В «классики» прыгать по шахматным клеткам Плохо училась наивная детка.
Лева выдыхал сизые облачка пара в атмосферу, бродя среди темных деревьев в одном лишь свитере с фонариком руках, который ему удалось найти благодаря слугам поместья. Кричали недремлющие птицы, высокая трава шелестела от каждого шага, а липкий страх сковывал душу, хотя солист не являлся маленьким ребенком, боявшимся темноты, но при этом ему никогда не выдавалось случая бродить по ночному лесу в поисках кладбища. Холод сковывал все существо, ветер изредка насвистывал загадочную мелодию в покрасневшие уши, глаза еле различали цвета и все окружающее, казалось, резко преобразилось в серые, мрачные тона. Неизвестно, как ноги продолжали пробираться сквозь толщу черной чащи, в отличие от головы, которая твердила вернуться обратно, туда, где лишь ненамного было теплее. Резко споткнувшись об какой-то камень, солист громко выругался, приподняв от земли пульсирующую болью ногу. Он протяжно зашипел подобно ощетинившемуся зверю и начал тереть ушибленное место, проклиная чертову темень, которую был не способен разрушить тусклый свет фонаря. В глазах тут же зарябило, а ноющее от усталости тело повело в сторону так, что поэт чуть не упал прямиком на железную ограду. Правда, понять это он смог лишь через некоторое время, когда боль на месте ушиба стала терпима, а фонарик снова зажегся своим белым светом. Тогда мужчина с ужасом понял, что камнем оказалась чья-то старая могила. В сердце что-то боязливо екнуло, а от испуга на осунувшемся, бледном лице пролегло несколько новых морщинок. Позади Левы находилось то самое кладбище, тонувшее во мраке ночи и в сером тумане. Казалось, что здесь было намного холоднее и тише, чем в других местах, а может, это организм перестал чувствовать природу от крадущегося страха. Его впечатлительная натура тут же позабыла про хромающую ногу и включила любопытство, зашагав в самый эпицентр лесных захоронений. В голову постоянно била мысль, что где-то там под землей лежат уродливые мертвецы, хотя по законам биологии люди за такой отрезок времени сгнивали до черной пустоты. Мужчина старался быть как можно внимательней, наводя свет от фонаря то на землю, то на представший путь, поскольку остерегался наступить на чью-нибудь не огороженную могилу. Возможно, это были лишь страхи, всплывающие из далекого детства, которые всю его сознательную жизнь жили в мамином огромном шкафу. Порой солисту думалось, что они до сих пор там обитают и вносят несчастье в его судьбу за то, что, будучи маленьким, он забирался в этот самый шкаф и пытался поговорить с ними, но буквально через несколько минут бежал в свою комнату и зарывался с головой под пуховое одеяло. Мать смеялась, называла сына глупой дурашкой и искренне верила, что это явление временное и пройдет с возрастом. К сожалению, она глубоко ошибалась. Лева до сих пор верил в привидения и во всякую нечисть, потому что внутри оставался наивным дитем с ранимой душой, пытавшейся прикрыться маской взрослого холодного человека. Внимательно рассматривая надписи на могилах, Лева, порядком отчаявшись, пытался найти нужное имя, но как назло попадались одни важные старики, помершие целые десятилетия, если не столетия, назад. Волосы его взметались на ветру, глаза постоянно находились в сощуренном состоянии, а обветрившиеся, потрескавшиеся губы скрывались за воротом свитера. Хоть он и старался не обращать внимания на быстро колотящееся сердце и жуткий холод, являвшиеся основными человеческими проблемами, сознание начинало кричать, скорее, даже приказывать уйти из этого места, потому что не было смысла бродить среди тысячи дохляков без единой помощи. В конце концов, он даже не знал фамилии этого Чарли, не говоря уже о месте его захоронения. Он мог лишь предполагать год его смерти и примерный возраст. Да, кладбище было маловато, но на всего лишь один квадратный метр приходилось чье-то тело. Найти нужный памятник было почти нереально. Остановившись возле какой-то могилы, Лева решил немного отдышаться, облокотившись рукой на чье-то надгробие. Его уже, честно говоря, ничто не волновало в плане морально-нравственных качеств, поэтому солист мог спокойно встать на какой-нибудь бугорок, ярко выделявшийся на земле. Он протяжно выдохнул, освещая фонариком все окружение. Рука его слегка тряслась от еще не прошедшего страха, а дыхание было прерывистым и тревожным. По-настоящему дурно солисту стало, когда свет выделил среди деревьев чью-то вытянутую черную фигурку в шляпе и длинном пальто. Казалось, время остановилось, зрачки уменьшились до невообразимых размеров, а сердце вовсе остановилось. Лева