Stains of Time

      Джерард вышел из комнаты. Тогда ему нужно было уйти оттуда. Он не мог оставаться там наедине с Фрэнком. Он слышал, как парень начал плакать, всё быстрее шагая по коридору. Он не хотел слышать рыдания Фрэнка. Он слышал сдавленное дыхание, освободившиеся всхлипы, которые застряли на полпути в горле Фрэнка, слышал, как парень столкнулся с собой, свернувшись в клубок. Клубок зря растраченных эмоций и чувств. Это были лишь бесполезные чувства. Джерард впустую потратил время на Фрэнка, и тот сделал тоже самое. В тюрьме они проводили время вместе, но после за этим ничего не стояло. За решёткой они были вместе, потому что здесь можно было лишь ждать. Ждать, пока их срок подойдёт к концу, а затем каждый пойдёт своей дорогой. За всё это время Джерард привык ждать в одиночестве. И ему это нравилось. Так было лучше. Потому что если Джерард ждал в одиночестве, то ему не пришлось бы переживать расставание. В тот или иной момент все покидали его. Джерард был заключён на пожизненный срок. И ничто не могло это изменить. У него даже было очередное слушание, где он признался во всём, однако это ничего не изменило. Джерард был одинок и должен был оставаться сам по себе, пока все вокруг покидали его. Даже Дуг уйдёт раньше Джерарда. Дуг работал в тюрьме с тех самых пор, как смог устроиться. Но Дуг старел. Ему уже было за пятьдесят. Осталось всего несколько лет до пенсии, и он станет очередным человеком, покинувшим Джерарда. От одной мысли, что, когда Дуг — единственный постоянный человек в тюрьме — уйдёт, ему уже будет за тридцать, Джерард расстраивался. Джерарду было всего-навсего двадцать три, но мысленно и по ощущениям он чувствовал себя таким же старым, как Дуг. Джерард хотел уйти на пенсию. Он больше не хотел ждать. Единственным человеком, из-за которого ожидание казалось чем-то стоящим, был Фрэнк, но теперь он навсегда ушёл. Или, по крайней мере, Джерард этого хотел.       Они вместе с Фрэнком лишь растрачивали своё время. Фрэнку нужна была работа, а вместо того, чтобы ныть о неимении занятости, он мог выйти и поискать её вместо того, чтобы часами навещать Джерарда, в конце концов. Фрэнк провёл в тюрьме немного времени и был выпущен за хорошее поведение. Ему подвернётся работа. Не то чтобы он убил кого-то. Фрэнк не въебал всю свою жизнь, как это сделал Джерард. Но даже будучи в депрессивном состоянии, Джерард ни на секунду не сожалел о своей жизни. Он не сожалел о том, что влюбился в своего младшего брата. Он не сожалел о том, что любил, обнимал, целовал и даже трахал Майки. Он даже не сожалел, что убил его. Джерард не просто так сделал всё это. Джерард хотел этого, даже если это было лишь чтобы удовлетворить других людей. Он не хотел убивать Майки, однако это спасло его брата и вновь сделало его счастливым. О чём было сожалеть, если он подарил ему самый желанный подарок? Не о чем. Джерард провёл слишком много времени в раздумьях, чтобы ужиться с этим дерьмом.       Как бы то ни было, Джерард знал, что совершал в жизни ошибки. И Фрэнк был одной из них. Но есть отличия между ошибками и сожалением. На ошибках ты учишься, тем не менее не сожалея о них. Никогда. Джерард не был до конца уверен, чему научился от Фрэнка, однако знал, что это было нечто стоящее. Из-за Фрэнка всё вокруг казалось одновременно и сложнее, и проще. Даже Джерарду это было сложно воспринимать, но в этом парне было нечто особенное. Фрэнк всегда пленял его. Был ли это самый первый день, когда Фрэнк был ещё сопляком, или же тогда, когда он укачивал плачущего Джерарда в своих руках. Для него у Фрэнка было столько уровней. Вы никогда не сможете узнать Фрэнка полностью. Но в каком-то смысле Джерард и не хотел. Ему нравилась загадочность, исходившая от его бывшего возлюбленного. И он не хотел узнавать всё о человеке, которого он любил, по большей части потому что больше не мог его любить. Фрэнку нужно было уйти. Они попусту тратили время друг на друга. Они совершили ошибку. Чертовски прекрасную ошибку, но это должно было закончиться. Всё должно заканчиваться, не важно, насколько хорошим казалось.       