пакетики, и бумаги. Удобное на вид кресло, величаво примостившееся в дальнем углу кабинета, представляло собой склад каких-то тряпок. На стене слева висела карта Великобритании, вся утыканная кнопками. Под ней располагался узкий стол, на котором валялись полуразмотанный клубок шпагата, линейка, несколько рассыпанных разноцветных кнопок и кружка с недопитым чаем, поверхность которого уже покрылась таниновой плёнкой. У правой стены были размещены металлические шкафы, распахнутые настежь двери которых перекрывали друг друга. На полках стояли архивные папки, большая часть которых плавно перекочевала на покрытый темно-коричневым линолеумом пол. Документы так и лежали там в раскрытом виде, и что-то подсказывало мне, что никто и не собирался наводить в этом хаосе хотя бы подобие порядка. За спиной у инспектора располагалось окно, плотно занавешенное жалюзи: в отличие от своих соотечественников, которые в большинстве своём были фанатами солнечного света и свежего воздуха, Перриш, по-видимому, предпочитал искусственное освещение, которое и обеспечивалось четырьмя потолочными светильниками. Напротив письменного стола хозяина кабинета стояло два стула, на один из которых работник Скотланд-Ярда и указал мне. Я покорно опустилась на сиденье и, поставив сумку на пол, сложила руки на коленях. – Инспектор, у меня к вам два вопроса, – с места в карьер начала я. Перриш флегматично кивнул, отложив ручку, которой до сих пор заполнял какой-то бланк. – Я дам разрешение на то, чтобы вашего корейца отпустили, – вымолвил он. – Но предупредите его, чтобы впредь был осторожнее и сразу сообщал мне, кто он. Я вопросительно подняла брови. – Мне звонил сэр Уильям Брайтон-Джонс, – разъяснил полицейский. – Он преподает в Оксфорде. Как оказалось, этот ваш знакомый довольно известен в профессорских кругах. – Он преподавал математику, – кивнула я. Никак не отреагировав на эту мою сентенцию, Перриш, порывшись у себя на столе, ловко выудил из завалов листок бумаги и подал его мне. – Разрешение, – коротко прокомментировал он. – Спасибо, – я приняла документ и, аккуратно сложив, спрятала его в сумку. – А как насчет прочих аспектов дела? Сотрудник Скотланд-Ярда скрестил руки на груди. – Тот бродяга, которого нашли в кустах на территории поместья, умер естественной смертью, – сообщил он. – Наш патологоанатом не нашел никаких следов посторонних веществ. Я вытаращила глаза, нерешительно вымолвив: – Но зачем тогда понабилось... – Скорее всего, он сам вышел из сарая, когда почувствовал недомогание, – перебил меня инспектор. – Или кто-то обнаружил его, захотел помочь, вынес на свежий воздух, но уже было поздно. Кстати, я всё ещё считаю, что этим «кем-то» был ваш дальневосточный друг. – А смерти Джеммы и Ричарда? – нахмурилась я. – Несчастный случай и самоубийство, – ответил Перриш. – В крови лошади не было обнаружено никаких посторонних веществ. Что же касается мистера Силтона, то на его теле нет следов борьбы, что свидетельствует о том, что он вдохнул синильную кислоту самостоятельно. Я закусила губу. Всё, что говорил этот человек, было весьма логично и правильно, но я никак не могла успокоиться, ведь я знала, что что-то было не так. Но моё мнение, не подкреплённое никакими доказательствами, не могло браться в расчет. Распрощавшись с полицейским, я медленно вышла из здания Скотланд-Ярда и двинулась по направлению к автобусной остановке: больше мне в столице делать было нечего.