резко закашлял, будто подавился своим испугом, и выронил фонарь, когда тело его согнулось в судороге. — Друг мой! — раздался громкий голос, показавшийся знакомым. — Лева! Не пугайся, это я, Август. Что ты здесь делаешь? — Блядь, это ты что здесь забыл, сукин ты сын?! Хер ли ты меня так пугаешь?! — вскричал Лева, хватаясь за сердце. Ильин подошел чуть ближе к солисту так, что он смог разглядеть его смущенные глаза, скрывшиеся за козырьком черном шляпы. В руках у него также был небольшой фонарик, а в зубах дымилась смрадная сигарета, которую он в сию же секунду отбросил куда-то в сторону, не заботясь о сохранении как природы, так и своего здоровья. Черты его были мягки и не взбешены, в отличие от выражения Левы, который готов был придушить этого деятеля за его концерт с привидением. Август попытался улыбнуться, но вышло это у него не очень хорошо и получилась какая-то недовольная гримаса, нежели добродушное приветствие. Мужчина подал руку солисту, помогая ему выпрямиться из своего полусогнутого положения. Сначала поэт не хотел пользоваться его услугой, наградив человека в пальто яростным взглядом, но затем успокоился и хорошенько выдохнул, обхватив свое дрожащее тело руками. — Я пошел вслед за тобой, — начал оправдания Ильин. — Знаешь, немного странно видеть, как твой гость уходит ночью в лес. А вдруг ты там убиться решился? — В таком случае я бы нашел местечко получше, чем повеситься на ветке березы, — хмыкнул Лева, но тут же посерьезнел, в каком-то плане на одну треть обрадовавшись появлению хозяина усадьбы. — Мне нужна твоя помощь. — В чем? Неужто, чтобы повеситься? — съязвил Август. — Я серьезно. В дневнике Вика писала, что в детстве убила своего друга и я… — Чарли? — внезапно перебил Ильин, чьи черты лица мгновенно побледнели. — Ты знал его? Август нервно сглотнул, отводя затуманенные глаза в сторону. Впервые Лева видел, как сомнения пожирают его голову, а воспоминания терзают душу. Они, конечно, были очень плохо знакомы, и солист не особо доверял Ильину, но все-таки иногда он видел, что в зеленоглазом проскальзывает что-то живое и это очень сильно болит. Может быть, в его прошлом произошло что-то ужасное? Впрочем, если этот случай с Чарли был настолько страшен, то неудивительно, что ему поплохело, поскольку убийство — дело, пугающее и заставляющее холодеть все внутри. Ильин глубоко вздохнул, поведя носом, и без лишних слов кивнул поэту, намекая на то, чтобы он как можно быстрее последовал за ним, что, в принципе, и сделал Левчик, хотя он чувствовал, что скоро подохнет на этом морозе, превратившись в глыбу настоящего льда. Забавно, но оба мужчины в этот раз оказались хромыми, только, естественно, по разным причинам. Они шли через мрак леса, светя на могильные плиты и думая каждый о чем-то своем. В голове Левки творилась какая-то каша, и только Август знал, что ждет его душу, насколько велико будет его потрясение. Он мог бы сообщить ему об этом раньше, но слова просто-напросто застряли в глотке, а сознание шептало о прошлом. Зеленоглазый слишком хорошо помнил ту печальную историю с другом его сестры. Собственно, почти после этого они и сблизились; наверное, это обуславливалось жалостью к неуравновешенной психике девочки. — Вот он... Чарли, — прошептал Август, резко останавливаясь возле маленькой могилки. В отличие от других памятников, это надгробие было возведено довольно-таки скромно, поскольку табличка не превышала размеров простой книжки. Оно ютилось среди пожухлой травы, под огромной осиной, которая шелестела своей листвой под порывами сильного ветра. Лева поежился от холода, подходя к вмиг застывшему знакомому, в чьих глазах слишком хорошо скрывался огонек пережитых воспоминаний. Он прищурился, пытаясь прочитать кривенькую надпись на одинокой могильной плите и тут же ошеломленно отскочил на пару шагов назад, удивленно хлопая глазами — искры так и полетели из них. В его голове просто не могло улечься увиденное, будто оно являлось истиной его жизни. Он недоверчиво нахмурился, его ладони мгновенно вспотели и потянулись за дневником, который надежно хранился у солиста под свитером, в районе груди. Он попытался дрожащими пальцами найти нужные потертые страницы про тот самый случай, но как назло не владел своим телом, страдающим в последнее время от нервных срывов. Странно, но ведь Вика совершенно не уточняла такого. Тогда он снова обратил свой взор на могилу, пытаясь точно понять: не бред ли это или сон. Вместо привычных даты рождения и даты смерти, имени и фамилии была написана одна красивая строчка: «Покойся с миром, пес Чарли». Август же с виду был довольно спокоен, хотя