Красивая улыбка и темные, до жути привлекательные глаза.
1
Морозец поздней осени пробирает насквозь; неудивительно, ведь после жаркого лета, тело еще не привыкло к холоду. По-настоящему осеннему холоду, который сейчас во всю эволюционирует в зиму. Сейчас ноябрь. Темная, но привлекательная пора. И даже звучит она как-то неярко, серо. Сентябрь — только-только закончилось красочное лето, и все вокруг еще стоит зеленым, весь мир не потерял свою интенсивную жизненность; октябрь — прекрасное время для художников: краски повсюду, даже в одеждах людей, и еще не все птицы улетели на юг, и их песни звучат, наполняя сердца надеждой, что зима не будет столь жестока, как в прошлый раз. Ну а что можно сказать о ноябре? Деревья стоят голыми, они уже поникли в сон. А их желтые листья, валяющиеся у стволов, становятся коричневыми и обоготворяют почву нужными компонентам перегноя, чтобы растения росли более быстрее, чтобы они не болели. Но кроме деревьев, изменились и люди: их лица стали серыми (как и все вокруг, в общем-то, взяло оттенок этого цвета), движения более медленными, головы тяжелыми, мысли спутанными, несобранными. Мир вместе с природой начал обретать покой, проникать в спячку и готовиться к приходу зимы. Так было всегда. Так и будет еще многие столетия, тысячелетия, миллионы лет. Человек всегда старался помочь себе; стремился укрыться от холодов, найти себе пропитание и место, где можно поспать. Эти три вещи с древних веков стояли перед человеком, и только этим тремя вещами человек был занят, потому что нигде он не мог встретить плавного, неизменного течения в сторону мира. Сейчас у нас с рождения есть все необходимое для выживания, и, казалось бы, больше нам ничего не надо, но ведь на самом деле-то ведь надо! Мы постоянно что-то делаем, уже будучи не в нужде защищать себя от разных напастей прошлых веков. Глобальная, Мировая Война была более полвека назад. Человек умер бы со скуки, не борясь за свое выживание. Но сейчас, в нашем мире, есть что-то, что никогда не даст человечеству скучать от ничего неделания. Сейчас есть все, что может подсобить нам, утешить, вознаградить или же отобрать что-то поистине ценное. Человеку не надо для этого терпеть жертвы, лишаться собственной крови. Но почему тогда он делает это? Почему как раз таки ему нравится, когда нет удобств, почему нравится ранить себя и почему потом любо смотреть на эту рану? Да, черт подери, здесь появились новые технологии, новая жизнь, новый век, но Мир не меняется. Как он был древним, где люди питались сырым мясом и не знали о существовании огня, так он и остался. Эти животные инстинкты — вот что правит людьми. И будет править, пока из нас не сделают человеко-подобных-чересчур-человечных-роботов. Эти инстинкты, это настоящие чувства, реальные и нерушимые. Вот как сейчас, ведь это тоже животный инстинкт: ты закутался в свою куртку, стоя на леденящем ветру на улице рядом со мной. Так ты пытаешься согреть себя, ведь холод тебе непривычен, ты отворачиваешься от него, хочешь найти то самое место, где тепло, где ты почувствуешь себя собой. Где не будет неудобно, словно не на своем месте, как когда книга не на полке. Но потом, побыв какое-то время в помещении, ты все равно выйдешь на улицу, зная, что там холод, зная, как он неприятен, зная, что опять пробегут мурашки по телу, ты идешь на встречу ветру, потому что, это место для тебя роднее, чем любое здание и любой дом. Здесь — воздух, благодаря которому ты живешь, здесь всегда хорошо. Сколько здесь запахов преобладает, сколько цветов и сколько мыслей приходит тебе в голову, когда ты на улице. Это — твой истинный дом. Нет, ты не хочешь думать об этом. Не хочешь осознавать, принимать всерьез; ты привык, что там где тебя ждут, там где тепло — и есть твой дом, но это неверно. Домом может быть что угодно, главное, чтобы ты туда возвращался. Посмотри, ты ведь всегда выходишь на улицу, возвращаешься из своего теплого гнезда. Значит, она тебе так же родна, как и место, где ты родился. Холодно. Ветер наступил с новой силой;бодрящий, холодный ветер. Ты втянул голову в куртку и вздохнул; белый пар разрезал структуру воздуха. Твое лицо, твои руки такие красные! Неужели все из-за этой