Кроссовер ПКМ и ОКБ

Некоторое время Ибервиль наслаждался тишиной и покоем, воцарившимися в камере. Одно вызывало у него досаду: что его болтливого соседа не увели днем, когда было больше света. Тогда бы он мог спокойно писать, раз уж ничем другим здесь нельзя было заняться. Тем более, что его снедало вдохновение. Ибервиль задумчиво куснул перо, вглядываясь в текст, подставив лист под луч лунного света, падавший из маленького зарешеченного окошка под потолком. Писал он действительно большей частью про птиц и прочую интересную живность, которую довелось повидать за время многочисленных плаваний по Карибскому морю. Естественно, это были вовсе не исследовательские походы, а пиратские рейды. Но Ибервиль совершенно не имел желания оставлять на бумаге подробные отчеты о грабежах и сражениях, как делал штурман Блада. «Хорош бы я был, если подобные записи попали в руки того же лорда Уиллогби», — подумал француз, качнув головой. Ибервиль задумался на мгновение о судьбе судового журнала «Арабеллы». Он знал, что корабль Блада погиб в бою с французской эскадрой. Возможно, и записки Джереми тоже оказались под водой? Было бы крайне неразумно оставлять их. Мало ли кто вдруг туда заглянет? Он решил спросить об этом у Волверстона, когда тот вернется. — Нет, никаких сражений, — произнес Ибервиль вслух. — Только птички и прочие красоты природы. И, прищурившись, принялся писать об удивительном явлении, которое им довелось увидеть в Маракайбо. «… до похода на Маракайбо я только слышал о таких вещах, а теперь смог увидеть сам: все наши корабли светились в ночи. На концах мачт и рей висело по мерцающему белому шару. Огни Святого Эльма! Мы боялись выйти на палубу. Каузак, как всегда, отличился и принялся вопить, что это дурное предзнаменование и так далее. Нам с Хагторпом еле удалось его заткнуть. Сперва мы опасались, что на наших кораблях может начаться пожар. Но постепенно поняли, что огни эти почти безвредны, хотя трогать их так никто и не решился. Зрелище было очень красивое, а под утро мы увидели целую стену молний над берегом. Они сверкали совершенно бесшумно! Мы полагали, что начнется гроза, однако туч не было, и воздух остался неподвижен. На борту у нас было несколько индейцев из этих мест, они сказали, что такие сухие грозы здесь происходят часто, и называются „Кататумпо“… Потом я вспомнил, что покойник Левассёр был весьма настойчив, когда обсуждал с Бладом время нападения на Маракайбо. Он говорил, что есть лишь несколько месяцев в году, когда можно сделать это без проблем. Вот, значит, что он имел в виду… Мы вышли в море в срок, но немного замешкались из-за встречных ветров и этого недоумка Каузака с его разваливающейся лоханкой. Из-за этого природного фейерверка нам пришлось немного изменить наши планы и перенести выход в море на следующую ночь…» Ибервиль сделал паузу и потер усталые глаза. Он вспомнил, как они волновались из-за этих проклятущих молний. Когда они начинали сверкать, то становилось светло, как днем. Это могло серьезно помешать задумке Блада, решившего атаковать испанскую эскадру, поджидавшую их в устье пролива. Они уже успели испортить им внезапное нападение на Гибралтар. По плану Блада, пиратские корабли должны были быстро войти в озеро ночью и обстрелять город, пока испанцы спят. Но когда они уже были на озере, началась эта фантасмагория, и Каузак, в довершение всех бед, посадил свой корабль на мель. Естественно, жители города их увидели и успели удрать… Ибервиль провел рукой по лбу, вспоминая, как он вместе с Бладом сидел без сна целую ночь, замеряя с помощью песочных часов период времени между вспышками молний. И прикидывали, сумеют ли проскользнуть во время этих пауз так, чтобы испанцы их не обнаружили? Больше всего они волновались из-за того, что долго ждать было нельзя. Если они промедлят с атакой, испанцы могут пронюхать об их сборе или даже напасть сами. Самое ужасное, что совершенно невозможно было предугадать, будет гроза именно в эту ночь, или нет? Удалось заметить, что начинается все примерно в одно время: через час после того, как заходит солнце. И тогда Блад решил, что если молнии не будут сверкать, они выступят. О, с каким трепетом и дрожью ждали они следующей ночи! Сколько молитв произнесли (кто вслух, кто