волнение изредка проявлялось в его кашле. — Но Вика такого не писала… Я не понимаю… — растерянно зашептал Лева, с мольбой об ответе вглядываясь в умиротворенные черты хозяина усадьбы. — Чарли был ее домашним питомцем, собакой, которую она очень любила и считала единственным другом, но потом маленькая Виктория забрала из гостиничной аптечки какие-то таблетки и скормила их Чарлику вместе с его сухим кормом, — загадочно рассказывал Ильин, не отводя взора от могилы. Его взгляд упирался в пустоту, где иногда зияли картинки из прошлого. — Мой отец похоронил его здесь. — Я просто не могу в это поверить. Ей же было всего четыре года… — Она была странной девочкой. Ее вечно водили к психологам. А после этого случая поставили на учет, — безэмоционально пояснял Август. — Когда она стала взрослой, то частенько рассказывала мне, что отравила пса, потому что ей так сказали какие-то там невидимые духи. Бред, конечно. Но, знаешь, для нее это вполне допустимо. Все внутри Левы сковывалось непробиваемым холодным льдом, глаза его расширились от ужаса и осознания того, какой на самом деле была его бывшая. Он и не мог догадаться, что Вика была не просто своеобразным человеком, а именно ненормальным! Он даже не мог понять, как проводил время наедине с недоубийцей, которая в любую секунду могла выкинуть такое, что конец пришел бы самому поэту. Тут в неясной голове всплыла еще одна мысль, которая потом не дала уснуть голубоглазому. Собака не просто так указывалась в дневнике, а точнее, ее смерть. Появилось подозрение на то, что Вика намекала в первой загадке на причину своей собственной кончины. Здесь явно было совпадение. Ее увезли в больницу с передозировкой от лекарственных средств, и несчастный пес тоже отравился таблетками. Значит Викторию насильно заставили проглотить препараты. Ее также отравили. Обратно мужчины шли уже молча. Лева не решился идти на ужин, да и Август был подозрительно отрешен и несговорчив, будто этот случай сильно ударил его по больному месту. Солисту же предстояло отмучиться целую ночь. Сначала он ворочался в постели, пытаясь осознать пришедшие мысли, а затем сдался в плен идей и начал записывать все свои предложения в собственном блокноте. Он отвел специальную страничку подозреваемых, в которых тут же указал Ильина, поставив его виновность под вопросом, а так же завел заметки, в которых подробно расписал гипотезу о смерти Вики, еще раз перечитав ту самую главу. Ему отчего-то казалось, что он точно на правильном пути и девушка неспроста оставляет такие скрытые подсказки в рассказе о своей жизни. Первую загадку ему удалось приоткрыть. В итоге ранним утром до одури уставший голубоглазый уснул прямо на столе с кучей важных бумаг, оставляя на своей щеке красный отпечаток. Спустя два дня в Москве выпал снег. Все улицы города были укутаны в белое толстое одеяло, которое лишь местами, благодаря вездесущим вонючим машинам, окрашивалось в коричневые тона и превращалось в мерзостную слякоть. Изо рта выходил нехилый пар, губы трескались, а на переходе из-за гололеда много людей поцарапало свои красные щеки. Снежинки таяли на ресницах, стекая в виде двух невольных слез. Было уже чересчур холодно, так что приходилось забросить свои осенние пальтишки и залезть в зимний гардероб, где хранились, как правило, либо шубы, либо очень теплые пуховики. Детей же наряжали в уродливые комбинезоны, надевали такую же не менее отвратительную шапку-шлем, отчего ребята были похожи на маленьких, несносных инопланетян, и отправляли кататься на санках в соседнем лесу. Шура потушил сигарету в снегу и, небрежно отряхнув свою темно-синюю парку, спокойно вошел в подъезд неприметного серого здания, вытирая на ходу зимние сапоги о небольшой коврик. Он привычно убрал свои длинные волосы за уши и нажал на кнопку древнего лифта, которые были натыканы во все многоэтажки в центре столицы. Механизмы противно заскрежетали, застучали и привезли тесную кабинку с разбитым зеркалом на первый этаж, куда гитарист быстренько вошел, расстегивая куртку. Взгляд у него был уставший, лицо понурое, руки онемели, поэтому почти все семь этажей музыкант с закрытыми глазами опирался на стенку лифта и пытался утихомирить головную боль. Наконец-то он был наедине с успокаивающей тишиной и одиночеством, когда никто тебе не треплет нервы по поводу старой проводки или же того, как мало он уделяет внимания своей любимой женушке. Хотелось бы ей назло кинуть, что лучше потратить жизнь на Леву, да только вот сейчас Шура был абсолютно свободен от своего любовника и даже не имел понятия, как у него там дела. К тому же не мог же он признаться своей