Интересно, как ты там, Буду думать, что в порядке.
Из-за большого количества выпавшего снега в Москве начались ужасные пробки. Впрочем, столица всегда мучилась от потраченного времени на дорогах. И уж тем более быстро утекали драгоценные минуты жизни, когда трасса была заснеженная и скользкая, так что сигнальные звуки автомобилей отчетливо были слышны в каждом задрипанном дворе. Постоянно случались аварии, люди бранили друг друга, кого-то уже везли в карете скорой помощи, а над столицей стоял густой запах смрада рычащих машин. Небо заволокло серыми тучами, правда, не такими темными, как в начале осени, поскольку где-то там образовывался снег, который в последствии укутывал землю. Ветер беспощадно трепал длинные волосы красивых девушек с красными накрашенными губами, считающих, что в морозную погоду ходить без шапки вполне нормально и ларингит, конечно, им не светит. Вторник отыгрывал свой любимейший «час пик». Шура, укутавшись в теплый клетчатый шарф, стремительно шагал по указанному на клочке бумажки адресу. Его глаза слезились от ветра, но при этом не выражали какого-то недовольства, скорее, просто молчали в океане умиротворения и ожидания того, что скоро ему предстоит. Мужчина проходил по переходу, не обращая внимания на красный свет, хотя машины все равно стояли в полуметре друг от друга. Он размышлял и даже примерно прикидывал, какие вопросы может задать следователь, назначивший ему важную встречу. Выдавать собственного друга Шурик, конечно же, не собирался, наоборот, он подумывал исподтишка узнать информацию, нужную для оправдания Левки. За следующим поворотом, где располагалось маленькое уютное кафе, музыкант приостановился, разглядывая вывеску заведения и номер дома. Он достал своими замерзшими пальцами из кармана куртки памятку с адресом и к своему удивлению обнаружил, что Петр Алексеевич должен был ждать его именно здесь, за самым последним столиком. Гитарист мысленно усмехнулся, примечая интересный выбор старикашки. Надо же устроить допрос об убийстве в миловидном кафетерии, где обычно люди греются за чашкой какао и вкусным пончиком на фоне розовой стены. Возможно, это был какой-то хитрый подход, но времени размышлять над загадкой не было, ведь Шура, присуще своей тактичности, не любил опаздывать и приходил заранее, заодно ознакомившись с представшей обстановкой и вписавшись в нее. Войдя в уютное помещение, кареглазый ни сразу приметил черную, пухлую фигурку следователя, расположившуюся в самом конце кафетерия. Внутри расплывался такой сладкий запах, что пустующий желудок мгновенно заурчал, начал требовать порцию еды, так давно там не бывавшей из-за всеобщей рабочей суматохи. На ходу расстегивая куртку, Шура медленно прошел в угловую часть зала, оглядывая висевшие на бежевых стенах картинки с изображениями разных плюшек и кофейных зерен. Две молоденькие официантки ему мило улыбались, прижимая к груди меню, что было довольно странно для заведения, в котором обычно люди самостоятельно заказывали вкусности у кассира. По видимости, место было престижное, к тому же располагалось в центре. Когда гитарист все-таки приметил улыбающегося старика, резко вставшего с места и доброжелательно пожавшему ему руку, его взгляд тут же приметил, что мужчина был не в форме, а следовательно, беседа, которая должна была состояться, не относилась к полномочиям следователя, да и вообще никоим образом не касалась дела официально. Сомнения заставили длинноволосого нахмуриться и проигнорировать тихое приветствие, вылетевшие из уст незнакомого человека. Однако он все же присел напротив него и уставился в противоположную стенку, лишь краем глаза поглядывая на Петра Алексеевича, положившего пухлые ручонки себе на живот и улыбающегося во все тридцать два зуба. Было видно, что следователь особо не торопился начинать разговор, разглядывая меню кафетерия и даже не наблюдая за гостем его столика. А через пару минут он громко свистнул официантке, которая в ту же секунду оказалась возле него. Шуру всегда удивляло, как такие молоденькие девочки на своих тонких ножках, стоящих на высоких шпильках, могут так быстро «подлетать» к клиентам. Гитарист еще больше смутился, мрачнея лицом от своих противоречий. Он совершенно запутался в происходящем и в намерениях старика. В конце концов, не ему это было надо! — Мне, пожалуйста, медовик со взбитыми сливками и чашечку эспрессо, — кокетливо произнес Петр Алексеевич, тут же обращаясь к дернувшемуся Шуре, — Вам что-нибудь заказать? Оплата за мной. — Не стоит, — несмотря на голод, буркнул гитарист, отводя подозрительный взор; он предпочитал при своем не бедном положении есть исключительно за