Нечётный четверг

На следующий день Костя вернулся из колледжа в районе пяти часов. Никого не было дома, и он в приподнятом настроении, бросив рюкзак посреди пола и не переодеваясь в домашнюю одежду, плюхнулся на диван в гостиной. Прежде чем включить приставку, он минут двадцать позалипал в телефон — того времени, которое он потратил на парах на просмотр мемов, видимо, не хватило. В дверь позвонили, и он пошел в коридор. Не глядя в глазок, юноша открыл и вслух обронил: — Ой! На пороге стоял мужчина лет пятидесяти. Он тоже не ожидал такой встречи и, оценив помятый школьный вид парня, спросил: — Ты кто? — Я брат Матвея, — как-то глупо и по-детски отозвался Костя. Незнакомец хмуро посмотрел поверх его головы в квартиру, надеясь выцепить взглядом других людей. Он прекрасно знал, что Слава любит устраивать у себя дома убежище для всяких левых активистов. Еще мужчина опасался, что тот устроит здесь какую-нибудь коммуну для маргиналов (в школьные годы он только об этом и грезил), а потом они сядут на наркотики и вынесут всю мебель. — Брат кого? — Ну… парня Мстислава, — неловко добавил Костя и продолжил: — Они скоро придут, наверно. О, вон, поднимаются! Услышав их голоса, парень пошел назад к дивану, не запирая дверь и оставив незнакомца на пороге. Костя даже не заметил, что мужчина как-то нездорово замер в своей позе. Слава звонко смеялся и, завидев гостя, махнул ему рукой: — О, привет, пап! Заходи, чего стоишь, или Костя тебя не пускает? Он у меня заместо сигнализации! Отец зашел внутрь и, сумбурно скользя взглядом по разувавшимся молодым людям, остался в ботинках и куртке. — Здравствуйте, — Матвей произнес это сдавлено, не поднимая на него глаз и развязывая шнуровку. Слава отнес пакеты на кухню. — Ой, там рыба у тебя, давай, пока она не оттаяла. Матвей протянул ему рюкзак. — Пап, ну чего ты? Давай раздевайся. Мы ужинать, правда, будем не скоро, но могу тебе чаю налить, а то там холодно. Матвей неловко проскользнул мимо него и стал разбирать сумки на кухне. Мстислав зашел в ванную и, не закрывая двери, стал мыть руки. Отец остановился на пороге и, бледный, заглянул в лицо сыну. — Ты зашел за той лампой? Я ее, честно говоря, поленился заранее разобрать, но сейчас мы ее быстро раскрутим. Как вы там поживаете? Мама сказала: к вам с Курска родственники собираются заехать? А они у вас типа останутся? Просто, если вы рассчитываете, что часть из них у меня перекантуется — м-м… знаешь ли, у меня тут свои гости… У приятеля проблемы дома, поэтому он пока с братом живет у меня. Так что надо как-то решить этот вопрос, чтобы без эксцессов… — Слав, — отец сказал это совершенно сухо без единой эмоции — сын замолчал и удивленно посмотрел на него. — Ты гей? Мстислав ощутил, как все вдруг стало нереальным, будто его ударили свинцовой битой по голове. Он с минуту молча смотрел на отца, не убирая рук из раковины, затем вдруг начал мыть их заново и ответил: — Нет. С чего ты взял? — Мальчишка сказал, что ты встречаешься с его братом. Слава даже не глянул на него и лишь удивленно поднял брови, отрицательно потряс головой, как бы признавая это за полнейшую глупость. — Это правда? Правда, что ты такой?.. — П-ф-ф… Нет, зачем мне быть геем?.. Для чего… Я не понимаю, — мужчина с силой натирал руки мылом, голос его пропадал после каждой фразы, поэтому ему необходимо было делать вдох перед новым предложением. Отец вздернул руку, будто хотел схватиться за голову, затем шумно выдохнул. — Я просто не понимаю, зачем ты это делаешь. Лезешь все время в самую грязь! Будто нарочно хочешь доказать, что ты можешь сделать что-то еще хуже! — он, зло