жене в том, что втайне от нее спит с лучшим другом. Иногда в сознании мелькала мысль или воспоминание о Левчике, но она тут же угасала за вуалью нарочно придуманной работы. Войдя в небольшую, но сейчас такую пустую студию, Шурик на ощупь нашел выключатель на желтой стенке и зажег свет, рассеивая кромешную темноту. За единственным, давно не мытым окном все еще не переставал идти снегопад, кружась под лучами уличного фонаря, а время близилось к вечеру. Он тяжело вздохнул, кидая на первый попавшийся стул верхнюю одежду, и медленно прошел к большому микшеру, включая остальную аппаратуру. Акустическая гитара стояла в самом углу и тут же магическим образом оказалась в опытных руках, надежно зажавших на ней спонтанные аккорды и проигравших мелодию для того, чтобы каждая струна была настроена в нужной тональности. Это небольшое помещение вместе с Левой он арендовал пару лет тому назад и теперь группа довольствовалась собственной репетиционной базой, в которой также можно было писать музыку, но в демонстрационных вариантах. В принципе, у кареглазого не было нужды в том, чтобы оказаться здесь без друга и попытаться досочинять новую песню, но жена просто вынудила его сбежать из дома. Причем перед тем, как он смылся, закатила невероятный скандал, но в итоге попросила купить фруктов на обратном пути, с которыми сейчас начался серьезный дефицит. Шура по-настоящему устал от семьи всего лишь за пару дней, поскольку отвык от такой жизни, где нет солиста, а есть домашний ад. Даже сейчас, когда на руках была гитара и из нее кое-как доносилась какая-то нескладная музыка, Левы очень сильно не хватало. Без него творчество и сам гитарист не имели никакого смысла. Он начинал осознавать, что скучает. Даже не по образу друга, а по его человеческому теплу, который не каждый мог ощутить. Внезапно на столе завибрировал телефон, показывая на своем экране неизвестный номер. Шура немного встрепенулся, мысленно отходя от своих мрачных размышлений, и лишь через несколько секунд потянулся за кричащей во всю трубкой. Он надеялся, что голос, который он услышит, будет принадлежать голубоглазому, ведь это могло быть возможно, потому что солист не брал свой личный мобильник, когда уезжал из полицейского участка в поместье. Но не тут-то было. Дрожь мгновенно утихла в пальцах гитариста, а в глазах померк огонь надежды. Этот голос он определенно где-то слышал, но только не из уст любимого человека. — Здравствуйте. Александр Николаевич? Я вам несильно помешал? — прокашлялся на том конце незнакомец. — Я Петр Алексеевич — следователь по району Беговой. — Нет… Что вы хотели? — внезапно в душе Шурика появилось волнение. Это был тот самый полицейский, который арестовал Левку. — Думаю, вы меня помните. Я бы хотел узнать, когда вам удобно встретиться и побеседовать со мной по поводу убийства Виктории Ильиной. Вы ведь приходитесь довольно близким человеком Игорю Михайловичу… — С чего бы мне помогать расследованию, — перебил Шура, — тем более если моего друга отпустили. — Это временно, поверьте. И все же если вы надумаете… — Черт с вами, — гитариста определенно заинтересовала эта ситуация, — я свободен на следующей неделе во вторник. — Записывайте адрес, — довольно протянул старик. Нервно схватившись за первый попавшийся листок на столе и едва пишущую ручку, мужчина начал молниеносно записывать контакты, которые ему диктовал приободрившийся следователь, а также точное время их завтрашней встречи. Шура еще сам не понимал, для чего ему это было нужно, ведь таким образом он мог поставить Леву под угрозу и обратить и так тяжелую ситуацию в неимоверное количество проблем. Но при этом, если вести себя спокойно и непринужденно, не выдав нужные тайны, то тогда можно узнать полезную информацию и для себя в том числе, а затем каким-нибудь образом передать ее Левчику, пусть и пытавшемуся сделать все самостоятельно. В конце концов, кареглазый желал ему только лучшего, не надеясь на его собственный ум. Когда старик отключился, гитарист с облегчением облокотился на спинку большого кресла и прикрыл опухшие веки, невольно задремав от собственных мыслей. За этот же отрезок времени поместье превратилось в самую настоящую зимнюю сказку. Снег был чистым, на окнах возникали красивые узоры, слуги чистили дорожки, и не было особого труда передвигаться из усадьбы в закрытый сад, в котором, кстати говоря, по-прежнему все цвело. На лицах людей сверкали улыбки, в отличие от городских жителей, ежедневно ездящих в метро с угрюмыми лицами в шесть часов утра на унылую работу. Соседи ходили друг к другу в гости распивать горячий чай, кутаясь в плед у камина с