свой счет. — Как скажете, — усмехнулся собеседник. Официантка тут же покинула мужчин и скрылась в дверях кухни, от которой так ощутимо исходил ароматный запах свежеиспеченных изделий и разных горячих напитков. Длинноволосому осточертела спокойность следователя. Тот нагло продолжал листать какой-то кафешный буклет. — Слушайте, вы меня сюда позвали чаи распивать или по делу? — зло прошипел гитарист, пристально оглядывая гадкого старикашку, все так же находившегося в состоянии умиротворения. — Александр Николаевич, я же позвал вас в такое чудное место мило побеседовать, а не допрашивать. Мы не в отделении полиции, да и вы не преступник, — следователь со вздохом отодвинул от себя разноцветную бумажку и обратил все свое внимание на гостя. — Тогда знайте: я спешу и не собираюсь здесь долго торчать, — соврал Шурик, припоминая, как в очередной раз после его ухода злилась жена. — Значит, по существу говорить изволите? — Именно. Петр Алексеевич снова усмехнулся и как-то нервно хмыкнул, откидываясь всем своим немалым весом на спинку скрипящего стула. В его глазах тут же померк огонек доброжелательности, а скулы напряглись, будто мужчина приготовился к битве. Внутри кареглазого все похолодело и одновременно посерьезнело от такой резкой отрешенности, готовясь к предстоящему диалогу, который явно не вызовет положительных эмоций. Он был готов на все ради Левки, несмотря на слегка подернутые отношения между ними. Столько лет дружбы не смогли пройти мимо, просто так, и отпечатались на сердце настолько сильно, что доктора во время операции наверняка бы обнаружили там огромный шрам, несущий в себе как горести, так и радости. Так что не имейте ошибочное мнение о том, что синяки и ссадины — это всегда плохие воспоминания. — Ну-с, слушайте и внемлите. Надеюсь, я вас не сильно разочарую, — в голосе следователя слышалась уверенность. — В ту ночь, когда состоялось бракосочетание между Игорем Михайловичем и Викторией Александровной, вы вместе с молодоженами отправились на свадьбу в ресторане, который, кстати, находится неподалеку отсюда. Бортник не пробыл на свадьбе и десяти минут и по приезду в заведение сразу же куда-то скрылся. — Он отправился в бар, — резко перебил Шура. — А вы в этом уверены? — усмехнулся мужчина. — Естественно. Я же, как только Вика мне сообщила, что он смылся, отправился туда и, собственно, нашел его. — Только вы не учли тот факт, что Виктория не осталась на свадьбе, а тут же после вашего отъезда бросила гостей и уехала на свою квартиру, в которой ее уже поджидали. Вы не подумайте, но я все-таки занимаюсь расследованием, несмотря на то, что Игорю Михайловичу дали шанс. Кареглазый промолчал, отводя сомнительный взгляд в сторону. Эти слова еще ничего ему не говорили, но в душе уже поселился нехороший огонек противоречий. На что-то старик явно пытался намекнуть. Может, он прежде всего хотел ему доказать причастность Левы? Так ведь этому не бывать. Шура прекрасно знал, с кем голубоглазый был в ту ночь и что он действительно выпивал в баре до этого. — И знаете, кто ее там ждал? — усмехнулся следователь, заставляя Шуру вздрогнуть. — Ваш ненаглядный друг, Александр Николаевич. — Что за чушь вы несете?! — внезапный прилив злости заставил гитариста отвести взор от окна и прожечь собеседника яростным взглядом. — Я же вам сказал, что он был в баре все то время, пока я стоял в пробке. Как Лева мог оказаться у Вики, если я его самолично отвозил домой? — Вы только что сами ответили на свой вопрос. Негодование отразилось на лице длинноволосого, в глазах, которые уже не могли сфокусироваться на ухмыляющемся следователе и уходили в свои мысли, заиграло непонимание. Шура сейчас совершил самую огромную ошибку, подтвердив догадки полицейского, и при этом приняв мысль, что Лева так или иначе коснулся убийства Виктории. Гитарист с точностью до нуля вспоминал, сколько времени он убил, простояв в чертовых пробках. За это время его друг мог уже не просто сдохнуть от количество выпитого алкоголя, но и дойти пешком до дома невесты. Кареглазый начинал верить словам следователя и постепенно подозревать поэта в этом ужасном преступлении. Пальцы задрожали от страха, в горле встал горький ком. Это все слишком было похоже на сон. — Наконец-таки вы меня услышали. Поэтому я говорил, что хотел с вами поболтать, — вздохнул мужчина, вставая с места и снимая верхнюю одежду с вешалки, стоявшей в углу. — Друг ваш не прост. И поверьте: я докажу, что именно он убил свою жену. Таких случаев у нас было миллион. Даже в близких людях можно ошибаться. — Но…, но у него не было мотива… — растерянно зашептал Шура, хватаясь за непутевую голову. — Голубчик, это