сверкнув зубами, развернулся и вышел из ванной. У двери отец остановился, слыша, как льется вода. Ему понадобилось секунд десять на борьбу с собой. Он жалостливо поджал губы и, закатив глаза, быстро вернулся в ванную. — Прекрати, они уже чистые, — сдавленно сказал он сыну. — Я не смогу. Еще немного, — словно с пережатым горлом ответил тот. — Давай, уже всё. Ты должен остановиться. Но Слава продолжал с силой натирать мылом раскрасневшиеся, уже начавшие отзываться болью руки. — Все хорошо, — отец сделал глубокий вдох и коснулся его плеча. — Сейчас ты справишься с собой. Успокойся, ты знаешь, что они уже чистые и их не нужно мыть. — Я знаю, да. Я знаю… — губы Славы дрожали. Отец не выдержал — все это было слишком знакомо — его сердце дрогнуло. Он осторожно погладил сына по щеке и обнял, ткнувшись губами в висок. — Совсем как в детстве. Совсем такой же, — шепотом произнес он. — Все хорошо, хорошо. Успокойся, я здесь. Мы справимся вместе. Слава мокрыми руками вцепился в одежду отца и беззвучно затрясся от слез. — Такой же?.. — слабо произнес он. — Такой же… Ничего не поменялось, Слав, ты мой сын. Ты в любом случае мой сын, и я… — мужчина не смог произнести того слова, которое просилось из сердца. — И мне все это не нравится… Это словно затянувшийся юношеский протест… Я помню, что тебя дразнили в школе… Но я и представить не мог, что это правда. Все это время… я не заметил… вообще ничего. Я не понимаю, как это возможно. Ты не можешь быть таким. Просто не верю. Глупая шутка. Слава вдруг не сдержал громкого всхлипа, отец сильнее прижал его голову к себе, пытаясь успокоить, но тот судорожно выпустил изо рта несколько звуков, не в силах склеить их в слова. На пороге ванной появился Матвей — он быстро дышал и зло сверкал глазами. Отец заметил, что юноша сжимал кулаки, готовый броситься защищать Мстислава. Мужчина понял, что нужно сделать, и, отпустив сына, вышел в коридор. Матвей стиснул того в объятьях и тихо спросил: — Что? — Он знает… Юноша коснулся его носа своим и снова обнял. Когда Слава успокоился, он стоял рядом с отцом в коридоре, прислонившись к стене плечом, пока тот заматывал коробку с лампой скотчем. — Помажь руки кремом. — Хорошо, — сын кивнул, он чувствовал себя очень слабо и смотрел под ноги. — Он знает, что у тебя ОКР? Мстислав покривил рот, ухмыльнувшись тому, как отец ловко своим вопросом не оставил ему возможности сохранить диагноз в секрете — Матвей прекрасно слышал это с кухни. — А ты ему скажи. Пускай знает… — добавил он. Слава кивнул, устало потирая лицо. — Не пропадай… — отец похлопал его по плечу. — А родственники с Курска через неделю приедут. И ты, как хочешь, а двое будут жить у тебя. Так что собирай своих мальчиков-зайчиков и на три-четыре дня выписывай, потому что, если Баб Люда узнает про твои выкрутасы — Курск пошатнется от сплетен! Ты и так у них идешь за блаженного коммуниста! А тут еще и прибавят с лишко́м. — Ах-х… ладно уж. За столом Слава сидел убитый, измождено гоняя по тарелке куски запеченного судака. Костя закончил есть быстро и поинтересовался: — А че вы такие дохлые? — Тебе спасибо! — брат посмотрел на него исподлобья. — А я чего?! — Матвей, не надо… Пожалуйста, я не могу больше об этом думать. У меня нет сил, — Слава говорил это, не поднимая глаз. — Костя, расскажи, как прошел твой первый день в колледже, пожалуйста. — Вообще там неплохо оказалось… Девки нормальные. Типа все разные. Есть такие на приколе. Какие-то там вообще бешеные — сразу ко мне пошли знакомиться, ржали потом в стороне, хрен знает, что им надо было. Другие прост поболтали. Училки скучные, но вроде