В отношениях Фрэнка и Джерарда будто бы всегда существовала двойственность. В них вечно были крайности, с которыми они сталкивались. Они никогда не придерживались золотой середины. Они всегда бросались из крайности в крайность. Либо любовь, либо ненависть. Чёрное или белое. Холод либо жар. Крик или тишина. Пара никогда не могла смешивать понятия как следует. Кроме того, серый никогда не был хорошим оттенком. Они хотели, чтобы всё было чётким, красивым, удивительным и запоминающимся. Но чтобы всё было именно так, должна была вмешаться боль. И прямо тогда Джерарду казалось, что он испытал столько боли, сколько не постигал за всю свою жизнь. У Джерарда всё ещё не прошли синяки и порезы от Фрэнка с того последнего дня. Он держал близко к сердцу те тошнотворные слова, за которыми следовали не менее тошнотворные удары. Но с физической болью от всего этого было легко справиться. Эмоциональная боль была реальной проблемой. Она оставляла шрамы глубже, чем кто-либо мог представить или увидеть. И единственный, кто ощущал у себя на сердце такие же глубокие шрамы, был сам Фрэнк.       Джерард повернул за угол и столкнулся с Дугом, который стоял настороже и ожидал, когда сможет сопроводить заключённого к его камере. Улыбка Дуга, которая не исчезала с его лица большую часть дней, когда он сопровождал заключённого в комнату встреч, теперь исчезла, когда он увидел пространный взгляд Джерарда.       — Что случилось? — спросил Дуг. Он положил руку Джерарду на плечо, отчего тот отступил. Дуг не пытался сделать это ещё раз, в основном потому что это была его работа. И если его надсмотрщик увидит, как тот по-дружески или ещё как сжимает плечо заключённого, то его могли уволить. Так что вместо этого Дуг прибег к словам и взглядам, однако Джерард отказывался смотреть ему в глаза. — Что случилось с Фрэнком?       — Ничего, — безжизненно ответил Джерард, надеясь закончить разговор на этом. Дуг нажал на кнопку, чтобы обезопасить их, когда они заходили в огромное помещение с камерами. Джерард приготовился к улюлюканьям, однако удивился, когда вместо этого его встретила тишина. — Где все? — спросил Джерард, смущённо оглядывая пустые клетки.       — Время прогулки, — ответил Дуг, кивнув. Джерард тоже кивнул и надеялся, что смена темы разговора прошла удачно. Но нет.       — Ты действительно нравишься Фрэнку, ты же знаешь, — заявил Дуг, не желая сильнее вдаваться в подробности на эту тему. Дуг никогда не был гомофобом, однако он действительно желал избежать разговора на тему «мальчик любил мальчика». По сути Джерард был первым человеком нетрадиционной ориентации, которому Дуг действительно желал помочь в отношениях. По большей части, Дуг считал, что если ничего не вышло, то этого и не должно было быть. Но было что-то в Джерарде с Фрэнком. Нечто, что не все были в силах заметить в тюрьме, но Дуг точно смог. Он заметил, как двое взаимодействовали друг с другом. Он знал, что Джерард, сидя в своей клетке, отсчитывал часы до этой встречи. Дуг знал. Просто знал. Он знал об этой паре даже больше их самих. И глубоко в душе ему нравилось всё это. Развод с женой был уже на последней стадии, и видеть, как возлюбленные попусту ссорились, лишь ещё сильнее разбивало сердце старого охранника. Казалось, любовь никогда не пробьётся сквозь тюремные стены. Но Дуг не хотел, чтобы Джерард с Фрэнком сдавались без боя. Лишь то, что они с женой так просто признали поражение, не значило, что парни тоже должны были. Дуг с его женой никогда ни к чему не относились со страстью — даже к ссорам. И лишь увидев ту страстную ненависть, с которой Фрэнк с Джерардом ненавидели друг друга, Дуг знал, что в этом было нечто настоящее. Что-то, что он никогда ни с кем в жизни не имел. Дуг хотел, чтобы двое были вместе. Только это казалось правильным. Но Дуг ничего не хотел расписывать в подробностях. Он также боялся последствий.       