вам так кажется. Что ж, до свиданья. Мой номер телефона у вас есть. Петр Алексеевич нацепил на голову черный цилиндр и со вздохом покинул общество Шуры, оставляя после себя в его голове много не сошедшихся нитей. Удивительно, но этот человек и впрямь не вел допрос, не задавал наводящих вопросов. Он просто попытался открыть одну из версий тайн, которые хранились в кожаном дневнике. Старик попытался открыть глаза гитаристу на происходящий ужас, и гитарист с замершим дыханием пытался оправдать это, но никак не получалось. А сознание приводило все больше и больше примеров того, что Лева очень изменился после того случая и, возможно, сходил с ума. У них нередко случались разговоры еще года два тому назад о кончине невесты, и голубоглазый иногда мог поведать такие подробные факты о смерти Вики, от которых становилось очень холодно и невероятно страшно на и так потрепанной душе. Тогда Шура сваливал странное поведение друга на его временное шоковое состояние, но оно продолжалось по сей день. Порой во сне поэт шептал какие-то просьбы о том, чтобы «она» этого не делала, а вот кто «она» и что не делала, не признавался. Иногда он громко кричал в три часа ночи и вскакивал в холодном поту, а длинноволосый пытался его успокоить, захватывая в плен своих нежных объятий. Все это время Шура просто не хотел видеть правду, оказывая моральную поддержку настрадавшемуся пережитыми переменами судьбы другу. Но получается, что он просто боялся. В поместье за эту долгую и трудную неделю ничего, в принципе, не изменилось, разве что Лева совсем слег. Поначалу ему казалось, что болезнь была незначительной, отчего он продолжал трудиться над записями в дневнике, но одним серым пасмурным утром тело уже не смогло подняться с кровати, а вместо голоса изо рта вырывались грудные хриплые стоны. Его постоянно лихорадило, губы пересыхали и лопались, на языке чувствовался металлический привкус крови, а каждая клеточка тела дрожала от лихорадки. Его красные мутные глаза почти не раскрывались и не реагировали на свет, и лишь иногда мужчина мог перекинуться парой просьб со служанкой, которая его лечила. Эта девушка была довольно симпатичная, как показалось голубоглазому в первый день его болезни, когда взор еще мог обратиться на окружающее душное пространство. Кудрявый ангел приходил в его комнату по несколько раз в сутки. С утра она бережно раскрывала ему шторы, впуская слабый свет, чтобы хоть как-то скрасить темную обстановку, и приносила горячий завтрак, который солист, впрочем, все равно не доедал с ее белоснежных ручек. Девушка улыбалась и вроде даже сблизилась с Левой. Рассказывала ему о том, что копит на поездку за границу, поэтому и работает в усадьбе. Милена, так звали служанку, приходила еще и на обед с ужином, пытаясь откормить Левино отощавшее бледное лицо, почти лишившееся жизненных сил. Она пару раз порывалась вызвать врача, но солист наотрез отказывался, аргументируя это тем, что у него осталось слишком мало времени и нужно скорей заканчивать с работой над рукописью вместо того, чтобы пить антибиотики и лежать в больнице. Правда, сколько бы он не заставлял себя встать и приняться за расследование, состояние просто не позволяло этого сделать. Девушка нервно цыкала, затыкала ему рот круглыми, почти непроглатываемыми таблетками и бегала к Ильину, жалуясь на своего пациента. Август, правда, никак не реагировал на это и захаживал к больному максимум один раз в день, чтобы убедиться в его существовании и пожелать скорейшего выздоровления, как и восстановления дела по поводу убийства Виктории. Утро казалось чересчур холодным: за окном все укатано снегом. Почему-то сильно хотелось курить, да вот только пальцы вряд ли смогли бы взять сигарету в своей плен и уж тем более поднести ее к зажигалке. Лева тяжело дышал, пытаясь раскрыть слипшиеся веки, легкие его напоминали о себе хриплым стоном, а руки неистово сжимали сырую простынь. Под глазами образовались такие темные круги, что думалось, будто на постели лежит покойник, а не живой человек. Тут он четко услышал, как дверь в комнату едва приоткрылась и мягкие женские ножки прошли к его кровати, почти паря над скрипящем полом. Солист даже попытался изобразить на своем лице подобие улыбки, но вышла довольно некрасивая гримаса боли. В последнее время его смущала та мысль, что Милена начинала ему нравиться, хотя в душе билось желание оказаться возле Шурика. Да, скорее, он больше всего хотел к нему или хотя бы просто услышать низкий, насыщенный голос, убедившись, что у друга все в порядке. Ведь хорошо быть не могло. — Доброе утро, — тихо проворковала девушка, снова раздвинув шторы по разным