не орут. — Ты нормально вел себя? — Матвей смерил его строгим взглядом. — Че ты мне — нянька? — Кость, он просто беспокоится за тебя. Ты сам знаешь, что ты импульсивный… Прекрати, — объяснил Слава. — Нормально… Никаких проблем не было. Еще мне пришли смски с анализами — все отрицательно. — Хорошо. Костя встал из-за стола и убрал свою тарелку в раковину. В комнате он достал телефон, зашел в чат, куда его добавили одногруппницы, и стал разглядывать их аватарки. Юношу переполняли эмоции, но он не мог поделиться ими с братом и Славой — слишком неловко. Утром он волновался, а когда вошел в кабинет (разумеется, он опоздал в первый же день), в котором сидели тридцать девочек, по его спине пробежал холодок. У Кости никогда не было близких подруг, поэтому представительницы противоположного пола казались ему иноземными существами, повадок которых он совсем не знал. Это внушало ему страх, но вместе с тем — разжигало интерес — узнать, какие они на самом деле. Когда учительница представила его, он оглядел одногруппниц и заметил, как они сами с интересом скользят по нему глазами. Парень тут же почувствовал, что многие из них тоже всю жизнь дружили только с представителями своего пола и они в таком же положении: им интересно и боязно. Костя сел один на заднюю парту, незаметно поглядывал на них, и даже вел небрежный конспект, опасаясь испортить отношения с учительницей.

***

Слава домучил рыбу и отодвинул от себя тарелку. — Хочешь что-то обсудить? — Матвей сам не замечал, что говорил с ним его же фразами. — Можно попросить тебя помыть посуду? — Да! Конечно! — парень вскочил на ноги. — Подожди… Я объясню… (Матвей сел и устремил на партнера внимательный взгляд, боясь пропустить хоть одно слово.) У меня ОКР. Обсессивно-компульсивное расстройство. Знаешь, что это такое? — Нет. — У Шелдона из «Теории большого взрыва» похожая штука. Очень по-разному выражается. У меня слабое. Я вот, например, когда нервничаю, могу мыть руки очень долго или мыть посуду бесконечно… И мне все время будет казаться, что этого недостаточно и нужно еще. А если я этого не делаю, то я чувствую нервозность и не всегда могу с этим справиться. У меня бывают периоды, когда это почти незаметно, и бывают эпизоды, когда это усиливается. Особенно когда у меня стресс. Началось все лет в 13… У детей часто бывает ОКР, и это не значит, что оно останется во взрослом возрасте. Просто дети и подростки так бессознательно справляются со стрессом. Это трюк мозга, чтобы они чувствовали себя спокойнее. Но иногда это выходит из-под контроля и доставляет много неудобств. Обычно это вызывает стресс. Когда меня лет в 14 отвели к психологу, он долго не мог установить причину, какой-то источник стресса, из-за которого у меня все это началось, потом решил: просто гормоны. Сейчас мне кажется, что во многом я нервничал именно из-за того, что осознавал, что мне нравятся мальчики, но никому не мог об этом сказать. Я ходил в зрелом возрасте к докторке, и она подтвердила мою теорию… Потому что в тот момент у меня было много друзей и все было классно. Я занимался спортом, в школе нормально, на тройки, но нормально учился, гулял много. В семье тоже проблем не было. Все меня любили. Другой причины для стресса и быть не могло… Тогда началось… Такая хрень с числами. Появлялись мысли: надо коснуться определенного предмета три раза, а если ты говоришь себе «не буду», то в голове тут же мысль «если не сделаешь этого, то умрешь», а ты себе в ответ «ну и ладно! Пускай умру», а тебе в ответ «тогда вся твоя семья умрет»… и так далее. И пока ты не коснешься, ты беспокоишься, а коснешься — и