гитарой и бардовскими песнями. Но были и те, кому было совершенно не до культурного отдыха на морозе. Лева слегка приболел, его тело било в начальных стадиях лихорадки, а теплый свитер и шарф уже не спасали оголодавшее тело. Нос у него был красный, как у пьяницы, а кружка с кофе постоянно остывала, отчего он непроизвольно морщился от неприятного вкуса напитка. Глаза его, руки и голова в безумии работали над новыми записями в дневнике. Мужчина не спал ночами, пытаясь разгадать следующую главу в биографии Вики, но, как назло, выходила полная хрень, а здешние люди, в том числе и Август, с которым он успел войти в приятельские отношения, просто не знали о существовании новой персоны, оказавшейся на страницах блокнота. Когда солист невольно пересекался с Ильиным, то просто пожимал плечами на его вопрос: «Как продвигается дело, что нового?». «Когда я вошла в подростковый возраст, начался самый настоящий ад. Не знаю почему, но дядя настоял на том, чтобы меня отдали в школу, где училось столько придурков, что каждого из них я готова была самолично придушить. Наверное, поэтому они так странно на меня смотрели, а некоторые даже пытались обзывать, всячески подкалывать, на что я, естественно, отвечала кулаками. Но так продолжалось недолго. До того момента, как я не встретила ее. Я до сих пор помню Лену светлым и невероятно нежным ангелом. Да, дорогой Лева, я сходила с ума по красивой девушке, будучи уже в девятом классе. Тогда меня нисколько не смутило мое нездоровое влечение. Потому что я не столько ее любила, сколько восхищалась ее грацией и стойкостью. К сожалению, меня перевели в другую школу и больше я Лену не видела. Да и вряд ли она хотела меня видеть после того, что с ней случилось. Зато за такой короткий отрезок времени, как целый год, я сумела почувствовать ее кожу на ощупь и даже сдружиться с ней, мгновенно разрушив эти крепкие отношения. Мне кажется, она понимала, что я влюблена в нее. Только потом я осознала, что мне нравятся и мужчины. Ох уж этот юношеский максимализм! Думаю, Лена до сих пор ненавидит меня за тот поцелуй…». Не сказать, что Леву шокировала эта печальная история о воображаемой любви его бывшей, ведь он сам поступал точно так же, да и по молодости действительно бывают вполне ненормальные влечения. Только вот как бы узнать, что за поцелуй был между ними? Может быть, именно он расторгнул доверительные отношения девушек и поэтому некая Елена держала зло на Викторию. Солисту казалось, что эта неизвестная личность спокойно могла бы быть убийцей. В конце концов, у нее был мотив, пусть даже из прошлого. В любом случае Лена могла знать много полезной информации, которая пригодилась бы расследованию. И несмотря на свое здоровье, которое с каждой минутой ухудшалось, вечно кашляющий и шмыгающий носом голубоглазый был готов пожертвовать лечением своей простуды и попытаться найти адрес незнакомки через старую школу, где ранее обучалась Вика. Так на следующий день, когда, казалось, поднялась даже температура, Лева, теперь не только в одном свитере, но с ужасно болезненным видом, отправился в пункт назначения вместе с водителем Августа, который привычно пропадал в утро буднего дня. Солист постоянно надрывно кашлял, к счастью, не позабыв взять с собой платок, но вот махровый шарф уже не спасал его бедное горло, режущееся острой болью прямо изнутри. Глаза постоянно слезились, тело дрожало из-за поднимающейся температуры, а холод сменялся жаром с невероятной скоростью. Хотелось бы, чтобы поездка побыстрее окончилась. Ехать оказалось недалеко: путь занял буквально десять минут, однако мужчине все-таки посчастливилось рассмотреть от и до маленький городок, возле которого находилось поместье. В нем ютилась буквально парочка заведений вроде баров и кафетерий, а также один-единственный супермаркет на весь поселок, ну и конечно, та самая школа, в которую направлялся наш герой. В ней он почувствовал себя весьма паршиво, в особенности когда во время перемены со всех углов начали сбегаться огромные толпы кричащих детей, будто они были самыми настоящими дебилами с неразвитыми мозгами. А вот классная руководительница, совсем пожилая мадам в маленьких очочках и древнем сюртучке, Леве даже очень понравилась, а точнее показалась приятной и добродушной. Но самое главное, она передала ему адрес Лены и рассказала пару занимательных историй о крепкой дружбе девочек, которая отчего-то переросла во вражду, оставившую след на одной их них. В последней из грубых потасовок молодежи Елена Викторовна упала с пятого этажа заброшенного здания и чудом осталась жива, но навсегда лишилась умения ходить, ибо в