полюсам, однако в комнате все равно было туманно и темно. — Как ваше самочувствие? — Херово, Милеш… — выдавил из себя Лева, но его слова было разобрать почти невозможно. — Есть просьба к тебе. — Неужели вы наконец-то захотели нормально поесть. — Телефон… — М-м… — протянула девушка и без лишних слов удалилась из комнаты и уже за дверью сказала: — минуту. Лева понимал, что больше так не может. Ему до дикости хотелось этого голоса, прочувствовать нотки умиротворения в его голосе, зарядиться их зарядом. Он, конечно, осознавал, что своей хрипотой сможет сказать лишь банальные «да» и «нет», но по крайней мере услышит родного человека. Уже который день мужчина представлял, как ласково касается этих мягких длинных прядей и проводит по шершавой щеке пальцами. Сразу забывались все ссоры и глупые клятвы о том, чтобы больше никогда в жизни друг друга не видеть. Слишком сладко было искушение и слишком горько на душе. Лишь умное сознание твердило, что эти неправильные отношения все равно когда-нибудь сведут их в могилу, но, возможно, в одну на двоих. Голубоглазый был простым человек, так же, как и все, обладающим страстями, поэтому невозможно было терпеть и гордыня сломилась под натиском вшитых в сердце желаний. Вдруг раздался звук открывающейся двери. Душа Левки похолодела в преддверии короткого, но важного разговора, руки нервно затряслись, сердце заколотилось пуще прежнего, он раскрыл свои темные, больные глаза и попытался сфокусироваться на мужской фигуре в клетчатом халате. Тут же вся готовность сошла с его лица, оставив после себя жалкую усталость. В комнату, к сожалению, вошла не служанка с телефоном, а Август, уже успевший собраться с утра пораньше, полный серьезной решительности. Он быстро и бесшумно пересек комнату в своих махровых тапочках, заглядывая в неприветливое лицо больного, которое так и кипело от отвращения и нежелания видеть этого человека. Конечно, солист терпеть не мог, когда, будучи сосредоточенным, его кто-то начинает отвлекать от главной миссии. — Как себя чувствуешь? — безэмоционально поинтересовался Ильин, прокашлявшись и отойдя к окну, тем самым загородив единственный свет в пыльной комнате. — Идешь на поправку? — Скоро продолжу записи, не парься, — соврал хриплым голосом солист, вновь прикрыв глаза. — Тогда для чего тебе нужно было звонить ему? Я не дурак, дорогой мой друг, — усмехнулся Август, присаживаясь в большое кресло. — Хочешь свалить и думаешь, что у тебя это получится? У нас договор, помнишь? Внезапно по телу голубоглазого прошелся целый рой мурашек, в горле образовался горький комок: по видимости, позвонить Шурику у него вряд ли выйдет. Появилось странное желание завыть от этой скуки и духоты, окружавшей и сдавливающей своей работой отощавшую тушу поэта. Ему казалось, будто на этой влажной постели, пропитанной запахами лекарств и сырости, он проваливается в адскую бездну и все ждет когда же погибнет, но конца и края этой черной дыре мучений нет. Лева самолично подписался находиться в поместье, которое являлось такой же решеткой, как камера в полицейском участке. Все существо болезненно сжалось: надежды на спасение моральной составляющей больше не осталось. — Помню, — сглотнул солист. — Я хотел просто поговорить… — Прости, но я не могу нарушать правила своей игры, — перебил Ильин еле говорящего собеседника. — Пока ты проживаешь на моей территории, никаких звонков родным, близким, друзьям и даже коллегам по работе. Ты работаешь на себя конкретно с дневником. Закончишь, расследуешь дело, если твоя теория подтвердится мной и полицией. Вот тогда ты свободен. Август проговаривал каждое слово с жесткой расстановкой, в его речи больше не было дружелюбия, которым он пытался сблизиться с Левой за первым ужином, не было и желания улучшить отношения с гостем. Мужчина осознавал, что солист в его руках и следует держать того под присмотром, чтобы он не вмешивал в его личные дела остальных людей, которые могли увеличить шанс разоблачения. В данный момент Ильин не нуждался в помощи полиции и уж тем более каких-то там гитаристов из рок-группы. У него был определенный список дел, которые должны были быть выполнены в срок истерзанным усталостью поэтом. Он хотел узнать первым, кто убийца Виктории, и первым поставить на деле точку, как привык делать все в своей расчетливой жизни. Да и к тому же у каждого человека есть порочные тайны, скрытые от любопытных глаз. — Ты все понял? — подытожил Август, вставая с места и уже проходя к выходу. — Да… Правда, в едва наступившую холодную черную ночь все обратилось совершенно в другую сторону. Шура видел десятый сон, инстинктивно сминая во мраке своих кошмаров мягкую