***
Счастье было настолько огромным, что иногда он, просыпаясь посреди ночи, щипал себя за предплечье, чтобы убедиться, что это не сон. А его ангел, его Абигейл, сквозь полудрему улыбалась, нащупывала его руку и подсовывала себе под щеку. — Спи, Байрон. Спи, мой любимый. И он замирал, чувствуя тепло ее тела. Осторожно клал вторую руку на ее живот, с восторгом ощущая, как шевелится их малыш. И все, что он делал, что мастерил — все дышало светом и любовью. В Колорадо-Спрингс не было врача, только акушерка — Шарлотта Купер. Каждую неделю она осматривала Абигейл, смеясь над тем, как молодой будущий отец трясется над каждым чихом своей жены. Успокаивала, уговаривала, иногда даже сердилась и покрикивала. Ее дочка, Колин, хихикала в кулачок, слушая, как мать на все корки распекает мистера Салли за его чрезмерную тревожность. А потом… Все случилось настолько быстро, что он даже не сразу понял, что произошло. Тьма накрыла его, словно плотным брезентом. Что пошло не так — уже неважно. И почему открылось кровотечение, которое Шарлотта не смогла остановить — тоже неважно. Его девочка-жена умерла. Вместе с их нерожденной дочерью. И не помогли ни горячие молитвы, ни горькие проклятья. Ему казалось, он кричит во все горло, срывая голос и оглушая самого себя — а окружающие слышали лишь тихий сиплый стон, длинный, непрерывающийся. Как ветер, завывающий в далеких деревьях. Словно сквозь воду доносился до него ласковый голос Шарлотты. Тонкие голоса Колин и ее брата Брайана. И грозным гулом звучал голос Лорена Брэя — отца Абигэйл. Страшные слова произносит резко постаревший человек, но не доходят они до Салли — он просто сидит на кровати, держа уже костенеющую руку любимой, и молчит. И смотрит в одну точку, чуть покачиваясь взад-вперед.***
Похороны слились в один черный туман. Его кто-то одевал, уговаривал поесть. Помогал забраться на повозку, где уже стоял большой деревянный гроб и совсем крохотный гробик, как для куклы. Кто-то поддерживал его, когда повозка подпрыгивала на ухабе. Несколько пар рук держали его, не давая спрыгнуть в глубокую могилу, на дне которой белели грубые доски двух гробов…***
Шарлотта поселила Салли в одной из комнат своего пансиона, который она открыла не так давно, для ставших частыми гостями военных. Чистенькая маленькая комнатка, выходившая окнами на салун. Небольшие окна пропускали много света, а постоянно открытая дверь на внешний балкон не давала воздуху застояться. Салли лежал пластом несколько дней. Не ел и почти не пил, и только бездумно смотрел в потолок. А в комнате постоянно кто-то находился — или сама Шарлотта, или ее старший сын Мэтью, или Олив, сестра Лорена. Но чаще всего в комнате, тихо посапывая и что-то напевая себе под нос, сидел Брайан. Шелестел страницами книги, шепотом предлагал Салли поесть или просто тихо играл своими игрушками. Он знал, что люди не хотят его обидеть, что они тревожатся и заботятся о нем — но боль была настолько сильной, что присутствие сочувствующих буквально убивало Салли. Но самое страшное начиналось ночью, когда он пытался закрыть глаза. Сразу появлялись воспоминания, от которых хотелось выцарапать себе душу. Но и ночью рядом с ним кто-то обязательно был. Жизнь в городе шла своим чередом. Дилижансы приходили вовремя, магазин мистера Брэя не закрывался, Хэнк все так же торчал на крыльце перед салуном, подначивая проходящих мимо мужчин и завлекая их к своим девочкам… Все так же расхаживали по городу солдаты, якобы оберегая горожан от нападения индейцев, а на деле пьянствуя и забавляясь с проститутками в салуне. От кузни Роберта доносился звон железа и лошадиное ржание, а по утрам негромко звонил колокол, созывая людей на молитву и утешение к преподобному Тимати. А Салли все лежал, не реагируя ни на что. Не давая себя умыть и привести в порядок. Только удавалось изредка впихнуть в него немного еды и воды. И однажды ночью Шарлотта все-таки заснула…***