температуры? Опять вздох. Ты протянул свою околевшую руку и потряс меня за плечо. — Вик, здесь слишком холодно… Может лучше зайти в дом? Я кивнул в знак согласия, и мы повернули в сторону небольшого двухэтажного здания, словно затененного деревьями, и елями, и высокими соснами. Ветер разгонял желтые пятна листьев повсюду, они ложись на землю и снова взметывались вверх со скрипом. Это было похоже на листопад в обратную сторону: не с деревьев на землю, а с земли вверх, к небу, этим деревьям, крыше одиноко стоящего посреди леса дома. Под нашими ногами листья шуршали и тоже издавали что-то похожее на скрип. И если обернуться, можно было увидеть, что там, где мы прошлись образовалась тропинка. Но это только на краткий миг, — потом ее снова заметает желтым сугробом. И от представления, каким образом мы здесь оказались, среди моря из листьев, не остается и места. Ветер — лучший сообщник в преступлениях, вон как он заметает следы. Отменный способ остаться незамеченным и не пойманным. Вот только если ветер пропадет, что тогда будет делать злоумышленник? Как он будет метаться из стороны в сторону, пытаясь возродить эту сильную стихию, но у него не получиться. Он будет стараться изо всех сил, пока не почувствует, что не может пошевелить конечностями. И все это из-за того чтобы остаться в живых и не потерять своей свободы, но при этом выиграть что-то для себя (не будем забывать, что он преступник). Опять же человеком руководят инстинкты. Опять и опять они не дают ему сдаться и потерять надежду, опять они спасают. А к чему это я? Просто хочу иметь хоть какое-нибудь представление, о чем думает идущий впереди меня человек. Чтó творится в его голове? Что приходит во сравнение к желтому миру, в который укутаны его дом, друзья, семья? Может быть, он просто обдумывает тот момент, когда войдет в теплое помещение и сразу же возьмется за согревание своих кистей и красного носа. Хотя, любые мысли могут витать в этой голове. И не обязательно светлые. Он всегда любит поговорить, и делает это совершенно по любому поводу. Но сейчас он подозрительно молчит. И по его взгляду ясно — что-то не так. Что-то, чего он не в силах исправить и с чем не вправе жить. Ведь он хочет что-то сказать, как делал это тысячи раз — высказывался мне — но по каким-то своим особым причинам не может. Достаточно ли у него мужества, чтобы несмотря ни на что рассказать все? Сможет ли он это сделать, когда все вокруг начнет рушиться? Сможет ли пожертвовать чем-то важным для того, чтобы все было хорошо? Конечно, да. Он же человек, а человеку присущи такие качества. И вот, он идет на встречу к теплоте, к месту, где мучившие его страхи немного притупятся и уже не будут так сильно давить на него. Вот-вот, еще одно мгновение и дверь отворяется; тело Алекса перестало быть напряженным, расслабилось. Все, он не на этой злополучной улице. Все, можно вздохнуть с облегчением. «Ад закончился,» — буквально слышу как вздрагивает его слабый голос, и затем долгое и протяжное эхо хлопка, с которым закрылась дверь за мной. Я тоже вздохнул, и, впервые за долгое время в его компании, решился поинтересоваться вслух: — Алекс, ты как? Не замерз? — Немного. — Его голос еще немного напряжен, но с каждым словом он становится все воздушней и легче. — Извини, я что-то простудился, наверное… Будешь чай или тебе больше нравится кофе? Я дал добро на чай и, пока Алекс уходил на кухню, устроился на кресле возле камина в гостевой комнате. Странно, но после прогулки на свежем воздухе, помещение и его интерьер кажутся совершенно иными. Не думаю, что описание этой комнаты имеет какой-то смысл, потому что представление о креслах, диванах и стульях, красующихся у камина из крупных кирпичей есть у каждого. Эта комната ничем не отличается от тех, что можно увидеть во всяких фильмах про Рождество. Не хватает только елки с подарками и, конечно, подходящего времени года на пару с нужным месяцем. Но мои размышления и мысли вдруг перебил Алекс, неожиданно войдя в комнату через, казалось, такой кроткий срок. — На что любуешься? — В руках у него были две чашки на блюдцах, а на лице уставшая улыбка. Видимо он заметил, что мой взгляд обращен на картины, висящие на стенах и нарочно спросил, чтобы