подушку и стягивая все пуховое одеяло на себя, совсем позабыв про мерзнущую жену на второй половине постели. Из приоткрытого окна веяло морозом и изредка порывами врывался ветер с парой-тройкой снежинок, навевая декабрьскую балладу. Громко гудели сумасшедшие машины, несущиеся на всей скорости по автостраде, и выл какой-то пьяница, вспомнивший до боли знакомую, но такую ужасную в его исполнении песню. Сонная женщина порой вставала с кровати и закрывала скрипящую форточку, но буквально через каких-то пять минут длинноволосый, словно лунатик, начинал недовольно шипеть, что ему душно, и жена, едва стоя на ногах, проворачивала все действо задом-наперед. Внезапно завибрировавший телефон нервно пополз по гладкой поверхности тумбочки, сметая со своего пути какие-то скомканные бумажки. Шура тут же запыхтел, еще не в силах разлепить веки, но протягивая руку к настойчивому абоненту. Женщина ощутимо заворочалась, задевая партнера острым плечом и громко цыкая от злости, правда, не высказав ему это в лицо. Гитарист готов был жестоко убить того, кто решил прорваться к нему среди ночи, когда черно-белая картинка, пусть и довольно жуткая в последнее время, никак не могла выйти из головы, но пальцы, как назло, на автомате ткнули на кнопку ответа и приложили трубку к одеялу, усердно натянутому на голову: по идее, где-то там должно было быть ухо. — Да… — промямлил хриплым ото сна голосом кареглазый. — Александр Николаевич… — знакомые нотки. Шура глубоко вздохнул, постепенно приходя в серую реальность, заполненную морозным воздухом, и печально осознавая, что в настоящее время по имени-отчеству его могут называть, да и к тому же в третьем часу ночи, только по теме связанной с Левой. Он уже желал проклясть своего непутевого друга или лучше вообще забыть навсегда, потому что от него были одни лишь проблемы, но нет: гитариста доставали день и ночь даже после той встречи со следователем в кафе. Мужчине неоднократно названивали на второй номер с просьбами доложить новую информацию по поводу расследования дела, и, скорее всего, это были журналисты, но длинноволосый скрыто посылал их нахер и продолжал мысленно молить небеса провалиться солисту где-нибудь в далекой усадьбе. Он слишком устал из-за его врожденного любопытства. — Простите, что в звоню вам в сей поздний час. Вы должны помнить меня, Августа Ильина, — тараторил деятель на том конце провода. Его голос был чересчур наполнен волнением и суетой, будто случилось что-то ужасное. — Понимаете, Леве пришлось вызвать скорую помощь и сейчас он находится в Московской больнице. Мне нужна ваша помощь. Дело в том… — Номер больницы, — твердо отчеканил Шура, резко распахивая свои вмиг сосредоточившиеся на происходящем зрачки. Длинноволосый, словно ошпаренный кипятком, ловко вскочил с кровати, путаясь в помятом одеяле и довольно громко посылая невиновный предмет куда подальше. Жена еще больше заворчала, но так ничего и не сказала, накрыв голову подушкой и свернувшись в маленький комочек. За окном завизжала сирена, порыв ветра подхватил мягкие пряди гитариста, медленно подошедшего босиком к немытому подоконнику. По полу гулял сквозняк, злостно проникающий под мерзнущую кожу и заставляющий нервно напрячься больное существо внутри. В кромешной темноте резко зажегся яркий огонек быстро найденной зажигалки и тут же по комнате разошелся едва заметный сизый дым, заполняющий своим адским смрадом страдающие легкие. Пальцы Шуры начали трястись, а чувства в очередной раз проиграли сознанию. Теперь он не был равнодушен. Шура вглядывался в темные высотки, плотно засевшие в этом страшно не красивом городе. Его немного подташнивало, скорее всего, от того, что неумолимо кружилась голова. Спутанные волосы, красные глаза, бледное лицо и синяки под глазами: он слишком давно не высыпался в нужных объятьях. Ильин диктовал адрес, не переставая пить воду из прозрачного стакана, который, по видимости, был у него в дрожащий руках. Еще бы, из-за этого случая срывались все планы по самостоятельному расследованию дела сестры, а это было ох как не выгодно для Августа и, можно сказать, чудовищно. — Александр, мне он нужен, но везти его в поместье больным почти невозможно. У Левы начальная стадия воспаления легких. — А что вы ожидали? Загнали человека. Небось, по сугробам шастал, пытаясь найти убийцу вашей двоюродной сестры, — гитарист вновь припал к сигарете потрескавшимися губами. — Теперь получите результат и распишитесь. — Может, после выписки Вы возьмете его к себе? — не отставал Август. — А на кой-черт он мне сдался? — усмехнулся Шура, сам не веря в правдивость своих слов. — Я нянькой быть не собираюсь, да и это