Страх может обнять что угодно, если позволить ему. И эти трое давали ему эту возможность. Если бы они знали проверенный факт, что страх есть сердце любви, возможно, они бы считали иначе. Возможно, они чаще открывали бы рот и выражали бы всё, что чувствовали. Но они боялись. И они никак не связывали боязнь с любовью. Всю жизнь их учили тому, что если есть страх, то это что-то плохое. Но любовь не всегда хороша. Насколько было не понаслышке известно Джерарду с Фрэнком, иногда она чертовски сильно ранила. Но боль ничто не умаляет. Боль не делает чувства недействительными. Она делает их более реальными. Потому что ты можешь её почувствовать. И Господи, тогда Джерард и Фрэнк точно чувствовали.       — Наверно, — ответил Джерард на вопрос Дуга, неловко пожав плечами. Он начал идти быстрее, однако Дуг едва ли отрывал ноги от пола.       — Незачем спешить в пустую клетку, — окликнул Дуг молодого мужчину перед собой. Теперь он окончательно остановился и ждал, когда Джерард повернётся к нему лицом. Джерард остановился, но отказывался смотреть на старого охранника. Он попытался не говорить с ним, однако выдал следующее.       — Просто есть вещи, которые ты не понимаешь, Дуг, — Джерард стиснул зубы. Он сжимал кулаки до тех пор, пока костяшки не побелели, пытаясь отбросить всё это. Однако тюрьма была прочной как никогда, заключая Джерарда в свои объятия всё крепче. Ничто не исчезнет.       Джерард хотел бы, чтобы все не ушли на прогулку. Он хотел, чтобы они все были здесь, обзывали его, и омерзительные слова поглощали бы слова Дуга. Его замечания были куда лучше унизительных оскорблений, но Джерард всё равно не хотел их слышать. Слова заключённых были ложью и результатом ошибочного понимания... но замечания Дуга оглушали похлеще правды. Правда пугала сильнее лжи, потому что это была правда. Ты не можешь проигнорировать её. Но ты можешь лгать себе и отнекиваться от неё, уповая на глухоту, как Джерард.       — И ты тоже кое-что не понимаешь, Джерард, — ответил Дуг; тон его голоса был серьёзным, но не поучительным. Именно эти слова заставили Джерарда обернуться, однако он столкнулся лицом к лицу лишь с проходящим мимо охранником. Какое-то время он стоял, не зная, что делать или думать, а затем попытался нагнать охранника, который шёл ещё быстрее, чем Джерард тогда. Они больше не обменялись ни единым словом, однако в этом и не было нужды. Всё было сказано в нескольких предложениях, и, когда Дуг запирал Джерарда в клетке, звяканье решётки было ничем по сравнению с гулом сирен у него в голове.       Сирены, которые слышал Джерард, казалось, исходили от столкновения машин. И этими двумя машинами были двое любовников, и они ехали по встречной. Они встретились друг с другом в тёмную дождливую ночь, тучи накрывали их глаза. Они остановились на красный и разгоняли двигатели, соревнуясь друг с другом. Они воссоединились, с разбитыми окнами и пустыми бензобаками. Они соревновались в гонке, пытаясь забыть друг друга, однако также они ехали вместе. Они оба участвовали в гонке, однако оба тайно желали победить. Никто не знал победного приза. Возможно, это была гордость, возможно, любовь, а возможно, смерть тачки, которой они оба страстно желали. А может, всё вместе. Всё, о чём знал Джерард, так это что машины столкнулись. Возможно, не в прямом смысле, но они больше не ехали вместе. Машина виднелась вдалеке пустынной дороги, оставив другую гнать в одиночестве, которая пыталась пробиться сквозь спёртый воздух и абсолютный вакуум. И сирены становились всё ближе. И никто не знал, остановить или найти исчезнувшую машину. Однако послышался удар, но опять же, Джерард не знал, чья машина это была. Джерард хотел, чтобы это была его машина, потому что он не мог выдержать мысли о том, что это машина Фрэнка перевернулась и разлетелась на миллионы маленьких кусочков. Он хотел, чтобы Фрэнк и сам ушёл по пустынной грязной дороге, жил свою жизнь и двигался тем путём, до которого никто не мог коснуться. Джерард желал столкнуться с неизбежностью, потому что знал, что прожил всю свою жизнь на автопилоте.       