момент жесткого приземления произошел перелом позвоночника. Подбираясь к истине все ближе и ближе, Лева входил в самый настоящий раж и заходился в злобном смехе, делая свежие записи в дневнике. Навестить незнакомку Елену он решил утром следующего дня, а остаток этого числа мужчина потратил на попытки излечиться от сильной простуды какими-нибудь слабыми медикаментами. Он даже заставил себя прийти на ужин к Ильину, чтобы съесть пару ложек горячего овощного супа, но, поблагодарив деятеля за вечер и рассказав про имеющуюся у него на данный момент информацию, от усталости голубоглазый впал в беспамятство на двуспальной кровати в своей одинокой комнате, отчего-то представляя во сне, как его сладко гладят любимые руки друга, а его длинные волосы щекочут ему небритую щеку, нашептывая ласковые слова. Неужто сознание начинало скучать по гитаристу спустя такое короткое время? Проснувшись посреди ночи от сильного кашля и от того, что из приоткрытой форточки дул холодный ветер, Лева кое-как встал с помятой кровати и закрыл окно. Он заметно дрожал от чертовой лихорадки, глаза его уже не просто слезились, а заволоклись серой пеленой, руки неистово ощупывали каждый миллиметр. От поднявшейся температуры стало настолько дурно, что мужчина подумывал выйти на улицу в одной лишь футболке и опрокинуть свое измученное тело в снег, но не тут-то было. Из жара его сразу же заносило в холод, и голубоглазый бежал под одеяло, мгновенно бледнея лицом. Он уже никак не смог уснуть, но, когда тусклые лучи солнца едва коснулись горизонта, отправился переодеваться в дальнейший путь. Дело стоило закончить. Как только черный лимузин приехал по нужному адресу, выйдя на мороз, Лева первым делом оглядел местность почти невидящими, больными глазами, не переставая трястись в теплой одежде. Маленький деревянный домишка, скорее всего, двухэтажный, располагался посреди зимнего дремучего леса. В его обветшалых, старых окнах поселилась молчаливая пустота, и казалось невероятным, что там до сих пор кто-то живет. Не было абсолютно никакой ограды, а наружная часть дома была бедна до безобразия и настолько безлюдна, что Левчик без раздумий шагнул на порог, не решаясь нажать на звонок. В его голове вдруг поселилась мысль, что Елена давным-давно умерла и бесполезно стучаться в эту облезлую дверь, но рука все-таки сама собой потянулась к кнопке. Звонок не раздался, поэтому солист воспользовался древним методом подолбить кулаком. Уже потеряв надежду на то, что его кто-то хотя бы слышит, спустя десять минут Леве лишь слегка приоткрыли дверь и чье-то белоснежное лицо показалось из щели. Мужчина успел разглядеть лишь красивые светло-голубые глаза, которые в ту же секунду скрылись за преграду, чтобы шире раскрыть скрипучую дверь. Взору солиста открылась красивая барышня в старинном платье с шалью на плечах, морщинками вокруг огромных выразительных совиных глаз и спелыми губами. Она была уже на том стыке, когда молодость заканчивается, а реальная взрослая жизнь начинается. Только вот несмотря на свой возраст, девушка сидела в коляске: она действительно не могла пошевелить и пальцем на своей тоненькой ножке. — Елена Викторовна? — прокряхтел Лева сиплым голосом, попытавшись прокашляться в кулак. Она посмотрела на него каким-то чудным, невообразимым взглядом, будто бы была не в себе, не понимала его слов и, может быть, была даже умственно отсталая. Волосы женщины растрепались в ту же секунду, как только холодный ветер забрался в ее маленький дом. Солист продолжал жаться на пороге, переминаясь с ноги на ногу и дрожа от своей простуды. Лицо он усердно скрывал в шарфе, хотя все равно можно было увидеть, насколько оно отдавало зеленоватым оттенком и расплывалось от болезни. Минуту погодя, возможно, пожалев мерзнущего незваного гостя, да и себя в том числе, незнакомка твердо кивнула и, развернув свою скрипящую коляску, которую, по видимости, давно никто не смазывал, на все сто восемьдесят градусов, молча отправилась в глубь гостиной. Лева нетактично последовал за дамой, прикрывая за собой еле держащуюся на петлях дверцу. Интерьерчик был так себе. Декор был довольно старый, провинциальный, мебель обшарпанная, точно так же как обои. Впрочем, как инвалид мог самостоятельно сделать себе ремонт? На первом этаже была небольшая комната с еще коробочным телевизором и пружинным диваном, а сразу направо следовала кухня. Ну как кухня… что-то схожее с ней: ржавый холодильник, газовая плита и один стол без стульев. Лена, как, собственно, предполагалось по ее молчаливому согласию, тихо зажгла торшер и расположилась на своей коляске прямо напротив дивана, на