помешает вашему «расследованию». Сделав насмешливый акцент на последним слове, гитарист окончательно ввел в ступор покрывшегося холодным потом Ильина. Он никак не мог понять, откуда была такая отрешенность в близком друге подозреваемого. К сожалению, выхода у деятеля больше не было и все действительно слишком сильно срывалось, чтобы теперь сидеть и латать огромные кровоточащие раны. У него не было идей так же, как и времени, лишь пара кубиков льда, которые летели в стакан с водой, хотя за окном начинался снегопад. Шура почти докурил сигарету. Волновало ли его это? Скорее да, чем нет. — Я продаю квартиру в Москве. Мои руки связаны, — низким голосом подытожил Август, нервно сжимая золотой набалдашник трости. — Везти Леву едва живого в поместье, где толком и отопления нет, очень опасно. Но ведь мы рискуем оба. У вас не будет хорошего солиста, а у меня личного следователя. — Личного следователя… — тихо смеясь, повторил Шурик, гася дымящийся бычок в пепельнице. — Я согласен. — О, это отлично! Обещали, что через три дня могут отправить Льва на домашнее лечение! — внезапно переменив свое настроение, воскликнул Август. — До свидания. Желания продолжать этот дотошный разговор у гитариста абсолютно не было. В глазах засела неземная печаль, тело начало внезапно знобить от внутреннего холода, а пальцы зарылись в не расчесанные волосы. На сердце было по-настоящему больно, ведь в скором времени он увидит этот голубой океан, смеющийся даже в болезненном состоянии. Взгляд, который умело убивал и так же легко, словно перышко на ветру, возрождал и помогал мечтательно летать. Шура боялся сдаться и снова продаться этим неправильным отношениям, предаться этому ласковому шепоту тонких губ. Спать, конечно же, уже не хотелось, хотя небо было объято всеобъемлющим, пугающим мраком. Да только ни одной звезды, ни одной надежды на раскрытие тайны тяжелого будущего не заседало на нем. И кто бы мог подумать, что в молодости, когда ты смеялся над этой банальной фразой, она была совершенно правдива: дальше жить еще тяжелее. Ровно через три дня Лева молча глядел в замерзшее окно автомобиля, за которым мелькали серые многоэтажки и бесконечная трасса с извечной слякотью. Шура забрал его ранним утром и бережно усадил на заднее сиденье. Машину он водил редко, но иногда приходилось, если водитель был в отпуске, да и к тому же они сейчас не играли концертов. Он нервно курил в едва приоткрыую щелку и при этом жмурился от порывов холодного, по-настоящему зимнего ветра. Снег в округе отчего-то растаял, оголяя уродливые ветки деревьев, и декабрьская сказка быстро улетучилась вместе с каменной стеной, вставшей между музыкантами. Если бы гитарист не подкупил врача, возможно, друг бы все еще сидел в больнице и этого странно тихого, но при этом близкого воссоединения не было. Левчик изредка поглядывал на длинноволосого в надежде, что тот хотя бы посмотрит в зеркало заднего вида, вспомнит про него, но он, как назло, не отрывал своих бесчувственных глаз от мчащейся в даль дороги. Мужчина не выражал особых эмоций и не смог сказать ни единого слова, когда увидел тощее, бледное тело, которое, к его большому удивлению, еще дышало. Глаза у Левы были вовсе не голубые: они настолько сильно потускнели, что едва ли выдавали его чувства, а веки то и дело слипались и совсем преграждали путь к реальности. Солист был простой куклой, опирающейся на дверь салона и вздыхающей от резких поворотов во время движения машины. — Спасибо, — ели выдавил из себя Бортник, громко кашляя и кутаясь в куртку друга, которой Шурик накрыл его, когда в прямом смысле «втаскивал» друга в автомобиль. Кареглазый ничего не ответил, строя из себя бездушную тварь, лишь вальяжно выбросил дымящийся окурок во окно, предавшийся изгаженному асфальту. Он тяжело сглотнул внутренний ком горечи, все еще пытаясь отойти от недавно пережитого шока. Ведь увиденное его действительно поразило, а жалость так и терзала при одном лишь взгляде на отощавшую тушку, задыхающуюся от тяжелой болезни. У гитариста было странное двоякое чувство, сильно терзавшее его внутри. Ему вроде бы хотелось и наорать на глупого друга, привычно пострадавшего от своего темперамента, а вроде бы хотелось нашептать целую гору воодушевляющих слов. А может быть, вовсе молчать, поскольку разочарование до сих пор не выходило из сознания Шуры, в отличие от Левы, который постепенно забыл про их расставание, позорно проиграв своим чувствам. На потрескавшихся губах солиста сияла болезненная улыбка, которая давалась ему с большим трудом из-за невероятного упадка сил. Кости его ломило, тело постоянно знобило, но вот душа стремилась навстречу