Далёкое воспоминание недавнего времени ворвалось в сознание Джерарда. Фрэнк хотел, чтобы его возлюбленный ударил его, наказал его за все ошибки, совершённые им. Фрэнк хотел почувствовать боль минутами раньше. И Джерард не сделал этого. Он не мог этого сделать. Это воспоминание и то, как Джерард почувствовал себя, разозлило его сильнее всего в жизни. До этого он стоял посреди клетки в ошеломлённом состоянии, однако теперь он агрессивно выдохнул, протянул руку, схватил то, что первым попалось под руку — книга, которую читал Берт, — и кинул её через всю клетку. Вначале книга ударилась корешком о стену, страницы затрепетали, словно сломанные крылья у бабочки, а после книга упала на пол. Джерард наклонился вперёд, тяжело дыша и выдыхая гнев в руки, которые покоились на согнутых коленях. Он не мог ударить Фрэнка. Неважно, насколько бы ему ни хотелось, он не мог ударить своего возлюбленного. Или бывшего возлюбленного. Кем бы Фрэнк ему тогда не приходился. Фрэнк уже столько настрадался, прошёл через столько дерьма ради Джерарда, что тому больше не нужно было вмешиваться. Джерард чувствовал себя виноватым перед Фрэнком — чувствовал, будто превратил этого парня в забитый комок. Фрэнк пришёл к Джерарду, не желая терпеть унижения ни от кого и полный высокомерия настолько, что на него было больно смотреть. И теперь, после всего времени, проведённого с Джерардом, Фрэнк молил Джерарда причинить ему боль. Фрэнк развернулся на полные триста шестьдесят градусов, но принял бы унижения и оскорбления, только если они были бы преподнесены на блюдечке с голубой каёмочкой Джерардом — мужчиной, которого он по идее любил. Нет. Просто нет, гневно подумал Джерард. В его голове это так не работало, так что он не ударил Фрэнка.       Но Джерард был так сильно зол тогда не поэтому. Он злился, потому что, хотя ему пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не ударить Фрэнка, Джерард судя по всему с лёгкостью убил Майки. Своего собственного, блять, брата. Своего собственного, блять, брата, который любил его так же сильно, как и он его. Его брат купался в боли, опять же вызванной Джерардом, но он всё равно смог убить его. Майки с Фрэнком были так не похожи в этом смысле. Они оба скатились до драк из-за Джерарда. Они оба молили и умоляли о боли из-за чувств к этому мужчине. Этому заключённому. Этому убийце. Джерард чувствовал, как тошнота подступала к горлу. Он был чертовски ужасным человеком. Тогда ему было так больно оттого, что он причинял боль другим. Джерард не знал, почему до сих пор был жив или почему ему до сих пор было дозволено жить. На земле не существовало места для такого человека. Человека, который был таким заразным, таким заманчивым, что разрушал каждого, с кем он был. Сам Джерард был ошибкой.       Но Джерард никогда не будет сожалеть. Ни за что. Потому что в маленьком больном мозге Джерарда всё было именно так, как и должно было. У каждой небольшой последовательности событий была цель. Будто бы его собственная греческая трагедия играла у него перед глазами. Джерард так сильно любил Майки, что ему пришлось умереть. Джерард убил Майки, что привело его в тюрьму. В тюрьме Джерард взял всю вину на себя, постиг собственную альтернативную реальность. Присоединились раздумья и страдания. Присоединился Фрэнк, и свершилось возмездие. Если бы не тюремный приговор, Фрэнк с Джерардом никогда бы не встретились. А теперь Джерард не мог представить своей жизни без Фрэнка. Он не мог представить, что был бы таким же человеком, не будь Фрэнка в его жизни. Всё, что произошло до настоящего момента, должно было случиться. Но всё это ещё не было закончено. К этой больной и запутанной пьесе всё ещё необходимо было написать концовку. Сейчас это был лишь антракт. Зрители собрались идти домой. Но Джерард всё ещё застрял за кулисами, а остаток его сценария потерялся. Джерард не знал, сможет ли найти концовку, однако точно знал, что сможет написать собственную.       