который любезно указала худенькой рукой своему гостю. Лева предпочел не раздеваться, боясь, что просто заразит бедняжку своей хворобой, поэтому, сняв зимние сапоги на входе, аккуратно присел на разваливающуюся мебель и сложил руки домиком, символизируя задумчивость. Он быстренько оглядел взглядом, заплывшим серой массой, какие-то черно-белые фотографии на комоде и тут же посмотрел на бледнеющую фигурку хозяйки. Она отчего-то очень нервничала, ее ладони вспотели, а лицо выражало беспокойство. Может, она слишком давно не принимала незнакомых людей у себя дома. — Что вы хотели? — стесняясь, настороженно спросила Елена, хватаясь дрожащими пальчиками за платок на плечах. — Вы не подумайте, я не хотел вам мешать… Я пришел по поводу смерти Виктории Ильиной. Тут девушка встрепенулась, будто ее ударило током, а в сердце пролегла давно забытая тоска. В глазах ее еще больше засверкал сильно ощутимый холодный страх, руки смяли шинель и утянули на коленки, нервно перебирая каждую ниточку. Леве отчего-то захотелось улыбнуться, но это было бы очень жестоко. Внутренне мужчина ликовал от новой зацепки. — А что с ней случилось? — женщина перевела взгляд на пол. — Ее убили, предположительно отравили таблетками. Я расследую это дело, — подытожил все еще сиплым голосом солист. — Вы не могли бы мне помочь? Всего пару вопросов… — Конечно. Жаль ее. Знаете, у нас были разногласия, но я ее простила… Говорят, что на покойников не стоит держать зла. Лева едко усмехнулся наивности такой вроде взрослой женщине. Он тяжело вздохнул, пока она пыталась сконцентрироваться на его голосе, все еще не веря, что частичка ее прошлого так скоропостижно умерла. — Насколько я знаю, вы познакомились в девятом классе, но потом началась вражда… — солист пытался аккуратно подходить к Елене. — Не волнуйтесь, Вика написала посмертный дневник, в котором рассказала некоторые подробности ваших отношений. Про близость и… — Боже упаси! Что вы говорите?! Нет, нет, нет… — перебив, затараторила хозяйка. — Вика действительно влюбилась в меня и мы один раз… В общем, я ответила ей, поцеловала, но мы отдалились не поэтому. И вообще это была ошибка молодости… — Тогда почему? — Она познакомилась с одним мальчиком… Честно, я не помню как его зовут. Вика попала в плохую компанию, стала пить до беспамятства, заниматься сексом с кем попало, и я попыталась ее отговорить, но она просто на пустом месте дала мне пощечину. Мне было очень обидно и тогда я по глупости отправилась к ее друзьям, чтобы рассказать… Боже… — Не волнуйтесь, — Лева придвинулся к Лене и аккуратно сжал ее дрожащую руку. — Я сказала им, что она лесбиянка, выставила на посмешище. Потом мы долго не общались, а когда я поняла, что мне не хватает ее, то опять же по дурости отправилась в ту компанию. Они обычно тусовались в заброшенном госпитале, на окраине. Там она меня столкнула. Случайно. — Случайно?! — Лева резко отпрянул от женщины, не веря своим ушам. Елена испугалась такому порыву чувств гостя и тут же сжалась от страха в комочек, глядя испуганными глазенками на его медленно краснеющее от злости лицо. Он начинал закипать лишь от одной мысли, что по сути раскрывает убийство такой же преступницы, грязной и нечестивой. Сначала инцидент с псом, а теперь это. Да еще эта несчастная дама, пострадавшая от рук Вики, до сих пор испытывала добрые и ласковые чувства к ее образу, желала лишь добра, а потом еще и скорбила по ушедшей подруге. Ей было абсолютно все равно, что между ними когда-то пролегла трещина, очень сильная и глубокая. Все равно, что Виктория пыталась совратить ее лишь из собственных любознательных интересов, касающихся граней подросткового разума, желающего узнать и почувствовать все и вся. В его душе был целый ураган взрывающихся эмоций, которые мужчина через силу попытался унять, вдыхая холодный комнатный воздух, чтобы не выдать личностного интереса в приходе к этой несчастной даме и не выглядеть в ее лице эгоистом. Он понимал, что больше не имеет права мучить хозяйку дома этими скользкими вопросами, поскольку ей и так пришлось перерыть все коридоры воспоминаний мозга. Солист озадаченно вздохнул, теперь заметно дрожа не только от лихорадки, но и от переполняющего его волнения. Он уже не знал, что предпринять в дальнейшем расследовании, да и стоило ли это вообще делать. Для начала поэт решил просто вежливо попрощаться с женщиной. — Спасибо, что ответили на вопросы, — уже надевая ботинки, говорил голубоглазый. — Я вам очень благодарен. — Надеюсь, она умерла, не страшась смерти, — прошептала Лена напоследок, проводя печальным взором уходящего гостя, который этого уже не смог