Пошатываясь и спотыкаясь, Салли шел по лесу. Проламываясь через кусты, он даже не обращал внимания на глубокие царапины от веток и шипов. Даже животные шарахались от него — он встретил пуму, и этот царь лесов отпрянул в сторону, когда человек пошел прямо на него. День сменила ночь, а он все брел, вслепую, ничего не видя вокруг себя. Постепенно деревья расступились, начались скалистые подъемы. Чахлые кустики цеплялись за оборванные брюки, камни выскальзывали из-под подошвы. Несколько раз он скатывался в неглубокие расселины, не чувствуя боли. А потом упрямо выкарабкивался, и лез дальше. Зачем? Он не знал. Только двигаться вперед, до тех пор пока держат ноги. Осталось совсем чуть-чуть… А потом… Его ждет Абигейл. Там, где нет ни боли, ни слез, только свет и радость…***
Фигура индейца выделялась на фоне светлеющего неба неподвижной статуей. Самое лучшее время для общения с духами, когда все только просыпается. Когда тишина в горах становится особенной, плотной, как шкура бизона. Мягкими шерстинками слышатся перекликающиеся первые пташки. Тихим шепотом разговаривают камни и песок. Неслышно нашептывают духи о прошлом и будущем, предрекая невиданные встречи, которые изменят будущее. Внезапно тишину всколыхнул слабый крик. Эхо прокатилось по горам, умножая звук, добавляя к нему крики вспугнутых птиц и рычание пумы. Танцующее Облако приоткрыл глаза и прислушался. Крик повторился — так кричит умирающее животное, обреченное на страшную смерть. Индеец вздохнул — наверное, опять попался олень в капкан белых людей. Ржавое железо причиняло такие страдания живым существам, что сердце сжималось. Надо освободить зверя — или оказать ему последнее милосердие. Оставив шкуру и вещи, Танцующее Облако быстро начал спускаться вниз, идя в ту сторону, откуда слышался крик. Почти на середине склона он заметил шевеление, слабое, словно птица шевельнула крыльями. Осторожно подкрался, выглянул из-за камня. И замер. Прислонившись спиной к камню, почти на краю обрыва, сидел белый человек. Хотя сейчас белым его назвать было сложно — весь измазанный кровью, сквозь которую проглядывала серая кожа. Растрепанные волосы прикрывали уши, разорванная одежда почти не прикрывала исхудавшее тело. И человек плакал. Перебирая руками, он пытался приподняться, но сил не хватало даже на то, чтобы передвинуться в сторону. Он что-то кричал, и у Танцующего Облака создалось впечатление, что сейчас ввысь летят только проклятия. Индеец медленно выпрямился — этого человека, который почти потерял облик, можно не бояться. Он сейчас слаб, как младенец. Человек тем временем притих, только тяжело дышал, прикрыв глаза. И все больше напоминал смертельно раненого. Танцующее Облако подошел и опустился на колени, внимательно рассматривая человека. Тот бормотал что-то, повторяя вновь и вновь. И это было очень похоже на имя. На женское имя — он достаточно пожил рядом с белыми, чтобы научиться вычленять их имена из непонятной и быстрой речи. И вдруг гром прокатился по горам, и эхо больно ударило по ушам. Танцующее Облако инстинктивно прикрыл ладонями уши, пригибаясь к земле. А человек только приоткрыл глаза. — Индеец… Как ты вовремя. Я не могу доползти до края — а ты поможешь мне. У тебя есть нож, я вижу. Помоги мне уйти… Танцующее Облако не слушал его. Духи дали ему вполне определенный знак — этот человек должен жить. Он встал, протянул руку человеку — и вздохнул. Придется тащить. Потому что чужак отключился…***