Джерард поднялся с колен, его дыхание стало приходить в норму. Он не был спокоен, но он больше не был в истерике. Джерард сел на кровать и достал свой блокнот. Он открыл страницу с Майки и уставился на неё, казалось, навечно. Он поднял голову и взглянул на кровать, увидев выщербленные имена. После последнего их совместного дня имя Фрэнка было испорчено. Джерард хотел это исправить, но не совсем знал как. Он посмотрел на ручку в руках и поднял её, поднеся кончик стержня к расшатанным перекрытиям койки. Он начал писать, зная, что это было не так красиво, как резьба, однако это было нормально. Имя Майки было выщерблено, потому что он больше не вернётся. Майки был мёртв. Смерть была неизменной — такой же неизменной, как и резьба. Фрэнк не был мёртв, и Джерард хотел, чтобы он вечно продолжал жить без него. Чернила, которыми было отмечено имя Фрэнка, всё ещё были свежими. В них всё ещё была жизнь. Они стекали, словно кровь, разливающаяся по телу Фрэнка. Имя было написано по желанию Джерарда, однако ради Фрэнка в нём всё ещё цвела жизнь.       Думы о крови после того, как он написал имя Фрэнка, напомнили Джерарду ещё об одном не таком далёком воспоминании. Он перелистнул свой блокнот на страницу с запрещенной прекрасной субстанцией на ней — кровью Фрэнка. Это была единственная страница, посвящённая Фрэнку, которая осталась в блокноте Джерарда, и теперь он знал почему. Потому что мог смотреть на это пятно, сгусток крови, заключённый в моменте времени — в моменте злости и страсти, — так что Джерард знал, что делать.       Он часто чесал запястья, когда нервничал, однако теперь расчесал глубже, но уже не бесцельно. У Джерарда осталась парочка шрамов на запястье со времён, проведённых в тюрьме, когда он пытался освободиться от чувств к Майки, порабощающих его. Он всегда думал, что рубцы были жалкими и уродливыми, однако теперь он нашёл им применение. Они служили воротами для Джерарда, через которые он мог погрузиться в себя и возвратить то, в чём он отчаянно нуждался. Он подождал, пока не образовалась первая капля крови на его бледной гладкой коже запястья, а после соединил её с кровью на странице от мужчины, которого он любил. Джерард прижался маленьким открытым запястьем к странице, позволив их жидкостям смешаться. Только таким способом Джерард умел выражать свои настоящие чувства. Только этим способом он мог воссоединиться с Фрэнком. Для этого не нужно было слов — только действие, и то небольшое. Но как только Джерард взглянул на свежий отпечаток на старой бумаге, он показался ему главнее всей жизни. Они с Фрэнком вновь были исцелёнными. Только лишь то, что они никогда не увидятся, не означает, что они не могут быть исцелёнными. Из-за этого боль стала сносной, он знал, что она находилась на бумаге рядом с мучениями Фрэнка.       Джерард был настолько увлечён преданностью Фрэнку, что не заметил, как прозвенел звонок, означавший, что сокамерники возвращаются. Он даже не заметил, как Берт вернулся в клетку и начал вышагивать по комнате. Казалось, он был взволнован сильнее обычного, что было довольно сложно представить. Нормальным состоянием Берта почти всегда можно было считать беспокойство. Редко когда этот мужчина мог стоять спокойно на месте, и сейчас было не исключением. Берт мерил пол шагами, однако вместо взволнованного или тревожного выражения лица (как он и чувствовал себя большую часть времени в тюрьме, особенно после инцидента орального принуждения) на его лице расплылась хитрая улыбка, оголившая пожелтевшие зубы, чего никто никогда раньше не видел.       — Джерард, — позвал Берт. Он прекратил расхаживать по камере и встал перед убийцей; с его лица улыбка не исчезла. Услышав своё имя, Джерард вышел из оцепенения. Он уже не прижимал руку к странице, но всё ещё восторгался, глядя на композицию. Он резко поднял голову и встретился взглядом с Бертом, его губы изогнулись в угрожающем взгляде.       — Что тебе надо? — рявкнул Джерард, его голос был таким же грубым, как он себя чувствовал. Джерард наслаждался пребыванием в собственных мыслях. И в такой манере его обычно никто не окликал, тем более Берт. Это ещё сильнее обычного разозлило Джерарда. Агрессия сидела в нём ещё с прошлого раза.       — Думаю, нам нужно поговорить, — жеманно ответил Берт, достав руки из волос и скрестив их на груди. Голубые глаза, которые казались Джерарду такими привлекательными, теперь стали ледяными и злыми. Джерард не позволил этому его смутить.       — Я не хочу говорить с тобой, Берт, — резко сказал Джерард. Он отвлёкся от мужчины перед собой и начал писать то, что планировал изначально.       — Мне плевать, чего ты хочешь, — настолько же яростно рявкнул Берт в ответ. Его грубое поведение снова стало самодовольно-напыщенным, когда он прошептал следующие слова: — Особенно учитывая то, что единственное, чего ты хочешь, так это своего младшего брата.       Джерард вскинул голову и холодно уставился Берту в глаза. Джерард подумал, что ему почудилось, что сказал Берт. Он должен был. Ни за что бы этот мелкий панк не сказал бы то, что ему показалось. Но, уверенно пялясь в холодные голубые глаза Берта, он знал, что это была правда.       — Откуда ты, чёрт возьми, об этом знаешь? — гавкнул Джерард на мальчишку, голос отозвался в его дрожащем голосе.       — Все в тюрьме знают об этом, мамкоёб, — Берт на секунду остановился, фальшиво прижимая руку к груди в ужасе. — Ууупс. В смысле, братоёб.       Джерард встал с кровати и подошёл вплотную к Берту. Он выразительно уставился ему в глаза, пытаясь выпить его душу. Берт слегка отступил, однако всё ещё стоял на своём.       — Завали сейчас же, Берт, — низко взвыл на него Джерард, горячо выдыхая в грязную щёку Берта. Тот попытался отшутиться в ответ на оскорбление. Берт был глупым и напуганным, однако глупым он был больше.       — Мне так нравится, что ты даже этого не отрицаешь, просто ненавидишь меня за то, что я сказал правду, — Берт на секунду замолк, его голос стал ещё холоднее. — Всю мерзкую правду. Ты больной грёбаный извращенец.       Просто угрожающе дышать в шею Берта уже казалось неэффективным. Джерард, чёрт побери, уже дымился. Что-то необходимо было сделать и сделать быстро. Выпустив вереницу оскорблений, Джерард навалился на Берта, прижал его локти по бокам от костлявой груди, вдавив его в кирпичную стену. Берт озлобленно вздохнул, однако выглядел почти что удовлетворённым реакцией Джерарда. Он ощущал, как внутри него всё клокотало, готовое взорваться или разорваться на миллион кусочков. В тот момент всё могло пойти как угодно.       — Теперь я знаю, почему ты, чёрт возьми, не мог изнасиловать меня в тот первый день, — медленно пробормотал Берт, убедившись, что Джерард слышал каждое грёбаное слово. — Ты скорее всего не хотел слишком сильно скучать по братику. Он был последним, кого ты трахал? — голос Берта поднялся на октаву, когда он начал издеваться над Джерардом. Тот ощущал, как внутри него всё сворачивалось, но не от злости.       От боли. Лишь от истинной боли, нацеленной всё глубже с каждым произнесённым словом.       Джерард зарычал себе под нос и сильно вжал Берта в бетонную стену. Тому вновь стало тяжело дышать, однако он отлично справлялся без этого.       — Иди нахуй, — рявкнул Джерард на парня под собой. Джерард ощутил, как предыдущая злость, когда он хотел ударить Фрэнка, но не мог, накатывала на него. Если Берт продолжит, то случится нечто плохое. Тогда Джерард был удивлён, что охранники их не разняли, однако он посчитал, что у них были и другие дела. Есть и пить кофе всегда было приятнее, чем работать.       — Как бы не так, — процедил Берт, скривив губы в отвращении. — Тебе хотелось бы трахнуть меня. Вперёд, братоёб, вперёд же! — Берт попытался поднять руки вверх в знак примирения, однако они всё ещё были прижаты к стене.       — Мне не нужно насиловать тебя, — рявкнул Джерард на парня сверху вниз. Он попытался скорчить рожу, полную отвращения, однако черты его лица пошли другим путём, исказившись в неприветливо-хмурой мине.       — Не печалься, милый, — улюлюкал Берт; его голос слегка надломился из-за того, как руки Джерарда давили на его грудную клетку. Лицо Берта расслабилось, но это была лишь уловка, чтобы Джерард тоже расслабился. Это не сработало, так что Берт продолжил издеваться над ним, очередная идея созревала в его крохотном мозгу. — Я знаю, ты хочешь меня, и, сладкий, я тоже тебя хочу.       Джерард ощутил рвотные позывы от заявления Берта, однако от тошноты, поднимающейся к горлу, его остановили губы Берта , накрывшие его собственные. Берт не совсем целовал заключённого, просто держал их губы вместе, пытаясь подтолкнуть своего сокамерника дальше. Со стороны Берта это была плохая идея, особенно когда Джерард задохнулся и сильно укусил незваного гостя. Джерард отошёл, вообще неуверенный в происходящем. Он укусил Берта за губу, от лёгкого привкуса крови его тошнило. Но почему, чёрт возьми, эти губы вообще были рядом с губами Джерарда? Он кашлял и мучайся от рвотных позывов, но ни разу не убрал руку от груди парня, удерживая его у стены. И Джерарду было необходимо держать его тогда. Что он, чёрт побери, делал? Джерарду не нужно было задавать вопрос вслух. Дьявольская ухмылочка пристально глядела на Джерарда снизу вверх, пока крохотные капельки крови спадали с губ Берта. Он тяжело дышал и одаривал Джерарда самым гнусным взглядом в мире. Берт выглядел словно живая реинкарнация дьявола. Эти взгляды сокамерника были достаточным ответом для Джерарда. Берт знал, за какие струны дёргать, и этим он собирался заняться. Но Джерард знал, как сделать кое-что похуже.       С последними словами Берта вулкан под названием Джерард извергся. Джерард начал изо всех сил вжимать его в стену и вмазал ему в нос. Голова Берта отлетела в стену с тошнотворным хрустом, и кровь хлынула у него из носа. Джерард ослабил хватку на его мелком теле, и он едва ли не упал на пол. Джерард поймал и развернул его, будто собирался его изнасиловать. Джерард не хотел насиловать этого парня. Он больше никого никогда не хотел насиловать. Он просто хотел причинить боль Берту — так, как он причинил боль Джерарду. Слова Берта жгли так же больно, как и поцелуй. До этого губы Джерарда были настолько непорочными, насколько он мог их сохранить. За всю свою жизнь Джерард целовал лишь двух людей — Майки и Фрэнка. И теперь Берт всё разрушил. Джерард не хотел, чтобы в эту элитную группу людей входил он. Отчасти Джерард даже не желал, чтобы Фрэнк входил туда, но он уже был там. И Джерард справлялся с этим. Он не хотел мириться с Бертом, когда только начал принимать Фрэнка. Но если Берт испохабит всё и деградирует окончательно, то поцелуй не будет считаться. Берт как человек не будет считаться, если от него окончательно избавятся. Мозг Джерарда начал работать и думать, пока он выискивал какое-то оружие, чтобы навредить Берту или изнасиловать его. Он ничего не придумал.       — Вперёд, братоёб! Чего ты ждёшь? — выкрикнул Берт на Джерарда; в горле и вносу у него клокотала кровь. Джерард не ответил на вопрос Берта словами, а просто впечатал уже окровавленное тело парня в бетонную стену перед собой. Он прижал Берта к стене, а коленом впивался ему в спину. Берт корчился и кричал, но скорее подбадривал Джерарда — братоёба. И учитывая, что Берт так сильно этого хотел, то Джерард собирался ему это дать. Тогда Джерард хотел убить Берта так же сильно, как хотел убить всю свою жизнь, включая себя.       