начать разговор, как это было совсем недавно, когда нам было достаточно только взгляда или одного слова, чтобы понять, о чем мы хотим друг другу сказать. Да, когда он спрашивал меня о чем-то, а потом другие темы лились нескончаемым потоком; они были доступны нам. Нет, конечно, нет, о чем это я? Сейчас все именно так. Ничего не изменилось. Просто мы немного измотались и устали. Нам надо лишь немного отдохнуть. Присесть возле камина на мягкий диван или кресло и просто помолчать какое-то время. Потом дар речи вернется, и наши дни станут прежними. Алекс подал мне чашку и «утонул» в кресле напротив меня. Он оглянулся и собирался что-то произнести, но тут же осекся. Его глаза бегали из стороны в сторону, а зрачки то уменьшались, то снова увеличивались, когда его взгляд падал в мою сторону. Да ведь даже его руки тряслись, и чай чуть не расплескался по накрахмаленному паркету. Нет, все обошлось: он поставил чашку на маленький журнальный столик и обратил отчаянный взгляд на меня. Увидев его в таком виде, у меня дух перехватило, что-то внутри забурлило, и к мозгу подошло убеждение — надо разгладить сложившуюся ситуацию и отвести парня от каких-то глупых мыслей, витающих в его голове. Та эмоция, которая правила в тот момент Алексом была невероятна: что-то между горькой ненавистью и в то же время отчаянной влюбленностью. Он был как бабочка на цветке; чуть дыхнешь или сделаешь неверное движение — она улетит. Вот и я сделал неверное движение; я лишь хотел дотронуться до его плеча, но как моя рука коснулась кожи, все его тело встрепенулось, дрогнуло, но осталось в той же позе. Только лицо переменилось — здесь проступил гнев, гнев, самый настоящий гнев. Но когда Алекс посмотрел мне в глаза (честно, не уверен), его взгляд поблек, стал менее яростным, и носовые — губные морщинки исчезли. Он немного успокоился и, глубоко вздохнув, встал и ушел на кухню, захватив с собой свою чашку. Ну а я еще долго сидел пораженный этим неизведанным поведением друга и прокручивал, словно подбирая комбинацию цифр к сейфу, все возможные причины, по которым Гаскарт мог так серьезно потрясти меня этими совокуплениями. Но это оказалось сложно. Даже самые великие умы, вроде Фрейда не смогли бы прознать, что творилось в его разуме в тот самый момент. Но ведь на чем построено учение? Перед тем как освоить что-то грамотно, надо совершить на пути какое-то количество ошибок, чтобы потом было что «залатать», от чего можно было бы отталкиваться и тем самым продвигаться вперед. Так и есть. Может, сейчас я пойму что-то не так, но ведь тайны всегда становятся явными, и я все-таки узнаю, что скрывалось под этим странным выражением чувств. И может быть, я буду прав насчет чего-то, а может быть, буду полностью противостоять истине, но в конце концов, когда я узнаю правду, я смогу, держась за нее, сначала уже не делать подобных ошибок, а потом уж постараться помочь самому человеку разобраться в том, что с ним происходит. А пока что все покрыто мраком. И будет до тех пор, пока Алекс не вернется и все не расскажет. А он обязательно расскажет. По-другому и быть не может. Ничего никогда он от меня не скрывал, тем более касающееся его внутреннего мира, его эго. И, наверное, эта традиция в дружбе нерушима. Мы все-таки помогаем друг другу, хоть как-то, может совсем малость, но она, эта малость, очень даже влияет на общую картину. Но может попробовать спросить его, что его так мучает? Может самому проявить инициативу. Может так будет на самом деле лучше? Как на охоте: сначала подойти издалека и затем поймать его на этой теме. Предложить помощь либо, если сам он этого захочет, оставить все на своих местах. Да, я никогда не любил вмешиваться, когда тебя об этом не просят. Это очень предательски. Да, ты, конечно, беспокоишься, но вдруг у твоего друга есть на то свои причины? Может он не хочет впутывать тебя в собственные проблемы только потому, что боится, как бы тебе не вляпаться во что-то похуже, что даже очень возможно. Может быть и такое. Но не сегодня.2