уловить. После этой встречи уже ночью, когда солист попытался провалиться в царство снов, Леве выдалось особенно тяжело. Его терзали ужасно страшные образы, от которых кружилась голова и почему-то все время хотелось пить, но до стакана с водой было дойти невозможно, потому что перед этим надо было попытаться проснуться. Провалившись в свои кошмары, мужчина обрек себя на такие страдания, что корчился от боли, пытаясь увернуться от картин, представших в его больном сознании. Возможно, это было последствие лихорадки и сильного жара, из-за которого солист бредил и комкал и так потные простыни, а возможно, следствие самостоятельного расследования и тех потайных уголков, постепенно открывавшихся во всеобщем секрете Виктории. Временами ему казалось, что веки все же пытались разомкнуться и вернуть чувства хозяину, но что-то сильное и властное сдавливало их, заставляя дальше смотреть жуткие фильмы по кругу и задыхаться рыбой на суше, точно как Алекса в Заводном апельсине Берджесса заставляли смотреть нацистские и насильственные короткометражки. Холод овладевал им, проникал в самую душу, весь лоб был давным-давно мокрым от ледяного пота, руки неудержимо тряслись, хватаясь за подушку, как за единственную помощь, а тело беспрестанно ворочалось с одной части постели на другую. Никогда не было Леве так страшно от простых сновидений, никогда не было одновременно и дурно от температуры головы и истерически весело. Это было явное сумасшествие. Жаль, что в детстве он мог убежать в соседнюю комнату под одеяло своих родителей, которые умели успокоить в любую секунду, прочитать сказку на ночь, поцеловать его нежную кожу щеки. А сейчас он был абсолютно один наедине со своими спутанными мыслями. Он видел, как Вика страстно сминает губы своей бывшей подруги Елены, пытается заполучить ее полностью, заставляет страдать и мучиться от навязанного влечения. Видел все в прекрасных подробностях, пусть даже пошлых. К сожалению, это было необратимо. Девушки продолжали невероятно глубоко впиваться в губы друг друга перед его несчастным взором и лапать интимные части тел, которые были уже оголены. Лева пытался отвести взгляд, ему было невероятно стыдно. Он заливался такой яркой алой краской, что дамы, иногда краем глаза посматривая на него, смеялись мужчине в лицо. Тогда ему становилось еще противнее наблюдать за их отвратительными ласками и языками, сплетающимися в едином танце. По их покусанным губам текли слюни, томные накрашенные глаза горели вожделением. Но самое страшное не являлось пошлыми картинками. Больше всего Лева боялся своего внутреннего сознания, которое, как завороженное, твердило, что мужчина поступал точно так же. Он с таким же развратным обожанием целовал губы любовника, заставлял его повиноваться себе, и, возможно, именно он стал той самой ошибкой, из-за которой им пришлось зависеть друг от друга подобно сильнейшему наркотику. Солист до боли страшился, что у него и Шуры были отношения ровно такие же, как у этих двух подруг. А это могло значить лишь одно: со временем кто-нибудь из них столкнет другого с высоты пятого этажа, больно ударив в самое сердце, кто-то из них сломает себе позвоночник подобно Елене. Лева боялся, что их отношения повторяют историю Виктории и ее несчастной партнерши. Значит они и не чувствовали вовсе. Столько долгих лет это была какая-то ерунда, не забота, не преданность, а недолюбовь. Бьющееся в агониях тело нечаянно свалилось с мягкой, но скомканной постели и продолжало стонать от кошмаров на холодном полу. Слезы потекли из слипшихся глаз солиста. Он до сих пор не мог вынырнуть из своих сюрреалистических кошмаров, будто колдун навечно заковал его в темнице собственных черных размышлений. Странно было понимать, что тот человек, от которого он бежал, сейчас был нужен больше всего, ведь именно он смог бы успокоить его, убаюкать дрожащую, больную тушку в своих теплых нежных объятиях. Слегка грубые на ощупь губы целовали бы его быстро бьющийся пульс в районе виска. Нет, эти руки не принадлежали добродушной и дорогой матери. Осознавая обреченность своих главных любовных отношений, Лева лишь больше понимал, что образ вечных теплых ладоней поддержки закрепил на себе Шурик. А когда из его уст резко вырвался стон боли, вместе с очередным бредом, уставшие, красные глаза лишь немного приоткрылись миру. Спектакль кошмаров кончился, тело, спутанное одеялом, куклой валялось на полу, едва дыша. Где-то в сером городе резко проснулся Шура, чье предчувствие уловило неладное. «Зачем мне это? Мы же решили, что все…».Всё, малыш, это конец! Не бойся, это не больно, Ведь ты ничего не заметишь!