Но сейчас Берт бы подошёл. Берт стал для Джерарда маленькой мешковатой тряпичной куклой, когда он вновь кинул его на бетонный пол, а Берт едва ли не отскочил от него, ударившись с громким стуком. Джерард продолжил бить мелкого парня по бокам и в грудь так же, как он бил Фрэнка в ту самую ночь. Джерард орал на Берта, пинал и бил его в грудь и время от времени перемещался к окровавленному лицу. Джерард орал на лежащего парня за его подначивание, но довольно скоро кое-что изменилось. Радостно восклицавший о том, что он хотел, чтобы его избили, теперь Берт молил о пощаде. И довольно скоро его мольбы превратились в кровавое клокотание, доносящееся изо рта. Берт пытался дышать, пока его лёгкие наполнялись жидкостью вместо воздуха.       Но Джерард продолжал. Вначале он делал это ради Берта — чтобы в очередной раз проучить его за то, что влез не в своё дело, но теперь всё было ради Джерарда. Он пинал, кричал и бил из-за себя, используя Берта в роли щита, чтобы тот принимал удары. Казалось, будто бы он не мог выбить из него всё дерьмо. И даже услышав кровавое бульканье, Джерард будто бы был удовлетворён ещё сильнее. Он даже залез на Берта, зажал ногами его торс, чтобы лучше прицелиться в лицо. Нос Берта съехал с центра, а нижняя половина лица была покрыта кровью, сочившейся из открытых ран. Его полные губы были разбиты, и кровь стекала, становясь каплями на рубашке. Даже когда костяшки Джерарда покраснели от его крови, он продолжал наносить удары. Было так хорошо. Наконец Джерард мог выплеснуть весь гнев, который он ощущал. Ему не нужно было беспокоиться, что этим он заденет чьи-то чувства. Насколько Джерарду было известно, у Берта не было чувств. Тогда Берт не был человеком. То, что всё это действие было не из жалости, лишь улучшало положение Джерарда. Тогда даже Берт умолял его прекратить. Но Джерард не хотел и не планировал вскоре останавливаться. Это было первым занятием, которое Джерард полностью доделает. И он не собирался слушаться Берта и останавливаться. Джерард впервые в жизни хотел побыть эгоистом.       Джерард бил, пинал и швырял его, пока Берт не превратился в несуразное месиво. Месиво из грязи. Ничтожное месиво. Действие стало таким быстрым и повторяющимся, что успокаивало Джерарда. Оно стало обыденным и повторяющимся заданием для Джерарда — чем-то столь же простым, как проверить почту. Он даже кричал вместе с Бертом, но от наслаждения. Джерард убивал что-то — кого-то. Это было ужасно, нездорово и извращённо, но Джерард хотел, чтобы это никогда не заканчивалось.       Но как бы то ни было, это должно было закончиться. Крики о помощи Берта слышали не только глухие. Довольно скоро охранники и остальные заключённые были в курсе драки и бежали по коридору. Джерард слышал приближающиеся шаги Дуга, и это лишь заставило его работать кулаками быстрее. Почувствовав сильные руки другого охранника на плечах, Джерард тихо отпустил Берта и с лёгкостью пошёл, когда его повели по коридору. Он нанёс довольно урона людям, особенно за сегодняшний день. Джерард всё ещё видел Берта, живого и корчащегося на полу, когда охранники окружили его и кричали, что им нужен врач. Берт повернулся набок, истерически закашлялся и наблевал прямо рядом со своим искалеченным телом. Он глядел на Джерарда, пока его уносили дальше по коридору. Лицо Берта было покрыто кровью, но всё ещё виднелось его самообладание. Его голубые глаза были чистейшей частью его тела, и они блестели ненавистью, когда встречались с Джерардом. Берт тяжело дышал, это было нелегко. Он тонул в собственной крови. Джерард лишь внимательно глядел на него, осознавая, как они были похожи в тот момент. Берт мог тонуть в крови, но Джерард тоже тонул, только вот в другой субстанции. Фрэнк наполнял его лёгкие, его существо, всё его тело. И вскоре, как и у Берта, в его лёгких не останется воздуха.