Тишина. Дверь приоткрывается, и сразу резкий свет ударяет в глаза. Парень стоит возле окна и что-то там разглядывает; он как будто ищет что-то очень важное среди тьмы этого ноябрьского вечера. Сейчас, — ни единого звука, ни единого движения, ни единой эмоции, нежели в той гостиной. Сейчас время приостановилось и течет как можно медленней, будто специально для Алекса, погрязшего в раздумьях и ищущего ответа у нежного синего вечера. Он даже не услышал, как я проник в комнату и подошел к нему, аккуратно положив руку ему на спину. Но как только я коснулся, его лопатки чуть сжались, и, схватив меня за запястье, Алекс изловчился развернуть меня так, что мы оказались лицом к лицу. Запястье подало знать о себе, и я, не в состоянии терпеть боль, выкрикнул: — Отпусти, Алекс! Отпусти, больно! Как по команде его рука разомкнулась, дав моей бессильно повалится вниз, словно вовсе не принадлежавшей моему телу. Тут же, — взмах руки, треск, и, словно игла проткнула спину где-то в районе талии. Я стал на сантиметр ближе к его телу. И дыхание стало на секунду чаще. Но Алекс не испытывал ничего подобного, не испытывал неизвестности, страха и ноющей боли. Он смотрел на меня своим пьяным взглядом. Равномерно и еже-две-секундно его веки смыкались, ресницы сгущались и выглядели намного изящней, скрывая его темные привлекательные глаза. Ни один мускул на его лице за это время не дрогнул. Еле заметные морщинки не углублялись с изменением выражения. И во всем его виде значилась некая отрешенность. Но вот я наблюдаю такие чудесные изменения: его рот растягивается в красивейшей улыбке, выставляя на показ белые зубы. Ну а я, (невольно) стоя так близко к нему, мог разглядеть каждую морщинку, появившуюся на его лице, каков ее изгиб и как она глубока; как она красива. Хотелось вот так взять и провести по этим линиям рукой, почувствовать, как они стары, как опытны. Сколько раз они заметно проявлялись на этой коже и как долго держали свою форму. Как много хорошего они сделали другим людям? О эта прекрасная лучистая улыбка и красивые глаза, всегда меняющие свой оттенок, но остающиеся темными и загадочными. Расслабленными и беззаботными; игривыми и горящими; серьезными и «матовыми»; радостными и чистыми, как сейчас. Сейчас в них есть блеск, но он прозрачен, он «чистый» и слегка заметный. Он придает глазам живости, и они не кажутся стеклянными, как у кукол. Они темные, но светлые одновременно. Темные — тут я имею в виду, темно-коричневые, даже шоколадные, а свет в них — это то, что они выражают, какую эмоцию. Они просто-напросто добрые и любящие. Эта улыбка и эти глаза, все это чудо длилось совершенно недолго; просто словами хотелось растянуть это благое чувство, когда тебе улыбаются. Хотелось передать его. Но, на самом деле, Алекс предался своей радости и, все больше сжимая мою талию, медленно пододвигал к себе, будто бы наслаждаясь этим моментом и предвкушая что-то, о чем я никогда не задумывался до этой минуты. Все. Предел. Наши колени столкнулись и быстрая, незаметная боль распространилась внутри ног, еле доходя до стоп. Теперь я отчетливо видел каждый миллиметр в его лице. Все-таки, очень красивом. Теперь мне открылась восхитительная форма его бровей; такие изогнутые густые и темные брови! Они высоко над глазами, но выглядит это совершенно. Весь он, как скульптура, выточенная из дорогого камня великим художником. Я никогда не видел его вблизи, и никогда не считал его каким-то красивым, обычный парень, но сейчас, сейчас, я вижу: эта красота, которая покорила многих, в том числе и меня, захватывает в себе и не дает выйти наружу. Ее хочется ощущать. Ее хочется любить. Но ей, оказывается, пришла в голову эта мысль быстрее, потому что, вслед за отрешенным взглядом, появилась улыбка, а за ней поднялась рука и схватилась за шею, а за ней, за ней — Алекс. Алекс наклонился ко мне и с секунду глядел на мое лицо, затем, выпустил мне на губы горячий воздух и прильнул к ним. Красота его сомкнувшихся глаз, точность и уверенность движений. Он, отцепив руку от моей шеи и мягко положив ее с другой стороны талии, продолжал целовать меня. Широкие плечи распрямились, и его тело расслабилось и стало почти невесомым. А у меня в голове смешалось все, о чем я сегодня думал, что видел и что слышал: глаза Алекса, ели и сосны, терпкий запах свежего чая, листопад, холодный ветер и его фраза. Он сказал, на улице слишком холодно.