легче… — А почему именно три раза? — боязливо спросил Матвей. — Мне кажется, это потому что я чувствовал в числе три мистицизм. У меня бабушка религиозная. Отец, сын и святой дух — йоу! — здесь все, и Дюша Метелкин! — Чего? Мстислав хмыкнул из-за того, что парень не понял его шутку — юмор помогал ему расслабляться в тяжелые моменты, поэтому он неизбежно наполнял свои тревожные истории о прошлом комическими вставками. — В общем, потом к числу три добавились семь, потому что это счастливое число и день моего дня рождения, и число девять, потому что девять — это трижды три, а еще потом двадцать семь. Вот его я сейчас ненавижу, блядь. Потому что двадцать семь — это трижды три на три, а еще касаться чего-то двадцать семь раз — это охренительно долго! Больше чисел не было, кстати жаль. С ними было проще, потом началась эта муйня с мытьем рук. И все достигло апогея, когда в школе стали замечать, что я чудной, и начали меня травить. Сначала говорили, что я «чистюля». Потом кое-что произошло… и они узнали, что я гей… Тогда пацаны стали говорить, что я так усердно мою руки, потому что после ебли говно под ногти забивается… — Мстислав закатил глаза. Матвей вдруг не сдержал смешка и тут же сказал: — Ой! Извини… Но правда же… звучит так логично. Стоит отдать им должное… — М-да уж. Ну из-за травли, короче, у меня начался реальный стресс. И дальше стало потяжелее. Но в твоей школе, когда я туда потом перешел, кстати, было попроще, и симптомов стало меньше. — А можно спросить… — Ну? — А как они узнали, что ты гей? Мстислав вздохнул и немного помялся, прежде чем начать говорить. — Мы заканчивали восьмой класс. И тогда мальчики начинали гулять с девчонками… Вместе синячили в лесу, и они все целовались, лапали их. Ну знаешь, четырнадцати- и пятнадцатилетние альфа-самцы. А мне тоже хотелось, только не с кем было. И когда мой одноклассник был у меня дома, мы сидели на диване, на ноуте моем смотрели «+100500», я как-то расслабился, замечтался. Он тихий был, но не такой тихий, какой потом со штурмовым ружьем в школу приходит, а добрый, спокойный. Мы с ним играли много в Доту. И вот мы сидим болтаем о чем-то, а я его спрашиваю: «А ты целовался когда-нибудь?». Он говорит: «Ну нет». Он честный был, не стал бы выдумывать. Я тоже признался: «И я ни разу» и как-то ошалело добавил: «А хочешь попробовать?». Он подумал — я шучу, поулыбался, а я чую — отступать некуда, сижу серьезный. Он смутился совсем, не понимает. А я… черт-те знает, что у меня в голове было, откуда эти инстинкты сработали, только вздернул уголок рта так, знаешь, заигрывающе и как-то из-под ресниц на него глянул мягко по-бабьи. Он повернулся ко мне, в глаза посмотрел. Мы оба тогда как не в себе — страшно до ужаса. Но он зажмурился и вперед, и я весь сжался и ткнулся ему в губы. Неловко очень вышло, помусолили друг друга, потом слюни отираем, глазами встречаться не решаемся. Я расстроился, что нескладно так. Будто и не получится у меня никогда целоваться, и говорю: «Погоди, давай еще раз, а то я растерялся». Ему самому, кажется, тоже было обидно, что на такое решился и такая фигня. В итоге опять глаза закрываю и к нему. Тогда уже я распробовал. Аккуратно, не спеша. Щеку ему погладил. Он задрожал от прикосновения. Я на его лицо красное глянул и, ухо так обжигая дыханием, спрашиваю: «Понравилось?». Он только и смог, что «Да…». Обоим стыдно было до боли под ребрами. Тогда я снова к его губам, а руками обнимаю, глажу. Он поддался, сам на подушку голову опустил. Я целовал ему щеки, шею, ключицы. Трогал везде. Он только дышал тяжело и весь вздрагивал. Потом говорю: «Хочешь там тебя потрогаю?». Он замотал головой, и я не стал. Мы еще немного поцеловались. Потом как-то соприкоснулись видно нечаянно, потерлись, он задергался, и я увидел у него на брюках пятно. После лежали, я утыкался ему в плечо носом. Эти несколько минут были самыми счастливыми в моей жизни! Так мне было хорошо… А потом он расплакался. Я испугался. Говорю: «Чего ты?». Ну он, как ведается, сказал, что не педик, что все это ошибка и мерзко. А во мне уже тогда зарождалось это горделивое принятие себя… Ответил сдуру: «Жаль. Я вот гей, и мне все понравилось. Захочешь еще раз кончить — приходи». Дорого мне это стоило потом. Вообще я обиделся тогда и потому грубо ответил. Это было неправильно… Он же не виноват, что не был готов к такому, надо было его поддержать. Ну он правда был натурал. Просто так получилось, что из любопытства. — Ничего себе, — не поверил Матвей. — Мне стыдно за тот случай. И после он как-то зачерствел. Мы и не общались больше. Только летом он стал заходить ко мне. Первый раз так и зашел молча, хмурый, сел на диван и нос кверху — мол, целуй. Я поцеловал. В итоге все повторялось. Он заходил пару раз в месяц, не говорил ничего, давал расстегивать штаны, но никогда не снимал их. Я только целовал его, трогал везде, дрочил ему. Больше ничего не делали. Иногда на кровати терлись друг о друга через одежду, но ему больше нравилось, когда я рукой ему. А я и рад был… На большее и не рассчитывал. Он знаешь, как ты прям, придет и сядет — мол, давай за дело, а я посижу. Но я и на тебя не обижаюсь. На деле же во мне нет ничего, кроме того, что я трахаюсь хорошо, понимаешь? Я больной придурок с завышенными ожиданиями от мира. Такие никому не нравятся. У Матвея задрожали губы, он жестом прервал речь мужчины и сказал осипшим голосом: — Я, кажется, люблю тебя… Мстислав будто не удивился и грустно ответил: — Это я тебя разжалобил? Решил утешить. — Слав, — юноша положил руку ему на колено и, пригнув голову, посмотрел на него снизу вверх. — Ты меня сильно выручаешь, может, я это и чувствую только из благодарности, потому что никто раньше для меня такого не делал… Только у меня сердце заходится бешено и в легких скребет, когда я думаю о тебе. Может, это и не любовь, а просто благодарность… Но это так сильно, что я не могу представить, что оно может «отболеть» и перестать. Станет спокойнее, да, но что просто исчезнет как ни в чем не бывало — не поверю! Слава по-детски улыбнулся, ему казалось, он напросился на слова о любви. Матвей обнял его и поцеловал. — Все равно мне не верится, что просто какой-то гетеро-пацан будет ходить к однокласснику, чтобы с ним сосаться. — Ну почему же… Представь: он знает, что это останется в секрете; сам непопулярный — девчонки на него не смотрят; дрочить надоело… А тут он приходит к одному из самых крутых пацанов в классе, а тот стоит на коленях и дрочит ему. Банально самомнение потешить. Ну, конечно, он там бисексуал какой-нибудь скрытый, но потом вырастет, найдет себе девушку и забудет про подростковые развлечения. — А ты был крутым разве? — Ну тогда еще да… Ну меня потравливали уже, но я еще умел с этим справляться. Потом так вышло, в общем, не хочу пока об этом говорить. Но все узнали про нас с ним и понеслась… Хм… А ты как-то осознавал свое влечение в подростковом возрасте? Матвей неоднозначно повел рукой, тихо сказал: — Иногда я мастурбировал на гей-порно. Потом запретил себе. Слава понял, что он не хочет говорить об этом и стал собирать посуду. — Я помою! — спохватился Матвей. — Спасибо! — мужчина усмехнулся, видя, насколько рьяно партнер бросился отбирать у него тарелки.