Очнувшись, Салли сначала подумал, что уже умер. Вокруг было тихо, пахло свежескошенной травой и ромашкой. Скосив глаза, он увидел неподалеку от себя огонек костра. Около огонька что-то шевелилось, мохнатое и с перьями. Салли сморгнул и прищурился, пытаясь разглядеть фигуру получше. Но зрение подводило — фигура все так же расплывалась и дрожала. Внезапно человек поднялся и начал медленно подходить к нему. Низкий гортанный голос заговорил на странном языке, медленном, певучем. — Я… я не понимаю… Человек приблизился почти вплотную, медленно сел на пол, скрестив ноги, склонил голову набок и начал пристально разглядывать лежащего. А Салли наконец смог его рассмотреть. В длинные черные волосы были вплетены перья и деревянные бусины. Яркие, блестящие даже в полумраке, почти черные глаза смотрели внимательно и спокойно, как будто на индейца каждый день сваливался умирающий чужак. На шее при каждом движении позвякивало костяное ожерелье — и Салли даже не хотелось знать, из чьих костей. Индеец опять что-то негромко сказал, тихо и успокаивающе. Внезапно яркий луч солнца прорезал сумрак, ослепляя. Салли всхрипнул, зажмуриваясь. Женский голос что-то спросил, и индеец ответил. Чья-то узкая прохладная ладонь легла на лоб чужака, успокаивая, а губ коснулся край деревянной плошки. Салли машинально сделал глоток — в плошке был крепкий мясной бульон. Горчинка заставила поморщиться, и женский голос сказал что-то насмешливое, успокаивающе поглаживая по голове. Перед глазами поплыли яркие круги, голоса начали истончаться — и его незаметно и быстро утянуло в сон. — Как думаешь, что с ним случилось? Он не похож на того, кто убегает, сотворив зло. — Снежная Птица присела рядом с мужем, отставляя в сторону плошку. — Его душа блуждает во тьме. Думаю, он потерял часть себя. — Танцующее Облако нащупал руку жены и чуть пожал крепкие пальцы. — Когда я нашел его, он проклинал своих богов. Думаю, он хотел последовать за тем… за той, которую потерял. Снежная Птица помолчала, потом склонила голову на плечо мужа. — Вы не просто так встретились. Мне кажется, этот человек надолго останется в наших жизнях… Танцующее Облако улыбнулся уголком губ и промолчал — за то время, что они вместе, он чувствовал свою женщину иногда лучше, чем себя.***
Прошло еще много дней, прежде чем Салли смог просто сидеть. Истощенный организм долгое время отторгал пищу, и даже жидкость. Снежная Птица ухаживала за ним терпеливо, как за ребенком. Ласково уговаривала, когда мужчина отказывался есть, заботливо поддерживала во время мучительных, выворачиваемых наизнанку приступах, а потом осторожно обтирала его пучком мокрой травы. Однажды, когда ему было особенно плохо, он знаками попросил женщину учить его языку племени. Снежная Птица, пряча улыбку, называла предметы в вигваме, поправляла, когда чужак неправильно называл предмет, тихо хлопала в ладоши, радуясь первым успехам своего «ученика». Язык оказался простым и приятным. Каждое слово Салли буквально смаковал, учась произносить правильно — тягуче и напевно. И одновременно с этим он учил женщину своему языку — и радовался не меньше своей учительницы, видя, как она схватывает все на лету. Танцующее Облако почти не появлялся — Салли видел его всего пару раз, да и то ночью. Он молча приносил своей женщине таинственные свертки и воду и быстро исчезал. — Твой… мужчина… — спросил однажды Салли у Снежной Птицы. — Он не… не в гневе? Женщина удивленно посмотрела на чужака, высоко подняв брови. — Ты одна со мной. У моего… людей… — Народа. У твоего народа. — поправила с улыбкой Снежная Птица. — У моего народа женщина не может быть одна с мужчиной. — Салли выдохнул — длинные фразы давались ему пока с трудом. — Я не одна. — Снежная Птица склонила голову набок. — Я в своем племени. — Нет, я хочу сказать… — Салли вздохнул и слабо махнул рукой. — Не думай. Я сказал глупость. — Да, ты сказал глупость, белый человек. — индеанка плавно поднялась на ноги, стряхнула сухую траву с подола одежды. — Я поняла, о чем ты спросил. Нет, мой муж — мудрый человек. Он общается с духами, ему многое открыто. Он не в гневе. Он сейчас ищет ответы на свои вопросы. Снежная Птица подошла к выходу, откинула полог, заставляя Салли прикрыть глаза рукой — яркий свет все еще резал глаза. — Я передам ему, что ты хочешь с ним поговорить. Он будет рад.