про себя). И удача, которая в этом походе уже несколько раз отворачивалась от Блада, все-таки смилостивилась и улыбнулась им всем… Громкий и заунывный собачий вой вывел Ибервиля из задумчивости. Француз огляделся, нахмурившись. Собака выла и выла, как заведенная. Вскоре он услышал недовольный гул за стеной: другие заключенные проснулись и начали ворчать. Потом громко заругался тюремщик, пытаясь приструнить «мерзавца Тоби». Однако его слова мало повлияли на упрямую животину. Ибервиль подумал, что пес слишком уж громкий для своих размеров. Но потом осознал, что воет не только Тоби, но и другие собаки за пределами тюрьмы. Примерно через полчаса такой какофонии Ибервиль не выдержал и решил узнать, в чем дело. Единственное окошко находилось высоко, и добраться до него можно было, только подтянувшись по решетке. Француз примерился и, подпрыгнув, вскарабкался вверх, держась за ржавые прутья, а ногами упираясь в каменную стену. Дотянулся до зарешеченного окна и посмотрел наружу. Его взору предстала залитая лунным светом огромная бухта Кагуэй. Он заметил несколько судов, стоявших у большого мола. Вроде бы все тихо и мирно. Скосил глаза в сторону, пытаясь разглядеть, что творится в другой стороне. Внимание его привлек большой корабль, на всех парусах идущий по проливу. Ибервиль изогнулся еще сильнее, прижавшись носом к решетке окна, чтобы разглядеть его. Деталей с такого расстояния почти не было видно, да и огромная луна, висевшая почти над водой, высвечивала только его очертания. Что-то в них вызвало у француза тревогу и недоумение. Спустя мгновение он понял, что именно. Корабль шел очень быстро. Ибервиль никогда еще не видел, чтобы столь массивный парусник плыл так стремительно. Все паруса были подняты, и это было еще одной странной деталью. Потому что мало кто из капитанов отваживался проходить коварный пролив Порт-Ройяла на такой скорости. Обычно суда крались, часто не гнушаясь воспользоваться буксиром, измеряя глубину лотом чуть ли не каждую минуту. А этот летит себе и в ус не дует! Сами паруса тоже выглядели странно: Ибервиль видел, что они сплошь покрыты дырами. «Ну и ну!» — подумал француз, качая головой. Похоже, этот корабль перенес серьезное сражение. Почему-то никто в порту не заметил его появления. Ибервиль не видел обычных для этого лоцманских лодок, плывущих навстречу гостю или легкой яхты береговой охраны, которая, как он знал, всегда была наготове в подобных случаях. Были еще и другие странные детали, которые опытный глаз пирата сразу отметил, но было трудно выразить словами. Но все это тут же было позабыто, когда Ибервиль увидел, что корабль начал уходить под воду. Француз ахнул, вцепившись в решетку. Он не мог поверить тому, что видели его глаза! Парусник, не сбавляя хода, тонул. Нос его уже скрылся в волнах, и Ибервиль смотрел, как море поглощает все остальное. Он опомнился только когда на поверхности осталась маленькая часть кормы. И закричал. Через некоторое время в камеру прибежали злые и невыспавшиеся стражники. — Что еще, черт побери?! — зарычал дежурный офицер, свирепо уставившись на заключенного, который дрожащей рукой указывал на окно. — Вы что, сговорились сегодня?! — Корабль! — взволнованно повторил Ибервиль. — Там в гавани только что затонул корабль! Офицер выругался. — Я видел, сударь! — настаивал француз. — Надо выслать туда спасательные шлюпки, может быть, кто-нибудь из команды уцелел! Поднялся переполох, офицер, ругаясь, отправился проверять, правда ли то, что сообщил ему узник. Он вернулся довольно скоро, еще более взбешенный. — Еще раз вздумаешь так шутить, парень, и я тебе устрою! — прорычал он, с ненавистью глядя на Ибервиля. — Приснится всякая чушь, а я потом как дурак бегай!.. Ибервиль открыл рот, чтобы ответить, но замолчал. То, что он увидел, действительно больше походило на сон, чем на реальность. Теперь, вспоминая то зрелище, Ибервиль все больше сомневался, было ли оно на самом деле? Настаивать на своем он не стал. Уж больно не в духе была охрана. Собаки продолжали голосить. И это только добавляло тревоги. Ибервиль вернулся на свой лежак из соломы и сел, обхватив руками колени… Теперь он начал жалеть, что остался один, и некому подтвердить, что то, что творится за окном, не плод его воображения…