другу. Он позабыл про все обидные слова, которые самолично выплевывал дорогому человеку. Он позабыл обо всех глупых рассуждениях о неправильности их отношений. Единственное, чему мужчина сейчас действительно придавал значение, так это тому, что в самой трудной ситуации без близкого просто невозможно. Именно поэтому он просто мило улыбался, вглядываясь в длинные локоны, развивающиеся на ветру, и мечтал беззвучно сгрести в объятья своего спасителя. Как он был рад, что именно Шура его забрал. — Не за что, — Лева усмехнулся услышанному ответу: гитарист тоже сдался. В квартире Шурика было чересчур тихо и пусто, хотя довольно тепло, учитывая, что это только начало отопительного сезона. Жена, собрав некоторые вещи, еще пару дней назад свалила с детьми на дачу к своим родителям, устав терпеть бесконечность бессонных ночей и извечную депрессию мужа, а кроме нее, в общем-то, никого гитарист дома и не держал. Даже рыбок в аквариуме, подаренном на день рождение дочери, к сожалению, не было. Лишь сквозняк то и дело пробегал по полу, громыхая приоткрытыми форточками, пока их стремительно не закрыли. Одинокая настольная лампа зажглась в большой гостиной, включился телевизор, показав в себе очередной новостной канал, а на электрической плите начал разогреваться суп, заботливо приготовленный умелой женщиной. Лева не стал протестовать, мол, почему его привезли не в собственную квартиру. Сейчас он слишком устал и хотел наконец-то нормально поесть, хотя аппетит в последнее время частенько отсутствовал. Перед тем, как скрыться на кухне, кареглазый бережно усадил солиста в кресло и наскоро укрыл его клетчатым пледом, вдобавок покрыв мужчину какой-то черной шалью. Левка постоянно кашлял, дрожал и мерз, словно находился на жутком морозе, однако не выдавал ни одной эмоции, уперто пытаясь отвлечь себя разглядыванием картинок, что гармонично вписывались в интерьер. Пожалуй, жена гитариста действительно постаралась на славу, чтобы убить в этой квартире бывший дух холостяка и попытаться построить теплый семейный очаг. Эта мысль даже заставила улыбнуться солиста. Начать разговор было довольно затруднительно, к тому же голубоглазому действительно было тяжело говорить и все слова просто-напросто превращалась в стариковский хрип, поэтому он послушно кивал и, когда Шурик наконец принес целую тарелку горячего супа с вермишелью, так же не оказывал сопротивлений есть с его помощью. Да, безусловно, Леву немного стесняло, что друг самолично кормит его и ко всему прочему загадочно смотрит в личную пустоту, но больше всего солиста интересовало, что же будет дальше. Он без зазрения совести разглядывал гитариста, любуясь его уставшими чертами лица, по которым солист уже успел соскучиться. Только сейчас он заметил, что друг тоже немного похудел и осунулся, а в глазах его давным-давно не было и капельки нормального сна. Вот только тогда Леве стало стыдно, ведь до такого состояния друга он довел сам. После обеда голубоглазого потянуло в силки продолжительного, но тревожного сна, и он быстро задремал в том же небольшом кресле, тяжело дыша и изредка постанывая от пульсирующей, почти невыносимой боли в голове. Шура остался сидеть возле него, выключив в комнате свет и погрузив ее в кромешную темноту заканчивающегося дня, и тихо записывал какие-то бытовые вещи в своей зеленой книжке для заметок. Только вот все мысли были заняты совершенно другим, а точнее «им». Сердце так и рвалось наружу, а до сих пор притаившийся голос уже хотел сдаться и прошептать о каждой мелочи, о каждой нотке той грусти, с которой гитарист прожил пусть и недолгое, но довольно мучительное и бессонное время без него. Слишком прочна была между ними связь, чтобы так просто, в одно мгновение ока избавиться от нее раз и навсегда, как невозможно бросить наркотики без предстоящей смертельной ломки. Ветер тихо завывал за окном, подпевая всеобщей песне грязных автомобилей. Снова пошел снег, закружившись в безудержном страстном танго двух жаждущих любви тел, стучась в стекло и пытаясь пробудить тишину, разломить преграду между двумя неровно бьющимися сердцами. В домах начал зажигаться свет, хотя на часах был лишь четвертый час, но ведь иначе уже не было ничего видно, а на улице так тем более. Всех детей разогнали по домам с площадок, как только небо погрузилось во тьму. Нет, не было страшно, просто зимняя сказка выходила на охоту и искала себе новых жертв, чтобы вновь заставить их мучиться от порочных желаний. Лева проснулся только в районе шести вечера и не сразу раскрыл отяжелевшие веки, попытавшись размять затекшие мышцы и громко протяжно прокашляться. Шура в это время пропадал на излюбленной кухне, молча выдыхая клубы сизого дыма в форточку, и глупо рассматривал тлеющий огонек сигареты в полнейшем мраке вечера. Конечно, он сразу услышал, как изнеможенный друг мучится от новой волны неприятной болезни. Врач вроде советовал иногда делать отвары из различных трав от этой чертовой пневмонии, поэтому занятие наедине с вредной привычкой пришлось на время отложить. Длинноволосый быстро потушил окурок в пепельнице и, захватив с собой лекарство из холодильника и стакан с водой, отправился к страдающему другу, которого уже порядком трясло от кашля. Что ж, пожалуй, именно в этом заключается дружба. — Как ты? Лучше? — спросил Шурик, усаживаясь напротив солиста, когда тот дрожащими руками допивал свой противный горький напиток. — Хреново, — горько усмехнулся Лева, еле раскрыв затуманенные глаза; голос его лишь на немного стал ровнее: — Дай мне, пожалуйста, дневник. Он в рюкзаке. Шура не стал возражать, хотя желание высказать все то, что он думает по поводу этого бессмысленного расследования, у него, конечно же, было. Но приходилось временно держать мнение внутри себя, дабы избежать очередной конфликт или ссору, однозначно закончившуюся очень неблагополучно, а восстановить прежние отношения гитаристу действительно хотелось. Но в голове творился невероятный сумбур, а эмоции лишь усиливали эффект противоречий, который никак не мог вырваться из ноющей души длинноволосого. Он просто ненавидел когда что-то встает на его пути и мешает сделать так, как хочет именно его «я». И этим чем-то была чертова гордыня, поселившаяся в них обоих. — Ты уверен, что хочешь именно сейчас продолжить работу? — все-таки не выдержал Шурик, отдавая в трясущиеся пальцы друга небольшой дневник, — Дай себе немного отдохнуть. Тот лишь твердо покачал головой, отказываясь от любого права, чтобы расслабиться, и быстро спрятал уставший, тусклый взгляд в раскрывшейся книге примерно на середине всех ее потрепанных страниц. Гитарист тихо усмехнулся, покачал головой из-за своего бессилия переубедить этого любопытного, настырного глупца, который, несмотря на то, что едва мог взять в руки какой-либо предмет, готов был отправиться на край света, лишь бы наконец узнать мучившую его тайну. Теперь самоличное расследование не было способом откосить от тюрьмы, доказать свою невиновность: этот страшный секрет просто втянул мечтательного поэта черными щупальцами, нашептав ему обещание перевернуть всю последующую жизнь. Да только вот в какую сторону? Шурик присел обратно, внимательно изучая задумчивым взглядом тощую фигурку, поглощающую новую информацию из поистине дьявольского дневника. Он пытался найти ответ хотя бы на старые вопросы, но еще больше понимал, сколько всего не знает в этом странном мальчишке. Именно в юнце, а не в сорокалетнем мужчине, поскольку взрослый бы не решился рискнуть всей своей жизнью, карьерой, семьей и даже близким человеком, чтобы раскрыть очередную глупость, случающуюся в этом мире каждый день. Длинноволосый пытался себя назвать слишком придирчивым и серьезным человеком, приводя это как аргумент своего непонимания. Но в чем-то однозначно был подвох. Кажется, Лева, сам еще этого не понимая и уж тем более не осознавая, скрывал потайной ключ от черной двери собственных грешков. «А сам-то ты чистый?», — промелькнуло в сознании Шуры. Он лишь грустно ответил: «Нет». — Шурик, — выдавил из себя солист, заставляя вынырнуть друга из тяжелых размышлений, — я могу тебе все рассказать и даже объяснить, что я собираюсь дальше делать, но при одном условии. — Каком? — эта игра уже начиналась нравиться гитаристу, пусть он и не любил вмешиваться не в свое дело. — Ты мне поможешь. Мужчина задумался, притворно смотря с равнодушием в молчаливые океаны напротив. Он ждал совершенно другого, но снова работать вместе тоже бы не отказался. Да и жена, которая однозначно бы вернулась домой, порядком начинала раздражать. Особенно каждодневными воплями по поводу развода. — А если мне не понравится твоя идея? Или, скажем, она окажется провальной. — Мы разойдемся, — холодно, будто не страшно ставить такой крест, — навсегда. — По рукам. Шурик без единой эмоции на лице протянул свою руку Леве, и тот с усилием, поменяв свое неудобное положение, приблизился к другу и сжал холодными пальцами его теплую ладонь. В душе тут же что-то ярко зажглось и сердце, кажется, вновь колыхнулось, будто метель за окном нашла свою жертву, гадко рассмеявшись ей в болезненное лицо. Тогда солист прикрыл глаза и, резко придвинувшись к длинноволосому, опалил его своим чересчур горячим и прерывистым дыханием, пускай сейчас и по другой причине. — Я скучал, — шепотом.Всё в порядке!